***
Ноябрь 1559 года. Османская Империя. Стамбул. Похороны Хасеки Хюррем Султан проходили с размахом. Видимо, султан решил отдать жене дань памяти и поэтому не поскупился на средства. Иного объяснения его поведению я просто не находил. Гроб с телом султанши вынесли из дворца и выставили на главной дворцовой площади, чтобы семья султана и государственные деятели могли проститься с госпожой. Я стоял в первом ряду по правую руку от падишаха мира и немигающим взглядом смотрел на возвышение, на котором стоял гроб, обшитый зелёным бархатом. Лучи вышедшего из-за туч солнца коснулись погребального савана Хасеки, и сотни мелких драгоценных камней засияли, как звёзды. Солнце очень быстро скрылось за тучами и все вокруг вновь стало серым и унылым. Мне показалось это символическим. Со смертью Хюррем Султан закатилось солнце султана Сулеймана. Больше ничего не будет, как прежде. Я нахмурился, удивляясь собственной сентиментальности. На душе в миг стало гадко и противно. Я вынужден был делать вид, что мне грустно, но на самом деле я торжествовал, хотя вкус победы был горек. Совесть не давала мне покоя. Я убил человека, живого человека. Я убеждал себя, что сделал это ради безопасности, но сути это не меняло. Я был убийцей. Я посмотрел на султана Сулеймана, который выглядел не лучшим образом. Он словно постарел на тысячу лет за несколько дней. В волосах его прибавилось седины, лицо осунулось, между бровями залегла складка. А глаза, сами глаза, напоминали омуты, полные боли и муки. Мужчина едва заметно покачивался и что-то шептал себе под нос. Кажется, султан помутился рассудком. Неужели, его любовь к рыжеволосой хасеки была столь сильна? Я одернул себя. Ну, ну, конечно. Если бы он ее любил, то не изменял бы. — Я знаю, что это сделал ты, — внезапно тихо проговорил Селим, стоящий рядом со мной. Я напрягся, но усилием воли подавил липкий страх. — Не думай, что сможешь избежать наказания, — в его голосе ясно прозвучала угроза, но я нашел в себе силы, чтобы сохранить самообладание. Я посмотрел на бледного и напряженного брата, и меня передернуло. Проклятье, как же он похож на мать. Те же рыжие волосы, те же зелёные глаза, даже презрительная усмешка та же. Кажется, у меня появился очередной враг. Враг, о котором я почти ничего не знаю. — В тебе говорит горе, Селим, — промолвил негромко я. — Я тоже потерял мать, и понимаю твою боль, брат, — с нажимом проговорил я. Не нужно допустить даже слухов, что я причастен к смерти Хюррем. Даже подозрения могут привести меня к краху. Я понимал, что Селим и Михримах начнут вливать яд в уши падишаха, настраивать его против меня. Я про себя усмехнулся, какой толк в том, что я свел в могилу Хюррем Султан, когда у нее есть дети, такие же вероломные и амбициозные. Но Михримах вроде бы поддерживала шехзаде Баязида. Пусть и дальше поддерживает. Баязид вспыльчив, он сам найдет себе могилу. Гораздо более опасен для меня союз Михримах и Селима. Эта парочка может доставить массу проблем. Значит нужно рассорить Селима с братом и сестрой. — Может, я и слабее тебя, но не нужно считать меня глупцом, — промолвил с угрозой в голосе Селим, я поджал губы. Нет, я никогда не считал его глупцом. Шехзаде Селим был намного опаснее Баязида, поскольку скрывал истинные чувства, был нелюдим и спокоен. Как говорится, в тихом омуте черти водятся. Я взглянул на Баязида, который, не стесняясь, горевал по матери. Он выглядел таким же убитым, как и султан. В отличии от Селима, Баязид не стеснялся проявлять чувств. А ведь он мне импонировал, жаль, что он представляет для меня угрозу. Нужно поскорее избавиться от братьев. Стравить их, как дворовых собак, и они сами перегрызут друг другу глотки. Я устыдился мыслей, которые пронеслись в моей голове. Тьфу, о чем я думаю. Я с холодным расчетом обдумываю, как бы убить братьев, не запачкав руки. Стало мерзко от самого себя. Я постарался думать о сыновьях, что помогло унять голос совести.***
Тем временем в гареме возносили молитвы Аллаху, чтобы душа покойной Хасеки Султан обрела вечный покой. Махпейкер Султан сидела на подушке рядом с Гюльфем-хатун, которая пришлась султанше по душе своей мудростью и умом. Из всех обитателей гарема Гюльфем, кажется, искренне переживала за шехзаде Мустафу и не желала ему смерти. Махпейкер Султан нутром ощущала, что попала в неблагополучную обстановку. Если она думала, что гарем Амасьи — змеиное логово, то она жестоко ошибалась. Топкапы, несмотря на роскошь убранств и красоту, напоминал золотую клетку, из которой не нельзя было спастись. Махпейкер Султан с тоской вспомнила, как попала в главный дворец из Старого Дворца, где прошла обучение в несколько месяцев. Она вспомнила, как встретилась с шехзаде Мустафой, как влюбилась в него без памяти. Махпейкер Султан нахмурилась, ощутив, как на нее кто-то смотрит. Чуть повернув голову, султанша заметила, что Нурбану Султан сидящая рядом с Михримах Султан и Хуриджихан, не сводит с нее враждебного взгляда. В карих глазах жены шехзаде Селима плясали бесы, что очень не нравилось Махпейкер. Она в очередной раз порадовалась, что оставила маленького сына в Амасье, подальше от этого ада. — Пусть госпожа покоится с миром, — прошептала тихо Нурбану Султан, она пыталась говорить уверенно, но страх проскользнул в ее голосе. Она знала, что покойная хасеки служила щитом для сыновей. Щитом от шехзаде Мустафы. Теперь, когда Хюррем Султан умерла, Селим и Баязид остались беззащитны. — Аминь, — одними губами прошептала Михримах Султан. Нурбану Султан посмотрела на луноликую госпожу, с которой раньше не особо ладила. Причина была в ревности султанши династии, ей не очень-то нравилось, что Хюррем Султан выделяет наложницу Селима. Теперь же, ради будущего сына и мужа, Нурбану была готова зарыть топор войны. Они должны объединиться, чтобы уберечь близких, иначе за их шехзаде придут немые палачи, как только султан Сулейман испустит дух. Нурбану снова посмотрела на спокойную Махпейкер Султан, жену шехзаде Мустафы, и в который раз ощутила в каком шатком положении находится. Она наложница шехзаде Селима, второго претендента на трон. Второго, но не первого. Нурбану коснулась пальцами броши в виде тюльпана, символа османской Династии. Брошь подарил ей шехзаде Селим в честь рождения сына, шехзаде Мурада. Мысли о сыне наполнили Нурбану Султан силой. Ради него она готова была на все, даже на сделку с дьяволом. Девушка вспомнила, как несколько недель назад сходила к гадалке. Та сделала предсказание, что на трон взойдет сын веницианки. Это даровало ей некую уверенность, поскольку в гаремах наследника не было больше девушек из Венеции. Но уверенность султанши дрогнула, когда пришла весть о смерти Хюррем Султан. Месяц спустя. Амасья. Дворец санджак-бея. Я почти весь день просидел за бумагами. От длительного напряжения болели глаза, и начинала ныть голова, но я нашел в себе силы отодвинуть неприятные ощущения на второй план. Дела провинции по-прежнему отнимали у меня много времени и сил. В виду характера я не мог скинуть их на совет, поскольку еще в детстве уяснил одно простое правило. Хочешь, чтобы все было идеально — делай сам. Оно работало безотказно. — Шехзаде Хазретлери, — в покои вошла Махпейкер Султан. Я улыбнулся своим мыслям, услышав ее нежный и спокойный голос. Поднял глаза от бумаг и встретился взглядом с серо-голубыми глазами. Моя султанша была облачена в нежно-розовое платье широкого кроя так, чтобы ткань не стесняла движений. — Папа! — с радостным воплем в опочивальню забежал шехзаде Мехмед, который тут же поспешил ко мне. Я, улыбнувшись, посадил сына себе на колени и поцеловал его в лоб. Мальчик улыбнулся мне, от его улыбки на душе сразу же потеплело. Махпейкер Султан подошла к нам и села рядом со мной. Ее внимательный взгляд коснулся бумаг на моем столе, и я заметил, как в глазах султанши вспыхнул интерес. С недавних пор она интересовалась моими делами, пыталась помогать мне. Я молча принимал ее помощь и поддержку, все же моя султанша была весьма умна. — Ахмед сегодня не выучил буквы, — сказал Мехмед, привлекая мое внимание. Как бы я не пытался, чтобы мои сыновья жили в мире, у меня ничего не получалось. Между Ахмедом и Мехмедом начинали вспыхивать конфликты, что настораживало. Причина, скорее всего, была в том, что мой старший сын чувствовал себя одиноко без матери и завидовал брату. Я же не мог уделять ему достаточно внимания, поскольку погряз в государственных делах и интригах братьев. Если в первое время я ждал удара, усилил охрану дворца, то теперь немного расслабился, поскольку прошел уже месяц, а царила тишина, словно обо мне все забыли. Султан Сулейман окончательно помешался после смерти жены, велел убрать из Топкапы все предметы роскоши, спал на хлопковых простынях, ел с деревянной посуды и того же требовал от подданных. Кажется, таким образом он пытался замолить хотя бы часть грехов. В провинциях моих братьев тоже все было тихо и спокойно. Нурбану Султан, наложница Селима, вновь была беременна. Хуриджихан Султан, супруга Баязида, пыталась всеми мыслимыми и немыслимыми способами забеременеть. Но у нее ничего не получалось. Скорее всего, госпожа была бесплодна. Михримах Султан тоже вела себя тихо, занималась воспитанием дочери и заботой о больном отце. Государством от имени султана управлял Рустем. Вот кого я, действительно опасался, Рустем — выдающийся человек, в иных обстоятельствах я пожелал бы стать ему другом, но увы. Судьба разделила нас и сделала врагами. В моем гареме наконец-то установился хрупкий мир. Наверное, ссылка Румейсы послужила наложницам уроком, раз они сидели тихо и старались не привлекать внимание. Айше Султан управляла гаремом и управляла хорошо, все же это была умная и дальновидная женщина. Я почти прекратил звать ее к себе в ночь с четверга на пятницу. Она, вроде бы, не сильно переживала, посвятив себя долгожданному сыну и не менее любимой дочери. Махпейкер Султан, которая по-прежнему любима мной, занималась воспитанием двойняшек и Мехмеда. Конечно, дети Румейсы прекрасно помнили мать и не желали ее забывать, но Настя всеми силами старалась заменить им Румейсу. Однако после последнего события Махпейкер взяла себе в услужение еще несколько девушек, поскольку уже не справлялась. Моя султанша была беременна. Я улыбнулся Махпейкер, которая села рядом со мной. Она наполняла мою жизнь смыслом и радовала глаз. Благодаря ее поддержке я все еще не сдался. — Вы ужинали? — заботливо спросила девушка, глядя на меня. Я, скупо улыбнувшись, отрицательно покачал головой. В этом был весь я, стоило мне заняться делами, как я забывал обо всем на свете. Так было и во время моей прошлой жизни. — В таком случае я велю принести ужин, — сказала Махпейкер Султан и, встав, направилась к выходу. Я с глупой улыбкой смотрел ей вслед, обнимая за плечи любимого сына, который с интересом разглядывал чернильницу, стоящую у меня на столе. Все-таки занятная вещица, сделанная из золота и украшенная изумрудами. Ее подарил мне султан Сулейман месяц назад, когда я уезжал в санджак. Махпейкер Султан велела слугам принести ужин, после чего вернулась ко мне. Она села рядом с сыном и начала ворковать над ним, чему мальчик был только рад. Это был спокойный и добрый ребенок, я любил его, как мог, и временами мне казалось, что в нем заключена моя душа. К сожалению, так оно и было. Очень скоро слуги накрыли стол, принесли самые разнообразные яства, и я с женой и сыном расположился за низким столиком. Временами я с тоской вспоминал обычный стол, но за пять лет пребывания в этой эпохе привык к необычной восточной обстановке. Я взял с тарелки одно блюдо и начал ужинать, с умилением глядя на Мехмеда, который с аппетитом ел плов, глядя на меня. Его голубые глаза смеялись, и на душе у меня было так спокойно и уютно, что я желал, чтобы так было всегда. Но увы реальность ввела свои коррективы. — Шехзаде, я хотела бы завтра посетить благотворительную столовую, открытую Айше Султан, — промолвила Махпейкер Султан. — Не вижу препятствий, — ответил я. — Возьми побольше охраны для безопасности… — я не успел договорить, поскольку услышал сдавленный хрип. Посмотрев на сына, я увидел, как мальчик сидит на подушке, вытаращив светлые глаза и тяжело дышит. Мехмед казался сильно напуганным, и я сперва не понял, в чем дело. Только когда мальчик начал кашлять, положив руки на живот, а из уголков его губ засочилась кровь, я взвился на ноги, объятый ужасом. — Мехмед! — вскрикнул я, склонившись над сыном. Тот только сильнее кашлял, сплевывая кровью так, что она заструилась по его подбородку. — Позови лекаря! — рявкнул я не своим голосом, даже не посмотрев на бледную и перепуганную Настю. Я не видел, как она в панике метнулась к двери. Я сгреб в охапку сына, бережно держа его голову. Яд. На моем столе был яд. Как еще это объяснить? Не теряя времени, я перевернул сына на бок, открыл ему рот и вызвал рвоту. Мальчик содрогнулся от рвотных позывов и расстался с содержимым желудка. Я стоял на коленях рядом с сыном и толком не понимал, что происходит. Маленький шехзаде перестал кашлять и задыхаться. Я вздохнул от облегчения, похоже ему стало чуть лучше. Я вновь перевернул сына на спину и посмотрел в его покрасневшее от напряжения личико. Мехмед открывал-закрывал рот, словно пытался сделать вдох. Пальцы его согнулись, словно в судороге, а в обычно спокойных глазах было столько боли и ужаса, что это меня еще больше напугало. — Держись, Мехмед, тебе помогут, — прошептал я, объятый ужасом. Вернулась бледная и не менее напуганная Настя, которая упала на колени рядом с сыном. — Где этот чёртов лекарь?! — вскрикнул я, придерживая голову сына, посмотрел с надеждой на дверь. Я до сих пор верил, что врачи успеют прийти. Но в какой-то момент волна судорог прошла по его телу, и он обмяк. Я замер, боясь посмотреть в лицо сына и увидеть на нем печать смерти. — Нет, нет, нет! — как безумная прошептала Махпейкер и пронзительно закричала. Женщина не может так кричать. В этом крике было столько боли и страдания, которых, казалось бы, не может вынести ни одна живая душа. Я вздрогнул от ее страшного вопля, словно не осознавал происходящее. Найдя в себе силы, я посмотрел на сына и судорожно вздохнул. Шехзаде Мехмед был мертв. Его голубые глаза неподвижно смотрели в пустоту, и этот взгляд будет меня преследовать до конца моих дней. Мир рухнул.