***
Вирна отложила свиток, убедившись, что дитя спит. В конце концов, не было больше никаких сил и никакого терпения сидеть на месте, бессмысленно уставившись в свиток, и что-то изучать с непередаваемо серьёзным видом. Зачем она вообще это делает? Неужели столь велико в ней желание лишний раз соприкоснуться с братом? Но ведь она может осуществить своё желание в любой момент, и маленький эльф не посмеет сказать ей и слова. Наверное, дело всё же в желании почувствовать некоторую взаимность. Братец спит, прислонившись всем своим небольшим тельцем к её обнажившейся под разрезом платья ноге, заключив её сапог в объятия и положив потяжелевшую голову на её колено. Смотря на это сверху вниз, Вирна не могла отделаться от мысли, что это выглядит безумно… Мило. И не только «мило». В подобной позе можно было увидеть разве что мужчину, желающего угодить выбравшей его женщине, или стремящегося показать свою преданность, — разве что, конечно же, он не позволил бы себе так мирно спать: всегда надо быть начеку, даже с госпожой, которой ты сумел прийтись по вкусу. Интересно, знает ли об этом братец? Вирна внутренне содрогнулась в отвращении к себе от подобной мысли. Да, она желала быть с ним гораздо ближе, и всё тяжелее становилось ждать, когда же дитя подрастёт, но переносить свои желания на него… Такими темпами она дойдёт до идеи, будто это брат не может сосредоточиться ни на одной мысли от переполняющего жгучего желания, а не наоборот. Она снимет с себя ответственность и переложит эту ответственность на брата. На мужчину, к тому же, ребёнка, да ещё и зависящего от неё целиком и полностью… Не то чтобы в Мензоберранзане ценились честность, благородство и тому подобные заигрывания с поверхности, но такое не вызовет приступов понимания даже у своих. Хотя бы потому что жрице непристало бояться своих желаний. Окружение скорее поймёт, если она объявит этого ребёнка своим постоянным мужчиной, чем если она будет разводить драму о борьбе с «греховной страстью». Ведь все вокруг замечают, что это дитя отнимает у неё слишком много времени. Более того, Вирна едва ли обращает внимание на мужчин, — не показывая, к тому же, ни единого признака интереса к женщинам, — так что постепенно даже до Бризы начинает доходить смысл происходящего. Вирна привязана к младшему брату. Привязана, но дело вовсе не в заботе о детях, присущей низшим расам, — хотя и то, и другое считается омерзительным в равной степени, и неизвестно ещё, какой слух способен замарать репутацию Вирны больше. Мать Мэлис раскусила Вирну сразу же, ещё в первые минуты жизни этого маленького искусителя, и, видит Ллос, не только мать знает правду. Иначе откуда было бы взяться слухам, от которых Вирне, по-хорошему, следует схватиться за кнут и проучить любителей перемывать кости благородным жрицам? Вирне уже немало лет, а у неё до сих пор нет детей. Никто во всём Мензоберранзане до сих пор не видел её с округлым животом, и поговаривают, будто бы это следствие недовольства самой Ллос. Ещё с десяток лет назад источником этих сплетен были странности, присущие средней дочери дома До’Урден — тут вспоминалось всё, от её странных головных болей и до промедления, когда надлежит схватиться за кнут или прервать чью-то жизнь, но с появлением лиловоглазого братца появилась идея поинтереснее. Что-то более «острое», что-то куда более будоражащее умы, чем заурядные разговоры о странностях в поведении. Забота о маленьком эльфе что-то значила для Вирны, это было очевидно, достаточно было лишь взглянуть на то, как она отгораживает его от опасностей, на то, какие взгляды она на него бросает, на то, как она позволяет ему прижиматься к себе, стоять слишком близко и порой даже держаться за её юбку… Да в конце концов, на то, как она порой, задумываясь, сама прикасается к нему, ведёт куда-то за руку, но держит так, чтобы это не причиняло боли, или даже, — страшно подумать, — начинает гладить его по голове. Вирна делает всё это неосознанно и замечает запоздало, но от этого её репутация «примерной» хладнокровной и лишённой всяческого сострадания жрицы страдает только сильнее. Вкупе с её постоянным времяпрепровождением с этим мальчиком и как-то подозрительно ушедшим в никуда интересом к мужчинам, картина достраивается сама собой. Нет, законы Мензоберранзана такого не запрещают, да и Ллос, по всей видимости, нет никакого дела, но одна мысль о пристрастии взрослой жрицы к столь юному подопечному вызывает презрительные смешки. Неужели она столь слаба и неуверенна в себе, что не может найти себе взрослого мужчину? Неужели даже обещание награды за близость не помогает? Значит ли это, что ни власть, ни деньги, ни перспектива покровительства с её стороны не заставит мужчину вступить в связь с ней? И это в обществе, где женщине достаточно указать на избранника пальцем и сказать «ко мне» или «сегодня ты мой раб»… Словом, образ выстраивается жалкий. Но Вирна не очень-то слушает сплетни, — уж больно много ей предстоит работы, если она решит однажды заставить ответить за эту грязь каждого. В этом, конечно же, все видят огромный недостаток, ведь жизнь дроу — это не наивные до рвотных позывов сказки с поверхности. Здесь слухи помогают если и не править, то уж точно держаться на плаву, и даже ничтожным рабам ясно, что Вирна игнорирует слухи не от переполняющего её могущества, будто бы позволяющего не считаться с общественным мнением, а скорее от слабости. И лучше бы никому не знать, насколько она любит касаться этого дитя. Как она любит прижимать маленького эльфа к своей груди, пока никто не видит. Как любит всюду водить его за собой, каждый раз придумывая оправдание вроде «присутствие здесь мальчишки поможет ему лучше понять эту жизнь и своё место в ней». Как любит целовать это прекрасное личико, на котором медленно, но верное начинают прорисовываться черты прекрасного юноши. И опускать взгляд она его не учит лишь потому, что умрёт, лишний раз не взглянув в эти восхитительные лиловые глаза, уже успевшие, как и предрекала мать Мэлис, «пронзить» её. Но при этом Вирна знает, что сказать в своё оправдание — хотя и говорит она это самой себе и только в своих мыслях. Любому живому существу необходим физический контакт. Взрослые могут получить его через секс, пусть даже в нём больше насилия — презрения к партнёру за один только факт его половой принадлежности для одних и ненависти вперемешку с болью для других, — но всё же это физический контакт, какое-никакое, а тепло… Но что же делать неспособным испытать такое детям? И вот тут неотрывный взгляд, — и как это мирно спящее дитя не просыпается, чувствуя его на себе? — наполняется печалью. Вирне много раз намекали, что её взгляду не хватает ледяной жестокости, но она давно не ощущала этого так отчётливо. Странное чувство, разлившееся по всему телу, заставило её чуть склониться и аккуратно, так осторожно, как она только могла, отцепить спящего глубоким сном братца от своей ноги и поднять его на руки. Вирна посадила его к себе на колени, чувствуя странную, совсем не присущую представителям её расы печаль, от которой почему-то, самым непостижимым образом, становилось тепло на душе. Вирна с тоской и ноющей болью в груди вспоминала себя в его возрасте. Её детство было полно всего, но ни жестокость, необходимая, как известно всем дроу, при воспитании детей, ни разочарование, вечно читающееся в холодных глазах матери, которой никак не удавалось угодить, ни даже из раза в раз звучащие слова о её слабости и непригодности, о неспособности выжить «если не изменишь своё отношение к слабым и низшим», ничто из этого почему-то не ранило так, как воспоминания об отце. Вирна и по сей день не имеет понятия, что заставляло её всё детство искать одобрения Мастера оружия, — да, конечно, она знала, что Закнафейн её отец, ну и что с того? С каких пор это стало что-то значить? …но он был, кажется, не самый жестокий и озлобленный, иногда он улыбался Вирне и хвалил её, и порой Вирна-дитя готова была отбросить всё своё (возможное) блестящее будущее, лишь бы только он всего разок погладил её по голове, растрепав её длинные белые волосы, улыбнулся и сказал… Что говорят родители с поверхности? Вот, что-нибудь такое. Что-нибудь «тёплое». Рука Вирны дрогнула, остановившись у самой макушки мирно спящего на её руках брата. В задуманном прикосновении не было никакого злого намерения, и оно было совершенно невинным, но почему-то похолодевшие руки дрожали так, будто Вирна решалась на святотатство. После тех мыслей о маленьком брате невинное прикосновение вызывает практически панику… От одной этой мысли подступал совершенно несвойственный Вирне истерический смех. Вирна зажмурила глаза, сглотнула, будто пересиливая себя, и тихонько прикоснулась к голове спящего ребёнка. Ничего страшного, конечно же, не произошло. Вирна улыбнулась — почему-то она чувствовала что улыбка получилась кривой, а внутри возникло странное ощущение, вроде того, что было в детстве, когда очередная попытка добиться похвалы родителей закончилась ничем, и в горле снова стал ком, а глаза начало щипать. Вирна улыбалась, гладя брата по голове, растрёпывая его длинные белые волосы, а тот прижимался к ней сквозь сон и едва ощутимо подавался навстречу. «Славное дитя», — эти слова занимали теперь все её мысли, но никак не могли сорваться с языка. «Такой хороший мальчик», — к этому теперь сводились все её мысли, кроме тех, которые нельзя было облачить в слова. Странное, непонятное, но приятное и немного мучительное ощущение, будто они двое созданы, чтобы провести жизнь вместе, чтобы никогда не расставаться и всегда стоять друг за друга, будто между ними есть связь настолько сильная, что никакой подкуп, никакое обещание власти, ничто вообще не может заставить их выступить друг против друга. Будто они бесконечно нужны друг другу, но дело не в расчёте. Просто так велят их сердца. Но Вирна не может назвать это чувство даже для себя, ведь в языке дроу попросту нет такого слова. Вирна смотрела на брата с тоской, улыбаясь совсем безрадостно, гладя его по голове, и не находя сил преодолеть внутренний барьер, мешающий сказать хоть слово. Хотя бы прошептать одними губами. Хотя бы сделать это, пока он спит и ничего не слышит. Хотя бы один единственный раз… Всё ещё холодная и дрожащая рука замерла, но лишь на мгновение, чтобы затем убрать прядь растрёпанных волос брата за его острое ушко. Маленький эльф спал крепко, будто и впрямь чувствовал себя в полной безопасности. Вирна смотрела на него с тоской и умилением, борясь с желанием не то отнести брата на его лежанку и укрыть одеяльцем, не то забрать в свою комнату, как она делала это уже много раз, не то оставить лежать у себя на коленях, готовая любоваться этим трогательным зрелищем вечность. И всё же что-то внутри подсказало остановиться на третьем. Вирна осторожно прижала маленького эльфа к себе и почувствовала, как глаза снова начинает щипать, когда брат обнял её во сне.2
20 января 2020 г. в 17:00
Где бы сестра ни была, когда бы она оттуда ни возвращалась, Дзирт всегда её дожидается. Каждый день она уходит на какие-то «не-его-ума-дела», и каждый же день возвращается к нему, и Дзирт всегда ждёт её так же, как те, кому можно гулять где вздумается ждут праздники.
Сегодня, например, её не было целый день — от утреннего свечения и до чёрной смерти Нарбондели. За это время все оставленные Вирной задания были переделаны, хотя она его нагрузила так, что проходившие мимо часовни слуги и те смотрели на младшего принца с удивлением.
Вирну он увидел ещё издалека, когда она шла по улице, — он всегда знал, когда надо пробраться к балкону и, встав на носочки и схватившись за парапет, вытянуться во весь рост, чтобы получилось выглянуть на улицу, увидев при этом что-то, кроме верхушек домов и каменного «неба». Вирна возвращалась в разное время, но Дзирт всегда откуда-то знал, что «вот-вот» она вернётся… Будто чувствовал её приближение. Наверное, это всё его детская интуиция. А может и что-то другое.
Но, когда бы Вирна ни возвращалась, Дзирт всегда встречал её. К этому моменту он успевал переделать всю работу, — и не хоть бы как, а очень старательно! — ведь так хотелось, чтобы сестра похвалила, и каждый раз он ей улыбался… Улыбался, сияя от радости, как драгоценный камень в свете факела или магического огня. Как тут не сиять от радости, когда ты, ещё маленький и слабый, остался в этом холодном и опасном мире совсем один, и вдруг появляется большая и сильная сестра, твой единственный источник тепла и света?
Дзирт всегда был рад её возвращению, и порой Вирна даже едва заметно улыбалась, видя эту радость, и ничего не могла с собой поделать… А Дзирту только это и было надо.
Каждый раз, когда она возвращалась, он принимал плащ из её рук, помогал снять её сапоги, чтобы затем начистить их и привести в полный порядок, а после или покорно слушал её скупой пересказ событий дня, — и ведь если Вирна однажды решит объяснить ему, почему такие разговоры здесь редкость, она не будет даже знать, с чего начать… Да и всё равно Дзирт не понимал почти ничего из рассказанного, но ему уж очень нравилось слушать спокойный и мягкий голос сестры. А иногда, если Вирна приходила не очень уставшая и совсем спокойная, он сам рассказывал, как провел день. Вообще-то, раз за разом было одно и то же, ведь жизнь младшего принца только и состояла что из натирания полов в часовне, но почему-то Вирна была не против послушать, и замолчать никогда не приказывала.
Но сегодня Дзирт слишком устал, да и Вирне совсем не до разговоров.
Сестра вернулась поздно, и всё её внимание сразу же занял свиток. Наверное, думал Дзирт, это что-то из непонятных ему магических вещей… Может быть, там даже записано заклинание… Но какое заклинание? Когда-нибудь он вырастет и поступит в… Как это назвала главная в их доме женщина? Кажется, «Магик». Вот тогда он выучит все заклинания, и узнает, что было в этом свитке.
Но это будет когда-нибудь, а «когда-нибудь» — это очень нескоро.
Сейчас он слишком устал, чтобы думать о сложных вещах, а Вирна, устроившаяся на огромной горе подушек, слишком занята свитком, чтобы кто-нибудь осмелился её тревожить.
Маленький сонный эльф потягивается, чувствуя, как стремительно одолевает его накопившаяся за долгий день усталость, и прислоняется к сестре. Рядом с сильной и доброй Вирной всегда так спокойно…
Дзирт и сам не замечает, как проваливается в сон, уложив голову на колено слишком занятой своими серьёзными делами сестры.