Наверное, это к лучшему

      Дзирта учили, что женщинам надо служить. Такой урок — одно из первых его воспоминаний, и эту установку, наверное, пытались заложить в его сознание с самых первых дней. Женщине надо служить, угождать, выполнять её приказы — это можно называть по-разному, но суть остаётся одна: мужчина должен быть полезен, если он хочет выжить. Если он хочет не просто выжить, но и добиться зачем-то благосклонности определённой госпожи, он должен быть самым бесценным из её слуг. Дзирт и рад бы стать таким для Вирны, но как можно быть самым бесценным из «слуг», когда ты даже не можешь попасться своей «госпоже» на глаза?       С долгожданного возвращения Вирны домой прошло уже много времени, и за это время случилось много ни о чём не говорящих Дзирту событий, из-за которых, тем не менее, все в Доме оживлялись, и скоро, кажется, должно произойти ещё одно — он перейдёт на новый уровень, и что-то в его жизни изменится… Но Дзирту, по правде, всё равно. Может, в его жизни и вправду что-то изменится, но кто поручится, что в лучшую сторону? В прошлый раз его забрали у Вирны, отдав в услужение всему Дому. Вместо трогательной заботы от старшей сестры, сосланной вдруг доучиваться, он получил тесное знакомство с кнутами всех видов. Да, он начал видеть всю свою семью в полном составе, пусть даже ему можно общаться, — хотя сильно сказано, «общаться»! — только с матерью и сёстрами, но теперь Бриза вот уже несколько лет как гоняет его по всему замку, Майя, возвращаясь с учёбы, порой часами следит за ним издалека, будто ей нечем больше заняться, и от одной её улыбки пробирает дрожь, а встреча с матерью вообще не сулит ничего хорошего, даже если Дзирт блестяще выполнил все отданные ему приказы.       И всё это заставляет вспоминать годы обучения у Вирны с удвоенной тоской.       Теперь Вирна снова дома, но она провела слишком много времени в этой школе промывки мозгов, и она до сих пор не может оправиться. Дзирт понятия не имеет, что такого делают в Арак-Тинилите, но Вирну всё это не слабо пошатнуло. Она не только стала проявлять жестокость и как яркого света избегать всяких «слабостей», вроде их с братом обоюдной привязанности. Что-то ещё в ней изменилось. Изменилось насовсем.       Каждый раз от этих мыслей становится уж совсем безрадостно, ведь теперь у Вирны даже во взгляде появилось что-то такое, будто она древняя дроу, повидавшая восход и закат целых эпох… Но даже в Мензоберранзане жизнь состоит не только из плохих событий. Жизнь была жестока к ним обоим, но Дзирт всё чаще ловит себя на улыбке, ведь Вирна постепенно начинает оправляться.       Да, им нельзя разговаривать друг с другом, но ведь они снова идут на сближение!       Дзирт раз за разом прокручивает эту мысль у себя в голове. Она странная, эта мысль — вроде бы заставляет ликовать и улыбаться так, что кто-нибудь из «надзирательниц» точно ударит его, ведь нечему радоваться, живя в Мензоберранзане, но ещё эта мысль заставляет погрузиться в долгие раздумия о странностях этого мира.       Нет, Дзирт такого никогда не примет, но он может хотя бы умом понять, за что его избивают, а из Вирны делают чудовище, но почему им нельзя разговаривать друг с другом? Он и сам не дурак, чтобы понимать, как, с кем и когда стоит себя вести, и Вирна, к тому же, пока никто не смотрит на них, много раз давала ему знак молчать и не подходить, а если им удавалось встретиться где-то в потаённом углу без лишних глаз, они говорили только на языке жестов, и Вирна при этом оглядывалась так часто, что не могла закончить ни единой фразы.       Но слишком часто, даже идя куда-то один, по пустому коридору, Дзирт чувствовал за собой слежку. Он чувствовал на себе взгляд сестры. Почему-то он знал, что это именно Вирна, и почему-то это его не пугало и даже не настораживало.       А однажды они всё же встретились. Снова «в потаённом углу», как какие-то пещерные крысы, а не дети здешней хозяйки, и это случилось спонтанно, так, что Дзирт и сам ничего не понял. Он просто был рад снова видеть сестру. Да, она вела себя так, будто их вот-вот поймают и засекут плетьми, и это не имело ничего общего с ушедшими в далёкое прошлое милыми посиделками среди горы подушек, но… Но всё же он был рад, что Вирна снова рядом.       — Почему мне нельзя говорить с тобой? — едва слышно спросил Дзирт, но Вирна приложила палец к губам, веля ему не выдавать их обоих.       «Это для твоего же блага», — объяснила сестра на языке жестов.       А ведь это Вирна обучила его языку жестов… Как и была обязана, ведь так ей приказала Мать Мэлис, но Вирна сделала кое-что ещё. Сестра научила его говорить — гораздо раньше, чем этому учат мальчиков. Мальчишкам ни к чему толкать речи, от них требуется только послушание без пререканий, и зачастую изъясняться жестами и словами они учатся одновременно. Вот только Вирна почему-то решила научить его разговаривать, как только заметила, что он на это способен. Дзирт смутно, очень отрывочно помнит, как она по нескольку раз называла предметы, веля ему повторять, и поощряла за каждое составленное предложение, да с таким видом, будто её распирает от гордости.       Дзирт не знает, зачем она это делала, но, кажется, это одна из тех многочисленных вещей, из-за которых Вирна в его глазах до конца своих дней останется не такой, как все. Она столько всего для него сделала, и так много ему позволяла… В минуты слабости Дзирт даже думал, что ему жилось бы проще, отдай Мать Мэлис его на воспитание какой-нибудь жестокой женщине. Вирне уж точно было бы проще, не свались младший брат ей на голову.       «Постарайся делать вид, что не знаешь меня, — продолжала сестра на легендарном дровийском жестовом, способном, как известно, передавать даже интонации. — Наша привязанность крепка, а всякая, даже хрупкая привязанность опасна, и этого надлежит стыдиться. Это слабость, мой милый братик. Я ведь не должна тебе напоминать, что слабость карается смертью?»       Дзирт медленно замотал головой в стороны, как бы говоря «нет». Он понимал, что у них с Вирной одни и те же мысли на этот счёт, но, всё равно, как же хотелось оспорить её слова!       «Ты всегда был умным мальчиком, — она коснулась его щеки с неожиданной для женщины нежностью, но с её собственного лица всё это время не сходила печаль, сменяющаяся тревогой, когда Вирна отвлекалась, чтобы проверить, нет ли за ними слежки. — Ты уже рисковал попасть на жертвенник из-за меня. Опасность миновала, не бойся. Я бы скорее сама легла на жертвенник, чем позволила отправить туда тебя. Но мы всё ещё не можем рисковать и предаваться беспечности.»       Сестра взглянула ему прямо в глаза, и почему-то в этот самый момент Дзирт как никогда отчётливо понял, что происходит в его жизни.       Ведь Дзирту нет никакого дела до всех этих глупых и странных правил, и что вообще плохого в том, что они с сестрой не видят друг в друге врагов? Неужели от этого обрушатся все магические барьеры, и в город потоком хлынут неведомые твари? Или, может, огненный шар с поверхности провалится в Андердарк, чтобы ослепить всех дроу? Вирна видит в брате вовсе не расходный материал, а Дзирт видит в сестре далеко не угрозу. Неужели это так плохо? Неужели из-за этого стоит мучить их обоих, как будто если они заговорят друг с другом открыто, каменное «небо» обрушится, или Нарбондель больше никогда не наполнится магическим теплом, или Ллос выберется из своей Бездны, натравив на своих дроу орды демонов! Ведь они с Вирной из одного Дома, они служат одной матроне, да им даже делить между собой нечего, и они кто угодно, только не враги… Но они обязаны изображать незнакомцев, и почему? Потому что здесь такие порядки! Потому что, если для тебя есть дроу, которому ты желаешь оставаться живым, и не из-за какой-то там выгоды, а просто так, от желания хотя бы увидеться снова, то ты слаб, и жди, когда тебе всадят нож в спину. Слабаки не выживают. Надо думать только о себе. Надо заботиться только о личной выгоде… Дзирт этого не понимает и никогда не поймёт. Он понимает, почему надо всегда быть наготове и ждать удара, он понимает, кому надо служить и ради чего, он понимает, почему нельзя выходить за пределы замка, поднимать взгляд, задавать слишком много вопросов и ещё сотню вещей, но ему не понять запрета на привязанности и презрения к тем, кто заботится не только о себе и своей выгоде. Это ведь глупо! Он бы даже сказал вслух, что это глупо, но кому? Вирне, которая и так расстроена? Бризе, которой только повод дай лишний раз его побить? Майе, которая рассмеётся ему в лицо вместо хоть какого-то ответа? Матери Мэлис, которая придумает для него такое наказание, что от одного описания Дзирт бросится под хлыст Бризы, ища так спасения?       «Не сердись, маленький братик. — Дзирт даже представить себе не может, как бы звучали эти слова, если бы Вирна могла сейчас говорить вслух, ведь при разговоре на жестовом её лицо скрывала привычная маска — печаль, старательно выдаваемая за серьёзность. От её ласковых слов почему-то стало только тяжелее. — Просто запомни, отныне и впредь, что нам надо соблюдать осторожность.»       Будь это разговор вслух, произошедшее дальше можно было бы назвать затишьем или даже затянувшейся паузой. Сестра сказала всё, что могла, а Дзирт попросту не мог вытянуть из себя ни слова. Не так он представлял долгожданный разговор с сестрой, который Дзирт разве что не репетировал.       «Иначе меня принесут в жертву, а тебя скормят драукам», — вдруг добавила сестра, а затем её усталое, застывшее маской печальной серьёзности лицо озарилось редкой полуулыбкой, и Дзирт улыбнулся вслед за ней, смутно припоминая сказанную когда-то давно фразу. Пусть даже теперь это звучало, как вполне реальная угроза, а не способ заставить эльфёнка не болтать лишнего, и он до сих пор не знает, что такое «драук»…       Но всё это было давно. Кажется, на том они и закончили. Сестра улыбнулась ему и ушла, велев Дзирту на жестовом выждать время до того, как он покинет укрытие, но это теперь и не важно. Всё, что угодно отступает, даже самые тягостные воспоминания, когда перед тобой появляется настоящая опасность.       Вирна велела не приближаться, не говорить с ней, соблюдать осторожность… Теперь Дзирт даже не вспоминал об этом. Это всё вдруг перестало быть важным.       Ведь прямо перед ним, всего в паре шагов, Вирна, и она в опасности.       Дзирт бросился ей на помощь, забыв обо всём в мире. Он не знает, откуда в нём эти инстинкты, но инстинкты велят помогать всем вокруг, даже тем, кто причинит ему вред вместо благодарности, даже если его за эту помощь ждёт наказание, даже если он, в конце концов, ничего не сможет сделать, ведь он всего лишь юный дроу, который только и может, что мыть полы и уворачиваться от кнута, и как же Дзирт ненавидит свою беспомощность теперь, когда он так нужен Вирне!       Сестра стоит у стены, в пустом коридоре, где взмах крыльев летучей мыши отдаётся звучным эхо, и от такой акустики её тяжёлое дыхание будто принадлежит дракону, а не дроу. Она опирается полусогнутой рукой о стену и пытается прийти в себя, когда Дзирт хватает её за плечи, препятствуя падению.       Время, кажется, замирает, пока Вирна стоит с чуть опущенной головой. Дзирт не видит её лица, он не знает, что сейчас в её взгляде, он видит лишь её непривычно растрепавшиеся косы, и совсем не к месту вспоминает, как она учила Дзирта заплетать её всегда распущенные волосы.       Что-то вновь напоминает ему, что Вирна велела не приближаться, иначе у них обоих будут серьёзные проблемы… Но ведь его учили служить женщинам, тем более, перед ним не какая-то случайная женщина, а его сестра, и ей нужна помощь, а Дзирт бросался бы на помощь даже рабам, если бы его, бестолкового мальчишку, не воспитывали за это тем же кнутом!       С Вирной что-то случилось, ей нужна помощь, и, чем бы не грозило их очередное сближение, Вирне сейчас точно не до каких-то там «угроз», а если кто-нибудь увидит и доложит Матери Мэлис, Дзирт просто скажет, что старался служить женщине, как его и учили. Мать не станет наказывать за такое, она ведь не…       Дзирт оборвал себя на полумысли, вдруг как никогда отчётливо осознав, что наивность его не знает пределов, и что вообще-то он живёт в жестоком мире, среди злобных дроу, да ещё в доме садистки, у которой пара таких же садисток на подхвате, но какая разница? Он привык прятаться по углам и соблюдать сотню правил разом, лишь бы не попасться, но почему-то теперь, когда Вирна в опасности, ему вообще стало не до этого.       — Вирна, что случилось? — Дзирт слышит свой голос будто со стороны. Каким же жалким он себя чувствует! Он не знает, что может сделать, кроме как не дать ей упасть, он ведь даже удержать её толком не может!       И Вирна поднимает голову, улыбаясь вместо ответа. Это даже не редкая полуулыбка — Вирна улыбается по-настоящему, как будто счастлива, и кивает, не говоря ни слова. Она попыталась сделать шаг, но снова едва не потеряла равновесие. Дзирт снова пришёл на помощь, но разве мог он удержать женщину? Он сделал всё, что мог, провернув манёвр, в результате которого смог встать, привалившись спиной к стене и прижав к себе тяжёлую сестру, иначе не устоять бы им обоим.       И только теперь, опираясь на него всей тяжестью своего тела и опаляюще, будто огнедышащий дракон, дыша куда-то в его макушку, сестра, кажется, узнала Дзирта. И вместо какой бы то ни было реакции, она прислонилась ещё ближе, прижавшись своей пылающей щекой к его побледневшему от страха за неё лицу и неуклюже обхватила его руками, пытаясь не столько удержаться, сколько… Что?..       — Как ты меня нашёл? — едва слышно спрашивает сестра, но не жестами, как следовало бы. Неужели опасность быть схваченными за очередное сближение миновала? Или, может, ей просто вдруг стало всё равно? А может, она просто не контролирует себя?       Но Дзирт в любом случае не знает, что ответить. Он просто услышал непривычно тяжёлые — их даже было слышно! — шаги, и пошёл на шум, решив проверить, но вместо нарисованных воображением картин увидел Вирну, и с Вирной было что-то не то.       — Тебя отравили? Мне позвать… К-кого-то? — он ведь даже не знает, к кому обращаться за помощью… Кого звать, что делать? Кажется, Мать Мэлис превосходно знает магию исцеления, но ведь она самая злобная из всех дроу! А вдруг она решит, что Вирне стоит умереть?       Он всё ещё держал сестру, хотя вернее было сказать, это она держала его, прислонив своим телом к стене, и чувствовал себя как никогда жалким и растерянным, ведь он понятия не имеет, как спасти Вирну! Он ведь сам не может ещё ничего — как не ищи вариант, ничего не придумаешь, ведь Дзирт только и умеет, что мыть полы, прятаться, и создавать пару элементарных заклинаний, но сейчас всё это вообще никак не поможет.       Он может только беспомощно смотреть в глаза сестре, вдруг понимая, что видит в её глубоких насыщенно-рубиновых глазах своё отражение — настолько чётко и детально, что может различить даже тревогу и беспомощность в своём взгляде.       А Вирна только усмехается в ответ. «Так странно», — проносится в его мыслях. Он ведь, кажется, никогда ещё не слышал её усмешки.       — Всё хорошо. Всё в порядке, — почти бессвязно отвечает сестра, осторожно прислоняя ладонь к его рту, когда он пытается возразить. Это похоже на грубый жест, один из тех, которые Дзирт видел у женщин Дома, когда те уводили с собой местных мужчин — но куда более, несравнимо более мягкая его версия.       Но ведь Дзирт видит, что ничего не в порядке. Вирна едва держится на ногах, и Дзирт чудом успевает снова подхватить сестру, когда та опять пытается упасть — и чуть ли не вслух благодарит стену, что так удачно расположилась за его спиной, ведь без возможности опираться на эту стену он бы никакими усилиями не удержал тяжёлую по сравнению с ним женщину.       — Может, мне стоит позвать… — начинает он, но сестра останавливает его взглядом. Дзирт почти инстинктивно понял, что она не хочет видеть кого-то ещё. Он просто взглянул сестре в глаза — такие печальные, полуприкрытые, и даже, кажется, смотрящие теперь по-другому.       Сестра смотрела сверху вниз, не отводя взгляд, но не пристально. Дзирт ещё не знает, что такое сожаление о прожитых годах и неправильных поступках, ему ещё не знакомо ощущение, когда ты не сумел сделать что-то, и эта мысль мучительно преследует тебя, он пока что не понимает, каково это, быть свободным и сильным, но всё равно оставаться заложником обстоятельств. Он ещё совсем молод, его пока даже не выпускают из дома, и ему попросту неоткуда знать такие вещи, но всё это он видит теперь в глазах сестры.       И почему-то он не может отвести взгляд.       — Помоги мне… — тихо просит сестра, не договаривая. Вирна не такая, как все — Дзирт уже сбился со счёта, вспоминая, в который раз он ловит себя на этой мысли, но его всё равно удивляет этот тон. Это ведь не просто «не приказ»… Вирна говорит с ним так, как не стали бы говорить многие из равных. Как будто она видит в нём не просто одного из дроу, а кого-то, кто ей нужен. Действительно нужен, и не затем, чтобы выполнять работу или приносить пользу, а просто «потому что». Как будто, если ей предложат обменять Дзирта на что-то по-настоящему ценное, она откажется от сделки, будь эта сделка сколько угодно выгодной.       От этих мыслей просыпается давно забытое чувство, как тогда, в стремительно отдаляющемся детстве, когда ему казалось, что он не один в этом мире, и вся здешняя тьма, всё одиночество, весь ужас рассеивается, не смея показаться вновь, стоит доброй и заботливой сестре всего лишь появиться на пороге часовни.       Дзирт заботливо приобнял её, пострадавшую от неведомого яда и идущую теперь нетвёрдой походкой, и направился туда, куда она показала.       Дзирт даже не понял, что за манипуляции она провела, и как её координации хватило на это, но вскоре в стене будто из неоткуда появилась дверь, объятая магическим свечением. Всего один жест и заклинание — или это было что-то вроде пароля? — и вот дверь закрывается уже за ними.       В комнате абсолютная тьма, позволяющая вернуться к инфразрению, и приходится идти наощупь, ведь ничто здесь не излучает тепла, кроме пары магических предметов. Вирна ведёт его, куда увереннее, чем ожидалось от едва стоящего на ногах, и останавливается, позволяя себе, наконец, упасть, и утягивая Дзирта за собой.       Она подхватывает его, смягчая падение, будто он самый хрупкий из дроу, но это совсем не похоже на обвинение в слабости или насмешку. Это забота. Запредельная, чрезмерная, но совершенно искренняя.       Холод не позволяет видеть в инфраспектре ничего, кроме тёплой Вирны, но Дзирт чувствует гору подушек и, кажется, скомканное одеяло. Так мягко, что клонит в сон, и вся тревога быстро покидает сознание, заставляя чувствовать себя поразительно беспечным. Дзирта учили, что дроу всегда должен быть начеку, но рядом Вирна, и его одолевает необычное ощущение полной безопасности, так что Дзирт уже и не помнит, чему и зачем его учили.       Но за всей этой мягкостью он успевает вспомнить свою «детскую» лежанку — аскетичную до предела, ведь зачем удобство ещё не доказавшему своей полезности ребёнку? У него даже одеяла не было, пока Вирна однажды не принесла его откуда-то со словами «иначе дитя заболеет, а хворый сын не полезнее увечного раба». Она говорила сурово, почти что со злобой, но Дзирт даже в те ранние детские годы понял, что это лишь для виду, ведь за искреннюю заботу Вирне влетело бы от самой главной в Доме женщины, а что случилось бы с Дзиртом — и вовсе сложно представить.       Логическая догадка постепенно дополняется интуитивным пониманием: они в комнате Вирны. В её личных покоях. Дзирт много лет здесь не был, и едва ли он вспомнит что-то из обстановки, ведь каждый раз, находясь здесь, он или спал, или сосредотачивал все внимание на Вирне. Сестра всегда брала его в свою комнату, когда становилась особенно доброй и ласковой, или когда он подолгу смотрел ей в глаза — ведь ей так нравятся его глаза, или когда она была довольна его успехами в учёбе и послушанием, или когда он выполнял её поручения особенно старательно и удостаивался звания «хороший мальчик»… Дзирт не знал, что именно заставляло Вирну забирать его в свою комнату, но она всегда делала здесь странные, но безболезненные и совсем не страшные вещи. Она безостановочно проявляла заботу, согревала обжигающим теплом, спала с ним в обнимку, прижимала его к себе — прижимала так, что он не мог пошевелиться, но это было совсем не страшно, и это вовсе не казалось очередным наказанием.       Вирна всегда приносила его в эту комнату на руках. Обычно она делала так, когда он засыпал — иногда он даже притворялся спящим, и Вирна раз за разом раскрывала его маленький обман, но она совсем не была против… И это были лучшие моменты его почти ушедшего детства.       И вот он снова в этой самой комнате, на этой самой кровати, и сестра лежит рядом с ним, смотря в высокий потолок, кажущийся в инфраспектре бесконечно-чёрной бездной. Сестра лежит, уложив одну руку на живот, а вторую, кажется, подложив под голову. Её косы совсем растрепались, а её алые, как рубины, глаза сияют в темноте.       Дзирт просто смотрит на неё, даже не осознавая, что едва ощутимо, одними кончиками пальцев, поигрывает с одной из её и без того растрепавшихся кос. Он смотрит заворожённо, и, кажется, в его мыслях абсолютная пустота. Что он должен сказать? Что должен сделать? Он должен ждать приказов Вирны или встать и уйти? Но Вирна не даёт приказов, и она не утянула бы его в гору подушек, если бы хотела, чтобы он ушёл.       — Ты ведь оправишься? — слышит вдруг он свой же голос. Он и не думал, что собирается это сказать, оно само сорвалось с языка, и, наверное, будь Дзирт любым другим дроу, он бы пришёл в ужас от того, как жалобно зазвучал его голос.       А Вирна не ответила, она только повернула к нему лицо, смотря, кажется, с непониманием. Они упали кое-как, оставив между собой много места на этой бесконечной кровати, но их лица очень близко друг от друга. Дзирт чувствует горячее, почти драконье дыхание сестры, когда она поворачивается к нему, чувствует сильный запах яда, который течёт теперь по её венам…       — Ты ведь отравлена, — растерянно объясняет Дзирт, пытаясь рассуждать логически, — но ты не спешишь идти за помощью или выпить какое-нибудь заживляющее зелье… Значит, действие яда пройдёт само?       И его растерянность удесятеряется, когда Вирна вдруг хитро прищуривает горящие глаза, а парой секунд спустя доносится её тихий, почти беззвучный смех.       — Это и есть «заживляющее зелье», мой наивный братик, — объясняет Вирна. Её приглушённый голос надломился от почти беззвучного смеха, и она разве что не утирает выступившие слёзы безграничного веселья. Дзирт только смотрит на неё во все глаза и никак не может представить, что же её, скупую даже на улыбки, так рассмешило. — Это зелье заживляет раны души. Мы называем его «алкоголь».       Дзирт знать не знает такого зелья, он вообще пока мало что в этом понимает, — но, наверное, в Магик, куда Мать Мэлис решила его отправить, его всему научат… Хотя название кажется смутно знакомым. И запах зелья, если подумать, тоже. Он помнит этот запах — все его сёстры и даже Мать Мэлис как-то связаны с ним, но ещё ни одна не употребляла на его памяти столько зелья, чтобы оно действовало как яд.       — Ты выпила слишком много, да?       — Я говорила тебе, — тут же отвечает Вирна, моментально сменив веселье на почти что изумление, — что ты очень умный мальчик?       Видимо, подумал Дзирт, это значит «да». Наверное, у зелья есть особый эффект, заставляющий его употреблять без особой надобности, тем более, Вирна говорила что-то о заживлении души… Но, судя по её тону в тот момент, это была какая-то шутка, а не рассказ о настоящем ранении.       — Ты не должен был видеть меня такой, — добавляет Вирна с отчётливо слышимой в её тоне печалью. — Никто не должен был.       — Даже Мать Мэлис? — Дзирт спрашивает это неожиданно для себя, просто потому что он вспомнил имя, к которому сводятся все беды в этом доме, но тут же ловит себя на желании прикусить язык, да как можно сильнее. Упомянуть это имя здесь — это как одним единственным ударом заставить удивительное ощущение безопасности рассыпаться на мелкие осколки.       — Даже Мать Мэлис, — отвечает ему Вирна. Похоже, она не злится из-за его промаха, и даже, кажется, улыбается…       Вирна прикрывает свои горящие в абсолютной тьме глаза, и вид этих медленно угасающих алых огоньков снова вселяет в юного и совсем ещё не знающего жизни дроу тревогу.       — Ты ведь не умрёшь? — он спрашивает снова, не подумав, просто говоря то, что пришло ему на ум, и опять в его голосе звучат нотки постыдной слезливости, заставляющей содрогнуться в отвращении. Любая слабость ведёт к наказанию, даже просить пощады и заискивать принято твёрдо и с уверенностью, а он почти что скулит, как неведомое животное.       И что он сказал? Почему он вообще это сказал? Неужели это обстановка и внезапное возвращение доброй и заботливой сестры так действуют на него?       И не сменит ли Вирна милость на гнев, увидев, во что превращается брат, которым и так вечно все недовольны?       Но Вирна ничуть не разозлилась. В конце концов, она не такая, как все остальные.       — Нет конечно, — спокойно ответила она, поворачиваясь к брату. Теперь она рассматривала его, а не кажущийся бездной потолок. — Я никуда от тебя не денусь, моя радость.       Дзирт сглатывает, услышав такое необычное обращение. Он чувствует на себе пристальный взгляд. Вирна не сводит с него глаз, но это вовсе не оценивающий взгляд Матери Мэлис, это не полный смешанных в кучу и доведённых до предела эмоций взгляд Бризы, это не пристальный, холодящий и заставляющий нервничать взгляд Майи. Это вообще ни на что не похоже. Вирна смотрит на него, смотрит пристально, ни говоря ни слова, но она не пытается довести брата до состояния полного ужаса, она вообще не пытается внушить какой-то опасности.       Она просто смотрит. Смотрит печально, и с каждой секундой этой печали становится всё больше, пока, наконец, она не выходит на какой-то запредельный уровень.       Вирна отводит взгляд, прикрывая глаза, и немного поджимает колени, будто в остановленной на полпути попытке свернуться клубком. Теперь она выглядит так, будто Мать Мэлис только что сурово, при всей семье, отчитала её, может даже назвав своей неудачной работой — или как там мать говорит, когда дочери плохо выполняют её приказы? Вот только Матери Мэлис здесь нет, и Вирну никто не отчитывал — разве что она сама в чём-то обвиняет себя, да притом очень сурово, ведь Вирна выглядит такой виноватой…       Дзирт смотрит на сестру так же, как почти только что она смотрела на него, не представляя, как себя вести в подобной ситуации. Он всё ещё помнит, что Вирна употребила слишком много отравляющего её зелья, и это заставляет её вести себя немного странно, и всё же к такому жизнь его не готовила.       Кажется, Вирна пытается что-то сказать, но не может вытащить из себя и слова, — а может и вправду «кажется», но Дзирт может только печально смотреть на неё, теряя счёт времени в бесконечно тянущемся затишье. Это Андердарк, здесь всегда тихо, и даже сражения ведутся в тишине, но эта тишина оглушает. От неё почему-то начинает звенеть в ушах, и безумно хочется услышать хоть что-то — взмах крыльев летучей мыши, змеиное шипение, да пусть даже крик опять чем-то недовольной матери или громовой хохот Бризы, от которого настенные росписи осыпаются!       И Дзирт пытается сказать что-то, но Вирна останавливает его жестом. Она будто велит слушать внимательно, только привычно властный жест как-то неожиданно теряет весь свой приказной «окрас», и Вирна поднимает на брата взгляд, в котором слишком много доведённой до немыслимого предела тоски и вины непонятно за что.       В голове сестры сейчас слишком много мыслей, она хочет сказать много несвязанных друг с другом вещей — Дзирт и сам не понимает, откуда ему всё это известно, только он всё ещё не слышит ни слова, будто Вирна не знает, с чего начать, или подбирает слова, или… Или что вообще с ней происходит?       Но в какой-то момент немыслимая печаль на её лице сменяется гримасой дикой боли, заставляющей Дзирта почти что броситься на помощь.       — Я слаба, мой милый братик, — говорит Вирна едва слышно, таким тоном, будто всё в этой жизни потеряно, и Дзирт ужасается от этих слов.       Как вообще женщина может быть слабой? Как можно сказать такое о самом себе? Как можно признаться в этом, когда всё подземное существование состоит из нескончаемой череды потенциальных покушений, и каждое неверное слово может обернуться кинжалом в спину от самого близкого из всех, кого ты знаешь?       — Нет, Вирна, ты не слабая, — почти возмущённо отвечает ей Дзирт. Он и впрямь верит в свои слова, ведь «слабость» — это совсем не про Вирну. Что бы не значило это слово, Вирне оно не подходит.       Но Вирна отвечает ему лёгкой, совсем не счастливой полуулыбкой. «Ничего ты не понимаешь», — читается в её глазах, но как он может доказать сестре свою правоту? Вирна снова прикрывает глаза — они больше не сияют в темноте красными огнями, и её тело в инфраспектре становится темнее, рискуя в конце концов слиться с бездной вокруг, будто холод стремительно одолевает Вирну, заставляя её медленно исчезать из поля зрения.       Здесь нет никакого света — здесь и не нужен свет. Здесь только тьма и холод, будто сама суть Андердарка сконцентрирована в одной единственной комнате… Но всё же, это комната Вирны. Здесь живёт Вирна, а значит, тьма и холод здесь лишние, ведь Вирна не такая, как все остальные.       Дзирт вдруг понимает, что потерял логическую цепочку рассуждений, но почему-то собственный поток мыслей не кажется ему какой-то глупостью. В конце концов, Вирна — воплощение тепла и света, даже если она сама так не считает.       — Я старательная ученица, — тихо продолжает сестра, — я делаю всё, чтобы не опозорить свою матрону, пусть даже это даётся мне очень непросто… Но я будто не из этого мира. Я учусь прилежно и знаю в деле жрицы побольше многих, но всё это… Чуждо мне. Моя вера не безгранично крепка, и я постоянно ищу оправдания собственной ереси. Да, я очистила сознание, как велела богиня, я прошла посвящение, доказала ей свою верность, но что-то по сей день сковывает мои руки, когда стоит взяться за хлыст или пустить в дело ритуальный кинжал.       Дзирт только и может, что слушать её. До него вдруг запоздало доходит, что это не просто откровения. Это объяснение, почему Вирна слабая.       Но если это слабость, то Дзирту нечего делать в таком мире.       — Жрица должна быть жестокой и хладнокровной, — продолжает сестра, смотря куда-то отсутствующим взглядом, — и я знаю и умею многое, но… Но, наверное, когда богиня создавала меня, она задумывала какую-то насмешку… Очередное развлечение… Я могла бы стать гордостью матери, так говорили многие из наставниц, и некоторые из них даже брали меня в помощницы, позволяя читать лекции первокурсницам, но… Но всё это как будто только слова. Когда доходит до дела, когда надо сделать что-то настоящее, а не восславить величие богини или доказать вред ереси, со мной происходят странные вещи. Вся безграничная вера отходит на второй план, и я вижу не жертву, сотворённую лишь затем, чтобы развлечь нашу кровожадную госпожу из Бездны, а… Существо. Оно живое, оно хочет жить. Я вижу, как оно смотрит на меня своими глазами, умоляя не убивать его, и кинжал раз за разом выпадал бы из моих рук, если бы на кону не стояли куда более страшные потери. Ведь всё это не вопрос одного лишь утоления кровожадности — это вопрос преданности. Богиня — не сказка, в которую нас заставляют слепо верить, она реальна, и она видит всё. Я убеждалась в этом, я видела, что происходит с провинившимися перед ней, своими глазами. Я знаю, каков ты, мой милый братик, знаю, что насилие противно тебе куда больше, чем оно противно мне, но я вынуждена причинять боль, отнимать жизни и совершать во славу богини такие вещи, одна мысль о которых приведёт тебя в ужас. Ведь иначе пострадаю не только я, и полный ярости выговор от нашей матери будет казаться подарком по сравнению с грядущим наказанием. Ты не представляешь, на что способны жрицы богини. Они проходят через многие испытания, чтобы избавиться от слабостей и стать совершенным оружием, чтобы уметь калечить волю так же хорошо, как они умеют калечить тело, и ты должен знать, что любой из моих промахов будет стоить дорого… И на тебе это отразится в первую очередь.       Непривычно тихий голос Вирны совсем затих, под конец став едва слышимым, и Дзирт свернулся клубком, чувствуя себя жалким, слабым и беспомощным, будто он крохотный ящер в руках жестокой девчонки, со смехом отрывающей хвост и лапы. Слишком много всего хотел он теперь сказать, но, как всегда в подобных случаях, мысли сливались воедино, образуя пустоту.       Непонимание жестокости этого мира, богохульные мысли, нечто, схожее с обидой, ведь, может, не будь в мире проклятого Арак-Тинилита с его «закалкой», мать и сёстры били бы его не так часто и не издевались просто потому, что могут… И это лишь то, что лежало на поверхности.       Но верх над этим всем брало ощущение на грани жалости и страха, ведь, что бы за ад не стоял за словами сестры, что бы ни читалось между строк, чтобы не осталось не озвученным по какой бы то ни было причине, через всё это проходит Вирна. Это случается с ней, может даже каждый день. Это делает его добрую и заботливую сестру чудовищем, это ломает её, это превращает его милосердную защитницу в бездушную мучительницу, и оба они это прекрасно понимают, но что даёт им понимание? От него делается только хуже. Может, им обоим было бы проще, если бы Ллос совсем обделила их умом и способностью понимать очевидное, ведь Вирна осознаёт, что вынуждена стать монстром, а Дзирт держит в уме, что сестра, единственное хорошее, что есть в его жизни, умирает изнутри. Однажды Вирна станет такой же, как Майя, которой нравится издеваться над ним, или как Бриза, для которой нет большего веселья, чем замучить кого-нибудь просто так, или даже как Мать Мэлис, которая ломает даже своих верных слуг. Вирна тоже будет наказывать без вины. Вирна тоже будет бить его, просто оттого, что она сильнее. Вирна тоже будет издеваться, потому что ей это нравится… Может, однажды она даже принесёт его в жертву Ллос, и сделает это без колебаний, с хищным оскалом на лице, а затем рассмеётся, глядя на брошенное на жертвенник тело больше не «милого» брата, заглянет в его распахнувшиеся в неверии глаза, посмотрит в его искажённое болью лицо, и пожалеет лишь о том, что жертва умерла так быстро, не успев дать богине вдоволь насладиться агонией.       Во всё это не верилось. Во всё это попросту не хотелось верить.       Но они оба слишком боялись, что этим всё и закончится.       — И я всё чаще вижу знаки Ллос там, где их быть не должно, — продолжает Вирна, кажется, пытаясь отвлечь их обоих от осознания грядущей катастрофы. — Я вижу демонов, которых не призывали, и тварей из Бездны, следящих за мной. Это как воздействие дыма на церемониях — он затуманивает разум, позволяя видеть странные, не существующие на самом деле вещи и ощущать прикосновения по-особенному… И слышать голоса, которых нет. Но моё сознание раскалывается от постоянного контроля мыслей, и мне всё чаще удаётся видеть, слышать и ощущать странные вещи.       Её слова звучали тревожно, только за нахлынувшим минутой до этого осознанием они совсем терялись.       Дзирт боялся смерти, как и все дроу, ведь их с малых лет учат, что любой кошмар можно пережить, за всё можно отомстить, всегда можно если не бороться, то хотя бы обернуть ситуацию на собственную выгоду, и только смерть представляет собой окончательный приговор. Только погибнув, ничего уже не поделаешь. Он очень не хотел умереть, но даже смерть пугала его не так сильно, как то, что ждёт Вирну. Она убьёт его, или сделает с ним что-то плохое, может, немыслимое, уму непостижимое, и любой дроу жил бы в страхе с этим знанием, но Дзирт не «любой дроу», он такой же чужой в этом мире, как Вирна, может даже более чужой, — порой он и вовсе чувствует себя изгнанником и отступником без особой на то причины, — и отчего-то не только собственная безопасность заботит его. Куда больше его мысли занимают неведомые большинству дроу, совсем не эгоистичные мысли о том, каково теперь Вирне. Ведь она понимает, что с ней происходит, она не хочет быть чудовищем, она добрая, она способна к состраданию… И она умирает изнутри, не в силах что-то с этим сделать.       Наверное, то, что он испытывает, думая об этом, называется жалостью, вот только это не унизительная жалость к тому, кто слаб и беспомощен. В конце концов, Вирна в его глазах никогда не будет слабой, даже сломавшись, наконец, под гнётом жестокой Ллос.       — Ты разочарован во мне? — доносится до него голос Вирны. Слишком отчётливо между строк читается то, чего он никогда не слышал, и, видимо, не услышит во всей своей подземной жизни. Это похоже на «не бросай меня» или на «без тебя я совсем пропаду».       Дзирт молча смотрит на сестру — решительно, поддерживающе, совсем не осуждающе. Он не разочарован ни капли, почему он вообще должен быть разочарован в ней? Почему он должен считать Вирну слабой, когда она сильнее всех, кого он знает? Почему он должен думать о Вирне плохо, когда она единственная во всём мире, кому не нравится убивать и мучить других? Почему он должен «бросить» Вирну, когда во всей его жизни нет ничего, кроме неё, хорошего?       Он не говорит ни слова, но Вирна читает в его взгляде самый красноречивый и честный ответ, который ей когда-либо доводилось получать.       Сестра улыбается и смотрит на Дзирта, как можно смотреть лишь на вольный город, выйдя из темницы после векового заточения, и обнимает, прижимая к себе чуть не до хруста его тонких костей.       Дзирт обнимает сестру в ответ, и очередное воспоминание из почти ушедшего детства накатывает на него оползнем. Он вдруг отчётливо вспоминает, как когда-то, когда он считался почти младенцем по эльфийским меркам, сестра точно так же обнимала его, на этой самой кровати, прижимая к себе так, что он не мог пошевелиться, так, что никто не смог бы вырвать его из её рук, так, будто он самое большое сокровище, которое она никому не отдаст… Тогда он был совсем крохой и просто прижимался к её животу и груди — теперь он уже не смог бы так свернуться при всём желании. Он вырос, достиг своего максимального роста, и они почти сравнялись — Дзирт высокий для мужчины-дроу, а Вирна ростом пошла в их миниатюрную мать, но Вирна всё равно, пусть и ненамного, но выше. Она всё ещё несравнимо сильнее, она шире в кости, как и полагается женщине, её по-эльфийски тонкая талия в обхвате почти как его грудная клетка, и силы в её руках до сих пор хватит на то, чтобы прижать его к себе стальной хваткой, из которой не выбраться. Они оба изящны и стройны, ведь иначе в мире помешанных на совершенстве дроу не бывает, но в фигуре Вирны всё внушает силу, и Дзирт рядом с ней кажется почти что хрупким — и это притом, что злые сёстры никогда не называли его слабым, и он хорошо держался, когда на него обрушались их удары. Не такой уж он и хрупкий на самом деле, но, пока он рядом с Вирной, такого не скажешь.       Но почему-то эта мысль совсем не вызывает отторжения. Это даже не приходит ему в голову. Ничто вообще не приходит в его голову, когда Вирна прижимает его к себе, смотря в глаза почти в упор.       Смотря так, что Дзирт даже не может понять, что видит в её взгляде.       — Спасибо, мой милый братик, — нежно говорит она, улыбаясь так ласково, что это выбивает из колеи. Дзирт даже не сразу понял, за что она его благодарит. За то, что он в ней не разочарован? За то, что он её выслушал? За то, что не считает её слабой?..       Но как будто это имеет какое-то значение.       Вирна не просто довольна — она счастлива, и счастье будто исходит от неё лучами. Дзирт не понимает, что происходит, но сестра снова становится теплее, она вновь наполняется жизнью, она теперь не просто привязана к нему — она обожает его. Обожает так, что для этого нужно другое, отдельное слово, ведь всё это похоже на какую-то магию — может, это одна из хитростей жриц Ллос? — ведь дроу, кажется, не может испытывать подобного в обычной жизни.       Вирна прижимает к себе брата, ни на секунду не ослабляя хватку, заставляет неведомым образом чувствовать её полный обожания взгляд, шепчет «спасибо» и ещё много ласковых слов.       Дзирт ощущает внезапное замешательство, когда она вдруг, ни с того ни с сего легонько кусает его за ухо.       Вирна, кажется, сама от себя такого не ожидала. Она переводит на Дзирта окончательно прояснившийся взгляд, замирает — Дзирт почему-то всем телом чувствует, как бьётся сердце в её мягкой груди. Он бы спросил, что значит этот укус, но что-то подсказывает, что вопросы сейчас неуместны.       И он безумно хочет, чтобы сестра сделала так ещё.       А Вирна будто читает его мысли.       Всё это очень странно, и Дзирт чувствует, как нагревается его лицо, когда сестра снова кусает его за острое ушко, а затем поворачивает к себе так, чтобы они оказались лицом к лицу, прижимается мягкой и тёплой грудью к его груди, скользит внутренней стороной бедра по его ноге, смотря при этом из-под полуопущенных век и улыбаясь — что-то почти забытое проявилось в этом взгляде, что-то из его детства. Так сестра смотрела, когда подолгу играла с ним в гляделки, когда обнимала его, скользя при этом руками по всему его телу, и даже когда покрывала лёгкими, нежными поцелуями его крохотное личико. Тогда это казалось странным и забавным, но сейчас Дзирту будто открылся особый, глубинный смысл всех этих действий — такой смысл, который ему пока сложно облачить в слова.       Теперь Вирна делала много разных вещей, но делала это медленно, осторожно, следя за его реакцией. Откуда-то Дзирт знал, что она остановится, если он об этом попросит, хотя ей будет сложно остановится, и это её очень расстроит, но он вовсе не хотел, чтобы она останавливалась. Что бы она ни делала, Дзирт просто хотел, чтобы Вирна продолжала.       Её руки скользили по его телу, успевая неведомым образом избавить и его, и саму себя от одежды. Одна из её ног вдруг переместилась почти на его талию, заставляя инстинктивно прижаться ближе, всем телом — и что-то особое было в этом нынешнем «ближе». Он не мог пошевелиться, но вовсе не потому, что его сковал страх или сестра наслала на него какое-то заклинание. Проблема была совсем в другом. Он просто не знал, что делать… Но это было и не важно, ведь Вирна знала.       А Вирна точно знала, что делать.       И он разрывался между благодарностью и замешательством, когда она взяла его тонкое запястье, с улыбкой облизав кончики пальцев и поведя его руку вниз по своему мягкому и сильному телу. Её кожа казалась приятнее первоклассного шёлка, её грудь — ещё мягче теперь, без платья. Твёрдый пресс, плавные изгибы тела — вся она приковывала внимание. Хотелось рассмотреть, запомнить, чтобы воскрешать образ в памяти, — и вся Вирна была такой горячей, что в инфраспектре её кожа казалась неестественно-светлой. Но вскоре его пальцы, ведомые уверенной рукой сестры, достигли чего-то неизведанного. Что-то тёплое, влажное — всего пара мелких, круговых движений, сделанные их совместными усилиями, и Вирна закусила губу, взглянув так, что у Дзирта перехватило дыхание. Он вдруг почувствовал, как разливающееся по телу тепло решительно устремляется вниз, и даже не успевает осознать, что только что произошло с его собственным телом, когда сестра не выдерживает и с широкой, почти хищнической улыбкой, набрасывается на него, садясь сверху.       Вирна всё ещё пытается вести себя аккуратнее, но это проявление заботы всё больше кажется лишним, и сама она уже теряет дровийский облик, обретая почти дикие черты.       Дзирт лежит под ней с раскрасневшимся лицом и даже не знает, что ему делать, ведь ему ничего не рассказывали про такие вещи, но инстинкты дают подсказки, и в памяти всплывают отрывочные сцены из жизни сестёр и особенно матери, и даже сцены из жизни Вирны, которых он раньше попросту не понимал, — а Вирна почти что облизывается, открыто разглядывая его тело, и переносит вес на свои руки, опираясь ими в простыни из вездесущего шёлка где-то у самой его головы, видимо, пытаясь стать для брата не такой тяжёлой — и это последнее, что она делает перед тем, как наклониться к нему, снова кусая за ушко, но уже далеко не так нежно.       Она даёт всего пару мгновений на то, чтобы её милый братик насладился новыми и очевидно волнующими его ощущениями — её небольшая, но очень мягкая грудь, кажущаяся в такой позиции больше и тяжелее, скользящая по его груди, когда Вирна немного выгибается, с запредельным наслаждением в глазах совершая какие-то манипуляции с их телами. Её широкие бёдра — она, кажется, внутри очень влажная и горячая, и откуда-то Дзирт знает, что вот-вот Вирна заставит его убедиться в этом. Её сильные ноги, сжимающие его так, что он не смог бы вырваться — но он и не думал вырываться, очень даже наоборот!       Но чего стоило её выражение лица, с которым она дразнила и себя, и его, скользя по его телу, плотно прижимаясь, но будто целенаправленно оттягивая самый приятный момент…       — Т-с-с, всё хорошо, — прошептала она с нежностью, снова укусив его за острое ушко. — Просто доверься мне, мой милый братик. Побудь хорошим мальчиком для меня.       И Дзирт охотно подчиняется, готовый сделать всё, что угодно.