***
Он стоит на коленях. Боль в выжженной груди пульсирует, осколками пустоты расползаясь по телу, заполняя собой вместо бьющей некогда ключом жизни. Зловоние мертвой крови здесь теперь вместо воздуха, в ветре слышится смех, эхом улетающий в небеса, туда, откуда больше не вернется. Ему уже плевать на все, он теперь бесполезен. Он останется здесь, с людьми, которые его не любили, но которых не мог не любить он. Тот, кто остался там, за пределами разоренного гнезда, пусть забудет его, пусть отомстит. В грудь под скрипящий смех издевкой над его существованием врезается раскаленной болью клеймо унижения. Боли в столкнувшейся с камнем уже беспомощно-человеческой спине он уже не почувствует. Да и зачем? Плеск воды. Вязкий запах лекарств, масляной лампы и каких-то благовоний. Влажные горячие простыни. Дышать было почему-то больно. Все тело ломило. Холодно. На лоб легла прохладная влажная ткань. Кто-то откинул тонкое одеяло, которым он был укрыт, спустив его до пояса. Стало еще холоднее, но почему-то легче. Послышался сдавленный вдох, одеяло вернули на место. Кто-то беспокойно отстукивал глухой рваный ритм. Тихие голоса, вроде не чужие, но чьи? Вопрос, короткое согласие. Прикосновение к руке. Тепло разлилось по телу, заглушая боль, помогая снова провалиться в мягкое забытье. Осенняя Пристань пахнет тиной и ряской, илом и мутной водой. А еще пряностями и плодами, крепким вином и вкусной едой. Лодки-плоскодонки покачиваются у причала, шлепая о мелкие волны. — Цзян Чэн! Лови! В руки падает плотно закупоренный сосуд с вином, судя по всему купленный у какого-то приезжего торговца — сосуд шире, чем делают в Юньмэне, темно-коричневая глина, шершавая, но приятная наощупь. Улыбка рвется наружу, пряная жидкость обжигает горло. В следующий раз из темноты его выдергивает чей-то шепот, доносящийся будто из-за какого-то препятствия. Кажется, там двое: один суматошно звонко шепчет, раздражая слух, другой говорит мягко, текуче, приятным тихим баритоном. Ткань на голове уже нагрелась и не приносила спасительного успокоения. Под веки проникал приглушенный дрожащий свет. Теперь было жарко. Хотелось сбросить покрывало, но пошевелиться не удавалось. Грудь жгло на каждом вдохе. Кто-то поспешно подошел, опускаясь рядом. Ткань убрали, послышался плеск воды. Вновь блаженная прохлада. Прикосновение к щеке, такое приятное и нежное. Так касалась его мама, когда он болел. Потом сестра. Голос. Теплый, такой родной. Чей? Его хотелось слушать. «Спи» Возразить он не успел. Нежная рука мягко гладит волосы и спину, едва касаясь, приятно щекоча кожу. Красивый голос напевает медленную, текучую колыбельную про темную реку, чьи чистые воды странствуют под луной, унося с собой все тревоги, оставляя лишь свежий ветер из далеких краев. — Спи, А-Чэн, — говорит мама, когда песня заканчивается. Это была последняя колыбельная, спетая ему на ночь. Снова он очнулся в полной тишине. Разлепить глаза оказалось тяжело. Сколько прошло времени? Он находился в своей комнате на втором этаже чайной. Сквозь оконную бумагу проникал приглушенный серый свет. Значит, было пасмурно или раннее утро. Его руки лежали вытянутыми вдоль тела поверх покрывала из грубой ткани. Энергия мерно текла по меридианам, успокаивая, мышцы немного ныли, но было хорошо. По крайней мере, пока он не попытался сесть. Ощущение было такое, будто ему в солнечное сплетение вонзили копье. Цзян Чэн застонал и упал обратно, расслабив дрожащие руки и тяжело дыша. Он очень смутно помнил, что произошло, прежде чем отключился. Кажется, его ранили. Сколько он проспал? Ваньинь попытался приподняться снова, но рухнул на кровать как раз в тот момент, когда открылась дверь. Кто-то подбежал, бряцнув посудой о стол. — Цзян Чэн? — какого… — Очнулся? Как себя чувствуешь? Ему помогли сесть и подложили под спину подушку, чтобы было удобно. Вошедший опустился прямо на кровать, обеспокоенно вглядываясь в лицо. Он поднес руку, чтобы коснуться лба, но Ваньинь, поморщившись, уклонился. — Какого хрена ты тут делаешь? — говорить и дышать было трудно, но терпимо. — О. Значит, в порядке. И я рад видеть тебя, Цзян Чэн. Как раз принес тебе лекарство, — он быстро поднялся, а вернулся уже с пиалой, над которой вился пар. — Давай, пей. — Я сам могу, — попытался возразить Цзян Чэн, поднимая руки, чтобы забрать пиалу из чужих пальцев. Но ему не позволили. — Не можешь, у тебя руки трясутся, разольешь только все. Давай, — взгляд Вэй Усяня был непривычно сосредоточен. Ваньинь сдался и позволил себя напоить. Он только сейчас понял, какая жажда его мучала. Даже не заметил, насколько горьким было лекарство. Тем временем, отставив пиалу, Вэй Усянь проворно откинул одеяло, опередив все возмущения, поцокал языком и накрыл обратно. — Я, конечно, не лекарь, но могу сказать, что ты быстро поправляешься для человека, который почти испустил дух. — Кого испустил? Кто? Я? — Ваньинь лишь мельком успел взглянуть на перебинтованную грудь, с местами порозовевшей тканью. — Ты, ты, — взгляд таких неправильных, чужих, не Его глаз, был наполнен эмоциями, не поддающимися пониманию. По крайней мере, Ваньинь не хотел понимать. Чревато. События ночной охоты медленно вырисовывались в памяти. Сейчас они были больше похожи на сон. Но в этом сне он был не один. — А где… — Цзэу-цзюнь в соседней комнате, — перебил Вэй Усянь, все также вглядываясь в его лицо. Что он там искал? — Медитирует. Его состояние получше твоего будет, но отдых тоже не помешает. Ты проспал несколько часов, сейчас раннее утро. Я позову Лань Чжаня, чтобы сменил повязки. — Подожди… — М? — Я… Как вы здесь оказались? — отвратительная привычка говорить не то, что думаешь, в тех немногих ситуациях, когда важна искренность. Ваньинь ненавидел ее, но и поделать ничего не мог. — Мы были в нескольких ли отсюда, увидели сигнальные огни. Надо сказать, необычное сочетание, — он как-то странно сощурился под стать ухмылке. Поразительно. Даже после перерождения Вэй Усянь не утратил свою феноменальную способность парой слов вызывать желание придушить его. Даже если Цзян Чэн и хотел что-то сказать, теперь это не важно. — Да иди ты… — Ладно, ладно, — он поднял руки, как бы сдаваясь, но продолжая ухмыляться, и, подхватив посуду, направился к выходу из комнаты. — Я рад, что ты очнулся, Цзян Чэн, — бросил он, обернувшись, прежде чем задвинуть за собой дверь. Вновь воцарилась тишина. Мысли роились в голове, беспорядочно подсовывая картинки из событий этой ночи. Тень, страх, белые одежды, обрывки разговора, его собственный отчаянный крик, запах лекарства, рана на чужом бедре, жар, вспышка сигнальных огней, и вновь темнота. Дверь снова с шуршанием открылась, заставив обернуться. В проеме, словно застыв, стоял Лань Сичэнь, держа в руках какую-то утварь и не мигая смотря на него. — Я… Пришел сменить повязки, — отмерев, он подошел к кровати, немного суетно раскладывая на стоящем рядом столике бинты, мазь, и ставя небольшой таз с водой. — Я думал, придет твой брат. Тебе стоило отдохнуть. — Я уже в порядке. Пара часов медитации сделали свое дело. Как себя чувствуешь ты? — заклинатель был в своих обычных белых одеждах, но без верхней накидки, обычно скрывавшей линии тела. Теперь же осанка смотрелась еще благороднее, пояс плотно обхватывал талию, добавляя фигуре изящества. Непривычно и немного… волнующе. — Хреново, — бросил он, отводя взгляд и заставляя себя не смотреть ниже. — Головокружение, тошнота? В глазах не темнеет? Сильно болит? — он откинул одеяло, приподнял его с подушек и помог ровно сесть, начиная разматывать бинты, слой за слоем становящиеся все более темными. — Ничего, просто болит, — Ваньинь пытался держать себя ровно на ослабевших руках, ведь «болит» было явно не тем словом, которое могло охарактеризовать ощущение, будто с груди сняли кожу. Он заметил, что сказал это вслух, только по дрогнувшим бледным рукам, снимающим последний виток пожелтевшей ткани. Бинты явно не были простыми, Цзян Чэн чувствовал, что в них есть какие-то заклинания, но они все равно не справлялись. Слишком было плохо. — Ну, так и есть. Тебя сильно ранило, — Сичэнь ответил с задержкой, пытаясь придать тону непринужденности, но со сжимающимся горлом совладать не смог. Когда Лань Хуань отстранился, Цзян Чэну предстал вид на местами подзажившую уродливую рану, пересекающую грудь и живот. Так вот, почему ему так хреново. Когда это успело произойти? Он вновь принял положение полулежа, пока Лань Сичэнь молча промакивал смоченной в воде тканью кожу вокруг раны, очищая ее от запекшейся крови. На его лице было странное выражение. Смесь боли, облегчения и страха. Почему? Так не должно быть. Ваньинь перехватил холодную руку, слабо сжав запястье, и смотря прямо в тревожные, но такие теплые ореховые глаза. — Лань Хуань. — М? — Расскажи мне, что случилось. Я помню только отдельные вещи после того, как услышал Лебин, — от него не укрылось то, как вздрогнула рука. Он сжал ее сильнее, надеясь, что это похоже на поддержку. Этого он никогда не умел. — Тебя… Тень тебя ранила, когда ты бросился мне на защиту. Ты был очень плох, — Сичэнь говорил прерывисто, резко выдыхая после каждой фразы. — Я передал тебе часть духовной энергии, потому что у тебя не оставалось. Мы запустили сигнальные огни, ты отдал мне Цзыдянь, — он поднял в воздух вторую руку, на которой до сих пор красовалось кольцо. Цзян Чэн поймал себя на мысли, что ему идет. — Брат и Вэй Усянь оказались неподалеку, с их помощью удалось прогнать тварь, но не убить. Она просто сбежала, растворилась в воздухе без следа. Ты отключился, и мы перенесли тебя сюда. У тебя… был сильный жар, Цзян Чэн, ты потерял много крови, — он стал говорить тише, но без пауз, постепенно ускоряясь, — просыпался каждые полчаса, тебе было плохо, Ванцзи пришлось передавать тебе энергию, потому что у меня ничего не осталось, а ты… Он замолк, закрыв глаза и отвернувшись. — Лань Хуань… — Ваньинь немного потянул на себя его руку, прося посмотреть на него. — Ты чуть не умер, Цзян Чэн, — он все же обернулся. В его взгляде плескалась болезненная злость, а губы дрожали. — Два раза за эту ночь. Он выдернул свое запястье, возвращаясь к обработке раны, осматривая ее и накладывая мазь на отдельные ее участки, а места, где повреждения были сильнее, покрывал другой — более темной и резко пахнущей. Все это время Ваньинь старался не шипеть от боли, но получалось плохо. — Больше не делай так, — от неожиданности и резкости чужого голоса Цзян Чэн вздрогнул. Даже боль отступила. — Как? — Не пытайся спасти меня ценой своей жизни. Обещай мне, что не станешь. — Нет, — возможно, он сказал это слишком резко, чувствуя подступающий гнев. — Цзян Чэн. — Ты бы пообещал? Он? Нет. Никогда. Но ему было страшно. Не слышать его дыхания, не чувствовать пульса. Смотреть в помутневшие безжизненные глаза. Думать, что он больше никогда не увидит этой улыбки и не услышит голоса. Что тело остынет, и он больше не сможет коснуться горячих рук. Он сделал все, что мог, и этого хватило лишь чудом. И он сделает снова, потому что не может представить, каково это — когда в мире нет этого сложного и яркого человека. — …Нет, — еле слышно выдохнул Лань Сичэнь, устало склонив голову. — И я не пообещаю. Лань Хуань долго вглядывался в пасмурно-серые глаза, смотрящие пронзительно и строго под сведенными бровями. Блестящие и прозрачные, сверкающие, точно сокровища на дне глубокого озера. Над переносицей привычно залегла складочка, которую так и тянуло разгладить. Цзян Чэн был теплым. Не безжизненно ледяным, как там, в лесу, не обжигающе горячим, как половину ночи. Он был теплым. И живым. Лань Сичэнь улыбнулся, взял в руки чистую повязку и, вновь приподняв заклинателя, принялся аккуратно ее накладывать. Сквозная рана на плече уже почти затянулась, а от царапины на боку остался лишь розоватый шрам, который исчезнет за пару дней. Медленнее всего заживали места, где была стесана кожа. Из них выделялось много сукровицы, местами все еще с кровью. Та часть раны, что под солнечным сплетением, была самой глубокой, но сейчас выглядела уже значительно лучше. В комнате слышалось только дыхание и шелест одежд Лань Сичэня. Он аккуратно раскатывал чистые бинты по смуглой коже, чувствуя под пальцами обжигающее тепло. Но это был не болезненный жар — это был сам Цзян Чэн. Цзян Ваньинь был более жилистым, чем Сичэнь. У него было крепкое тело и рельефные мышцы, перекатывающиеся под смугловатой кожей, которой были словно обтянуты, кажущейся из-за этого очень тонкой. Из-за частых тренировок вены отчетливо проступали на запястьях и предплечьях, обвивая мышцы рельефной сеткой. В нем не было мягкости. Только сила, острота и строгость, в которой он жил. А еще у него была потрясающая фигура. Ровная спина, по-мужски стройная талия, длинная шея с проступающим острым кадыком, точеные ключицы, сильная рельефная грудь и пресс. И это еще не считая укрытых одеялом ног. Если бы не вся ситуация, Лань Сичэнь бы сдался и сбежал. Однако все это великолепие портила уродливая рана, занимавшая теперь слишком большую площадь. У Цзян Ваньиня было несколько шрамов на спине и руках. Не больших — тонких и коротких. Возможно, когда-то раны были слишком глубоки, а может, он просто не хотел их заживлять. Все они были красивы. Кроме одного. Он сейчас выглядывал из-под стесанной плоти, приковывал взгляд своей неровностью, бугристостью и рваными краями, так и не сросшимися до аккуратной полосы на коже. Сичэнь тяжело выдохнул, уложил вновь перемотанного заклинателя обратно на подушки, выправляя из-под спины длинные распущенные волосы. Он на миг задержал их в пальцах, наслаждаясь прикосновением, но быстро себя одернул. Хотя от цепкого взгляда серых глаз это движение, похоже, не укрылось. — Нравятся? — за непринужденным тоном было плохо скрыто самодовольство. — Нравятся, — он не собирался этого скрывать, а вот Ваньинь такого прямого ответа, похоже, не ожидал: быстро отвел взгляд, начиная с небывалым интересом рассматривать собственную кисть, казавшуюся непривычной без кольца. От него даже осталась контрастная бледная полоска на загоревшей коже указательного пальца. Сичэнь не мог не улыбаться, глядя на него. Если его в этой жизни что-то и погубит — это будет Цзян Ваньинь. Совершенно невозможный человек. — Почему они такие длинные? — глупый вопрос, но с учетом того, каким человеком был Цзян Чэн, он не мог не возникнуть. Слишком непрактично для него. Слишком странно для человека, который всю жизнь убирает такую роскошь в пучок. — Некому отрезать. Хочешь? С губ Лань Сичэня чуть не сорвалось перенятое от Ваньиня и совершенно неизящное «чего?», но он себя сдержал. Хотя недоумение во взгляде оказалось красноречивее любых слов. Цзян Чэн бы засмеялся, но было слишком больно. — Ни в коем случае, — наконец нашел слова заклинатель. — Если я это сделаю, меня будет мучить совесть до конца жизни. Ваньинь усмехнулся, поднимая руку и зарываясь в волосы тем же движением, что тогда на пристани. Лань Хуань отвел взгляд. — Мне нравится, не хочу их срезать. Вернее, я думал об этом… до твоей просьбы их распустить. Решил, что хочу еще раз увидеть этот взгляд, — он выхватил волнистую прядку у правого, ближнего к Лань Сичэню виска и начал быстрыми ловкими движениями плести косичку, заставляя завороженно следить за пальцами. — На этот раз тоже ты расплетал? — Давно мечтал это сделать. — Значит, заплести их тебе было мало? И как? — Мне не нравится, как именно представился этот шанс, — по его лицу пробежала тень, но во взгляде быстро зажглись лукавые огоньки. — Хочу сделать это снова. Пожалуй, ему всегда будет мало. Ваньинь остановил движение пальцев, коротко взглянув на заклинателя исподлобья: — Ты каждый раз будешь это говорить? — …«Каждый раз»? — но он ведь еще не говорил? Цзян Чэн решил, что коса достигла нужной длины и быстро перехватил прядь с другой стороны, отворачиваясь. Ох. — Ваньинь? — … — Цзян Чэн? — Я занят. И ранен. Не утомляйте пациента, Цзэу-цзюнь. Лань Сичэнь лишь с улыбкой покачал головой и вздохнул, начиная приводить столик в порядок, бросив грязные повязки в таз с мутной от крови водой. — Так уж вышло, что в этот раз я ваш лекарь, Саньду Шэншоу. А значит, вы — мой пациент и обязаны соблюдать предписания. Поэтому сейчас вы ляжете и проспите до полудня, потом пообедаете и займетесь медитацией для ускорения выздоровления. Возражения не принимаются, — он поднял руку с неизвестно когда и откуда вынутой тонкой акупунктурной иглой, наигранно-задумчиво на нее посмотрев, предупреждая готовые вырваться возмущения. — Да, господин лекарь, слушаюсь, — саркастично протянул он и даже сложил руки перед собой, едва поклонившись, посчитав, что легкая боль в груди — соразмерная плата за представление. Не без помощи Лань Сичэня он принял горизонтальное положение, чуть сдавленно выдохнув — смена положения отозвалась болью и жжением в груди, но та быстро успокоилась. Ваньинь почувствовал, что у него действительно закрываются глаза. — Спи, А-Чэн. Так вот, чей это был голос…***
Ровно в полдень его разбудил излишне бодрый голос Вэй Усяня, который своим присутствием всегда был способен сотворить хаос даже в самом спокойном месте. Он что-то напевал, двигал, переставлял с места на место, нес всякую чушь и совершенно не обращал внимания на чужие недовольные стоны и ругательства. Цзян Чэн поспал бы еще. Недельку. Глаза закрывались, стоило тишине повиснуть в комнате хоть ненадолго. Единственное, что заставило его таки заинтересоваться окружающим миром — внезапно разлившийся по комнате запах чего-то мясного и пряного, щекочущий ноздри и заставляющий сесть на кровати даже сквозь дрему и вспыхнувшую боль. О, Небеса, как же он хотел есть. В середине комнаты на столике, который, судя по всему, принесли специально, потому что все остальные были заняты, стояло множество самых разнообразных блюд от риса до жареного мяса, овощей, супа и чего-то еще, стоящего в небольшом закрытом горшочке. В животе заурчало с удвоенной силой. Ваньинь медленно опустил ноги на пол, босыми пятками вставая на теплые доски. Штаны на нем были, это хорошо. Занемевшая от долгого лежания спина начала противно зудеть под повязками. Все еще распущенные волосы тяжелой волной легли на плечи, щекоча еще и их, заставляя раздраженно махнуть головой и тут же сдавленно застонать от боли в шее. В комнату вошел Лань Ванцзи, с отрешенным видом проследовал к столу и поставил на жаровню котелок с водой. Его бедовый муж тем временем, высунувшись по пояс из окна, что-то кричал кому-то из прохожих. Обычно холодный взгляд светлых глаз заметно потеплел, стоило Вэй Усяню обернуться к супругу. Раньше эти перемены бесили, вызывали злость и, быть может, совсем немного — ревность. А сейчас было спокойно. Знать, что Он не один, что теперь рядом с ним человек, который всегда сможет защитить, не оглядываясь ни на что. Это правильно. Но Цзян Чэн все равно каждый раз чувствовал едва заметный укол одиночества. Совершенно наивный и детский. Он всегда отметал его и старался не обращать внимания. Между ними все равно никогда ничего не будет по-прежнему. Между тем в комнату бесшумно вошел еще один человек, тут же занимая его мысли собой. Лань Сичэнь быстро подошел к кровати и взял в руки лежащую на полке рядом запасную нижнюю рубаху, аккуратно помогая надеть и полностью игнорируя недовольное бурчание. — Как ощущения? Голова не кружится? — Нет, все в порядке. — Тогда вставай, — Сичэнь подхватил его под локоть и немного приобнял, помогая подняться. Ваньинь почувствовал себя неловко из-за того, что они были не одни, но тут же дал себе мысленную оплеуху за неуместные мысли. Он успел сделать только пару шагов к столу, прежде чем голову охватило одновременно и жаром, и холодом, а в глазах потемнело до полной черноты. В ушах шумело так, что он совершенно не слышал того, что происходило вокруг. Он только совершенно механически продолжил переставлять ноги, смутно предполагая, что идет в верном направлении, и чувствуя, что его под другой локоть держит кто-то еще. Но потом он перестал чувствовать и это за неприятным онемением, охватившим тело. Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем перед глазами начало проясняться, а шум в ушах — стихать, пропуская сквозь себя обеспокоенный голос Лань Сичэня. — Ты как? Эй, — он внимательно вглядывался в его лицо, держа одну руку на запястье, чтобы прощупать пульс. — Просто перед глазами потемнело. — Это нормально, ты потерял много крови. Тебе нужно хорошо поесть, чтобы восстановиться, — с улыбкой произнес он, отстраняясь и садясь на место сбоку от Ваньиня. Вэй Усянь быстро отвел взгляд. — Не могу не согласиться, — окончательно придя в себя, он аккуратно, стараясь не потревожить рану, принялся принюхиваться и приглядываться к содержимому блюд, прикидывая, с чего бы начать. Вэй Усянь уже во всю уминал что-то безнадежно острое, но явно очень вкусное. Однако стоило ему потянулся за своей пиалой, чтобы набрать в нее всего по чуть-чуть, как ее совершенно бесцеремонно увели прямо из-под рук. Не заметив, он даже потянулся за ней вместе с корпусом, но, услышав чужое фырканье, тут же одернул себя. — Заткнись, — прошипел он, со злостью и завистью смотря на уплетающего за обе щеки Вэй Усяня. Он бы сказал что-нибудь еще, но ему в руки мягко вложили ранее отобранную пиалу. — Держи, — с улыбкой сказал Лань Сичэнь, подавая ему ложку. — Спасибо, — торопливо принял он ее, уже представляя пряный вкус на языке, но, стоило ему взглянуть на содержимое, как он готов был заскулить от разочарования. Взгляд, который Цзян Чэн поднял на Лань Хуаня был до того несчастный, что тому пришлось прикрыть глаза и вдохнуть, сдерживая рвущийся наружу смех. Или возглас умиления, тут уж как повезет. — Рисовая каша очень полезна, Цзян Чэн. Да, она пресноватая, но тебе нельзя раздражать желудок. — Цзэу-цзюнь. — М? — Не злите меня, — в серых глазах появился нехороший блеск, а кольцо, по-прежнему надетое на палец Лань Хуаня, слабо ударило током. — А вы не злитесь, Саньду Шэншоу. Ведите себя, как подобает Главе клана. Отведайте мяса, вам полезно, — Сичэнь с самым невозмутимым видом захватил палочками большой кусок вареного мяса из бульона и положил его в чужую пиалу, легко выдержав укоризненный и разгневанный взгляд. В конце концов, он тоже умел быть непреклонным. Ваньинь, печально вздохнув, принял поражение и уткнулся в свою не слишком аппетитно выглядящую тарелку, изо всех сил делая вид, что не больно-то ему и надо. — Пфф… Ха-ха-ха!.. — Вэй Усянь явно не смог больше сдерживать смех, с громким стуком поставив свою пиалу на стол и уткнувшись куда-то за спину рядом сидящего Лань Ванцзи, который продолжал спокойно есть, выглядя при этом так, будто то, что происходило вокруг, совершенно его не касалось. Но откровенное веселье во взгляде от Лань Сичэня было не скрыть. — А кто сказал, что это для тебя? — нагло заявил Вэй Ин, отрываясь от спины мужа. — Это все мне, жуй свою кашу. — В тебя ж столько не влезет! — возмущенно прорычал Ваньинь, оглядывая количество приправленных и мясных блюд. Лани все равно такое не едят. — Хочешь поспорить? — Вэй Усянь!.. В конце концов, тот успокоился лишь после того, как Ваньинь бросил в него какую-то подвернувшуюся под руку тряпку. На лице почти играла улыбка. Дурацкая перепалка, как в старые, очень далекие теперь деньки. Стало будто немного легче. Цзян Чэн никогда не скажет, что скучал по этому. Надо сказать, что каша с простым вареным мясом пошла очень неплохо и не казалась столь пресной. Возможно, потому что он был зверски голоден, он даже попросил добавки, в итоге практически выпив кашу прямо из того самого таинственного горшочка. Теперь он сидел, почти довольный жизнью, и уже не так печально осматривал стол с опустевшими блюдами. Хорошо, что не поспорил. Вскоре грязная посуда перекочевала на поднос, стоявший сбоку от стола прямо на полу, а перед мужчинами появились пиалы с горячим чаем. Надо сказать, очень неплохим — на противоположном склоне горы были высажены чайные кусты. — Что ж, предлагаю поговорить о деле, — перевел тему Лань Сичэнь. Что за дело, Ваньинь сообразил не сразу, но пришел к выводу, что кроме ночной охоты говорить все равно больше не о чем. — Итак, что мы имеем, — Вэй Усянь постучал пальцем по столу, припоминая что-то. — Невероятно сильная темная тварь, умеющая, по словам Цзэу-цзюня, идеально скрывать свое присутствие, исчезающие, возможно убитые, странствующие заклинатели, и местная легенда о двух древних совершенствующихся со сложными отношениями. Дядюшка Ван, похоже, из всех, кто живет в этой деревне, относится к легенде с наибольшим сомнением. Остальные местные, которых я успел спросить, в «мстительного духа» и предшествующую его появлению историю свято верят. Ко всему прочему, тварь не показывается при большом скоплении заклинателей, иначе бы Цзян Чэн наткнулся на нее еще в прошлый раз. Есть, чем дополнить? — Только тем, что у нее весьма странный стиль боя, пожалуй, — Сичэнь задумчиво отпил чай и посмотрел на брата. — Сначала она загоняет жертву, пытается сбить с толку. Но стоит ей получить серьезный урон, как она сбегает, чтобы напасть лишь спустя время. Словно дает передышку. К тому же, не понятно, что именно ей нужно. Мертвецы тянутся к энергии ян, гулям по вкусу человеческое мясо, призраки ищут упокоения и исполнения желания. Но что нужно ей? — Хочешь задать вопрос? — Нет, Ванцзи, боюсь, она не даст на это шанса. И вряд ли ответит. Мелодии бесполезны даже в бою. — Нет, — все посмотрели на молчавшего до сих пор Цзян Чэна. — Она отреагировала, когда ты заиграл. Не знаю, что это было, но она ненадолго застыла на месте, а потом рванула к тебе. Что бы ты ни играл, это ее взбесило. Возможно, потому что она посчитала это опасным. Ванцзи посмотрел на брата, вероятно, вопросительно, но так с ходу не скажешь. — «Путы». Это мелодия, — в ответ на два заинтересованных взгляда, стал объяснять Лань Сичэнь, — с помощью которой можно временно сковать того, на кого она направлена. Цель замирает и не может ни пошевелиться, ни сдвинуться с места. Обычно она работает и на бесплотных существах на подобие призраков, даже очень сильных, но этой твари она явно нипочем. — И сколько она обычно действует? — Она состоит из двух частей, чтобы снять оковы, нужно сыграть вторую. Но даже если та не будет исполнена, действие спадет само через три часа. — Если она такая удобная, почему же я слышу о ней впервые? — Слишком сложная для изучения, — коротко ответил Лань Ванцзи, посмотрев на мужа. — Да, именно поэтому за нее почти никто не берется. К тому же, она все же предназначена для флейты, а в нашем клане чаще используют гуцинь. — Лань Чжань, а ты можешь ее сыграть? — На гуцине. Цзян Чэн пил чай и наблюдал за этими двумя краем глаза, улавливая почти забытые движения в незнакомом теле и стараясь не думать о том, что сейчас они друг другу почти чужие. Они с Вэй Усянем иногда сталкивались, когда Ваньинь приезжал в Облачные Глубины, хотя он обычно старался избегать этих встреч. Два раза он попытался вернуть Суйбянь, но каждый раз его отказывались принимать со словами «мне он не нужен», «оставь себе» или «теперь он твой». Каждый раз Цзян Чэн бесился и обещал себе в следующую встречу просто бросить меч в Вэй Усяня и уйти, но почему-то этого не делал и продолжал таскать клинок с собой. А сейчас они сидели за одним столом. Впервые за очень долгое время. Впервые за целую вечность. Ваньинь не знал, какие эмоции испытывает: рад он или его что-то гложет. Но ощущение того, что сейчас происходит что-то давно забытое, то, что он не надеялся испытать вновь, вспыхивало каждый раз, стоило Вэй Усяню махнуть рукой так, как раньше, улыбнуться, как раньше, начать говорить, как раньше. Даже в этом, совсем чужом теле. За окном было пасмурно. Тучи тонким одеялом легли на небо, немного неровные по цвету, словно вот-вот рассеются. Ветра практически не было, только редкие порывы оглаживали лицо и трепали волосы. — Значит, мелодии на нее все-таки действуют, просто слабо… — Вэй Ин продолжил постукивать ногтем по столешнице, нахмурив брови и уперев подбородок в согнутое колено. Ваньинь вздохнул. — На мечи ей плевать, ими можно только обороняться. Действительно полезен был только Цзыдянь. Сичэнь согласно кивнул и продолжил, подливая чай в опустевшие пиалы: — Самая серьезная проблема в битве с ней — слишком большой расход духовной энергии. Я бы сказал, что она ее вытягивает при каждом столкновении. И забирает с удвоенной силой, если ей удается тебя ранить, — он посмотрел на Цзян Чэна и, выдохнув, отвел взгляд. — Вытягивает энергию, говорите… — Вэй Ин? — Да нет, ничего. Пока просто догадки, — он тоже бросил на Цзян Чэна короткий взгляд, потом перевел его ниже и отвернулся, глубоко задумавшись. Лань Ванцзи, видимо, что-то для себя решив, кивнул и посмотрел на Цзян Ваньиня. Долго и оценивающе. Неприятно. — Ханьгуан-цзюнь, вы хотите о чем-то спросить? — Должна быть причина, — он что, сейчас хмыкнул? — по которой на темную тварь подействовал только Цзыдянь, — Ванцзи повернулся к брату, обращаясь уже к нему. — Все может быть. Это древнее и сильное духовное оружие, судя по всему, со своей внутренней энергией — я смог им управлять даже после того, как лишился своей. С улицы доносились детские крики и смех. Ваньинь пересел к столу боком, чтобы можно было опереться на него локтем, поэтому сейчас смотрел прямо на Сичэня. — Цзыдянь — древний артефакт, духовное оружие, побывавшее в руках многих сильнейших заклинателей. У него есть характер, и да — накопленная за все существование духовная энергия. Им нельзя управляться без золотого ядра или с заблокированными меридианами, потому что он устанавливает связь с ядром напрямую, позволяя таким образом его контролировать, но в случае, если энергия у заклинателя просто кончилась — предоставляет во временное пользование свою. — И после пополняет ее за счет восстановившегося резерва заклинателя? —Почувствовал, да? — Ваньинь заинтересованно повел бровью, едва подаваясь вперед. — Сильнее я почувствовал его характер. — Оу. — Ближе к делу, господа, прошу вас, — чуть ехидно заметил Вэй Усянь, судя по хмурому затуманенному взгляду, все еще пребывая где-то в своих мыслях. — То, что я хочу сказать, ты и сам знаешь, — раздраженно бросил Цзян Чэн через плечо. — Знаю. И все знают, но напомнить-то надо, — он скосил чуть прояснившийся взгляд на Лань Сичэня. — Цзыдянь — артефакт, все свойства которого до сих пор не известны. Но одно мы знаем доподлинно. Оно способно изгнать постороннюю душу, захватившую тело без согласия хозяина. — Это мне известно. Но какое это имеет отношение к нашему делу? — Пока не знаю… — он снова задумался, а потом резко посмотрел на Цзян Чэна. — А что будет, если не душа захватила тело, а наоборот? — В смысле? — Ваньинь медленно обернулся и встретился с таким знакомым взглядом — ярким и живым, взглядом человека, который почти разгадал загадку, так и кричащим «ну же, ну же!». Гений, чтоб его. А потом Цзян Чэн понял. — Если в одном теле несколько душ? — Да. Затянутых в него против воли. Оба Нефрита сейчас смотрели на них недоуменно, будто впервые видели. Не то чтобы они не понимали, о чем идет речь, просто видеть этих двоих, сидящими вот так и разговаривающими о чем-то с горящими интересом и любопытством глазами, было сродни путешествию во времени. — Не имею понятия, ни разу с таким не встречался. Но, теоретически, Цзыдянь должен нарушить связь, которая удерживает чужие души. — Даже если они почти стали одним целым? — Пока индивидуальность сохранена — да. Я так думаю. Вэй Усянь широко улыбнулся и, буквально воссияв от пронзившей его мысли, хлопнул по столу и сказал: — Я понял. Зато никто больше, похоже, ничего не понял, поэтому ему пришлось пуститься в объяснения. — Смотрите. У нас пропадают заклинатели. Они исчезают без следа, и, судя по словам местных, их «съедают». Но что, если цель — не тело? Тварь вытягивает и поглощает духовную энергию заклинателей. Что, если это и есть цель? — А души причем? — А при том, что, если цель твари — действительно энергия, то, как только кончается духовная, она начинает черпать из человека жизненную силу. Что будет, если человек останется без нее? Он умрет. — И? — Тел нет. Это значит, что их либо куда-то дели — но куда? — либо тварь высушивает человека до состояния не просто бесплотной оболочки, а пыли. Но что, если в процессе поглощения тварь захватывает душу человека? Я успел увидеть, что делает с ней Цзыдянь, прежде чем тень исчезла. Он ее расщепляет, выжигает изнутри. Словно пытается разделить. — То есть, вы хотите сказать, что тень содержит в себе несколько душ? — Я предполагаю. Если это так, то одна из них, самая сильная, подчиняет остальные. И отсюда становится понятно, почему после каждого удара она сбегает и дает передышку — передышка нужна ей самой, чтобы восстановить поврежденную Цзыдянем связь между душами и не рассыпаться на части. — Допустим, — Лань Сичэнь задумчиво разглядывал пиалу, — но у всего должна быть причина. Почему тварь это делает? В чем ее одержимость? Тучи, укрывавшие небо, постепенно становились толще, погружая мир и эту комнату в серый мрак. Усилился прохладный ветер, слабо спасающий от жары. — Что-то это ваше заклинательское и не поделили, — нарушая задумчивое молчание, Ваньинь эхом повторил слова, сказанные им с Лань Сичэнем накануне. Кольцо серебристо поблескивало на чужой руке, неосознанно оглаживаемое изящным большим пальцем. В комнате воцарилось молчание. Еще более напряженное и нехорошее, чем до этого. В воздухе невидимой взвесью, мельчайшими частицами, повисла какая-то неуловимая для Цзян Ваньиня, жуткая мысль. Тишину разбил мрачный голос Вэй Усяня: — Она пыталась забрать твое золотое ядро, Цзян Чэн, — сказав это, он обреченно выдохнул, прекрасно понимая, что последует за этими словами. А тот даже не удивился. Вообще ничего не почувствовал. Лишь машинально переспросил, не в силах осознать сказанное: — Что? Сбоку раздался тяжелый вздох человека, готовящегося бороться с ураганом. — Ваньинь, — Сичэнь бросил укоризненный взгляд на Вэй Усяня, — твоя рана… Она глубже всего над самым ядром. Мы заметили это не сразу, но… — Но? — Просто послушай меня, — он надеялся, что Ваньинь хотя бы взглянет на него, но тот продолжал смотреть куда-то в стол. — Движение, которым она это сделала, было явно отточенным, она точно знает, где у заклинателя золотое ядро. Но из-за того, что у тебя… Из-за того, что тебе делали операцию, твое ядро и меридианы вокруг него немного смещены. Поэтому она не смогла сделать то, что хотела, с одного удара. Если бы не это, ты остался бы без ядра. Ваньинь помолчал и усмехнулся. А потом залился тихим смехом. Снова. Видимо, кто-то там, наверху, не считает его достойным этой ноши. Смех стих. Цзян Чэн перевел взгляд на Вэй Усяня. — А вы, похоже, все уже обсудили. Надо же, какая ирония, — сухой и резкий голос и спокойная интонация заставили того вздрогнуть. — Ты снова меня спас. Это даже забавно, не находишь? — Цзян Чэн… — лицо Вэй Усяня было искажено болью. Поэтому он был так напряжен утром? Потому что знал обо всем? — Мне стоит снова поблагодарить тебя? Сколько еще раз будет увеличиваться мой долг перед тобой? Или это плата за причиненную боль? — Ваньинь, — на плечо легла рука Лань Сичэня, разом охлаждая пыл и прогоняя всю успевшую собраться злость, оставляя только тяжесть и чувство собственной никчемности. А еще слабое сожаление и вину за то, что сорвался. Он только сейчас заметил направленный на него пристальный и ледяной взгляд Лань Ванцзи, наполненный искрами предостережения. Вновь посмотрел на мрачного присмиревшего Вэй Усяня. И отвернулся. — Это все, что вы хотели обсудить? Тогда дайте мне отдохнуть. Цзян Ваньинь стал подниматься на ноги, все еще подрагивающей рукой опираясь о стол. Про головокружение он забыл, поэтому Лань Сичэню снова пришлось его подхватывать, уберегая от падения. Он коротко кивнул брату, и тот вместе с Вэй Усянем вышел из комнаты, осмотрительно захватив с собой поднос. Лань Сичэнь помог заклинателю лечь, вновь подложив под спину подушки, и укрыл его одеялом. Сам он остался сидеть на краю кровати. Они молчали, каждый в своих мыслях. Из распахнутого окна все чаще задувал ветер. Он еще не пах дождем, но, если тучи все же прольются, это значительно усложнит задачу. С улицы доносились обрывки разговоров или неразборчивые голоса, а на первом этаже кто-то травил байки: время от времени раздавались приглушенные преградой взрывы хохота. — Почему каждая наша с тобой встреча превращается в фарс? — усмехнулся Ваньинь, смотря перед собой. — Не каждая. — Думаешь? Вряд ли их можно назвать нормальными. — Я все равно дорожу всеми. Ваньинь перевел взгляд на профиль Лань Сичэня. Первый Нефрит. Не зря его так называли. Человеческая красота — не то, на что Цзян Чэн обращал внимание. Все были по-своему красивы, вне зависимости от формы носа или разреза глаз. Он скептически относился к идеалам красоты, считая, что в них нет жизни. Но, возможно, он ошибался. Длинные блестящие волосы, пологом струящиеся по плечам и спине. В тени совсем черные, но на солнце кажется, будто отливают теплым. Цветом темного осеннего меда. Светло-карие глаза, постоянно снившиеся ему, взгляд которых тоже всегда теплый и согревающий. Цзян Чэн не так ценил форму, как суть и свойство. И он любил это тепло, любил солнечный взгляд и мягкий голос, любил само его присутствие. Лань Хуань был живым. И настоящим. А еще он был здесь, рядом с ним. — Ваньинь. — Что? Он немного помедлил, прикрывая глаза и слегка хмуря брови. Концы его лобной ленты лежали на простынях, снежной гладкой белизной контрастируя с серостью грубой ткани. — …Нет, ничего, — Сичэнь выдохнул и покачал головой. Он попытался встать, но его удержали за запястье. — Сичэнь, если ты хочешь что-то узнать — спрашивай. Я мысли не читаю. — Тебе не понравится мой вопрос, — на самом деле он боялся спрашивать. Боялся растревожить старую рану еще больше. Вечно убегать было нельзя, но... — В прошлый раз тебя это не смутило, так что? Ваньинь сжал запястье крепче, большим пальцем с легким нажимом проводя по внутренней стороне. Жар его руки проникал даже через плотную ткань рукава и тонкую кожу в самые вены, медленно расходясь по ним вместе с кровью к кончикам пальцев и выше к плечу. — Хорошо, — Лань Хуань заглянул в серые глаза, слишком темные в таком слабом освещении. Привычная складочка над переносицей стала еще глубже. Как изменится этот взгляд, если он задаст вопрос? Он набрал воздух в легкие, решаясь. — Шрам. Он у тебя был. Большую часть содрала вместе с кожей та тварь. Теперь он, вероятно, будет больше. Но часть старого еще осталась, — он выдержал паузу, надеясь, что ему ответят, но мужчина молчал, только помрачнел еще сильнее. — Такой может оставить только одно оружие, Цзян Чэн. Я знаю, как выглядят шрамы от дисциплинарного кнута лучше, чем кто-либо другой. — И? — холодно, не смотря в глаза. — Как? Когда? — Сичэнь прерывисто вдохнул, сдерживая себя, и уже более низким, рокочущим — от гнева? — голосом, произнес: — Кто? Цзян Чэн вздрогнул и удивленно покосился на заклинателя, словно надеялся, что сможет понять, что у того на уме. Но Лань Сичэнь оставался спокоен. По крайней мере, внешне. — Хочешь знать? — Да, — он сжал пальцами край кровати до проступивших на тыльной стороне ладони вен. Ваньинь хмыкнул. Глупый повод для злости. Напрасный. Но это странное упорство почему-то отдалось внутри. — Вэньские псы. И что дало тебе это знание? — Тогда… В Пристани? — Да, — Цзян Чэн отпустил чужое запястье, укладывая руку рядом. — Но, я думал, вы успели сбежать… — он на миг замолчал, восстанавливая события в памяти. — Нет… Ты… — Понял наконец? Да, мы сбежали. Ты спрашивал, что меня гложет. Может быть, Лань Сичэнь станет единственным человеком, которому он об этом расскажет. По крайней мере, он уже стал единственным, кому он хотел рассказать. Не потому, что хотел сбросить груз, который волок за собой эти годы. А потому, что это было важно. Это было важно Лань Сичэню. А еще он сам слишком хорошо знал, что неизвестность бывает хуже самой страшной правды. — Цзян Чэн, ты не обязан… — Ты же хотел знать? Вот и слушай. Ты задаешься вопросом, как же мне сожгли ядро, раз мы сбежали? — Сичэнь несмело кивнул. — Да, мы ушли. Слонялись ободранные и голодные по каким-то улицам, словно бродяги, прячась от этих псов, всюду вынюхивавших сбежавших юньмэнцев. Как же. Наследник клана и старший ученик, лица всем известные. Вэй Усянь пошел раздобыть нам еды. Велел мне оставаться и ждать его. Я ждал. По началу. А потом увидел отряд этих выродков. Услышал слова. Они шли туда же. За ним. И я пошел следом. Лань Сичэнь сам не заметил, как накрыл рукой чужое запястье. Он боялся услышать продолжение, потому что догадывался. Потому что это было очевидно. — Он был последним, кто остался. Сестра была далеко и в безопасности. А он — нет. Я вышел прямо перед патрулем. А что я должен был делать? Его бы убили, — он говорил, будто сам с собой, вновь возвращаясь в дни, в которые не хотел, но которые помнил слишком хорошо. — Дождался, пока поймут, кто перед ними, и рванул в ближайший просвет между домами. Две улицы удалось пробежать. А на третью я выскочил прямо в руки другим патрульным. Притащили в Пристань, сожгли мне ядро. И полоснули кнутом. В назидание. Наследник клана без ядра и со шрамом от кнута, которым должен был со временем завладеть сам. Как символично… — он усмехнулся и прикрыл глаза рукой, переводя дыхание. — Я не сказал ему ничего до сих пор. И не стану. — Цзян Чэн, — рука под его прохладной ладонью мелко подрагивала от эмоций. Ваньинь теперь сидел, запрокинув голову, и смотрел в потолок. Во взгляде серых глаз — штормовые волны. — Два героя? Два идиота. Знаешь, что он сказал тогда? Что помнит по рассказам матери, где живет великая Баошань Саньжэнь. Что она может нарастить плоть на кости, может восстановить ядро. И я поверил. Обрадовался, когда вновь почувствовал его. Провели как последнего дурака. Он жил так вот с тех пор. С этой пустотой внутри. Я знаю, что это такое, Сичэнь. Это холодно, одиноко, беспомощно, больно. Он прав, я не выжил бы без ядра. А он смог. Он всегда был сильнее. Он замолчал ненадолго, чтобы перевести дух. Старые, запертые внутри, скопившиеся за долгое время эмоции всколыхнулись, ожили, хлынули на поверхность словами, с которыми он никогда не умел правильно обращаться. — Я не могу его простить. Но мне его не хватает. Я должен бы ненавидеть, но в глубине души я желаю ему счастья. И я рад за него, рад, что он не одинок, что у него есть тот, кто защитит его. Так, как не смог я. Не оглядываясь ни на что. И действительно, кто я, раз не могу определиться с тем, что чувствую к нему?.. — обрывок старого разговора всплыл в памяти, будто случился вчера. Он замолчал и закрыл глаза, отворачиваясь. Было странно. Чувствовать, что об этом знает кто-то еще. Выговориться впервые за много лет. Стало ли легче? Он не знал. Просто он теперь был не один. Но хорошо ли это? Где-то внутри зародился совершенно иррациональный страх, что он не должен был рассказывать. Но не успел он опомниться, как Сичэнь произнес: — Спасибо. Лишь одно слово. Но в нем было почему-то очень много. Ваньинь удивленно посмотрел на заклинателя, мягко улыбающегося в ответ. Почувствовал, как чужая ладонь провела по предплечью. — Ваньинь. Ты сильнейший из всех, кого я знаю. Этот шрам — лишь доказательство моих слов. Он обхватил его кисть обеими руками и сжал, вкладывая в жест все, что чувствовал в этот момент, получив ответное движение. Он долгое время смотрел на их переплетенные руки, прежде чем поднять глаза. — Тебе нужно восстановить силы. — Медитация? — Медитация, — улыбнулся Сичэнь, выпуская кисть из рук и поднимаясь. — Оставлю тебя одного. Он уже успел развернуться и направиться к выходу, когда услышал из-за спины: — Сыграй мне, — Ваньинь приподнялся, принимая подобающую для медитации позу и с полуулыбкой смотря на удивленного заклинателя. — Хорошо, — Лань Хуань вновь улыбнулся и сел на подушку рядом с кроватью, привалившись к ней спиной. Достал флейту. Быстро прошелся по ней пальцами, заставляя следить за движением. И начал играть. Цзян Чэн глубоко вдохнул и прикрыл глаза. Все же хорошо, что тем, кого ранили, оказался именно он.***
Спустя некоторое время Лань Сичэнь все же оставил погрузившегося в глубокую медитацию заклинателя, предварительно вдоволь на него налюбовавшись, и вышел на улицу. Он вдохнул немного остывший благодаря скрывавшим солнце облакам воздух, и пошел в сторону тех самых рисовых террас, которые заприметил с самого начала. Ванцзи и Вэй Усяня в чайной не оказалось, а значит, они тоже пошли осмотреться. Вдоль террас к самому озеру спускалась узкая, едва на двоих человек, витиеватая тропинка, местами превращавшаяся в импровизированную лестницу с земляными ступенями, судя по всему, образовавшимся из-за частого хождения, а не созданными специально. Они были почти полностью поросшими травой, за исключением того единственного места, на которое постоянно наступали. Вряд ли это делалось намеренно, но зато ступени не размывало дождем. На террасах трудилось несколько человек, стоя в воде почти до середины голени и погрузив в нее же руки. Они периодически перекрикивались между собой, чтобы не было так скучно. И кланялись, стоило им завидеть молодого благородного господина в изящных белых одеждах. Заклинателя провожали любопытными взглядами, но ничего не говорили. Лань Сичэнь вспомнил, как причитал и ругался разбуженный дядюшка Ван, когда они ввалились в чайную все в крови с бессознательным человеком на руках, едва начало светать. Мужчина переполошился, стоило ему увидеть, насколько все серьезно, побежал к местному травнику за лекарствами и всю ночь помогал им выхаживать Цзян Чэна, не переставая ругаться на «двух остолопов» потому что «говорил же, в лес ночью не ходить, предупреждал, мало ли что». Лань Сичэню даже в какой-то момент стало перед ним стыдно, потому что дядюшка Ван переживал за Ваньиня и измученного Лань Хуаня, как за собственных, разве что не племянников. Озеро находилось в низине, окруженное округлыми высокими холмами, поросшими лесом либо травой в половину человеческого роста. На берегу росли ивы причудливой формы, длинными ветвями задевая воду и пуская рябь. Некоторые стволы почти лежали на земле или буквально висели над водной гладью, и до ее поверхности им оставалось всего ничего. Лань Сичэнь поднял с земли плоский камушек и пустил его по воде так, как учил Цзян Чэн. Он с тихим плеском оттолкнулся от поверхности два раза и утонул. Пожалуй, до мастерства Главы клана Цзян ему еще очень далеко. У того камушек мог не тонуть очень долго, отскакивая больше десяти раз. Кожу холодило кольцо. Кажется, оно никогда не согревалось. Или согревалось, но лишь на руке хозяина. Ваньинь так и не попросил вернуть его. Интересно, почему? Догадывался ли он? Утром, пока Цзян Чэн спал, Сичэнь успел поговорить с Ванцзи и Вэй Усянем, и они пришли к выводу, что на гору нужно вернуться этой же ночью, потому что оставлять столь опасную тварь в живых было нельзя. Самая большая проблема заключалась в Цзян Чэне. Брать его с собой было сумасшествием, потому что он был ранен. Но если он узнает о том, что они собрались сделать, он пойдет с ними, и никому не удастся его отговорить. Лань Сичэнь думал не рассказывать ему. Но теперь… Он не имел на то права. Когда он вернулся в чайную, облака уже почти расступились, пропуская закатное солнце, которое, похоже, решило наверстать упущенное и жарило теперь в два раза сильнее, чем вчера. С Вэй Усянем они столкнулись у лестницы на второй этаж, на нижних ступенях которой он сидел, задумчиво покручивая в пальцах Чэньцин. — Цзэу-цзюнь, вы вернулись, — он ослепительно улыбнулся, шутливо кланяясь. — Да. Что-то случилось? — Ничего, я ждал вас. — Ждали? Зачем? Он поднялся со ступеней, отряхивая свое неизменное черное ханьфу и делая шаг навстречу. За привычным весельем пряталась цепкость взгляда и ожидание. — Я хотел узнать, что вы решили. Вы ему скажете? — Я бы хотел не говорить, но… — Вы не можете. — Не могу. — Он пойдет за нами. Это опасно. — Я попробую убедить его остаться. — У вас не выйдет. — Скорее всего. Они понимающе улыбнулись друг другу, и Вэй Усянь отступил в сторону, пропуская заклинателя. Лишь когда тот почти поднялся, сказал: — Я рад, что у него есть вы. Лань Сичэнь на секунду замер, но ничего не ответил. — Я пойду с вами. Впрочем, как и ожидалось. — Цзян Чэн, ты ранен. — Ты тоже, и что? Цзян Ваньинь был в бешенстве. Не то чтобы он не думал о том, что тварь нужно добить, и чем быстрее, тем лучше, но его раздражал, во-первых, тот факт, что ему ничего не сказали раньше, а во-вторых, то, что Лань Сичэнь был прав. Он не может пойти с ними. Он даже стоять толком не может и, несмотря на то, что рана выглядела значительно лучше после медитации, она все еще болела. К тому же, он потерял слишком много крови. Однако воспоминания о прошедшей ночи просто не давали ему спокойно отпустить их, а самому остаться ждать исхода. Да, теперь их будет больше, но Вэй Усянь, что бы не говорил, без золотого ядра и, соответственно, меча, отбиваться он не сможет, Лань Сичэнь все еще выглядит изможденным, хоть и старается не показывать. Единственный, кто был в состоянии вести бой с наименьшими рисками — Лань Ванцзи. Но этого мало. — Я уже в порядке. — Неужели? Это поэтому ты хромаешь на одну ногу? — Я не… Да, он не. Но договорить ему не дали: резко подавшийся вперед Цзян Чэн положил руку на раненое бедро и сдавил, вызывая возглас и болезненное шипение. — В порядке, значит? — прорычал он, отпуская. — Ваньинь! А что ты предлагаешь делать? Оставить ее наслаждаться жизнью? — Я предлагаю взять меня с собой. — Не упрямься, ты прекрасно понимаешь, что будешь тем, кого придется защищать. — Обузой, ты хотел сказать? — Я не сказал. — Почти сказал. — Ваньинь. — Что? Вот скажи мне, ты хорошо умеешь обращаться с Цзыдянем? Есть ли гарантия, что пока ты делаешь замах, тебя не проткнут насквозь? — Судя по твоему плечу, никакой, — Сичэнь мстительно сощурился, глядя на чужое, вспыхнувшее с новой силой, возмущение. Но, вопреки ожиданиям, Цзян Чэн лишь вздохнул и продолжил уже тише: — Вот именно, Лань Сичэнь. Поэтому не забывай об этом. Как и о том, что ее цель у тебя вот здесь, — он протянул руку и положил ладонь на солнечное сплетение сидящего напротив заклинателя, вызывая удивленный вздох. — Цзян Чэн… — Ладно, — сухо бросил он, резко отдергивая руку и отворачиваясь. Его волосы уже были собраны в привычный пучок, из-за чего он казался холоднее, — я останусь. Помрете — горевать не буду. Лань Хуань не сдвинулся с места. Он знал, что иначе нельзя, но все равно чувствовал вину. А место, которого коснулась чужая ладонь, до сих пор горело, не позволяя забыть, насколько нежным было это касание. Сичэнь не знал, почему это делает, не знал, зачем, но не смог себя остановить. Он мягко дотронулся до чужого лба, отводя с него челку, и ласково провел большим пальцем по переносице и выше — между бровей, все же разглаживая складочку. С улыбкой наблюдая за тем, как выражение лица меняется с раздраженно-хмурого на недоуменное, а потом и смущенное. Цзян Чэн фыркнул, но получилось, скорее, очаровательно. Судя по вмиг порозовевшим скулам, он и сам это понял. Сичэнь отнял руку и поднялся. Однажды он обязательно сделает это снова.***
Цзян Ваньинь остался один, когда солнце окончательно скрылось за горизонтом. Тучи к тому времени разошлись совсем, открывая серо-голубое небо, уже усыпанное звездами. От нечего делать, а точнее, от нервов, он, поборов головокружение, надел запасное ханьфу, спустился на первый этаж и вышел на узкую веранду перед входом в чайную. Там тоже стояло несколько столиков, но днем из-за жары их никто не занимал, а сейчас они пустовали, потому что люди стремились закончить свои дела, пока еще светло. Здесь же оказался и дядюшка Ван, встретивший Цзян Чэна взглядом Лань Цижэня, когда тот кого-то отчитывал. Ваньинь усмехнулся, но все же поклонился, насколько позволяла рана. Дядюшка Ван жестом пригласил его сесть рядом. Что ж, не самый плохой способ отвлечься. — Как вы себя чувствуете? — спросил мужчина, когда Ваньинь опустился напротив. Он взял с подноса вторую пиалу, перевернул и наполнил свежезаваренным чаем. — Значительно лучше, спасибо. — Вашим друзьям не сидится на месте, я смотрю. Или на этом свете, — проворчал он, пододвигая Цзян Чэну пиалу. — Вы знаете, что живет там, на горе? — Не знаю и знать не хочу. Нам оно никогда не вредило. Но, честно говоря, я думал, что на самом деле там никого и нет. — Мы тоже, — Цзян Чэн отпил предложенный напиток. Сорт был уже какой-то другой, с тонким цветочным ароматом. Интересно, все выращивают здесь, или закупают где-то еще? Для такой маленькой деревни, люди живут на удивление… разнообразно. Ваньинь озвучил вопрос. — Мы сами выращиваем немного. На противоположном склоне растет несколько сортов, но большие плантации нам не по силам, поэтому запасы невелики. На себя хватает, часть даже продаем. Дядюшка Ван — не зря хозяин чайной, — в сортах разбирался хорошо и познания имел весьма обширные. А еще был из тех людей, которые о любимом деле могут говорить часами. Цзян Ваньинь же чай любил и кое в чем разбирался, так что беседа выходила довольно занятная. Они даже успели поспорить о том, чай из какой провинции можно считать лучшим для успокоения нервов. Благо, опыта у обоих было немало. В итоге решили, что перед отбытием Цзян Чэн захватит пару сортов с собой. На пробу. — И кто этим занимается? — спросил заклинатель, допивая уже неизвестно какую по счету пиалу. — Мой брат, вернулся вчера как раз. А что, все-таки купить хотите? — Пока просто поговорить, — Цзян Чэн хмыкнул. А потом, может, и купить. Или даже поставки в Пристань наладить… Чем плохо. — Так и быть, завтра отведу вас к нему, — улыбнулся он, а потом, чуть помолчав, как бы невзначай перевел тему: — Так что, легенда наша правдивая все-таки, а? А говорил, знать не хочет. Ну-ну. — Этого я не знаю, но то, что там живет… очень опасно, — он посмотрел на черную на фоне совсем уже потемневшего неба округлую вершину горы. И впрямь невысокая. Интересно, что они сейчас делают? Встретили ли уже тварь? Должны были. Ваньинь совсем потерял счет времени за разговором. — Волнуетесь? — мужичок усмехнулся, вырывая из мыслей. — С ними все будет в порядке, — сказал это скорее себе, чем собеседнику. — Хорошо бы. Вас вот здорово потрепало, с такими ранами не живут. Заклинатели и впрямь такие крепкие, как о них говорят? — Вроде того… Дядюшка Ван, скажите, почему вы назвали тех двух совершенствующихся из вашей легенды спутниками на стезе? — Цзян Чэн не знал, почему задал именно этот вопрос. — Вы знаете значение этих слов? — Конечно знаю, как не знать-то. Любовники они везде любовники. А вот это было неожиданно. — Но вы же назвали их лучшими друзьями? — А как без дружбы? Чтобы семья была, люди, в первую очередь, дружить должны, а иначе никакого согласия. Цзян Чэн не знал, раздражает ли его эта манера отвечать, или нет. Но, пожалуй, своя правда в этом была. — И все-таки? — Почему назвал? Да говорят так, не я же легенду придумывал. Они и не прятались ни от кого, а что мужчины — не диковина. Любовь — штука такая, она границ не ведает. — …Может быть. И с чего бы тогда им что-то делить, если они были спутниками на стезе самосовершенствования? — Да кто ж их знает? Люди говорят — зависть. А она с человеком что только не делает. — А что говорите вы? Мужчина мимолетно улыбнулся, смотря в сторону. — Странно это все. Да и разве можно судить лишь по слухам? Там на вершине хижинка маленькая стоит. То, что от нее осталось. Роскоши нет никакой. Если они в ней, такой крошечной, жили, так, видать, им кроме друг друга ничего и не нужно было, — дядюшка Ван тяжело вздохнул и вновь разлил чай по опустевшим пиалам. — Хижина? Где? — На самой вершине. Не удивительно, что вы не заметили, она вся заросла, за листвой и не увидишь. Да и осталось от нее мало что. Там полянка еще рядом небольшая, одна на весь лес. Ваньинь на миг замер. И тут же подорвался с места, звонко хлопнув по столу рукой, так, что аж посуда зазвенела. — Эй, вы куда? Да что же вы… — дядюшка Ван, проворно подскочив следом, придержал покачнувшегося заклинателя, но тот будто и не заметил, сорвавшись на второй этаж сразу, как в глазах прояснилось. — Эй! Ваньинь спустился почти сразу — с мечом в руках. Он уже вознамерился встать на него, как его схватили за рукав. — Вы куда собрались? С вашим-то ранением, вы же на ногах не стоите! Но Цзян Чэн просто вырвал руку из его хватки, бросив короткое: — Спасибо за чай, дядюшка Ван. Он встал на меч и рванул к самой вершине. Маневр оказался рискованный, потому что, стоило взлететь повыше, как мир закачало с удвоенной силой. Но останавливаться было нельзя. Он нырнул в чащу, посчитав, что лучше влететь в дерево, чем упасть с высоты. Небо было залито чернотой, совершенно сливаясь с силуэтами крон. Только звезды иногда пропадали и появлялись вновь, напоминая, что над головой не только небо. Зрение у заклинателей было острее, чем у обычных людей, но уклонялся от препятствий Цзян Чэн все равно лишь чудом. Быстрее, быстрее, быстрее. Тревога внутри разрасталась со скоростью полета меча. Что-то должно было находиться в той хижине. Обязано было. Что-то, что ее держит и не дает ей умереть, сколько бы заклинателей не пыталось ее уничтожить. Пару раз ветки на скорости хлестанули по щеке, теплое потекло к подбородку и по шее, но это были мелочи. Он не чувствовал даже боли в груди. Летел, маневрируя меж стволов деревьев совершенно машинально, не обращая внимания ни на что. Вскоре в просвете меж ветвей он увидел вспышку. И еще. Фиолетовые. Значит, Цзыдянь. Значит, он в порядке. Но там был не только он. У самого края поляны, спиной к Ваньиню, стоял Вэй Усянь с флейтой в руках, пытавшийся что-то играть, но, судя по всему, напрасно. Тень, сбежавшая от ударов Цзыдяня, всегда пряталась в лесу. И этот раз не стал исключением. Клубы черного дыма заволокли просветы между деревьев, медленно подступая к ничего не подозревающему человеку, выпуская смертоносные невидимые лезвия. Цзян Чэн на ходу спрыгнул с меча на подкосившиеся ноги, и, сделав кувырок, проехавшись по земле на одном колене, сложил ручную печать. Саньду с оглушающим звоном отбил черный клинок, почти коснувшийся спины Вэй Усяня. — Помереть собрался, идиот? — рявкнул Ваньинь обернувшемуся мужчине. Тень, пронесшись прямо над головами заклинателей, скрылась меж деревьев, явно не ожидавшая вражеского подкрепления. — Цзян Чэн? Ты что здесь делаешь? — Не отвлекайтесь! — Ваньинь кое-как поднялся, опираясь на меч, и встретил обеспокоенный взгляд Лань Сичэня. Более того, в нем был страх. Но не долго. Тень налетела на стоявшего в отдалении Лань Ванцзи, и Сичэнь поспешил к нему. Было видно, что все трое измождены. Лань Хуань держался лишь чудом, атакуя тварь Цзыдянем снова и снова, несмотря на то, сколько энергии на это уходило. Вэй Усянь вновь приложил флейту к губам, наигрывая незнакомую мелодию. У него были сведены брови, а в отсветах разящего оружия поблескивали капельки пота на висках. Тварь ловко подстроилась под увеличившееся количество противников, посылая длинные лезвия в обход братьев Лань, несмотря на то, сколь искусно они вели бой. Она метила явно в Вэй Усяня, сочтя его по какой-то причине наиболее опасным противником, поэтому Цзян Чэну пришлось его прикрывать, хоть и давалось это с трудом. — Что бы ты не делал, давай быстрее, — бросил он за спину, отбивая очередное лезвие, которое, изогнувшись, все-таки мазнуло его по предплечью. Отбиваться одним лишь мечом было непривычно и неудобно, забирать у Лань Сичэня Цзыдянь — опасно. Тот периодически оглядывался, проверяя, все ли в порядке, и продолжал вместе с братом теснить тень. Но все будет бесполезно, если они не найдут источник силы. Отбиваясь от едва заметных в полной темноте атак одной рукой, другой Ваньинь выхватил огненные талисманы и, поджигая, бросил в сторону леса, в попытке найти хоть что-то похожее на упомянутые дядюшкой Ваном заросли, но, как и в прошлый раз, это не помогло: скрывшись от заклинателей, тень их просто погасила один за другим, вихрем пролетев сквозь деревья. И исчезла. Мелодия затихла, когда Вэй Усянь опустил флейту, но полной тишины не наступило. Лес зазвучал. Зашумели кроны под порывами ветра, робко начали перекрикиваться полуночные птицы. После абсолютного безмолвия, прерываемого лишь лязгом оружия да мелодией флейты, столько звуков почти оглушали. А тень просто испарилась. Словно ее и не было. Пропало даже пробирающее до костей чувство страха. Словно она сдалась. Никто не двинулся с места, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к ощущениям. Ничего. Дыхание постепенно восстановилось, но оружие по-прежнему не спешило возвращаться в ножны. Цзыдянь тихо потрескивал в напряженной руке. — Все целы? — тихо спросил Лань Сичэнь, оборачиваясь. — Да. — Куда она делась? Вэй Усянь? — Ваньинь обернулся, пытаясь рассмотреть бледное лицо в отсветах кнута. Вроде в порядке. — Без понятия. Я ее не чувствую. — Что ты играл? — Что-то, что могло бы ее подчинить. — И? — Она замедлилась, но больше ничего, — ответил подошедший Сичэнь, обхватывая запястье Цзян Чэна и поднимая на уровень глаз. — Ты ранен. — Ерунда. Лань Ванцзи обходил периметр поляны, вглядываясь в темноту леса, Вэй Усянь, покручивая флейту и обводя взглядом противоположный край, краем глаза настороженно следил за ним, готовый в любой момент броситься на подмогу. А вот Лань Сичэнь, похоже, был зол. Цзыдянь вернулся в форму кольца, но на чужой руке он не потрескивал так, как на руке хозяина. — Ерунда? — он, не переставая сжимать запястье, говорил на грани слышимости, так, что даже стоявший в полутора чжанах Вэй Ин не услышал бы. — Вчера тоже была ерунда? Ты что здесь делаешь? — Вас спасать пришел, — Ваньинь отвечал так же тихо, пытаясь вырваться из хватки, но, в конце концов, сдался. — Нам не все рассказали. — Не все? — Где-то здесь, рядом с поляной, должны быть заросли, которые мы с тобой если и увидели, то не обратили внимания. В них — то, что осталось от хижины заклинателей. Готов поспорить, что, если эту тварь здесь что-то держит — оно там. — Хижина… — он отпустил наконец его руку, убедившись, что рана больше не кровоточит. Машинально потянулся стереть кровь с щеки, но остановился на полпути, переводя взгляд на лес, туда, где сейчас стоял Вэй Усянь. — Стоит осмотреться и… Договорить Лань Сичэнь не успел. В этот раз тишины не было. Накатившего ужаса — тоже. Просто ощущение чужого присутствия. Заклинатели синхронно обернулись. Клубящаяся тень висела на краю поляны, но была будто бы меньше. И не собиралась атаковать. Казалось, они стояли так вечность, боясь пошевелиться, чтобы не спровоцировать атаку. А потом она сорвалась с места. И мир замер. Замерли звуки, замер крик. Ваньинь чувствовал, будто ему сковали тело. Чужое испуганное — «Вэй Ин!» — лишь глухим эхом в ушах. Падающее медленно, словно в воде, тело, на миг охваченное вихрем тьмы. Бессознательное, оно осело на землю с глухим стуком. Черная флейта выкатилась из расслабленной руки, разметав такую же черную в темноте кисть на истоптанной траве. И тогда нахлынули звуки. Лань Ванцзи вихрем подлетел к Вэй Усяню, бережно приподнимая, укладывая голову на колени. Он обхватил его руку, чтобы прощупать пульс, и едва заметно выдохнул. Цзян Чэн только теперь осознал, что его крепко держат, не давая упасть и вырваться. Это было почти больно. В голове проносились обрывочные картинки воспоминаний, мешающие видеть перед собой. Он смутно почувствовал, как освободился из чужих рук — и вот он уже на коленях перед бледным бессознательным телом, положил ладонь на теплую щеку. Ваньинь поднял взгляд на Лань Ванцзи. Бледность его лица сливалась с белизной одежд. В голубоватом свете меча, лежащего рядом, но не убранного в ножны, он выглядел неупокоенным призраком. — Что с ним? — «Сопереживание». Значение слова дошло не сразу. Дрожащие руки метнулись к поясу, отвязывая серебряный колокольчик, холодящий ладонь. — Дать ему время? — насилу выталкивая слова из груди. Голос хрипом деранул глотку. — Нет, — отвечает ему Ванцзи, в глазах которого — страх и отчаянная решимость. Ваньинь поднял руку, отпуская колокольчик свободно висеть на пальце, покачиваясь из стороны в сторону. Сосредоточился, расслабился и отпустил сдерживаемый духовной энергией язычок. Раздался тихий мелодичный перезвон. Умиротворяющий, легкий, как капающая с листвы вода после сильного ливня. Цзян Чэн не видел, как замерший за его спиной Лань Сичэнь крупно вздрогнул. Оставалось только ждать.