***
«Шехзаде Мехмед Хазретлери. Март 1546- декабрь 1549 года», — прочитал я надпись на надгробии, и прикрыл глаза, словно это могло мне помочь. Я некоторое время стоял с закрытыми глазами у свежей могилы сына и боялся открыть глаза, чтобы вновь увидеть проклятую надпись — подтверждение, что кошмар реален. Кто бы знал, как я желал, чтобы происходящее оказалось сном, ужасным сном. Но увы. — Шехзаде, — услышал я мужской голос за спиной. Вздрогнув, я распахнул глаза и обернулся. Позади стоял Ташлыджалы, который обеспокоено на меня смотрел. Да, посмотреть было на что. Я не спал нормально несколько ночей, совсем потерял покой, мало и плохо ел, от плова меня вообще воротило. В темных волосах появилась первая седина, глаза ввалились и, что хуже того, теперь казались стеклянными, настолько они были пусты. У меня постоянно болела голова, отвары не помогали, я немного похудел, осунулся и теперь не мог нормально смотреть в зеркало. Дело было даже не во внешнем виде, а в том, что я боялся увидеть виновного в смерти Мехмеда, ведь им был я. Я! И никто больше. Я рано расслабился, я допустил, чтобы на моем столе появился яд, я не смог ему помочь, когда мой сын умирал от отравления. Я не смог… Как жить с этим? Как принять это? Прошло уже несколько дней, а я до сих пор не верил, пребывал в тумане, искал выход, которого не было. Не знаю, как мне вынести все это. — Атмаджа ждёт вас в темнице, — проинформировал Ташлыджалы, с сочувствием на меня глядя. Я, игнорируя его взгляд, покинул усыпальницу, в которой оставил свою душу. — Скорее всего, он разговорил повара, — промолвил он. Я ничего не ответил, идя к дворцу. В голове царил полный бардак, изредка я слышал голос Мехмеда. Это сводило с ума. Каждый день я вспоминал моменты гибели сына. Каждый день я думал о том, что было бы, если бы я был внимателен. Но увы, Мехмеда подобнее размышления вернуть не могли. Я помнил, как сидел на коленях рядом с телом сына, как в бессилии смотрел в его личико с пустым взглядом голубых глаз, как надеялся на чудо. После смерти сына я словно оглох, даже не слышал воплей Насти, только наблюдал за тем, как она обнимает тело мальчика, как просит его жить. Потом пришли лекарь, Атмаджа и Яхья. Ташлыджалы помог мне встать. Лекарь попытался успокоить Махпейкер, бьющуюся в истерике. Тут я немного пришёл в себя и, шагнув к жене, прижал ее к себе. Она вырывалась, плакала, звала сына, осыпала мою грудь градом ударов. Лекарь дал ей какие-то капли, и девушка спустя некоторое время уснула. Евнухи же унесли тело Мехмеда в лазарет, чтобы подготовить к погребению. Лекарь осмотрел пищу и сообщил, что яд был в плове. Из-за большого количества специй, мальчик не почувствовал горечи яда, поглотил слишком большую дозу, которая не оставила ему шансов. Сидя на кровати рядом с женой, я держал ее за руку, словно она была моим спасением, словно, если бы я ее отпустил, то утонул бы в горе. Не знаю, сколько я так просидел, оглушённый, потерянный, ослеплённый горем. Меня отвлекла Айше Султан. Ей сообщили о трагедии, и она пришла выразить соболезнования. Я посмотрел на вошедшую в покои женщину, и та побледнела, встретившись взглядом со мной. — Я могу чем-нибудь помочь? — спросила тогда она. — Да, — кивнул я, вспомнив, как во время беременности отравили Махпейкер. У меня уже были кое-какие подозрения. — Вели евнухам заключить в темницу Элиф, — имя опальной жены я буквально выплюнул с нескончаемым презрением и ненавистью. Айше Султан с удивлением в темных глазах на меня уставилась, но спорить не решилась. Мехмед умер, его смерть была выгода моим жёнам и Айше в том числе. Я вновь взглянул на женщину, прикидывая, могла ли она совершить преступление. Наверняка она ревновала меня к Насте и боялась за Орхана. Но будь это так, Айше отравила бы Мехмеда пока я был в столице. Значит остались Элиф и Румейса. Первая все это время была во дворце, вторая в охотничьем домике, вдали от дворца, но чем черт не шутит. Румейса умна и хитра, у неё длинные руки, при желании она могла отдать приказ. Уже через полчаса Элиф Султан заключили в темницу, а в охотничий домик выехали палачи. Я был ослеплён болью, я не мог мыслить рационально. Сперва я хотел, чтобы Румейсу убили во сне, задушили, как дворовую собаку, потом изменил решение. Захотел увидеть ее смерть, посмотреть ей в глаза и спросить, в чем провинился трехлетний ребенок. Неужели его убили только из-за того, что он был шехзаде? Слуги доставили Румейсу во дворец к обеду следующего дня и кинули ее в камеру смежную с камерой Элиф. Я спустился туда. Увидев меня, Румейса, кажется, обрадовалась. Она начала возмущаться, почему я так поступаю с ней, мол, она мать наследника. Я же молча кивнул палачам, которые пришли со мной и молчаливо ждали приказа. Они, словно тени, вошли в камеры, окружили напуганных женщин. Элиф Султан кричала, плакала, клялась, что ничего не совершала. Румейса же неподвижно стояла, понимая, что это конец, и смотрела на меня. В ее глазах я видел не только страх, ужас, но и несгибаемую стойкость. Даже на смертном одре султанша оставалась сильной. Когда палачи затянули веревки на шеях султанш и начали их душить, в темницу спустился Ташлыджалы и заявил, что женщины не виноваты. Я прекратил казнь, рассудив, что смогу продолжить ее в любое время. Едва палачи отступили, султанши попадали на холодный грязный пол и начали кашлять, хрипеть, пытаясь восстановить дыхание. Я же посмотрел на хранителя покоев, который казался не на шутку встревоженным. — Шехзаде, если бы убить хотели вашего сына, то сделали бы это в ваше отсутствие, чтобы успеть замести следы, — запинаясь, говорил Яхья, с трудом выдерживая мой взгляд. — Убить хотели вас, — уверенно сказал он. Его слова подействовали на меня, как ушат ледяной воды. Я вздрогнул и несколько раз моргнул, словно очнулся после долгого и мучительного кошмара. С удивлением оглядел обстановку вокруг, увидел палачей, которые все еще стояли над моими женами с шелковыми шнурками в руках. Доводы мужчины Яхьи, моего верного помощника, возымели эффект. Он был прав. Крайне неразумно убивать Мехмеда в моих покоях, когда яд могу вкусить я. Каким бы подлым человеком не была Румейса, она явно не желала мне смерти, по крайней мере, она должна была понимать: не будет меня и судьба маленького Ахмеда будет предрешена. Я велел отвести напуганных султанш в их покои и запереть их там до выяснения всех обстоятельств дела. Запретил им видеться с детьми, таким образом, за двойняшками Румейсы и шехзаде Касимом начала присматривать Айше Султан, которая и взяла на себя организацию похорон, поскольку Махпейкер Султан была не в себя от горя. Теперь, вспоминая все эти моменты, я уже не испытывал той запредельной боли, которая сжигала меня в ту кошмарную ночь, когда я едва не оборвал жизни жен. Подобные вспышки ярости не были для меня характерны, я пытался найти в себе хоть каплю жалости к султаншам, которых едва не погубил, но не находил. Мне было все равно на них. И теперь вместо голоса совести со мной говорил голос мести. Да, я жаждал мести, и понимал, что не остановлюсь, пока не отомщу. Я шел по каменной дорожке, покрытой тонкой корочкой льда. Внезапно ударили морозы и снег припорошил окрестности, дули холодные ветра и целыми днями царила пасмурная погода. Солнце не показывалось со дня смерти Мехмеда. Я шел в сторону дворца и жалел, что так мало времени проводил с сыном, что не соглашался с ним гулять, занимаясь делами провинции. Разве оно того стоило? Можно бесконечно сожалеть о том, что было. Но хуже всего — жалеть о том, что никогда не будет. Я сожалел, что никогда не узнаю, каким бы вырос шехзаде Мехмед, я сожалел, что не смогу научить его стрелять из лука, я сожалел… Войдя во дворец, я сразу же спустился в темницы, и стоило мне это сделать, как до меня донеслись пронзительные вопли подозреваемого. Видимо, Атмаджа старался выведать имя заказчика. В том, что мой сын принял на себя яд, предназначенный для меня, я не сомневался. Уж больно много несостыковок. Я ожидал услышать имя Михримах Султан, шехзаде Селима или же Рустема-паши, как верного пса Михримах. Впрочем, признание вряд ли что-то изменит. Я уже просчитывал ходы, как мне избавиться от братьев. Конечно, можно было собрать армию и пойти на столицу, но слишком рискованно. У султана людей больше, к тому же у меня есть еще три брата, а у них сыновья. Нужно не оставить Сулейману выбора, не оставить в живых братьев. Только так я смогу выжить. Еще неделю назад меня бы грызла совесть, но теперь ее почему-то не было слышно. Я подошел к камере и увидел висящего вниз головой мужчину, тело которого было обезображено. Всюду, куда хватало глаз, виднелись кровоподтеки, ожоги и синяки, видимо, Атмаджа сильно старался. Повар дворца вопил во всю глотку, когда наемник со знанием дела лупил его по спине веткой. — Шехзаде, — увидев меня, Атмаджа поклонился. Я кивнул ему и подошел к тяжело дышащему пленному. — Есть результаты? — сухо спросил я. — Почти, — ответил лаконично мужчина, вновь осыпая повара ударами. Тот вновь пронзительно закричал. Я же равнодушно смотрел, как по спине пленного стекают капли крови, а в голове моей тем временем звучал голос умершего сына. — Кто тебя подослал? — спросил я, когда Атмаджа закончил. — отвечай, иначе я велю содрать с тебя кожу, — кровожадно сказал я. Пленный посмотрел мне в лицо, кусая губы. Видимо, что-то в моих глазах напугало его, и он тихо прошептал: — Нурбану Султан. Я замер в неверии. Нурбану Султан? Фаворитка Селима? Истеричный смешок сорвался с моих губ. Проклятье! Пока я боялся братьев, султана и Михримах с ее благоверным, мне стоило опасаться наложницы брата. Я смотрел на повара, который подмешал в плов смертельный яд по приказу венецианской змеи и испытывал лишь злость. На время, в котором оказался, на окружающих, которые готовы были убить меня ради власти, но себя за то, что не предпринимал радикальных действий, поскольку в глубине души надеялся решить все мирно. Что мне делать дальше? Тащить повара в столицу и заявить обо всем Сулейману? Как вариант, вот только султан все еще оплакивает женушку и в столице правит Михримах и Рустем. Даже если я доеду до столицы с этим ублюдком, убившем моего Мехмеда, не факт, что кто-то узнает правду. Михримах избавиться от свидетеля, пытаясь спасти брата. Допустим, у меня все же получится рассказать правду и настоять на суде над Нурбану, ее казнят, но Селим-то останется невредим. Тоже не выход. Я глубоко вздохнул и внезапно в мою голову пришла чудесная идея. — Казните этого предателя, — приказал я Атмадже, а потом, покинув камеру, подозвал к себе Ташлыджалы. — Яхья, у меня для тебя поручение, — произнес я уверенно. Когда приказы были отданы, я вернулся в свои покои, где некоторое время стоял и смотрел на то место, где испустил дух мой сын. Нет, нужно приказать, чтобы мне подготовили другие покои. В этих я рано или поздно рехнусь. Я сел на тахту и потер переносицу. Головная боль, преследующая меня в последние дни, вновь дала о себе знать. К горлу подкатила мучительная тошнота, которую я силой воли давил. Похоже, ко всем моим проблемам прибавились проблемы со здоровьем. Я посмотрел на письменный стол, и взгляд мой в который раз упал на золотую чернильницу, украшенную драгоценными камнями, подаренную султаном Сулейманом. В последние дни я, увлеченный жаждой мести, совсем забыл о делах провинции, скинул их на членов совета. Оставалось надеяться, что они не нажаловались султану. — Шехзаде, — в покои вошел один из стражников дворца. Я угрюмо на него посмотрел и поджал губы. Ни минуты покоя, что еще случилось? — С вами желает поговорить один человек, торговец, он приехал из Венеции, уверяет, что его дочь в вашем гареме. Я нахмурился. Конечно, я понимал, что такое вполне может быть. Но неужели, кто-то смог бы проделать такой путь? Я помнил, как искал сестру Махпейкер Султан, сколько сил мои люди потратили, пытаясь найти одного человека в этой огромной империи. При том, что они знали где искать. — Пусть приходит завтра, — приказал я, не желая никого видеть. Мне нужно было навестить Махпейкер Султан. Она была раздавлена горем и почти не вставала с постели, за ней наблюдал мой личный врач, поскольку она могла потерять ребенка. — Он сказал, что никуда не уйдет, пока не поговорит с вами, — ответил стражник. Я поджал губы, н овсе же решил встретиться с несчастным отцом. Он проделал такой путь в поисках дочери, не оставить же его ни с чем. — Проводи его в приемную, — приказал я. Стражник удалился, а я, вздохнув, направился в приемную. Наверное, это не займет много времени. Когда я вошел в помещение, в котором принимал послов и пашей, внимание мое привлек высокий седоволосый мужчина, облаченный в европейские одежды. — Господин, — на ломанном языке промолвил гость и поклонился. Он взглянул на меня, и я нахмурился, увидев у него над губой родинку. Точно такая же родинка была у Айше Султан. Да нет, глупости какие-то. Быть этого не может. — Приветствую вас, — вежливо кивнул я, проходя к массивному дивану. Сев на него, я устремил взор на гостя, подмечая малейшие детали его внешности. Мужчина был не таким старым, как мне показалось на первый взгляд, хотя кто знает. Он что-то сжимал в руках и взволнованно на меня смотрел. — Чем обязан вашему визиту? — Я прибыл из Венеции, я торговец, — сообщил он, с трудом подбирая слова. — Пятнадцать лет назад мою дочь похитили пираты. Ее продали в рабство. Я долго ее искал, — говорил мужчина с ощутимой горечью в голосе. — Анне в ту пору было всего тринадцать, до сих пор помню, как она звала на помощь. — Мне жаль, что все так сложилось, — сказал я, не зная, что сказать. Собеседник, кажется, ударился в воспоминания. — Я прибыл в Османскую Империю несколько лет назад, узнал, что Анну продали на невольничьем рынке Манисы, и выкупил ее человек, служащей в вашем дворце, — мужчина говорил осторожно, боялся на меня смотреть, но тем не менее, кажется, не собирался сдаваться. Да, похоже, не я один любил своего ребенка. Прошло уже столько лет. Его дочь, возможно, давно мертва, но несчастный отец все еще надеялся ее найти. Подаваясь жалости, я спросил: — Как выглядит ваша дочь? — мужчина взглянул на меня и в его карих глазах зажегся огонь. Видимо, воспоминания о дочери даровали ему радость. — У нее длинные темный волосы, темно-карие, добрые глаза, когда она улыбается, солнце меркнет, а еще у нее родинка над губой, как у меня, — я слушал собеседника и все больше хмурился. Он описывал Айше Султан. Что я о ней знаю? Ничего. Я поджал губы. М-да, хороший я муж, никогда не интересовался прошлым жен, считал, что это не важно. — У нее были какие-то личные вещи, когда ее похитили? — спросил я с трудом. Мужчина задумался, после чего ответил: — Да, кулон ее матери. Изумруд на золотой цепочке, я привез его ей, когда Анне было десять. Я потер переносицу, напрягая память. Никогда не видел подобного украшения у Айше Султан. Может, я ошибся? Я посмотрел на венецианца и ответил. — К сожалению, я не знаю, о ком вы говорите, — плечи старика поникли, он опустил голову и тяжело вздохнул. — Но я постараюсь помочь вам в происках, — ответил я. После беседы с торговцем я решил навестить Айше Султан, чтобы поговорить с ней. Войдя в опочивальню, я увидел, как Лале-хатун, служанка Айше, убирает со стола блюда. Увидев меня, служанка поклонилась. Я же направился в детскую, которую делили Нергисшах, Эсманур, Ахмед и маленький Орхан. Как я и думал, Айше была с детьми. Она переодевала ко сну сына, а мальчик лишь кривлялся, желая продолжить игру с деревянным мечем. Эсманур и Ахмед, переодетые в пижамы, сидели на кровати Нергисшах и слушали сказку, которую читала старшая сестра. — Орхан, сиди смирно, — строго проговорила Айше, натягивая на сына рубашку. Тот скривился, но все же послушал мать. Он повернул голову и, увидев меня, радостно вскрикнул. В ту же секунду на меня уставились четыре пары карих глаз. Я расставил руки в стороны, отдаваясь на милость детей, которые с радостными воплями кинулись ко мне и принялись обнимать, сопровождая все это жутким шумом. Младшие перекрикивали друг друга, рассказывали о том, чем занимались целый день, обнимали меня. От их звонких голосов моя головная боль только усилилась, но я лишь молча слушал их. Эсманур Султан, как самая бойкая, растолкав братьев протянула ко мне руки, просясь на руки. Как бы я не относился к ее матери, девочку я в глубине души любил. Я взял султаншу на руки, и она тут же обняла меня. — Здравствуйте, отец, — почтительно произнесла Нергисшах Султан, поцеловав мою руку. — Я рада вас видеть, — сказала она, заглядывая в мое лицо. — Я тоже, султанша моя, — кивнул я. — Дети, давайте вы посидите тихо, мне нужно поговорить с Айше Султан, — произнес я, что было встречено возмущенными вздохами. — Отец, почитай нам сказку! — вскрикнул шехзаде Ахмед, черноволосый и кареглазый мальчик, очень похожий на Румейсу Султан. Я обреченно сдался, понимая, что не смогу ему отказать, иначе дети поднимут крик. Я поставил на пол Эсманур Султан, и Нергисшах, как самая старшая, начала укладывать братьев и сестру в постели, что-то тихо рассказывая им. Я же увлек Айше Султан в ее опочивальню и, сев на тахту, посмотрел на жену, которая разместилась рядом. Женщина была облачена в ночную сорочку из темно-красной ткани. Ее темный волосы пришли в полный беспорядок и торчали во все стороны облаком, глаза казались уставшими. Да, не просто справиться с четырьмя детьми и управлением гаремом, но Айше справлялась. Все-таки это была мудрая женщина. — Айше, откуда ты родом? — спросил я прямо. Султанша удивленно на меня посмотрела, словно совсем не ожидала такого вопроса. — Не помню, — пожала плечами женщина. — Я очень сильно ударилась головой, когда нас везли на корабле, много чего забыла, -пояснила она. Я едва не застонал. -Ты помнишь свое настоящее имя? — спросил я осторожно. Султанша нахмурилась и закусила губу, после чего медленно кивнула. — Меня звали Анна, после даровали имя Айше, — ответила она. — У тебя был когда-нибудь кулон или подвеска? — спросил я. Айше с удивлением на меня посмотрела, после чего встала с тахты и подошла к сундуку с вещами. Открыла его, вытащила оттуда шкатулку из темного дерева и вернулась ко мне. Сев на тахту, султанша открыла шкатулку и вытащила оттуда кулон на цепочке. Я едва не вздрогнул. Да, это был изумрудный кулон на золотой цепочке. Айше Султан — дочь венецианского торговца. — К чему все эти вопросы, шехзаде? — спросила женщина, ничего не понимая. Я посмотрел ей в глаза, думая, как ей преподнести информацию, что у нее есть отец. — Дело в том, что тебя разыскивает твой отец, — промолвил я плохо слушающимся языком. — Он приходил ко мне сегодня. Айше вздрогнула, словно от удара и нахмурилась. Она словно не верила моим словам. Да, трудно поверить в такое, когда в последний раз ты видел отца и мать почти пятнадцать лет назад.***
После беседы с Айше Султан и одной прочитанной сказки для детей, я с чувством выполненного долга и крайней усталости пришел в покои Махпейкер Султан. Я ожидал увидеть султаншу спящей, поскольку она плохо переносила гибель сына и лекарь предпочитал держать ее в бессознательном состоянии. Более того, мне так было проще, поскольку я боялся, что Махпейкер начнет винить в смерти сына меня. Впрочем, я итак понимал, что виноват в его смерти. Не доглядел, рано расслабился, не подумал, что кто-то рискнет действовать так прямо. Махпейкер Султан сидела на кровати с растрепанными волосами. Рядом с ней стоял поднос с едой. Ясемин-хатун, сестра моей жены, пыталась кормить ее из ложечки, но та неподвижно сидела и смотрела прямо перед собой. — Оставь нас, — приказал я служанке. Та, взяв поднос, покинула опочивальню. Я же приблизился к постели и с болью в глазах смотрел на любимую женщину, которая испытывала самую страшную боль в этом мире. Боль от потери ребенка. Настя казалась невменяемой, она что-то шептала себе под нос и глаза ее были какими-то неживыми, что очень пугало. Впрочем, я, наверное, сам выгляжу не лучше, раз слуги бояться смотреть мне в глаза. — Махпейкер, моя султанша, — промолвил я негромко. Настя вздрогнула, и взгляд ее стал осмысленным. Она повернула голову и посмотрела на меня, а после, всхлипнув, протянула ко мне руки. Дважды просить не пришлось. Я забрался в постель, сняв обувь, и обнял жену. — Я не верю, что его больше нет, — прошептала она. — Минувшей ночью два раза проснулась, чтобы проверить, укрыт ли он, а в там… — девушка всхлипнула. — Я тоже не верю, — ответил я тихо. Настя неожиданно отстранилась от меня и с маниакальным блеском в голубых глазах посмотрела в мое лицо. Она впилась пальцами в мои плечи. — Пообещайте, что виновные в его смерти будут наказаны, — проговорила Махпейкер хриплым голосом. — Обещаю, — уверенно проговорил я. — Еще до конца этой зимы виновные в смерти нашего сына будут наказаны.