***
Османская Империя. Дворец санджак-бея в Амасье. Декабрь 1549 года.
Первое, что я почувствовал — это боль, которая постепенно наполняла тело и отдавала по позвоночнику в голову. Я приоткрыл глаза и попытался сфокусировать взгляд, получалось плохо. Все плыло, казалось, что на глаза опустилась белая пелена. Едва я попытался с большим рвением сфокусировать взор, как головная боль усилилась. Чтобы прийти в себя, я закрыл глаза и глубоко вздохнул, прислушиваясь к своим ощущениям. К счастью, вроде ничего кроме головы не болело, хотя тело налилось странной слабостью. — Шехзаде, — донёсся до меня чей-то приглушённый голос, словно через плотное стекло. Я вновь открыл глаза и посмотрел в сторону источника звука. На этот раз видел чётче, что очень радовало. — Сколько пальцев вы видите? — спросил мужчина, которого я никак не мог узнать, склонившись над кроватью. Он показал мне руку, но я плохо видел и, более того, не смог выдавить ни звука. Ощущение полной беспомощности убивало. Я вновь прикрыл глаза и тут же провалился в странную темноту, словно в бездонную пропасть. Мне казалось, что я падал, падал, падал. Ужасное и жуткое ощущение. Когда я вновь открыл глаза, то чувствовал себя гораздо лучше. Меня все ещё мутило, но не так сильно, как ранее. Покои были залиты солнечным светом, а у столика крутился уже знакомый мне мужчина в белой чалме. В нем я узнал главного лекаря дворца. — Юсуф-ага, — позвал я его, и тут же изумился тому, какой слабый у меня голос. — Шехзаде, хвала Всевышнему, вы пришли в чувства, — сказал он и, взяв со столика какую-то склянку, приблизился к постели. — Что произошло? — спросил я, игнорируя его слова. Мозг лихорадочно соображал, но получалось как-то плохо. Видимо слабость дурно сказывалась на мне. Я вспомнил, как пришёл с совета провинции, как снял чалму и положил ее на тахту, как хотел подойти к камину и дальше пустота. Неужели я хлопнулся в обморок? Какой позор. Так и знал, что недосып, недоедание и нервы до добра не доведут. — Вас отравили, — ответил лекарь. Меня передернуло, я с неверием на него посмотрел, словно не совсем понимал смысла сказанных им слов. Кто мог меня отравить? Как, когда после смерти Мехмеда всю еду проверяют? Мехмед… Я тут же вспомнил о горе, которое тяжелой ношей обрушилось на меня и едва не застонал. Между тем в груди снова начала теплиться едкая злоба. — Кто меня отравил? — спросил я, глядя на врача. Наверняка Ташлыджалы и Атмаджа провели расследование и нашли исполнителя, возможно, вышли на заказчика. — Мне неизвестно, Шехзаде, — подтвердив мои худшие предположения, сказал лекарь. Прекрасно, значит за отравлением стоит кто-то из султанской семьи. Михримах, может, Рустем или Нурбану спокойно не спится? Может, она решила завершить начатое? — Яд был нанесён на вашу чернильницу. Я замер с неверием глядя на врача. Чернильница, подарок Сулеймана. Я был уверен, что он не будет действовать до пятьдесят третьего года, поэтому принял ее… но почему ради всего святого, султан решил от меня избавиться? Я вроде не сильно привлекал внимание и сидел тихо. И вообще не предпринимал против старика ровным счетом ничего. «О, да, тихо сидел и не предпринимал ничего. Вспомни-ка, кто помог Хюррем встретиться с Всевышним», — саркастично заметил внутренний голос. Да нет, глупости, если бы меня раскрыли, то султан прислал бы палачей, а не стал бы опускаться до яда. Может, все же Михримах? — Позови Ташлыджалы и Атмаджу-бея, — борясь с дурнотой, приказал я. — Шехзаде, вам нужно больше отдыхать, — заметил лекарь, протягивая мне флакончик с лекарством. Я опасливо на него покосился, гадая, какова вероятность, что в лекарстве нет яда. В этом времени все действуют ядами, кажется, снадобья достать проще простого. — Выполни приказ, — резко сказал я, взглянув так на лекаря, что того прошиб холодный пот. Лекарство я все же не принял, нет, обойдёмся. Страшное позади, и я не помер от яда на чернильнице, мало ли что мне могут дать под видом лечения. Лекарь поспешил прочь из опочивальни. Я же приподнялся так, чтобы принялись сидячее положение. Голова болела, но я усилием воли загнал боль подальше и призывал на помощь все благоразумие, что у меня было. Явились Яхья и Атмаджа. Оба были мрачные, и оба обрадовались, увидев меня живым и относительно здоровым. Лекарь, к счастью, понял, что мы будем обсуждать что-то тайное и не спешил войти в покои. Яхья запер дверь, и мужчины подошли к моей постели с одинаковыми выражениями на лицах. — С возвращением, господин. Я молился о вашим здравии, — сказал Ташлыджалы, глядя на меня. Я нашёл в себе силы кивнуть. — Известно, чьих это рук дело? — спросил я, игнорируя всякие приличия. Хотелось поскорее разобраться со всем и немного отдохнуть. Я все еще был слаб, а долгая болтовня обещала доставить проблемы. — Нет. Яд был на чернильнице, — ответил Атмаджа, выглядевший уставшим. — У нас есть другие новости, Шехзаде, — промолвил Яхья. — Ваш план сработал. Шехзаде Баязид пошёл войной на брата. Сердце пропустило удар, а после забилось чаще. Неужели получилось? Признаюсь, я не насчитывал на успех, когда отдавал приказ, но все же приятно знать, что все получилось. Оставалось надеяться, что султан это не оставит без внимания и разгневается на сыновей. Или ещё лучше, братишки поубивают друг друга… Обсудив текущие дела, я отправил слуг выполнять поручения по провинции. Нужно было усилить охрану и собрать вокруг себя всех верных людей. Второе покушение я пережил, но я не питал иллюзий, что выживу после третьего. Нет, нужно перестраховаться.***
Через день я чувствовал себя гораздо лучше. Смог покинуть постель и заняться делами санджака. Народ, что удивительно, любил меня, хотя в управлении я периодическй допускал некоторые ошибки. Но, видимо, открытие больницы и школы укрепило мое положение в обществе. Непонятно, как весть о моей болезни разлетелась по городу, но народ был на грани бунта. Люди собрались перед главной площадью города, перед дворцом и требовали, чтобы я показался им на глаза. В день, когда волнение достигло апогея, я сидел в своей опочивальне и перебирал жалобы народа. В мое отсутствие некоторые чиновники распоясались и начали брать взятки, как я понял. Больше всех обнаглел Онур-ага, состояние которого стремительно росло. Несколько торговцев обратились с жалобами на этого наглеца. Они хотели открыть новые лавки с товарами, а Онур-ага запрашивал за разрешение на торговлю астрономические суммы. Я поджал губы, отложив письмо. Нужно поручить Ташлыджалы начать расследование и раздобыть доказательства. Судьбу взяточника будет решать султан Сулейман. Но что-то мне подсказывало, что султан казнит предателя. Размышляя об этом, я до того отстранился от реальности, что вздрогнул, когда в опочивальню вошел Атмаджа-бей. — Шехзаде, — начал говорить он, торопливо мне поклонившись. — Народ требует, чтобы вы вышли на площадь. Они желают убедиться, что вы живы и здоровы, — сказал мужчина, взволнованно на меня глядя. — В противном случае, они обещают поджечь дворец. Черт. Я глубоко вздохнул, пытаясь вернуть себе самообладание. Проблем с жителями города мне не хватало для полного счастья. Я и так в змеином клубке и пытаюсь выжить, а люди вместо того, чтобы помочь усугубляют мое положение. Представляю, какие весть дойдут до Сулеймана. «Народе беспокоится о тебе, дурень», — сказал голос совести. Я его проигнорировал. Если бы беспокоились, то сидели бы тихо. Встав из-за стола, я торопливо оделся и направился прочь из дворца. Думаю, стоит выполнить их условие. Разъяренная толпа, как правило, не внимает голосу разума и может вытворить все, что угодно. Не хватало, чтобы мои дети и жены пострадали от их деятельности. Позже можно будет найти зачинщиков. Мы с Атмаджой, следующим за мной по пятам, покинули дворец и вышли к воротам, за которыми собрались люди. Я глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Вечер был темным и холодным, что неудивительно для начала зимы. Сжав руки в кулаки, я вышел за ворота в сопровождении охраны. На мгновение воцарилась звенящая тишина, нарушаемая лишь порывами ветра. — Это призрак! — прокричал кто-то из толпы. Я с трудом удержался от того, чтобы не закатить глаза. Идиоты. — Наш шехзаде мертв! — раздался тот же голос. Ему, кажется, поверили. — Довольно! — я словно со стороны услышал свой гневный голос. Да, я был раздражен. События последних месяцев нельзя было назвать приятными, но мне постоянно подкидывали все новые и новые проблемы. — Я — шехзаде Мустафа, и я жив, и буду жить! — да, еще бы самому в это верить. Шансы на выживание таяли с каждым днем. — Мне лестно знать, что вы доверяете мне и переживаете о моем здоровье, но сейчас вам следует беспокоится о себе. Наступила зима, царят холода, а вы несколько часов провели под дождем. Возвращайтесь домой, к семьям, берегите себя! — произнес я краткую речь и, не желая больше говорить, повернулся к толпе спиной и устремился прочь. — Да здравствует шехзаде-султан Мустафа! — прокричал кто-то из толпы. Я на мгновение замер. Не веря своим словам. При живом падишахе называть его сына султаном? Ну неужели люди настолько глупы? Слухи о нашем маленьком собрании быстро дойдут до султана, кто-то что-то добавит от себя, и в конце выясниться, что это я собрал народ перед дворцом, чтобы подтолкнуть их к восстанию против законного правителя. Мне быстро вынесут смертный приговор, а моих сыновей удавят шелковыми шнурками, словно котят. Все эти возможные события пронеслись перед глазами. Мне сделалось дурно. — Султан в нашей империи только один, — громко произнес я. — Это мой отец — Султан Сулейман Хан Хазретлери! — сказал я и поспешил скрыться во дворе дворца. Я торопливо шел по дорожке в сторону дворца, и меня мелко трясло. Шехзаде-султан. Это же надо было придумать прозвище. У меня было несколько дней, прежде чем вести дойдут до Сулеймана. За это время может случиться все, что угодно. Во дворце я решил навестить Махпейкер-хатун, с которой накануне поссорился. Девушка пыталась выведать у меня имя убийцы нашего сына, но я не спешил делится сведениями, боясь, что девушка спутает мне все карты. К тому же не хотелось волновать ее. Махпейкер была на третьем месяце беременности и в начале лета должна была родить мне ребенка. Не к чему ей участвовать в интригах. Я хотел уберечь ее от всего, но она, видимо, не была со мной согласна. Мы поссорились и в итоге я велел ей вернуться в свои покои. Покои Махпейкер встретили меня тишиной, которая казалась противоестественной. Когда был жив Мехмед, в них было светло и шумно. Мальчик любил играть с Ясемин-хатун, он заливисто смеялся, его глаза сияли. Теперь же все изменилось. В покоях царил полу-мрак, было так тихо, словно на кладбище. И атмосфера царила давящая. В полумраке опочивальни я дошел до кровати и мои губы тронула слабая улыбка. Махпейкер спала, и выглядела до того безмятежной, что это не вязалось с ее настроением в последние дни. Моя султанша повзрослела и изменилась. Трагические события наложили на нее отпечаток. Лицо осунулось, черты лица заострились, огонь в глазах потух. Махпейкер часто хмурилась и настроение чаще всего имела мрачное. Конечно, я мог выбрать себе другую наложницу. Более веселую, жизнерадостную и не обремененную трудностями. Но будет ли это справедливо? Я все еще любил ее, но не так, как еще несколько месяцев назад. Со смертью шехзаде Мехмеда, в моей душе что-то оборвалось и сломалось. Я некоторое время сомневался, смогу ли я любить. Но я смог. Не удержавшись, я провел рукой по темно-русым волосам. В тот же миг Махпейкер распахнула глаза, а через мгновение мне в грудь уперся кинжал. Я замер, опешив. Ну и рефлексы. Махпейкер, к счастью, узнала меня, и в ее глазах отразилась растерянность. Она вновь спрятала кинжал под подушку и с виноватым видом на меня посмотрела. — Простите, шехзаде. Я испугалась, — прошептала она хриплым ото сна голосом. Я кивнул, садясь рядом с женой на кровать. Та, чувствуя неловкость, отвела взгляд и поправила волосы, растрепавшиеся во время сна. — Не ожидал такой реакции, — протянул я, отчего-то развеселившись, хотя ситуация была не самая веселая. Я сам спал с кинжалом под подушкой, поскольку до смерти боялся за свою жизнь. В этом дворце я не чувствовал, что в безопасности. Махпейкер ничего не ответила, и я решил сменить тему, чувствуя неловкость. Почему-то мне стало стыдно за нашу ссору накануне. Она просто хотела знать, кто убил нашего сына. — Как ты себя чувствуешь? — спросил я, не понимая, почему девушка легла спать так рано. — У меня болела голова. Я выпила лекарство и решила лечь спать пораньше, — сказала девушка. Я рассматривал ее. В полумраке комнаты кожа Махпейкер казалась почти белой, голубые глаза лихорадочно блестели. — Постарайся не волноваться, госпожа моя, — сказал я. Девушка тут же просияла, когда я назвал ее своей. — Тебе нужно больше отдыхать. — Как мне не переживать, шехзаде? Я даже не знаю, кто убил моего сына, — сказав это тихим и спокойным голосом, Махпейкер посмотрела на меня. Я вздохнул. Да, я не до оценил ее упрямства в достижении цели. Она ведь не успокоится. Может, лучше раскрыть ей свои планы, чтобы в случае чего Махпейкер не спутала мне карты? Она, зная мой план касательно Нурбану, не станет делать необдуманные поступки? Хотя я придерживался мнения, что планы можно воплотить в реальность, только когда о них никто не знает, я решил рассказать Махпейкер правду. Так она хотя бы сможет спать спокойнее. Наверное. Если не кинется убивать Нурбану первой. — Ты спрашивала меня, известно ли мне имя убийцы нашего сына, — промолвил я задумчиво, взяв жену за руку. Та замерла, внимательно меня слушая, даже подалась вперед, желая поскорее услышать имя убийцы. — Мне известно. — И кто же это? — не выдержала Махпейкер, сжав мою руку. — Для начала пообещай, что ничего не предпримешь против этого человека, — с нажимом сказал я, сверля жену напряженным взглядом. Та замялась, но, видимо, желание узнать злополучное имя, пересилило. — Она нужна мне для того, чтобы все получилось. В моем плане ей отведена особая роль. — Значит, это женщина, — нервно улыбнулась Махпейкер, словно не могла поверить в то, что женщина способна убить маленького ребенка. — Да, — кивнул я. — Ее зовут — Нурбану Султан. Девушка замерла, с неверием глядя на меня. Ее глаза заблестели, словно она о чем-то размышляла. — Значит, она, — вздохнула Махпейкер и покачала головой. — Я должна была догадаться. Она так на меня смотрела на похоронах Хюррем Султан, явно желала зла.***
Следующим утром я завтракал в компании семьи в покоях управляющей гаремом. Рядом со мной сидели Ахмед и Орхан, которые обменивались обиженными взглядами. Видимо, успели поссорится с утра пораньше. Айше Султан переговаривалась с Нергисшах Султан. Элиф Султан сверлила раздраженным взглядом молчаливую Махпейкер, которая после нашего разговора выглядела крайне задумчивой. Шехзаде Касим уныло ел завтрак, не обращая ни на что внимания. Одним словом, царила идиллия. — Отец, давайте погуляем в саду? — предложила Эсманур Султан, глядя на меня. Я отставил в сторону кубок с вином и взглянул на девочку, которая с такой надеждой на меня смотрела, что мне сделалось не по себе. — Хорошо, мы погуляем, — промолвил я, сдавшись. Эсманур довольно улыбнулась, отчего на ее щеках заиграли ямочки. Я хотел что-то спросить у дочери, но не успел, поскольку в покои вошел евнух с письмом в руках. Я с вопросом во взгляде посмотрел на него. Тот поклонился и протянул мне футляр. Я встал, взял из его рук письмо, вскрыл футляр и развернул послание. Все это я проделал под напряженными взглядами жен и детей. Я пробежался взором по строчкам и усмехнулся. Да, просто прекрасно. Как выяснилось из послания, Баязид, получив от меня письмо, пропитанное ядом, думал, что получил его от Селима (спасибо печати рыжего шехзаде). Баязид отравился и проболел несколько дней. Яд не убил бы его, но должен был вызвать сильное недомогание, что и случилось. Оправившись от отравления, Баязид закономерно подумал, что его отравил шехзаде Селим. Собрал армию и выступил в поход на брата. Селим слишком поздно понял, что на него идет с войной брат. Он собрал верных людей и встретил Баязида на подступах к Манисе. К счастью, битвы удалось избежать, но горячность Баязида привела к тому, что тот вызвал Селима на бой на мечах. Шехзаде Селим, насколько я помнил, никогда не был силен в воинском искусстве. Даже я, человек из двадцать первого века, был более искусен в этом деле, чем он. Селим чаще всего брал измором или хитростью, но в этот раз, видимо, Баязид был достаточно разозлён вероломным предательством брата, что шехзаде Селим не успел придумать ничего подходящего, чтобы спастись. В итоге Баязид ранил соперника в живот, но решил не добивать его. Не понятно, то ли любовь к брату вовремя проявилась, то ли милосердие одержало вверх над злобой. Но все на первый взгляд закончилось благополучно. Шехзаде Селима отнесли в лазарет, промыли неглубокую рану на животе, наложили повязку, но он уже был обречен. Наверное, Селим оправился бы от ранения, если бы медицина Османской Империи была бы чуть лучше. Но увы. Уже к вечеру у шехзаде Селима поднялся жар, а на рассвете он покинул наш бренный мир. Мой первый соперник пал от руки собственного брата. Я остался чист в глазах отца. Я смял письмо, глядя прямо перед собой. Почему-то я ощутил торжество. Еще несколько месяцев назад, я бы устыдился своей радости. Но теперь я стал другим, раз так радовался смерти человека. — Шехзаде Селим предстал перед Всевышним, — сказал я, заметив взволнованный взгляд Махпейкер. Та вздрогнула и подавила усмешку. — Да успокой Аллах его душу, - промолвила девушка со смиренным видом, но я готов был отдать руку на отсечение, что увидел в глазах жены триумф и злорадство. Теперь оставалось ждать, когда дурные вести дойдут до султана Сулеймана. Что-то мне подсказывало, что слухи обо мне покажутся ему цветочками, на фоне преступления Баязида. Оставалось надеяться, что в гневе падишах отдаст приказ о казни сына и его детей.