***
Иногда ко мне заходила мама. Подолгу она не задерживалась: просто заходила, смотрела на меня минут пять, зажимала рот рукой и уходила. Даже я не мог подобрать объяснение её действий. Обычно она садилась на стул рядом с моей кроватью и просто молча сидела, не говорила ничего. Я же в ответ всё время пристально следил за ней, разглядывал, не решаясь начать разговор. Хотя я же теперь не разговариваю. Но на самом деле кое-что нужно было от неё. Теперь на моей тумбочке лежали листы бумаги и карандаш, с помощью которых я иногда писал, что мне требуется. Не знаю почему, но телефоном мне пользоваться в больнице не разрешалось. По началу все были против того, чтобы я общался таким образом, но когда поняли, что других вариантов контакта со мной нет, то согласились. Им же на пользу. Утром я написал врачам, чтобы они привели ко мне мою маму и сейчас, когда она должна была прийти с минуты на минуту, я думал над словами, которые помогут мне выразить мою просьбу. Конечно, может, ничего не получится, но попытаться стоит. Наконец, она зашла. — Меня удивило, что ты попросил заглянуть к тебе, — это было первым, что она сказала, когда вошла в палату. Знаешь, мам, я иногда сам от себя в шоке. Я кивнул ей на стул и отдал исписанный листок. Она бегло прошлась глазами, а потом посмотрела на меня: — И ты это просишь после того скандала пару дней назад? Я кивнул. — Хочешь, чтобы тебе было так же плохо, как и после её визита? Вдруг она опять тебя доведёт до такого состояния. «Я каждый день себя так чувствую, как мешок с дерьмом, так что потерплю». Я протянул руку сжатым между пальцами простым карандашом. Мама протянула мне записку обратно. «Ну пожалуйста. Мне по личному делу. Ты ведь можешь ради меня?» О да, я знаю, куда нужно давить. Она тяжело вздохнула, когда прочла моё сообщение. — Ты уверен, что хочешь этого? Я тут же закивал, стараясь сделать радостный вид. Мать устало потёрла переносицу и кивнула. Я, наверно, впервые улыбнулся за эти недели.***
Я не знаю, чего такого мама наговорила врачам, что они меня отпустили. Правда только на пару часов, но это уже что-то. Я отправлялся на похороны Фрэнка. Меня удивило, что с такой процедурой так долго тянули. Некрофилы. В тот день я для себя отметил, что с нетерпением жду маму и брата, которые должны были зайти за мной. Но чем ближе подходило назначенное время, тем быстрее моя напускная уверенность пропадала. А как только мама зашла с чёрным костюмом в руках, так я вообще испугался. Может, я делаю только хуже себе? А если это неправильно? Я дрожащими руками принял костюм, всё ещё сидя в кровати. — Позовёшь, как будешь готов, — мама ободряюще кивнула мне и вышла. В комнате остались только я и Майки. Я скинул одеяло с ног и спустил их на холодный кафель. Такое забытое чувство. Сейчас мне казалось, будто мои ноги, а точнее мышцы на ногах, были будто деревянными, твёрдыми и совсем не хотели двигаться. Как только я полноценно встал на ноги, то чуть не упал. По двум причинам: ноги совершенно меня не слушались, и у меня начала кружиться голова с призывами рвоты. Хорошо, что Майки меня вовремя поймал и услужливо протянул костыль. Пока я натягивал штаны, внутри все сжалось от страха. Когда я натягивал пиджак на свои худые бледные руки, то в голове зашумело, я не мог нормально сжать кулак. На глазах появились слёзы, и я украдкой их смахнул. — Пойдём, — в этот момент как раз зашла мама и взяла меня с одной стороны, чтобы если что поймать. Я вышел на крыльцо больницы, опираясь о костыль. Я и забыл, каков свежий воздух на самом деле. Тех проветриваний в палате на пару минут едва ли хватало для одного нормального вдоха. Погода была паршивая: голые деревья с едва трепыхающимися на них цветными листочками; пожухлая трава в садике при больнице; и солнце, которое скрылось за грузными облаками. Всё это донельзя хорошо описывало моё внутреннее состояние. Мы сели в машину, — я спереди с мамой, а Майки на пассажирском сидении. Со скучающим видом я смотрел в окно, вновь погружаясь в мысли. А если мне вообще не нужно там находиться? То есть, может, я делаю это всё напрасно? В голову снова закрались сомнения в своих действиях. Ведь если я побываю там, то получу доказательства смерти Фрэнка, и от этого мне станет ещё больнее... Но ведь надо побеждать страхи, смотреть им в лицо! Господи, до чего я докатился... Прям уж слова профессоров с тренингов по самосоциализации. Было больно смотреть на дом, который связан с самыми счастливыми, но и самыми грустными воспоминаниями. Мы подъехали к дому, около которого стояло много машин разных марок, а около аккуратного крыльца были люди в чёрных одеждах со скорбными лицами. В центре стояла с самым несчастным выражением лица миссис Айеро, видимо принимая соболезнования собравшихся. Совершенно не понимаю, зачем тут собралось столько людей. Уверен, что половина из них — это друзья родителей Фрэнка, с которыми парень не был знаком, но они почему-то знали его. Вторая половина — это дальние родственники из разряда «Сынок, сегодня у тёти Марго день рождения, поздравь её по телефону». Вопрос: зачем столько народу? Хотели создать из этого трагедию величайшего масштаба и придать пышности похоронам? Отделившись от мамы и брата, я, хромая и налегая на костыль, вошёл в дом, стараясь держаться достойно. Но, по-моему, люди, мимо которых я проходил, морщили нос, ибо от меня до сих пор пахло этой дрянной больницей и таблетками. А о внешнем виде я вообще молчу. Каламбурно вышло. Я впервые находился на таком мироприятии и не представлял, что тут нужно делать. Может, как и все, выразить соболезнования маме Фрэнка? Ага, Джерард, молодец, очень благоразумно. Только не забудь проверить скалку за спиной. Да и вообще, я ведь теперь немой. Не хочу разговаривать с людьми. Это противно. Хотя одно я знал точно, — мне нужно найти труп Фрэнка. Господи, это так страшно произносить: труп Фрэнка. Впрочем, долго искать не пришлось, ибо обитый красным бархатом гроб стоял на постаменте в гостинной. Пока я стоял в двери, не решаясь подойти, то краем глаза заметил какое-то движение. Нет, не обычное, человеческое, а резкое, будто это был дикий зверь или существо, которое скрывается от меня. Я повернул голову в сторону движения, и в глазах помутнело. Потерев их, я снова посмотрел в ту сторону, но головы Фрэнка там уже не было. Да что это такое? Я хотел пройти к постаменту, но мой взгляд снова увидел знакомую макушку в толпе. Почему его никто не видит? Почему никто не обращает внимания? А Фрэнк стоял около какой-то женщины, засунув руки в карманы чёрных штанов и ухмыляясь. Я начал задыхаться от шока и паники. Дыхание сбилось, и я схватился за грудь, оттягивая рубашку. Затем подошёл к рядом раскрытому окну и глубоко вздохнул, стараясь нормализовать дыхание. И что это сейчас было? Что за грёбанные видения у меня? Или это надо мной так кто-то шутит? Столько предполагаемых версий, и одна бредовее другой. Я ещё раз вдохнул полной грудью свежий воздух и повернулся обратно. Фрэнка нигде не было. Однако дрожь в руках не прошла, из-за этого мне казалось, будто она передаётся в костыль, на который я опираюсь, а от него, в свою очередь, вибрация, уходит в пол, вызывая недовольство окружающих. Господи, со мной и вправду что-то не так. Ноги меня не слушались. Когда я остановился на полпути, они сами выполняли то, что хотели, хоть я им и приказал оставаться на месте. Дойдя до гроба, я приказал глазам закрыться, но моя шея лишь вытянулась вперёд. Увидев то, чего мне не следовало бы видеть, я отшатнулся и закрыл рот рукой, подавляя непрошенные слёзы и крик. Нет, только не здесь, только не сейчас. Он лежал там: неестественно бледный, в дорогом костюме, с зализанными на одну сторону волосами, на виске красовалась большая зашитая рана, куда, видимо, и упёрлась железка. Глаза его были закрыты, руки лежали вдоль тела. Я не мог смотреть на него, нет, нет, нет! Отойдя на пару шагов назад и всё также зажимая рот рукой, я чуть не врезался в какую-то даму в чёрном элегантном платье. Она недовольно скривила губы и пошла дальше. Свежий воздух. Мне нужен свежий воздух. Я чуть ли не выбежал из дому (да, с моим положением только бегать) и отошёл подальше ото всех гостей, желая прийти в норму. Ну и вот, Джерард, что ты этим добился? Нервный срыв? Боль в груди? Я всё же почувствовал дорожки на щеках. Я знаю, на похоронах принято плакать. Теперь этот образ будет стоять перед глазами всю мою жизнь. Сейчас почему-то вспомнилось то, как Фрэнк улыбался и пытался меня приободрить, когда я был в плохом настроении. «Хей, не грусти. Ты чего? Никто не нуждается в твоих слезах» — частенько говорил он с улыбкой на губах, и это заставло моё настроение подскочить вверх. Но, Фрэнк, что, если я нуждаюсь в слезах? Я хотел вернуться в дом, но не мог там находится. Все эти печальные маски, удушливая обстановка... Его, блять, грёбанное тело посередине комнаты! Ну уж нет, я лучше постою на улице. Я не знаю, сколько прошло часов с того момента, как я оказался на улице, но вскоре около входа стали собираться люди. Я тоже подошёл ко всей толпе. Из дома вышли шесть мужчин в чёрных костюмах, которые несли гроб. Я чуть не упал, ибо мои ноги стали ватными. Перед глазами поплыло, краски смешались в одну палитру, но я продолжал стоять на ногах и тупо смотреть на его бледное лицо. Осознание того, что я больше не смогу заглянуть в его глаза, не услышу его смех, не увижу его улыбку или не попробую вновь на вкус его губы, окатило меня, будто из ведра на меня вылили ледяную воду. В кончиках пальцев начало покалывать, я был готов прямо сейчас разбросать всех по сторонам, остановить этих мужиков и присесть около тела, схватив холодные пальцы и прошептать: «Эй, Фрэнк, перестань так шутить, это уже несмешно. Фрэнк? Нет, только не говори, что это правда». Он умер. Но я оставался стоять, как вкопанный, и пошевелился только тогда, когда кто-то налетел на меня, а после стал осыпать проклятиями. Я ощутил на своём плече чью-то руку. — Может вернёмся в больницу? — о, это был Майки. — Он прав, — с другой стороны подошла мать, обеспокоенно глядя на меня. Я помотал головой из стороны в сторону. — Мы едем? Кивок. Мама устало вздохнула, но все же направилась в сторону своей машины, когда гроб, который уже накрыли крышкой, транспортировали в другую машину. Мы двинулись вслед за остальными на кладбище. Всю дорогу я тупо пялился вперёд, не желая осознавать происходящее. Это был просто дурной сон... Чёрт, Джерард, прекрати тешить себя ложными надеждами и представлениями! Это все обман, этого н е с у щ е с т в у е т, вынырни уже из своих мечтаний и сказок, и начни здраво мыслить! Он мёртв, смирись и иди дальше! Живи, в конце концов, у тебя ещё вся жизнь впереди, как ты не можешь понять? Остальное было как во сне: гроб погрузили в сырую землю, мы стояли среди могильных крестов где-то в центре кладбища, около свежевырытой могилы. Вокруг меня стояли люди, которые плакали: женщины промокали глаза платочками, а мужчины старались не проявлять своих эмоций. Какая ложь, какие искусные маски. Священник что-то говорил, утыкался в свою книгу, обращался к людям, но я этого ничего не слышал, будто уши были чем-то забиты или звук огибал меня. После этого могилу закопали. Навсегда. Всё! Конец всему! Люди стояли ещё немного времени, что-то бубня себе под нос и плача, я стоял поодаль от них, переводя безразличный и тупой взгляд на каждого из присутствующих. Вскоре все стали расходиться. Будто специально (в чём я уверен) мимо меня прошла мама Фрэнка. Даже с красными и заплаканными глазами, с дрожащими губами она кинула на меня презрительный взгляд и, остановившись, сказала: — Если бы не ты, он был бы жив. Я кинул на неё такой же безразличный взгляд, как и на всех других, но в груди сердце забилось в сто раз быстрее, я не мог нормально вдохнуть воздух. «Если бы не ты, он был бы жив». «Если бы не ты, он был бы жив». «Если бы не ты, он был бы жив». «Если бы не я, он был бы жив». Когда последние люди ушли, я подошёл к свежей могиле. С большим трудом присев на корточки, я положил руку на утрамбованную землю, а другую подтянул к груди, сжимая её в кулак. — Эм... Я не готовил речь для такого случая.... — сбивчиво проговорил я. — Но... Я надеюсь, что эти слова можно считать за исповедь... Я даже не уверен, что должен здесь находиться, что вообще заслуживаю этого. Думаю, это я должен был погибнуть вместо тебя, это я виноват, что ты... — я запнулся и наклонил голову вниз, захлёбываясь слезами. — Фрэнк, мне больно... Просто прости меня за всё, я был для тебя таким ублюдком... Прощай и спокойной ночи, — сдавленным шёпотом проговорил, вставая с колен, но так и не подняв голову. Я наивно надеялся, что это просто плохой сон, и вот я сейчас открою глаза в своей постели, потом напишу Фрэнку СМС, опять поругаюсь с родителями... Но уже ничего не будет, как прежде, всё изменилось. Кладбище было молчаливо; над могилой Фрэнка стояла молодая берёза, которая склонила свои длинные ветви с зелёными листочками над надгробным камнем с фотографией улыбающегося Фрэнка; небо всё также оставалось серым и неприветливым, будто переживала утрату вместе с нами; где-то в далеке кричали вороны. От всей этой накатившей обстановки захотелось лечь в могилу и попросить, чтобы тебя закопали заживо. — Нам пора, время заканчивается, — сзади тихо подошла мама. Я кивнул и, развернувшись на каблуках туфлей, постарался как можно быстрее покинуть кладбище.***
Возвращаться в больницу не хотелось ни капли. Я не знал, когда меня выпишут, но до тех пор я буду лежать в своей кровати, не вставая сутками, пить грёбанные таблетки и видеть улыбающего доктора Стивена и его неприятную рожу. Кстати, это хмырь задавал мне странные вопросы по поводу Фрэнка. Нет, он и в первую нашу встречу дал понять, что информирован на счёт меня, но сейчас начал выступать снова. «Фрэнк был тебе просто другом?», «В каких отношениях вы с ним состояли?», «Насколько вы близки?» На каждую его такую реплику я кидал равнодушный взгляд и отворачивался, начиная смотреть в окно. После этого он уходил ни с чем. У меня также осталась бессонница. Естественно, о ней никто не знает, иначе бы начались лишние обследования и вопросы. Скорее всего, причиной бессонницы были мысли. Постоянные раздумья, нескончаемый мысленный поток идей и рассуждений. Иногда хотелось забыть всё, забыть всех и то, что произошло в прошлом. Ночью я тупо смотрю то в потолок, то на электронные часы над телевизором, который, за время моего проживания в палате, ни разу не включался. Да я и сам не просил. Сейчас повторялось тоже самое, что и в прошлые ночи. Я ворочался, смотрел в одну точку, закрывал глаза, пытаясь уснуть, но попытки были тщетны. Тогда я сосредоточился и прислушался к своим ощущениям. Грудь нестерпимо жгло болью, отчаянием и другими чувствами, голова гудела, как гудят колокола на церквях, когда их ударяют, а в боку ныло из-за раны. Врачи частенько её перевязывали, но я ни разу не видел её воочию. Собственно, зачем мне было её рассматривать? Но что-то в голове щёлкнуло, и я резко поднялся на кровати, отчего в глазах всё потемнело. О Господи, я превращаюсь в восьмидесятилетнего деда. Я спустил ноги с кровати и встал на кафель босыми ногами. Это было приятно; пол был гладким, но холодным. Я почти бесшумно, чтобы меня не услышала дежурившая медсестра, прошёл на другой конец палаты, где было зеркало. Если в него посмотреться, то можно увидеть себя по грудь. В принципе, я должен был увидеть свою рану. Быстро стянув с себя больничную одежду, я остался стоять с голым торсом. Оглядев грудь, я повернулся и увидел слегка почерневшую линию длинной около семи-восьми сантиметров. Поперёк неё я разглядел едва заметные нитки, которые соединяли кожу, а вокруг всего этого был йод, об этом говорило коричневое пятно. Я зажал рот рукой. Господи... А врачи ведь сказали, что я получил серьёзную травму. Тогда насколько глубоко этот предмет прошил и разорвал меня? Наверно, были повреждены и другие ткани, возможно даже дошло до кости. Теперь понятно, почему бок постоянно пульсирует. Я просто не мог представить, как нужно было выехать на обочину, чтобы так врезаться и напороться на груду металлолома! Если уж у меня такое, то что было с Фрэнком. Я разглядел у него на висках большую царапину, тоже сшитую, но что чувствовали врачи, когда увидели, как у него из головы торчит железка... Хотя они, наверняка, и не такое видели. Я в ужасе от своих мыслей и представлений отступил на пару шагов назад, ударяясь об ультрафиолетовый облучатель-стерилизатор, создавая шум. Я, быстро глянув на дверь, прошмыгнул обратно в кровать. Хорошо, что ноги стали более-менее меня слушаться, да и боль в боку я начал игнорировать. Я закрыл глаза и тут же услышал, как дверь в палату открылась, кто-то хмыкнул, а потом снова закрылась. Пронесло. Думаю, теперь мёртвый Фрэнк с железкой в башке будет стоять у меня перед глазами, иногда меняясь с той картинкой, где Айеро лежит в гробу. Прошло несколько дней с похорон, а я всё ещё не могу отойти от шока. Никогда не думал, что увижу своего парня в гробу. А ещё это жуткое видение... Они мне там наркотики что ли в еду подсыпают, раз я вижу его? А такое было уже не в первый раз, перед ним было ещё целых два. И в обоих случаях Фрэнк выглядел одинаково, совершенно идентично. Может, у меня развивается шизофрения? Хотя вряд ли, это просто от сильного потрясения мозг не может принять действительную информацию и выдаёт за правду то, что хочет сам. Только почему таким странным образом? За эти три раза Фрэнк заговорил со мной лишь в первый случай, когда я ещё находился в состоянии «ещё не умер, но уже почти на том свете». К несчастью, я выбрался из этого состояния. Думаю, посмотрев на меня сейчас, Фрэнк бы офигел. Честно, я сам-то, когда в те редкие разы смотрю в зеркало на себя, сомневаюсь, я ли это или кто-то другой. Нездоровая худоба и бледность с того самого момента, как я очутился в этом месте; впалые щёки и глаза немного навыкат, будто я был персонажем из мультфильма Тима Бёртона. Сальные волосы, которые мне было до ужаса лень мыть самому и, пока мне не дадут волшебного пинка под зад, я этого не сделаю, стояли торчком, я даже не удосуживался расчёсывать их по утрам и в течении дня. Я явственно ощущал, что сбросил несколько килограммов. Порой я сам себя не узнаю.