***
Осень 1549 года. Османская Империя Уже через десять минут после известия о том, что Махидевран Султан заключили под стражу, я шел по коридору дворца в сторону султанских покоев, желая поговорить с падишахом. Я перебирал в уме все возможные варианты развития событий, пытался понять, что послужило причиной для такого решения, но в голову, как назло, ничего не приходило. Я понятия не имел, что произошло. Единственным человеком, способным пролить свет на происходящее был Повелитель. Как бы Махпейкер Султан не пыталась меня образумить, убедить подождать утра, но я ее не послушал. В конце концов я просто желал узнать правду, какой бы она не была. Подойдя к покоям Повелителя, я намеревался войти в опочивальню, но меня остановила стража. — Повелитель велел никого не впускать, — промолвил один из стражников. — Он желает побыть один. Я раздраженно заскрипел зубами, но решил не нарываться на конфликт. Мое волнение усилилось в сто раз. Я переживал за Валиде. Она уже не так молода, не обладает крепким здоровьем, на дворе осень, а темницы — точно не курорт. Как бы ее здоровье не пошатнулось. Понимая, что беседы с султаном состоится только утром в лучшем случае, а ночь длинная, я решил самостоятельно спуститься в темницы и отдать матери свой кафтан. Все-таки мне не хотелось, чтобы она заболела. Но, к досаде, стража не пропустила меня. Приказ султана. Пребывая в раздраженном состоянии и пытаясь просчитать все возможные варианты развития событий, я отправился в выделенные для меня покои и, к своему изумлению, войдя в них, увидел Румейсу Султан, которая по-хозяйски расположилась на тахте и читала какую-то книгу. При моем появлении она вскочила на ноги и быстро поклонилась. Я скользнул взглядом по женщине и мысленно сосчитал до десяти. Все это время я редко удостаивал ее вниманием. В основном это происходило, когда я навещал Ахмеда и Эсманур. Султанша крутилась передо мной в красивых нарядах, улыбалась, была вежливой и покорной, но я больше не обманывался красивой оболочкой. — Я только что узнала, что произошло, шехзаде, — промолвила она, делая шаг ко мне. — Махидевран Султан не заслужила такой участи. — Оставь меня, Румейса, — ответил я, не желая с ней делится тревогами. Султанша замялась, глядя на меня. Я прошел мимо нее и угрюмо взглянул в ее сторону. Наверное, что-то в моих глазах ее напугало, и она решила оставить свою затею, какой бы она не была. — Прошу меня простить, — Румейса поклонилась и покинула опочивальню. Я же опустился на тахту и закрыл лицо руками. Что могло произойти? Почему султан так поступил с женой? Чего я не знаю? Я анализировал сложившуюся ситуацию. Махидевран Султан вроде бы ничего не проворачивала за моей спиной, я бы узнал об этом. Может она сделала что-то до моего появления в этом времени? Это уже больше походило на правду. Вот только что она натворила? Я понятия не имел. Всю ночь я не сомкнул глаз, изводя себя переживаниями и придумывая разные варианты развития событий. Я отправил слугу, чтобы он подкупил стражу и передал Махидевран Султан теплое одеяло, но слуга вернулся ни с чем. Стражники оказались неподкупны, к моей досаде, разумеется. Ночью разразилась страшная гроза. От порывов ветра двери на террасу распахнулись, и ветер ворвался в опочивальню, затушив почти все свечи и факела. Я с трудом запер двери и, привалившись к ним, прикрыл глаза в изнеможении. Ожидание приговора хуже самого приговора. Я слушал раскаты грома и понимал, что судьба матери в руках султана, и я наивно надеялась, что он будет милостив. Еще моя интуиция твердила, что за всем этим ужасом стоит Хюррем Султан. Утро выдалось на редкость отвратительным и мерзким. Гроза сменилась мелким дождиком и ветром, погода стояла промозглая, солнца не было видно за облаками. Бессонная ночь сказалась на моем самочувствии. Болела голова, жгло глаза, а тело налилось противной слабостью. Я сидел на тахте, на автомате перебирая четки. В покоях убирались слуги, а я тупо смотрел перед собой. В голове царила абсолютная, звенящая пустота. Стражник, стоящий за дверью, объявил о приходе Махпейкер Султан и шехзаде Мехмеда. Вчера я вернулся в свои покои, решив не тревожить жену и сына, но одного взгляда на Махпейкер Султан мне хватило, чтобы понять, она тоже плохо спала. Мехмед, увидев меня, тут же заулыбался и подбежал ко мне с радостным кличем. От его вскрика боль в голове усилилась, но я не подал вида. Я посадил его себе на колени и поцеловал в лоб. Мальчик улыбался и выглядел отдохнувшим и довольным жизнью. Я поправил его синий кафтан и погладил его по темно-русым волосам. — Вы не спали, шехзаде? — спросила негромко Настя, садясь рядом со мной на тахту. Я лишь кивнул, глядя в лицо сына, который начал рассматривать драгоценную брошь на вороте кафтана. — Я тоже не могла глаз сомкнуть, все думала, чем Махидевран Султан прогневала Повелителя, — осторожно проговорила она. Я вздохнул и смерил ее внимательным взглядом. По ее взору я понял, что Махпейкер точит любопытство, она желает знать правду и решила выведать ее у меня. — Я не знаю, — признал я свое полное поражение. Султанша хотела еще что-то сказать, но тут в покои вошла Фидан-калфа, верная служанка, сообщившая о том, что сотворили с моей матерью. — Что случилось Фидан? — спросил я строго. Взгляд у нее был не на шутку встревоженный и напуганный. Губы дрожали, словно она из последних сил держала себя в руках. — Повелитель намерен казнить Махидевран Султан, — выдохнула она. Махпейкер Султан ахнула и закрыла рот ладошкой. Я передал ей сына и встал, грозно глядя на калфу. — За что? — спросил я. — Весь гарем стоит на ушах, — пробормотала Фидан, я сделал еще один шаг в ее сторону, желая поскорее разобраться в этом хаосе. — Говорят, что ваша матушка причастна к смерти шехзаде Мехмеда. Я судорожно вдохнул. Все звуки куда-то улетучились. Все встало на свои места. Проклятье, как я мог забыть об этом?! Мои сестры же обсуждали смерть старшего сына Хюррем Султан, говорили о причастности Махидевран Султан, а я со своей игрой в войнушку совершенно об этом забыл. Неужели, султанша не замела следы? — Хюррем Султан нашла человека, который служил у покойного шехзаде сокольничим, Ильяса-агу, он под пытками во всем признался и рассказал, что совершил злодеяние по приказу Махидевран Султан во имя вас, шехзаде Мустафа, — промолвила дрожащим голосом Фидан-калфа. Я некоторое время смотрел на нее, пытаясь смысл ее слов. Почему Махидевран не убрала исполнителя? Да, это жестоко и страшно, но у человека, который отдал приказ об убийстве, не должно быть страха и совести. Неужели она не понимала, что в случае, если ее причастность раскроется, ее ждет казнь. И, что хуже того, она с легкостью может утянуть меня и моих детей за собой в пропасть. Во мне боролись два желания: первое пойти к Повелителю и молить о помиловании матери, но, если тень подозрений пала на меня, то судьба моя будет в руках отца. Второе желание — не вмешиваться, смириться с приговором и попытаться избавиться от тени подозрений, доказать, что я ничего не знал. Не знаю, наверное, у меня не было инстинкта самосохранения, и моя проклятая совесть очень не вовремя дала о себе знать, но я пошел на поводу у первого желания. Я знал Махидевран Султан всего четыре года, но за это время свыкся с мыслью, что она моя мать. Она заботилась о совей семье, оберегала ее, давала мне советы, помогала не совершить ошибки. Я просто не мог ее бросить. Я решительно, сжав руки в кулаки, вышел из покоев, слыша, как Махпейкер Султан зовет меня, просит образумится, но уши мои заложила, а гнев застелил взор. Я направился к султанским покоям, даже не зная толком, что мне делать.***
Она сидела на холодном каменном полу, прижавшись спиной к стене. В конце длинного, узкого коридора горел факел, но его свет почти не проникал в ее камеру. Махидевран Султан растирала свои замерзшие руки и поморщилась. После ночи в темнице у нее болело абсолютно все. По приказу Правителя ее заключили в камеру, в которой не было даже лежанки из соломы, зато были крысы и вонь. Когда накануне поздним вечером в ее покои явились евнухи, Махидевран готовилась ко сну. Она не успела даже вскрикнуть, когда ее, султаншу, подарившую династии прекрасного наследника. Грубо схватили за руки и поволокли в темницы, как какую-то грязную рабыню. Так и оказалась султанша в холодной камере темницы, без теплой одежды еды и воды. Сперва она кричала, просила позвать сына или султана, но очень скоро голос ее охрип. Всю ночь она провела сидя на каменному полу, чувствуя, как тело наливается слабостью, как спину начинает точить боль, как в горле начинает саднить. А по телу от холода бегают стаи мурашек. Махидевран Султан до утра не знала, за что султан так поступил с ней. Лишь утром хранитель султанских покоев пришел к ней и сообщил, что ее ждет смерть за убийство члена правящей династии. Тогда-то султанша поняла все. Единственным человеком, кто знал о ее причастности к смерти Мехмеда, был Ильяс, исполнитель преступления. Махидевран проклинала собственную слабость. После расправы над шехзаде, она не желала брать на душу еще один грех и, заплатив Ильясу, отпустила его, велела уехать подальше, надеялась на его верность. Но оказалось, что пытки способны сломить кого угодно. Ильяс во всем признался. Теперь уже было поздно что-то менять. Она понимала, что грех ее велик. Покойный шехзаде долгое время приходил к ней в ночных комарах, обвинял и проклинал, говорил, что однажды придет за Мустафой в лице ангела смерти… Махидевран пыталась уберечь сына, она защищала его, как могла, и не жалела об этом. Если выбирать между детьми Хюррем и ее ребенком, то сразу понятно, кого она выберет, как настоящая мать. Махидевран Султан знала, что обречена. Ее не пощадят. Смерть придет за ней в лице безмолвных палачей, облаченных в черные одежды. Лишь об одном она молила, чтобы эти палачи не пришли за ее сыном и маленькими внуками.***
Я подошел к султанской опочивальне. Я велел страже доложить о моем приходе, но внезапно двери распахнулись и из покоев вышла Михримах султан, моя любимая сестренка. — Мустафа, здравствуй, — презрительно улыбнулась она, даже не пытаясь скрыть своего враждебного отношения. Я буравил ее тяжелым взглядом. — Радуйся, брат, моя матушка добра. Она не хочет смерти твоей Валиде, — промолвила Михримах и, не дожидаясь моей реакции, обошла меня и удалилась. Я смотрел ей вслед и не знал, как реагировать. Ну да, не хочет, потому что она хочет моей смерти. — Мустафа, войди, — раздался голос султана Сулеймана. Я на миг ощутил себя нашкодившим мальчишкой, который разбил любимую вазу матери. Вздохнув, я вошел в опочивальню и, оглядев ее, увидел султана Сулеймана, он, сгорбившись, сидел на троне, а рядом с ним стояла Хюррем Султан, облаченная в темно-фиолетовое платье. Судья и палач. Ну точно. Я поклонился, встав напротив отца. Я посмотрел на него и встретился взором со светлыми глазами. Хюррем я игнорировал. — Скажи, сын мой, ты знал о грехе матери? — спросил Повелитель. Я натужно проглотил вставший в горле ком. — Нет, Повелитель, это известие повергло меня в шок, — сказал я, придав голосу смятения и дрожи. — Поверить не могу. — Но тем не менее это правда, — вздохнул султан. — Мой сын, тот, кого я видел на троне, пал жертвой борьбы за этот трон, — последние слова он, кажется, сказал для себя. — Наказание за это только смерть, — султан посмотрел на меня, ожидая реакции. Я замер. Я хотел бы возразить, но неповиновением я вынесу себе приговор. — Любое ваше решение будет справедливым, — сказал я, покосившись на Хюррем. Султан удивленно на меня посмотрел. Кажется, он не ожидал такого ответа. Интересно, как отреагировал бы мой предшественник? Смирился бы или возразил? — Ты меня удивляешь в последнее время, Мустафа, — промолвил Повелитель. — Я позволил Хюррем решать судьбу твоей матери, — он взглянул на жену, которая стояла с серьёзным лицом, но одного взгляда в ее глаза хватило, чтобы понять: она торжествует. — Она не хочет смерти Махидевран. Поэтому я заменяю казнь ссылкой. Я удивленно на нее посмотрел. Вот что имела в виду Михримах. И что теперь? Мне нужно поблагодарить рыжую ведьму? Просто прекрасно. Теперь Хюррем в глаза Повелителя еще больше взлетела, она добрая и прощающая, а моя мать жестокая убийца. Пересилив себя, я нашел в себе силы сказать: — Благодарю вас, султанша, вы, как всегда, очень милосердны, — Хюррем Султан лишь кивнула, глядя на меня. Я посмотрел в ее глаза и увидел в них опасность. Она точно что-то задумала.