***
В гареме впервые за долгое время царило оживление. Даже траур по Махидевран Султан не мог свести на нет возбуждение, охватившее наложниц. Все до одной рабыни обсуждали стремительно возвышение Айше Султан. Гарем разделился на три части. Первая поддерживала Румейсу Султан, как мать главного наследника. Вторая отдавала предпочтение Махпейкер султан, которая благодаря смекалке и уму все-таки смогла получить долю влияния. Она с ведомом покойной Махидевран Султан устраивала небольшие праздники и одаривала девушке подарками, за что они были ей очень благодарны. Третья часть искренне радовалась за Айше Султан, которая была самой первой женой шехзаде, и которой посчастливилось спустя восемь лет родить сына, когда надежда давно угасла. Пример Айше был настолько заразительным, что многие хотели повторить ее триумф, но понимали, что шансы приближены к нулю. Через трех жен шехзаде им точно не прорваться. Айше Султан была доброй, спокойной, любила справедливость. Она всегда могла найти правильные и мудрые слова, утешить в минуты печали, за это она и полюбилась многим, правда, некоторые считали, что все ее достоинства — это слабости. В гареме раздали сладости и золото, на этом, пожалуй, ограничились. Все-таки траур, а многим девушкам хотелось потанцевать. Мало ли, вдруг шехзаде случайно заметит. Наложницы сбились в небольшие кучки вокруг султанш и внимали их словам. То и дело раздавался тихий смех девушек, и атмосфера вроде бы была дружелюбной и спокойной. Айше Султан сидела на тахте. Несмотря на траурное облачение, она светилась радостью изнутри. Женщина слушала одну из наложниц, которая рассказывала ей о прекрасной Венеции и взгляд ее темно-карих глаз то и дело касался долгожданного сына, шехзаде Орхана, с которым играла Нергисшах Султан, ни на шаг не отходившая от матери. Они все держали траур, хотя Айше хотелось надеть лучшее платье и драгоценности, но она понимала, что это неправильно. Недалеко от Айше расположилась Махпейкер Султан. Они не враждовали, им пришлось смириться с присутствием друг друга в жизни шехзаде, иначе можно потерять его расположение. Махпейкер Султан более юна и свежа, была любима наследником, однако об Айше он тоже не забывал, навещал ее в покоях, играл с детьми, и звал первую жену в ночь с четверга на пятницу, правда в последние недели их встречи становились редкими. Мустафа был занят делами провинции, как говорили Айше. Она не лезла в дела мужа и предпочитала заниматься детьми. Махпейкер Султан же было известно больше, чем кому-либо. Она не была глупа, обладала хорошо развитой интуицией и умела замечать мельчайшие детали. Девушка видела встревоженное состояние мужа, и хотя он не посвящал ее в свои тайны, осознавала, что скоро разразится буря. Ей бы хотелось стать опорой и поддержкой ему, но для этого нужна власть, которая утекла из ее рук совершенно внезапно. Впрочем, Махпейкер Султан не сомневалась, она получит то, что ее по праву. А пока нужно подружиться с Айше Султан, все-таки султанша понимала, что безопаснее рядом с сильнейшим. И сильнейшая пока Айше, как бы это не звучало. Около года назад Махпейкер Султан получила поддержку Махидевран Султан, правда пришлось пойти на жертву, отправить на смерть ничего не подозревающую служанку. Точила ли ее совесть? Да. Однако Махпейкер удалось убедить себя, что она сделала это ради сына и его безопасности. Благая цель оправдывает средства. Девушка предпочитала не думать о преступлении, совершенном ради безопасности. Теперь Махпейкер Султан думала, как бы ей получить защиту от Айше, хотя шехзаде был во дворце, но она не сильно на него полагалась. Любовь и страсть весьма недолговечны. Веселья не разделяла Элиф Султан, чей сын играл с шехзаде Ахмедом и Эсманур Султан. Девушка сидела рядом с Румейсой и чувствовала себя не госпожой, а служанкой. В ее жизни мало что изменилось, кроме обременительной роли матери, и увеличенного жалования, которое она спускала на красивые наряды, стремясь прикрыть ими уязвленное самолюбие. Элиф была красива, но, пожалуй, это единственное ее достоинство. Хитростью и хладнокровием она не отличалась, в отличии от Румейсы. Не обладала умом и развитой интуицией, как Махпейкер, не была добра и милосердна, как Айше. Пожалуй, Элиф ничем не отличалась от других рабынь, которых было предостаточно в гаремах. Однако у нее были нешуточные амбиции. В мечтах она видела себя единственной женой шехзаде, у нее было много сыновей (которых она не знала, как воспитывать), но проблема была в том, что фантазии не имели ничего общего с реальностью. Шехзаде не забыл проступка Элиф, он ее просто игнорировал, и самолюбие ее пылало от гнева. К тому же в гареме никто не считал ее госпожой, к ее мнению не прислушивались, она не обладала влиянием, что очень раздражало. Единственной, кто имел с ней дело — ее служанка, такая же желчная и высокомерная особа. Элиф Султан надеялась, что Румейса избавится от Махпейкер, но она медлила, что вызывало недоумение. Пока шехзаде был в военном походе можно было избавиться от преграды, но нет Румейса не предприняла ничего. Румейса Султан тем временем пила щербет и наблюдала за Айше Султан, которая светилась от радости. Румейса с силой сжимала в руках кубок так, что костяшки пальцев побледнели. Она была в гневе и смятении. Почему все так сложилось? Как она проглядела, что та, над которой она когда-то насмехалась обошла ее во всем? Румейса вспомнила, как будучи четырнадцатилетней девочкой Лукрецией попала в гарем шехзаде Мустафы в Манисе. Она не помнила того, кем была до рабства, знала только свое имя. Там ее отправили в услужение к Айше-хатун, которая только-только родила Нергисшах Султан. Именно присматривая за маленькой султаншей, Румейса, как к тому времени ее назвала Фидан-калфа, увидела шехзаде. Он понравился ей, как прекрасный принц из сказок, которые она читала маленькой госпоже. Кроме того, Румейса хотела иметь то же, что и Айше: красивые наряды, украшения, отдельные покои и слуг. Даже более того, она решила превзойти свою хозяйку и поэтому предала ее без зазрений совести. Благодаря умению делать массаж, Румейса сначала очаровала Махидевран Султан, у которой начались проблемы со спиной. После Махидевран решила отправить девушку к сыну. Так начался путь Лукреции до Румейсы. Желая достичь вершин, девушка проводила время с Мустафой и сама не заметила, как влюбилась без памяти. Она даже отказалась от свободы ради него, осталась в гареме. Румейса сделала Мустафу центром Вселенной и делала все, чтобы он видел только ее. Долгие годы она в одиночку владела его сердцем и душой, но все внезапно рухнуло. После падения с лошади и потери памяти Мустафу словно подменили. Он стал отдаляться от жены, а после вовсе привез из столицы наложницу. Румейса наделась, что рождение сына вернет все на круги своя, он забудет о Махпейкер, но увы. Шехзаде словно с ума сошел, он никого не видел, кроме Махпейкер. Да еще и вспомнил об Айше, о той, которую Румейса когда-то предала. Лишившись любви и чудом не потеряв себя, Румейса решила ждать, теперь она жаждала власти, чтобы заполнить пустоту в душе, однако и этого она не смогла добиться. Ее опередила Айше Султан. Злоба полыхала в душе, туманя рассудок и выжигая все хорошее, что когда-либо было в султанше. Она перевела взор на Махпейкер и ее губы сжались в усмешку. Кажется, она нашла способ, как убить двои х зайцев одновременно. Нужно привлечь к этому дело Нарэ, как удачно она отправила верного человека на службу к врагу. Пробил ее час. Румейса подозвала верную Ягмур-хатун, которая терпеливо ее выслушала и кивнула. Служанка направилась к выходу, на ходу кивнув стоящей в компании и рабынь Нарэ. К счастью, служанка Махпейкер быстро поняла ее и удалилась. — Махпейкер, куда ушла Нарэ? — спросила Ясемин-хатун у сестры. Она сидела рядом с русоволосой султаншей и играла с племянником, пока та беседовала с одной из наложниц. — Не знаю, наверное, отправилась на кухню за чем-нибудь, — пожала плечами Махпейкер. Ясемин промолчала, не понимая своего волнения. Служанка сестры давно ее пугала. Что-то с ней было не так, эти взгляды, неестественное поведение, исчезновения. Какую же ты игру ведешь, Нарэ? — Мне нужно отойти, — промолвила Ясемин, желая проверить свои подозрения. Ее сестра только кивнула, и служанка, встав с подушки, покинула гарем, желая найти Нарэ-хатун. Что-то эта девица скрывала.***
Дворец санджак-бея в Амасье. Покои шехзаде Мутафы. — Что там со строительством школы, Лала? — спросил я у наставника, который стоял у моего стола и внимательно наблюдал за мной, пока я просматриваю очередной документ. — Рабочие отказываются продолжать строительство в такую погоду, — ответил он. Я поджал губы, понимая, что воплощение моих планов ощутимо отклоняется о того, что представлял. На это влияло слишком много факторов. — Им не хватает материалов? — спросил я, забыв, что в этом времени выражаются немного иначе, к счастью, лала понял меня и ничего не сказал. — Да, они очень дорогие. После военной кампании сильно подняли налоги и цены сильно возросли, — ответил он. Я лишь покивал своим мыслям. Ситуация была вполне ожидаемой. — Я оплачу все из личных средств, — сказал сухо я. Обычно строили мечети и фонтаны, но, на мой взгляд, лучше строить больницы, школы и приюты. Провальная военная кампания сказалась на жителях Империи. Через Амасью проходили торговые пути и из-за возросших налогов. Многие купцы перестали торговать на территории города, это сильно ударило по экономике провинции. Появилось очень много бездомных людей, которых нужно чем-то занять. Строительство больниц, школ и приютов — это рабочие места, у бедняков будет работа и оплата за нее, кроме того, когда они начнут функционировать, процент неблагополучного населения снизится. По крайней мере, я очень на это надеялся. Я просмотрел подробный отчет о положении дел и, отдав необходимые распоряжения, решил немного отдохнуть. Когда за лалой закрылась дверь, я встал и, подойдя к низкому столику, налил себе немного вина. Боль от потери все еще грызла меня изнутри, что неудивительно, все-таки я был привязан к Махидевран Султан. Она не заслужила той участи, что ее постигла. Но нужно было жить дальше. Я ждал вестей из столицы, и это ожидание в буквальном смысле сводило с ума. Ночами ко мне приходили кошмары, я видел, как за мной приходят палачи, которые отнимают мою жизнь на глазах султана. Я боялся разоблачения и готов был молиться всем известным Богам, лишь бы план устранения Хюррем сработал. За столько лет столько людей пыталось ее уничтожить, лишить власти, влияния и даже жизни, но они в этом не преуспели, к сожалению. Я боялся и ждал. Пригубив вина, я сел на тахту и вновь погрузился в размышления. Без Хюррем, если, конечно, все получится, Баязид и Селим останутся беззащитными. Некому будет сдерживать их вражду и разгорится пламя. Нужно только столкнуть их. Однако я все еще медлил, хотя в моих руках уже был слепок печати Селима. Шаризат-хатун, она же Фюлане, прекрасно справилась с поставленной задачей. Я думал, как мне использовать этот козырь. Можно было написать письмо шаху Тахмаспу или же правителю Неаполя, нашим врагам, с предложением сотрудничества. И тогда Селиму и его сыну точно крышка. Такого предательства султан точно не простит. Тогда останется Баязид, к которому я относился ровно, он был вроде бы не так уж плох. Правда после известия, что моя мать убила шехзаде Мехмеда, он вспылил и заявил, что я ему не брат. Из размышлений меня вырвал стражник, объявившись о приходе Махпейкер Султан. Я удивленно посмотрел на вошедшую в опочивальню султаншу, которая, поклонившись, приблизилась ко мне. Она же должна быть в гареме, праздновать возвышение Айше, что случилось? — Шехзаде, — девушка улыбнулась мне, но улыбка вышла натянутой, а в голубых глазах царило волнение и тревога. — Что случилась, Махпейкер? — поинтересовался я, глядя на наложницу. Та закусила губу, словно о чем-то размышляла, но потом решила поделится тревогами. — В гареме все спокойно? — Да, но… меня беспокоит Румейса Султан, — замявшись, сказала Махпейкер. Я заинтересованно на нее посмотрел и жестом подозвал жену к себе. — Что именно тебя тревожит, султанша? Махпейкер Султан, вздохнув, начала рассказ, по мере которого мои глаза темнели от гнева. Нет, есть люди, которых даже могила не исправит. Нужно удостоверится в подозрениях, а не рубить с плеча.***
Вечер того же дня. Едва ночь укрыла черным покрывалом дворец, из опочивальни Махпейкер Султан вышла тень, облаченная в платье и плащ. Нарэ-хатун, рабыня, служившая несколько лет Махпейкер Султан, воровато огляделась и, сжимая под плащом кинжал, подаренный луноликой султанше наследником, двинулась в сторону покоев управляющей гаремом Айше Султан. Страх обручем сжимал сердце, но отступать было поздно. Если она справится, то получит желанную свободу. Если нет — ее ждет могила, причем, скорее всего, шехзаде не успеет ее наказать. Ее покарает Румейса за провал. Столько времени госпожа умело скрывала свое истинное лицо, была учтива, вежлива, заботилась о ней, она оплела ее своими сетями, и теперь стянула их, отрезая жертве путь к спасению и перекрывая воздух. Если она не справится, ее убьют. Ягмур-хатун выразилась предельно ясно. И вот теперь, ощущая нешуточное волнение, девушка приблизилась к покоям Айше Султан, о которых так мечтала Румейса. Охраны поблизости не было, как и обещала кровавая султанша. Нарэ-хатун, натужно проглотив вставший в горле ком, вошла в покои. Опочивальня была погружена во мрак. Единственный источник света — это одинокая свеча на столике у тахты. Служанка бесшумно приблизилась к большому ложу, на котором безмятежно спала Айше Султан. Ковер приглушал шаги, чем Нарэ была безумно рада. Приблизившись к изголовью постели, служанка, ощущая дрожь в теле, обнажила кинжал и занесла его над спящей женщиной. В полумраке покоев лучом блеснуло острое лезвие клина Махпейкер Султан, которая по глупости не уследила за таким ценным подарком шехзаде. Нарэ-хатун немного замешкалась, ощущая страх. Ей предстояло убить человека, пролить кровь султанши и матери наследника, взять грех на душу. Но жить ей хотелось сильнее. Нарэ, решившись, занесла клинок и собралась уже нанести удар, глядя на спящую на боку султаншу. Ее темные волосы скрывали ее лицо… Но внезапно госпожа с рыком вцепилась в запястье служанки, пытаясь выбить кинжал из ее руки. Нарэ в ужасе распахнула глаза, когда увидела ту, которую хотела убить. Это была Лале-хатун, служанка Айше Султан. Внезапно раздались хлопки, словно кто-то хлопал в ладоши. Из-за ширмы, за которой Айше обычно переодевалась вышел шехзаде Мустафа, который хлопал, словно увидел чудесное представление. Одного взгляда в его тёмные, как две бездны глаза, хватило, чтобы понять: это конец. Из детской выбежали евнухи и вышли Айше Султан и Нергисшах Султан. Обе были облачены в ночные сорочки и выглядели крайне мрачно. Нарэ-хатун быстро обезвредили и скрутили. Она даже не пыталась вырваться, настолько велик был ее шок. Румейса отправила ее на верную смерть. Шехзаде Мустафа, приблизившись к служанке, посмотрел ей в глаза и произнес: — В темницу ее! Румейсу тоже, — евнухи тут же потащили плачущую девушку прочь из покоев. Лале-хатун, встав с кровати госпожи, мрачно на нее посмотрела, видя, что Айше трясет от ужаса. Подумать только, если бы не внимательность Ясемин-хатун, сестры Махпейкер и эта ночь стала бы для Айше последней. Айше бы убили, а кинжал нашли бы в покоях Махпейкер, даже если бы его спрятали в другом месте, его бы все равно нашли и связали с луноликой султаншей. Все-таки кинжал принадлежал ей. Шехзаде Мустафа, наградив присутствующих мрачным взглядом, взял кинжал фаворитки и направился к выходу. В душе его разгоралось пламя злости.***
Я стремительно пронесся по коридорам дворца. Гнев ураганом взметнулся в моей душе, а ярость застилала взор. Я сжимал в руках этот чертов кинжал, который подарил Насте перед военным походом. Представить страшно, чем могла обернуться эта ужасная ночь. Айше бы прирезали, как свинью, во сне. А все подозрения пали бы на Настю. Я злился не только от осознания этого, больше меня раздражал тот факт, что меня считают слепым идиотом, будто я ничего не замечаю вокруг. У меня совершенно внезапно появилось желание вонзить этот кинжал в Румейсу, как в главную зачинщицу этого беспорядка. Подумать только, едва моя мать умерла, она начала действовать. До чего же подлая и лицемерная змея. И пусть только попробует лгать и изворачиваться. Даже сын ее не спасет. Я подошел к покоям Румейсы и увидел, как евнухи, схватив ее за руки, тащат испуганную наложницу в темницу. Участь госпожи разделила Ягмур-хатун, ее преданная собачонка. Как хорошо, что Ясемин проследила за Нарэ и увидела, как эта предательница шепчется со служанкой Румейсы в бельевой. Ягмур велела стащить кинжал у Насти и убить этой ночью Айше, мол за это госпожа ее наградит. — Шехзаде, прошу помилуйте! — вскрикнула Румейса, увидев меня. Я скривил губы в отвращении. Какая красивая внешность, но гнилое содержание. Когда-то я ее пожалел, но нужно было сразу лишить змею всего и вышвырнуть прочь. — Я ничего не делала! — кричала она, надеясь разжалобить меня слезами. Но даже слезы ее казались фальшивыми. — Полагаю ночь в темнице развяжет тебе язык, впрочем, мне все равно. Свидетелей достаточно, — сказал я, кивнув евнухам, которые продолжили тащить напуганную султаншу прочь. Я слушал ее крики и сжимал в руке этот кинжал. Нет, на горячую голову решения принимать нельзя. — Мама! Мама! — из покоев Румейсы выбежали плачущие близнецы, который увидев меня замерли. — Куда маму увели? — спросил Ахмед, глаза которого были на мокром месте. Эсманур тоже выглядела не лучшим образом. Наверное, они спали, когда в покои вломились евнухи и арестовали их мать. Разбуженные шумом и криками, дети были до того напуганы, что таращились на меня широко распахнутыми карими глазами и молчали. — Ваша мама очень сильно провинилась, дети, — промолвил я, приблизившись к близнецам. Ахмед почему-то сделал шаг назад и испуганно на меня посмотрел. — Моя мама хорошая, — возразил он с детской непосредственностью. Я, тяжело вздохнув, провел рукой по его темным волосам. Да, для каждого ребенка его мать самая лучшая. — Пойдемте, я вас уложу спать, — чувствуя голос совести, сказал я. Возможно, утром я отдам приказ о казни их матери, но пока я решил все обдумать. Я, взяв Ахмеда за руку, вошел в опочивальню Румейсы. Дождавшись, когда Эсманур войдет в покои, я запер дверь и положил кинжал на одну из полок. Пока он мне не нужен. Подхватив детей на руки, я понес их в детскую, впереди меня ждала долгая ночь, полная тягостных размышлений. Утро следующего дня. Амасья Я проснулся от боли в шее, как бы это не звучало. Открыв глаза, я сперва не понял, где нахожусь, поскольку интерьер явно не напоминал мои покои. Лишь оглядевшись, я восстановил в голове события минувшей ночи и снова ощутил злость. Я встал и потер шею. Я умудрился уснуть в детской Ахмеда и Эсманур, сидя на тахте. Просто прекрасно. Теперь головная боль на весь день мне обеспечена. Выглянув в коридор, я велел стражнику-евнуху позвать кого-нибудь из слуг, чтобы они накрыли на стол и присмотрели за Ахмедом и Эсманур. Я провел с ними всю ночь и с трудом смог успокоить напуганного Ахмеда. От перспективы просидеть с ними весь день меня передергивало. Когда пришли две служанки и евнухи начали накрывать на стол, я покинула покои Румейсы, желая проведать горе-мамашу в темнице. Думаю, ночь в холодной темнице остудила ее пыл. У меня была долгая ночь, настроение упало ниже плинтуса. Как будто мне Хюррем с ее детишками мало, так еще и в семье грызня. Пыл мой немного остыл, я понимал, что не смогу отдать приказ о казни султанши, которая подарила мне двоих детей, какой бы гадиной она не была. Это могло обернуться проблемами в будущем. Сомневаюсь, что Ахмед обрадуется, узнав, что я убил его мать. Темница встретила меня холодом и затхлом запахом, словно где-то по углам валялись тушки дохлых крыс, что неудивительно. Я лишь подумал, что крысы переносят чуму и надо бы навести порядок. Пытаясь абстрагироваться от головной боли, я подошел к трем темницам, в которых в данный момент томились узники. Нарэ-хатун, забившись в угол, сдавленно рыдала. Она не принадлежала к династии и не родила сына, значит, у нее нет защиты. Ее в любом случае ждет смерть, как и Ягмур-хатун, который в данный момент спала, отвернувшись к стенке. Я приблизился к последней камере и взглянул через решетку на Румейсу. Она, облаченная в сорочку, сидела на каменном полу, прижав к груди колени и смотрела в стену. Ее губы едва заметно шевелились, а волосы торчали во все стороны, словно веник. От былого великолепия не осталось и следа, женщина выглядела убого. Увидев меня, она вздрогнула и вскочила на ноги, словно ее пружина подкинула. Румейса с такой надеждой в покрасневших глазах уставилась на меня, что меня передернуло. Да как она смеет?! Злость снова начала разгораться в душе, но я держал ее в узде. — Ты понимаешь, что тебя ждет наказание? — спросил я сухо. Румейса кивнула, в ее глазах промелькнуло облегчение. Кажется, она поняла, что я не собираюсь ее убивать. — Как ты посмела покуситься на моих женщин? Я не наказал тебя за покушение на Махпейкер, дал шанс жить в роскоши, воспитывать детей, а ты меня так отблагодарила?! — если сначала я сохранял самообладание, то под конец нервы мои натянулись и сдали. Я буравил Румейсы ненавистным взглядом. — Шехзаде, простите, — жалостливым голоском прошептала Румейса, глядя на меня взглядом побитой собаки. Я презрительно улыбнулся, неужели она надеется на прощение после такого? Кажется, в этом дворце меня все за идиота держат. Напрасно я думал, что обычный разговор поможет. Иногда нужно применить силу, чтобы другим неповадно было. — Ты будешь наказана, Румейса, тебя выпорют на глазах наложниц, а после отправишься в Старый Дворец, где проживешь до последних дней своей никчемной жизни, — прорычал я, приблизившись к решетке. Румейса задрожала, слушая меня, кажется перспектива ссылки пугала ее еще больше, чем порка. — И еще: отныне ты лишена титула султанши, власти и богатства. Дети останутся со мной, отныне ты им никто, — добил Румейсу я. По ее щекам заструились слезы, а в глазах отразился самый настоящий ужас. Я, глядя на нее, вопреки ожиданиям, испытал лишь мрачное торжество. Никакой жалости. — Простите, шехзаде! Помилуйте! — взмолилась девушка, ноя, не слушая ее, покинул темницу и направился в свои покои. Нужно было переговорить с Махпейкер и Айше. Маленьким Ахмеду и Эсманур необходим присмотр, без матери они уязвимы. Я не хотел их разлучать, все же они привыкли к друг другу, и надеялся, что Махпейкер согласится стать для малышей матерью. Придя в свои покои, я велел позвать Махпейкер и Айше, а сам утолил жажду. Я ничего не ел с раннего вечера, как заварилась вся эта каша с покушением. Наверное, Насте нет покоя, но я повелел ей не вмешиваться в эти разборки. — Шехзаде Хазретлери, — в опочивальню вошел Ташлыджалы, облаченный в неизменный темно-серый кафтан. Иногда мне казалось, что у него несколько абсолютно одинаковых одежд. Мужчина поклонился мне и в его руках я увидел золоченный футляр. — Проходи, друг мой, — с усмешкой сказал я. Он, как хранитель моих покоев, знал обо всем, что произошло за эти сутки, и теперь обеспокоенно на меня смотрел. Ташлыджалы протянул мне футляр. — Вам письмо из столицы, шехзаде, — сказал мужчина. Я, вздохнув, взял футляр и, раскрыв его, вынул письмо, скрепленное печатью султана Сулеймана. В душе что-то оборвалось и рухнуло вниз. Я вздрогнул, надеясь, что это не мой смертный приговор. Вскрыв печать, я торопливо пробежал взглядом по строчкам и замер, не веря прочитанному. Хасеки Хюррем Султан несколько дней назад предстала перед Аллахом, ее из ревности и страха отравила Назенин-хатун, наложница падишаха, в покоях которой обнаружили доказательства. Девушка во всем созналась под пытками и была казнена. Первый враг на моем пути пал. А я не испытывал радости. Я только что убил двоих человек, хоть и чужими руками, но убил. «Успокойся, это было необходимо», — сказал я себе, пытаясь заглушить голос совести. Теперь пути назад точно нет. Змея обезглавлена, но не убита. У рыжей ведьмы остались сыночки и миленькая дочурка, которая не прочь свести меня в могилу.