***
Этой зимой я являюсь единственной, кто находится на подземном этаже во время перемены. Раньше протиснуться через узкие ряды шкафчиков, около которых щебетали толпы подростков, было невозможно. Сейчас же все бьются за место около батареи в школьном коридоре. Самое теплое, конечно же, достается тебе, и меня нет рядом с тобой, чтобы разбудить в себе Немезиду и оспорить твое право на него. Мне и не хочется. Я сижу, поджав под себя колени, и читаю «Великого Гэтсби». Переворачивая страницу, морщусь: отчего-то Дэйзи представляю тобой. Желание читать дальше сразу же отпадает, поэтому я кладу книжку обратно в свою сумку. Бездумно таращусь на стену перед собой, а затем закрываю глаза. Мне не хочется ни думать ни о чем, поэтому я стараюсь уснуть, но тут появляешься ты. Ты спускаешься вниз молнией: твои туфли отбивают каблуком намного быстрее, чем обычно. Спустя секунду ты останавливаешься, и вокруг становится тихо, но следом раздается грозовой стук. Ты что-то выкидываешь, и в момент, когда ты вбегаешь в сторону нашего ряда шкафчиков, я понимаю, что именно. На тебе нет обуви, и один из каблуков твоих «лодочек», за которые каждая в этой школе готова продать душу, одиноко лежит у стены. Я поднимаю взгляд выше, и мне предстает твое лицо. Твои глаза покрыты пеленой слез, от которой ты не можешь избавиться, сколько бы раз не протирала их руками. Понимаешь, что это бессмысленно, поэтому просто закрываешь их руками и бежишь в самый угол. Переступаешь через мои колени и садишься, облокотившись о свой шкафчик, а затем обхватываешь себя руками. И тогда ты ломаешься. Ты прячешь лицо в своих ладонях и позволяешь себе громко, протяжно и глухо завыть. Ты плачешь, и твои горькие слезы падают прямо на пол. Ты пытаешься их остановить: хватаешься за глаза, другой рукой пытаешься протереть мокрый пол, но спустя несколько минут плюешь и на это. Боль захватывает тебя волной, и ты не отдаешь себе отчета в том, что ты делаешь. Ты бьешь кулаком по шкафчику, кричишь и тянешь за волосы. В этот момент не выдерживаю я. Жалость к тебе, словно бедная бродячая кошка, жалобно пищала и скреблась по стенкам черепной коробки, просясь наружу. Становилась дикой, мерзкие, прогнившие зубы оскаливала и блестела своими злобными глазками. Скрипела и когтями впивалась в мозги, создавая отвратительный звук в голове и затуманивая весь рассудок. Я ведь ничего не должна к тебе чувствовать. Но я все же чувствую. Я подхожу ближе к тебе и сажусь рядом. Обхватываю тебя руками и прижимаю к груди. Ты тянешься ко мне, обнимая меня своими тонкими руками, а затем плачешь еще сильнее. Ты съеживаешься у меня в руках, как маленький ребенок, и я глажу тебя по голове. Ты больше не бьешься в лихорадке, а лишь прячешь свою голову в моей водолазке. Она вся пропиталась твоей косметикой, но я плюю и на это. От этого пятна легче избавиться, чем от боли, что ты несешь у себя на плечах. Ты цепляешься за меня, словно за спасательный круг, только забываешь о том, что я тону точно так же, как и ты. Границы между тобой и мной рушатся в один момент, и я плачу вместе с тобой. Может быть, из-за того, что мне больно. Может быть, из-за того, что больно тебе. Может быть, из-за того, что больно нам обеим, и это чертовски несправедливо. Я прихожу в себя первой. Когда я открываю свои глаза, ты все так же плачешь. Точнее, уже хрипишь, свернувшись в клубок у меня на коленях. Я провожу ладонью по твоей спине и понимаю, что мы опоздали на урок. К черту. Несмотря на то, что ты имела привычку бесить меня, я не могу оставить тебя одну. — Знаешь, — я прерываю гробовое молчание, в котором мы с тобой сидели больше тридцати минут. То ли из-за того, что ощущаю неловкость между нами, то ли из-за того, что хочу, чтобы ты успокоилась, — все пройдет. Вот увидишь. Ты просыпаешься. Первое, что ты делаешь — это резко поднимаешь свой корпус с моих колен, а затем переводишь взгляд на мое лицо. В любой другой момент я бы рассмеялась от нашего с тобой вида; в этот раз я молчу, понимая, что тебе не смешно. Ты встаешь на ноги, хватаешь рюкзак и перед тем, как пулей вылететь из этого места, бросаешь мне тихое: — Ты не должна была это увидеть. Но я увидела.***
И когда я увидела то, как ты плачешь, я не могла отделаться от мыслей о том, почему. Они следовали за мной комаром, своим противным визгом заглушая все вокруг. Я не могла думать ни о учебе, ни о кружках, ни о новом альбоме любимой группы. Все эти дни в моей голове была одна ты, Виллоу. Раньше, даже избегая контакта со мной, порой ты могла подойти ко мне и как-то поддеть. После этой же нашей встречи ты не делала и этого. Ты не появлялась около шкафчиков, когда была я. Ты не заходила в класс раньше, чем я. Ты ходила по другим коридорам, где не была я. Теперь ты действительно убегала от меня. Что же в тебе такое прячется, что ты так сильно боишься это потерять? Или, возможно, так сильно боишься раскрыться? Это не те вопросы, которыми задаются подростки, находясь в кафетерии. Обычно они подсаживаются к друзьям и беседуют с ними о чем-то. Благодаря тебе таковых у меня не осталось: многих ты либо переманила к себе, либо настроила против меня после нашей стычки. Тогда я лишь усмехнулась, сейчас же я жалею. Возможно, сейчас я бы могла не думать о тебе. Аппетита вовсе нет, и я лишь бездумно веду ложкой по тарелке. Половина моего пюре лежит в мусорке, потому что свыше моей нормы. Теперь в моем обеде ровно сто пятьдесят шесть калорий. Оставшиеся триста четырнадцать я наберу дома, съев сто семьдесят грамм капусты, восемьдесят три грамма вареного куриного филе и... Черт. Пора прекратить. — Смотри, она сидит там. Я поворачиваюсь на тихий шепот, зная, что кто-то в углу говорит обо мне. В толпе школьников трудно понять, кто это был, но, когда длинная очередь рассасывается, там я замечаю тебя. — Ты не можешь разговаривать тише? Ты рявкаешь на одну из своих подруг, и она обиженно надувает губы. Тебе все равно. Ты закатываешь глаза и переводишь взгляд на свой ланчбокс. В нем несколько долек яблока, сэндвич с арахисовым маслом и пару орешков. Ты не прикасаешься ни к одному из них, но продолжаешь разговаривать со своими девочками. Кажется, о новом фильме, и ты выглядишь мало заинтересованной в этом. Ты лениво отвечаешь им, томно глядя из-под завесы длинных ресниц, пока ставишь в ряд орешки одного вида. Чем дальше заходит разговор о сюжете, тем хуже: теперь ты сортируешь их по размеру. — Хей, а почему ты не ешь? — Действительно, только портишь еду. Ты поднимаешь на них свои глаза, а затем заново переводишь взгляд на ланчбокс перед собой. Видишь идеальный ряд орешков и закусываешь нижнюю губу. Тянешься к одному из них и ведешь его ко рту, а затем вдруг резко мотаешь головой и ставишь его обратно. — Не хочу. — Но ты же его только что чуть не съела... — Я же сказала, что не хочу. Слова срываются с твоих уст слишком резко. Настолько, что все за столом молчат, не в силах что-то тебе сказать. Гвен, видно, хочет тебя переубедить, но ты не даешь ей это сделать. Встаешь с места и оставляешь ланчбокс на столе у девятиклассников. Они непонимающе на тебя смотрят, зовя тебя. Ты не оборачиваешься уходишь, не давая им ответа, но мне — более чем.