В жёлтом круге арены

Теор зарычал, когда из его рук выбили копьё. В ярости он бросился на какого-то римлянина, сильным ударом кулака сломал тому нос, выхватил из ослабших пальцев короткий меч — гладий и перерезал горло второму, круто развернулся и заметил, что круг воинов вокруг него сузился. Отбивая и нанося удары, он мог думать только об одном: «Я унесу с собой в могилу как можно больше римских псов!» Раздался какой-то приказ на греческом, и римляне стали осторожнее кружить вокруг него, не нанося более ударов, только отбиваясь. — Трусы! Выкрикнул Теор и вдруг почувствовал петлю на шее. Его захватили, как животное, а когда германец упал на колени, задыхаясь, ударили по голове чем-то тупым. *** Потом последовали долгие полгода, в течение которых его в кандалах вели в Рим. Были и другие рабы (к счастью, больше ни один воин их племени не попал в плен), но никто не рвался из цепей, не пытался сбежать. Впрочем, шансов и не было: ключи от кандалов были у работорговца, который передвигался на колеснице, и с рабами его разделял десяток охранников. Теор все равно пытался на кого-то наброситься, но итогом всегда оставались мощные удары кнута и урезанный паёк. Его купил не слишком богато одетый римлянин, перед этим внимательно осмотрев — впрочем, на расстоянии вытянутой руки. Когда оковы спали, Теор попытался броситься на альфу, но тот как-то разгадал мгновенное движение и сильно ударил раба под дых, выбив воздух из легких. Согнувшись пополам, он некоторое время пытался вдохнуть, а когда ему это удалось, поднял голову и расправил плечи. Нет, он не согнется так просто. — Принеси клятву верности мне, твоему хозяину и ланисте. Римлянин говорил на германском диалекте, но Теор лишь плюнул себе под ноги, с вызовом смотря на него. Какие-то прислужники поставили его на колени, а «хозяин» выхватил меч и поднес лезвие к шее германца. — Мне ничего не стоит перерезать тебе глотку, и тогда никаких клятв приносить не нужно. Но, кажется, воин приемлет смерть только с мечом в руках? Теор тяжело дышал. Все верно, эта свинья знает, о чем говорит. Он будет счастлив умереть, но не так, не на коленях, как раб. — Тогда ты принесешь клятву прямо сейчас. Меч слегка царапнул шею Теора, а после был убран в ножны. Римлянин назвался Децием Оделием и произносил слова клятвы, а раб повторял, сжав руки в кулаки. Его практически трясло от унижения и бессильной ярости. — Уведите. Двое рабов взяли Теора под руки и повели из внутреннего двора, в котором располагалась главная арена, в высокое здание, на первом этаже которого, как потом узнал германец, кроме камер располагались больница, квартиры наставников и стражников, кухня, бани и другие служебные помещения, а на втором — балконы для посетителей, желающих поглазеть на тренирующихся гладиаторов. Его толкнули в одну из первых камер, где были только каменное возвышение и соломенный тюфяк на нем, а также маленькое зарешеченное окошко на улицу. «Так, значит, жить я буду здесь, тренироваться и сражаться на публику. Могло быть и хуже. Здесь я умру хотя бы с мечом у руках, а не прислуживая какому-то псу.» Он сплюнул на пол и лег на тюфяк, но заснуть не получалось. Каким бы Теор не был оптимистом, он умрет рабом. Римским рабом, под полные восторга крики омег и альф. *** После завтрака отец позвал младшего сына посмотреть на приобретенных вчера рабов с балкона, и Офелий с радостью согласился, а также прихватил с собой тарелку фруктов для большего удобства. Каменные стены, окружающие лудус — школу гладиаторов — были высокими с трёх сторон, а с четвертой доставали только до второго этажа, чтобы ланиста мог наблюдать за тренировками с удобного ракурса прямо из дома, пользуясь более удобным балконом или вовсе окнами комнат. На арену по знаку Деция вывели шестерых приобретенных вчера альф и ещё одного — Альфу с большой буквы. Он был высоким темноволосым германцем, а его глаза (даже отсюда было хорошо видно) горели ненавистью. — Вау… Это вырвалось совсем случайно, и Деций рассмеялся, похлопал сына по плечу, а затем взял виноград. — В пансионе не было ни одного альфы, так? А тут много красавчиков. Офелий закашлялся, краснея, а отец тем временем приказал начинать. Каждому вручили по деревянному мечу, и уже клеймёные альфы начали доказывать, насколько жалкие новички, практически избивая их, а не просто нанося удары. Между прочим, германец каким-то образом умудрялся не сдавать позиций. Победить ему, конечно, не удавалось, но успешно отражать удары и наносить ответные он мог. Офелий следил за ним, затаив дыхание, в полном восторге. — Из него выйдет толк, если только дурь из башки выветрится. Отец указал на того же германца, и омега покраснел. «Я так заметно пялюсь?» *** Теор чувствовал необычайную силу, сражаясь пусть на потеху, пусть девевянными шестами — главным было наконец владеть своим телом, двигаться как хочется, вымещать всю свою ярость в бою. Вчера он не успел оглядеться, чтобы, возможно, спланировать побег, но за время, пока их строили и говорили что-то (на греческом, так что он не понял ничего, кроме «ланиста» и «раб»), успел сделать вывод, что бежать так просто не получится. Высокие толстые каменные стены вокруг большого здания лудуса, неизвестной технологией стесанные так, что по гладкой поверхности забраться стало почти невозможно, охраняемые ворота… И балкон, возвышающийся над стеной. На нем стояли двое: вчерашний «хозяин» и омега, держащий в руках небольшой поднос с фруктами, наверняка раб. Если забраться по стене под балконом, где она не такая высокая, а затем прыгнуть и уцепиться за него, то все может получиться. Конечно, его будут разыскивать, но всё лучше, чем сидеть здесь в ожидании смерти. Только нужно понять, как забраться, и всё. Воодушевившись, Теор сражался даже немного расслабленно, наслаждаясь этим и осознавая, что раб, с которым он дерётся, слабее.