one year

Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король. Вечер осенний был душен и ал, Муж мой, вернувшись, спокойно сказал: «Знаешь, с охоты его принесли, Тело у старого дуба нашли. Жаль королеву. Такой молодой!.. За ночь одну она стала седой». Трубку свою на камине нашел И на работу ночную ушел. Дочку мою я сейчас разбужу, В серые глазки её погляжу. А за окном шелестят тополя: «Нет на земле твоего короля…» Анна Ахматова «Сероглазый король», 1910 г.

      Потому что не осталось сил.       Я даже не помню, как тогда доехала до дома. Зато точно вспоминаю, что проспала почти до обеда следующего дня и как жутко потом болела голова. Не помню, как до этого позвонила и попросила Адалин прикрыть меня на работе.       Сердце неприятно кольнуло.       (это ведь физическая боль? да?)       «Раз уж ты, Яна, решила устроить тут себе самосуд, пока ничего не чувствуешь, то ответь на один простой вопрос: это стоило того?»       Нет. Ничего, что потом произошло, не стоило того, чтобы с ним попрощаться вот так. Если бы я только знала, что это была наша последняя встреча – наплевала бы на всё на этом свете, в первую очередь на эту чёртовую работу, и все те дни, что оставались у моего отца, я бы провела вместе с ним.       Была бы рядом и не отпускала.       (он и не хотел меня отпускать, будто чувствовал, всё знал)       Разве можно предвидеть, что меньше чем через неделю у тебя оторвется тромб в сердце?       А я его оттолкнула. Сделала это собственными руками. Думала, что я ему больше не нужна и сама ушла. Даже если бы это было правдой, зачем я ушла? Зачем оставила после себя не прикрытую дверь?       Чтобы вернуться.       Говоря папе, что я ему больше не нужна, громче всего я хотела кричать, что люблю его, и мне больно.       Но вместо этого грубым образом намекнула, что он ужасный отец. Боже, какой же ужас. Какая же это мерзкая ложь.       Такая же мерзкая, как я.       Это не мне не повезло с отцом, это ему не повезло с детьми.       Сначала Вадим, потом я. Нет. Пожалуй, мы вместе начали откровенным образом «ложать» по полной, стоило нам только вступить на яркую и широкую дорогу – «самостоятельная жизнь». Только я стала следователем, Вадим буквально через месяц подсел на наркотики, и то несерьёзно, по нарастающей. Ещё потом несколько месяцев мы умудрялись ничего не замечать. А если учесть, что уже до института заводила разговоры, что «хочу быть следователем, как мама», то я даже раньше стала расстраивать отца.       А ведь он пытался меня вразумить.       До последнего пытался, а я не слушала.       Не хотела слушать. Считала себя умней и сильней.       В шестнадцать лет, когда я в первый раз заговорила, что хочу работать в милиции, он отшутился и сказал, что это нелегкая работа и совсем не для девушек. Папа никогда этого не показывал, но он уже тогда забеспокоился и был очень этим недоволен, а я, такая наивная, с восхищением расспрашивала его, что папочка-бедолага, как обычно, ломался под моим напором, как только видел мои горящие глаза. И втайне, уже тогда он тихонько и мирно отговаривал меня, приводя в пример, что быть адвокатом намного лучше и престижней, а я представляла на своих плечах погоны и серую форму.       В двадцать лет, когда половина учебы была за спиной, он серьёзно, скрывая свою встревоженность под любопытством, после каждой сессии спрашивал, кем я хочу работать. Зная уже прекрасно, как он реагирует на ответ «следователем», скрывая своё раздражение под задумчивостью, говорила, что ещё не определилась.       Я давала ему надежду.       Ложную надежду.       (потому что не хотела расстраивать раньше времени)       Ведь я же видела, как он радовался и даже гордился мной, когда вместо мамы я помогала ему с документами и во всем разбиралась сама. Как иногда ездила с ним на работу и смотрела на него, тогда наши глаза были полностью идентичны, ведь я также гордилась, какой у меня отец. И где-то в глубине души жалела, что не разделяю с ним желания по поводу будущей моей карьеры.       В двадцать два года у нас случился первый крупный скандал, из-за чего мой переезд из родительского дома осуществился на полгода раньше. Было очевидно, что папа ни за что после учебы не поможет мне устроиться в отдел милиции. Но я и не надеялась на такую удачу, после чего мне пришлось уйти из дома.       Мне помогла моя лучшая подруга, друг со школьных парт, но не в студенчестве, Адалин. Забавно получилось, одновременно окончили школу и вместе захотели быть юристами, но поступили в разные институты. Она же благодаря тому, что начала работать ещё на пятом курсе — стажером в отделе милиции «номер восемь», помогла мне туда устроиться, хотя сама не верила в свою удачу, что у неё получится мне помочь. Это позже выяснилось, что начальником того отдела был старый друг моих родителей из-за чего он так быстро и с большой радостью, буквально с распростертыми объятиями взял меня на работу младшим лейтенантом, что тогда я слегка опешила от такого везения.       Боюсь теперь представить, какое разочарование и боль папа испытал, когда его надежды рухнули и жестоко разбились вдребезги простым моим заявлением. Какой же страх он, должно быть, почувствовал, когда услышал обычным августовским вечером, что со следующей недели я принимаюсь за работу в качестве следователя, по иронии судьбы, в том в самом отделе, откуда он бежал со всех ног.       (а ведь ждала похвалы, что за дурой я была)       Только теперь я полностью осознаю, но тогда даже на секунду не задумалась, как он отреагирует, что он почувствует. Не от злости он уронил стакан чая, а от волны страха и боли, резкого осознавая, куда его дочь всё же пошла работать.       От одной мысли, что не смог остановить и уберечь.       Моя грудь поднимается судорожным вздохом, и я открываю глаза. Солнца ещё больше стало в моей затхлой и неубранной комнате. Меня пробивает мелкая дрожь, впервые за несколько дней, которую, если чуть постараться, можно унять.       А надо ли?       Да, и очень надо.       Ведь так хорошо.       Ты вспоминаешь дорогого тебе человека, перед которым бесконечно виновата и испытываешь мучительную вину, и ничего при всем этом не чувствуешь. Как удобно вспоминать его – образ, черты лица, родную улыбку и задорный смех, свои же жестокие и роковые ошибки, приятные и не очень совместные воспоминания, и ничего не ощущать – ни боли, ни вины, ни угрызения совести, которые, как яд, отравляют твой организм.       Видеть в своей голове картину прошлого и не мучиться, что не можешь его изменить.       Перед смертью, в последний раз, когда папа видел меня, что непременно он прокручивал в голове в последние дни своей жизни, это то, как я озлобленная кричу, что он ужасный отец, как он просил меня не уходить, а я отвернулась, не желая больше и взгляда на него бросить.       Вот, что мой папочка запомнил обо мне в конце.       И вот за это я себя никогда не прощу.       — Мне очень жаль… прости меня, папа, — шепчу я в пустоту, чувствуя, как в горле наконец-то образуется ком.

***

13 мая 2006

      — Микаэль? — не сразу понимаю, что обращаются ко мне. Поднимаю голову, чтобы ещё раз убедиться, что входная дверь приоткрыта, а её стремительные шаги эхом не успели утихнуть в подъезде,       (что её ещё можно догнать)       но вместо этого натыкаюсь взглядом на свою жену, которая облокотилась об закрытую дверь, положив руки за спину. А я всё так же сижу внутри шкафа с одеждой, и моя зимняя куртка неплохо трансформировалась в мягкую спинку, как у дивана или кресла.       Она так греет руки.       Просто кладет или прижимается другой частью тела, будь это нога или спина, а может складка внутренний стороны локтя. Отдает тепло за счет другого участка кожи.       У Яны такая же привычка.       — Я сейчас же поеду за ней.       — Не нужно, Микаэль, — сразу же за мной говорит Ксюша бесцветным голосом и, как же это редко бывает, смотрит на меня грустными глазами. — Тебе не кажется, что вы сегодня и так лишнего наговорили друг другу?       — Ты видела, в каком состоянии она ушла? — делаю попытку возразить, но умом понимаю, что она права.       В лучшем случае, Яна просто не пустит меня к себе домой. А в худшем… она вообще не доедет до дома.       Мои мысли так ясно отразились на моем лице, что Ксюша отвечает, громко вздохнув:       — Видела, поэтому не стоит сейчас ехать за ней. Прошу тебя, не накручивай себя, — она отводит глаза и смотрит куда-то сквозь стену напротив неё. — Она сейчас в таком состоянии, уверена, что могла бы обезоружить кого-нибудь, попадись он ей на пути, даже не заметив этого.       Я снова открываю рот, чтобы возразить и тут же закрываю. На плечи вдруг наваливается такая усталость, что прикрываю глаза и затылком тихонько ударяюсь об внутреннюю стенку шкафа. Сглатываю, а горло неприятно саднит, будто там что-то застряло. Виски начинают нещадно пульсировать от боли. Глубоко вздыхаю, чтобы привести мыслительный процесс хоть в какой-то отдаленный порядок, но это бесполезно.       Все мысли превратились в одну строчку, которая бесконечным потоком повторяется, как бегущая строка по телевизору при экстренных новостях.       Или ужасных.       «Что я наделал?»       Три слова, которые полностью заполонили моё сознание и от которых порождаются такие же сотнями смежные.       «Что я наделал» – к следующей строчке – «как теперь это исправить» и так далее, пока не доходит до последней, где сердце болезненно сжимается, ведь эти слова произносит она. Искаженной злобой лицом и плача. Она это произнесла. В реальности, а не только в моей голове, буквально минут пятнадцать назад. И я не смог это остановить, как-то предвидеть, что Яна вообще может так подумать.       «А теперь ты так решил прогнать и меня? Потому что больше не нужна?»       Нет.       Господи, нет!       В моей голове и мысли бы подобной не могли возникнуть без отвращения и злости на самого себя.       «Обезьянка моя, я совсем другое хотел сказать, ты же знаешь!»       Яна знала. Конечно, она знала, моя умная девочка всегда это знала. Но, чёрт, как я сказал ей это? Как показал и предоставил? Холодно, почти равнодушно, словно она какая-то девушка, которой я пытался донести очевидные вещи, была мне совершенно чужой, которая только раздражала своим присутствием и тупоголовой уверенности во что-то очень никчемное, а очевидное и правильное, как слепой котёнок, не замечала. Или не хотела замечать, из-за чего ещё больше меня раздражала.       Я же видел, в каком она состоянии была. Явно после ночного дежурства – раздражительная и уставшая, чего я вообще добивался, снова обвиняя её и читая нотации, как какой-то дурочке?       Из-за своего минутного всплеска злости, я могу её потерять. Как был потерян контроль? Ведь даже при обдолбанном Вадиме я себя сдержал – в эмоциях крича и оскорбляя близкого тебе человека, ты в первую очередь показываешь, что тебе не безразлична его судьба. А когда показываешь равнодушие, то бьешь в самую душу, буквальный плевок, словно в лицо бросить: «мне все равно, что будет с тобой дальше, катись куда хочешь».       (нетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнет)       Нет!       Мне важней всех её судьба!       Мне никогда не было безразлично, что с моей дочерью происходит! Никогда!       Но показал я совершенно обратное.       — Господи, что я наделал, — крепче зажмуриваю глаза и медленно качаю головой. Душу прям на куски разрывает, что больно. Буквально что-то в груди щемит.       — Только ты? Я думаю, что Яна виновата не меньше. В конце концов, в ссоре виноваты всегда оба, — не вижу, но ощущаю, как Ксюша смотрит на меня. Её глаза, как настоящие рентген-сканеры, что даже жутковато.       — Наша дочь теперь меня ненавидит, — не открываю глаза. Темнота лучше сказывается на мне, давление на виски значительно уменьшилось. — Ты же видела, как я с ней разговаривал. Видела, что был на взводе и говорю лишнего. Почему ты меня не остановила?       Задаю вопрос, заранее предвидев ответ. Она бы не смогла. Единственная, кто бы смогла меня остановить в таком состоянии, замерла напротив и слушала меня.       Я видел, как Яна перестала завязывать шнурки и, кажется, даже дышать.       И всё же, Ксюша даже не попыталась.       — Будто бы ты меня послушал, — слышу в её голосе легкую, но беззлобную усмешку. — Микаэль, ты был в таком состоянии, когда ничего не замечаешь кроме своего объекта. Минимум – ты бы просто не услышал меня, а максимум, — она неопределенно хмыкнула. — Заткнул бы мне рот.       — Я никогда не затыкал тебе рот, вот что ты придумываешь, — открыл один глаз, с укоризной посмотрел на неё и громко вздохнул.       — Да ну? — теперь Ксюша лукаво улыбнулась и двусмысленно бросила на меня взгляд, и если бы кто-то был рядом, то однозначно не смог бы его расшифровать.       Хотя у супругов целый арсенал подобных взглядов и фразочек, которые только они смогут понять. А что, своеобразный шифр, ведь что только глаза человека могут поведать или рассказать.       — Нашла, что вспомнить, — фыркнул я. — Сама виновата, кто так некомпетентно ведет себя на работе?       — Ах-х, кто бы говорил, Микаэльчик, — теперь она во всю насмешливо улыбалась, и я не смог не улыбнуться в ответ, хоть и поморщился от того, как она меня назвала. Только улыбки вышли какие-то печальные.       Но печаль скорей всего ушедших дней.       Честно, меня всегда смешило, как моя жена любит всё перебирать, но беззлобно, больше на капризы маленькой и вредной девочки смахивает, чем на реальные грубости, обвинения или поддевки. Да, бывало пару раз на работе я затыкал ей рот, но чисто по делу и к месту. Например, когда она лезла не в свои дела и откровенно раздражала своей назойливостью или когда же ей грозила опасность и опять же Ксения Назарова так и нарывалась всё разузнать и разнюхать, как настоящий идеальный следователь из дамских «детективов» и продолжала лезть куда не следовало. Одним словом, считала себя блестящей в будущем карьеристкой. Если так уж посчитать, то это как раз-таки она любила меня затыкать почти по любому поводу, просто что я вообще открываю рот и говорю. Сейчас так забавно вспоминать её неприязнь ко мне и наши перепалки на работе.       С чего, собственно, всё началось? У Ксюши не было — сейчас всё же получше — чувства юмора, поэтому она любила говорить это мне, называя мои шуточки обидными,       (скорей дружеские и безобидные насмешки)       дурацкими и не смешными. В первый месяц это раздражало, а потом очень даже веселило, что не пришлось её терпеть, как любит порой она вспоминать, что терпеть не могла меня. Впрочем, я совру, если не скажу, что именно наши придирки и подколки друг другу и сделали наш брак крепче. Тем более, куда бы я делся от коллеги по работе, когда она же являлась девушкой моего лучшего друга, который ей же был непосредственным начальником? Поневоле пришлось бы подружиться.       Однако как же жизнь любит делать свои ставки, не обращая внимания на наши планы и надежды.       — И правда, Ксюх, кто бы говорил, — теперь она морщит лицо и бросает на меня испепеляющий взгляд. Что поистине Ксения не может терпеть, так это когда я называю её «Ксюха-пруха». Если учесть, сколько раз она искала себе приключения на свою пятую точку, то моя женушка очень везучая.       Неужели этот талант унаследовали и наши дети?       Вадик начал демонстрировать это «призвание» ещё в детском саду, сколько же жалоб от воспитателей на его поведение было. Яна, пожалуй, в средней школе, хотя к тому времени она ловко научилась это утаивать, что всё вскрылось намного позже.       В одиннадцатом классе.       Похоже, тогда моя обезьянка не смогла стерпеть несправедливого отношения к её другу и первая ударила ту наглую девчонку, однако до этого никогда не провоцировала драки и конфликты первая или вообще как-либо не была с ними связана. Хотя ту девочку тяжело назвать «девочкой» из-за острого и противного языка, если сейчас вспомнить, как она при мне изъяснялась у директора и как я случайно края уха услышал её диалог с друзьями. Уши в трубочку не свернулись чуть. Все признаки на лицо – маргинальная компания, вызывающее поведение во всех смыслах, вроде её звали Екатерина. Да, так и выходило по всем признакам, что эта Катя была давно и далеко не девочкой. И, несмотря на ту злость, которую я испытывал, когда узнал от директора школы, что она не первый год достает многих детей, в особенности Яну и её друзей, что не в первый раз стоит на грани отчисления, мне было всё же её жаль. Не ребенок выбирает, у каких родителей родиться, тем более у неё не было отца, но зато неадекватная мать подарила многочисленных отчимов, от которых девочка немало, скорее всего, натерпелась. По-другому назвать эту женщину язык никак не поворачивается, после первой встречи. Такое не забудешь, когда чуть опоздав, мы с Ксюшей вошли в кабинет директора, и никто не успел и слова сказать, как какая-то женщина набрасывается на нас с мерзким воплем:       — «Ваша психованная дочь напала на мою Катю»!!!       В первые минуты разговора хотелось заткнуть ей пасть и послать куда подальше, чтобы только не слышать её противного голоса, словно скрежета по доске или крик сирены. А за бестактность, грубость и невежество хотелось уже задушить. По крайней мере, в глазах Ксюши это было видно настолько, что неадекватная и начала эти пользоваться, методично и действенно выводить мою жену из себя, говоря мол «дочка вся в мать, видно же».       Как же она заблуждалась, что сейчас откровенно смешно.       Прекрасно зная, что «характер» у Ксении можно зажечь одной спичкой, незаметно для остальных, благо мы стояли рядом за спиной Яны, каждый раз видя, что она вот-вот сорвется на крик и скандал, я сильно сжимала её правую руку за локоть. Даже помню, как улучил удобный момент и прошептал ей на ухо:       — «Ты что, как базарная бабка заводишься от её слов? Держи себя в руках».       (вот только эффект был неоднозначный, как потом выяснилось ночью)       Тем самым давал понять, что не нужно подаваться на её провокации и обострять ситуацию. Как потом верно и точно подметила Яна, этой женщине было совершенно наплевать на свою дочь. Мать Кати была из тех людей, которых хлебом не корми, да дай какой-нибудь скандал развести и поучаствовать в этом. Ведь даже когда она наглядно грубо хватала свою дочь, чтобы продемонстрировать, что моя «психованная и бешенная» обезьянка сделала, Катя больше страдала, не только физически, но и нравственно, что не сдерживалась и несколько раз шипела на свою мать от её резких и грубых касаний за подбородок и локоть.       Но больше всего лютую ненависть вызывает эта женщина и сейчас во мне, стоит мне только вспомнить, как Яна, притихшая, сидела за длинным директорским столом. Несколько раз спросив, как у неё дела и всё ли хорошо, не пострадала ли она от драки, она лишь молча кивала, а глаза были настолько пристыженными и грустными, что в тот же миг сердце жалось от несправедливости к моей дочери. Моя девочка во всем винила себе, винила, что не сдержалась, безмолвно просила простить её, что всё так произошло, словно она опозорила всех нас.       Ох-х, моя обезьянка, моё маленькое солнышко.       «Не зная тогда все подробности, я знал, что ты поступила правильно и что не можешь быть виноватой. Что просто так ты бы никогда без причины не стала бы драться и махать кулаками. Если такое произошло, то ты поступала по справедливости и только так».       Кого-то защищала.       Однако в начале положение Яны было шаткое и не вызывающее доверия, ко всему ещё поддакивание и давление со стороны неадекватной матери Кати, да и самой девушки. Все очевидцы, а в первую очередь воспринимались серьёз слова поварих, так как неприятный инцидент произошел в столовой, подтверждали, что Яна первая ударила Катю. Я неволей про себя гордился ею, потому что по описанию получалось, что обезьянка отвесила неплохой хук справа, что оппонентка отлетала спиной на другой стол. Всё же кружок фехтования дал плоды, и моя дочь спокойно может постоять за себя. Из слов выходило, что дальше Катя быстро пришла в себя и девочки чуть ли не мертвой хваткой вцепились друг в друга. В конце концов, их отцепили, когда Катя верхом сидела на Яне и, сильно зажав в руках её волосы и тянув во всё стороны, пыталась бить голову об плитку пола. Но опять же со слов уже её близкой подруги Юли, обезьянка очень хорошо держалась, что ни разу не дала своему затылку встретиться с холодной плиткой.       Даже страшно представить последствия, если бы эта Катя была сильней физически.       Так и получилось, что Яна ударила первая и спровоцировала драку, и сидела, почти не тронута, только волосы были сильно растрепанны, а форма в некоторых места помята и порвана. Екатерина с разбитой губой, носом и синяками чуть ниже глаз, так как поведали свидетели-школьники, которые столпились вокруг них, моя девочка даже в таком критическом положении умудрилась несколько раз ударить противницу кулаком в лицо.       Вот уж точно не скажешь, что Яна дерется как девчонка. Ведь даже в волосы не пыталась вцепиться, что обычно делают девочки при первой возможности и что продемонстрировала Катя.       Конечно же, эта история благополучно закончилась для моей дочери, я и не мог допустить иначе. Такие инциденты политика школы, в которой учились мои дети, просто так не исчерпывала, а по факту вообще не допускала, поэтому отчисление грозило двоим девочкам, и в первую очередь Яне, как первой виновнице. Но нам повезло, что замдиректора, да и все учителя и большинство школьников были за мою дочь, потому что до последнего твердили, проводили множество фактов и доказательств, что Яна поступила правильно, что она защитила свою подругу Юлю и что Катя давно сама напрашивалась на открытый конфликт.       Разговорившись с Аллой Владимировной, замдиректора школы, которая вела у Яны историю и обществознание, очень поддержала её, что слова о моей дочери, которые она сказала, до сих пор вспоминаются с приятным и трепетным теплом. Это была молодая и привлекательная девушка для своего поста, всего тридцать с маленьким хвостиком, но главное качество, которое было очень важным для её профессии – это понимание и добродушие, которое она словно излучала, а дети сами тянулись и открывались ей. Алла Владимировна никогда не закрывала глаза и не отворачивалась от ребенка, каким бы трудным он ни был. Как тогда мы оба заметили, из неё вышел бы неплохой психолог. Мы легко нашли общий язык. И её метания, кого же придется исключить, хорошо сохранились в моей памяти, ведь её голос для директора был решающим, ведь именно она тогда рассоединила Яну и Катю вместе с вахтером, в конце концов, она лучше и ближе знала девочек. Если бы это было только в её силах, Алла, когда мы перешли на «ты», сделала бы так, чтобы обе девочки окончили школу. Всё же тогда на дворе было начало апреля, почти финишная прямая. Мне не пришлось ей помогать сделать «правильный» выбор, она и так была на стороне моей девочки, у которой за всё время учебы не было ни одного выговора или каких-то других серьезных проблем с дисциплиной. И Катя, у которой было куча инцидентов, где она непосредственно участвовала или была как-то уличена, и последний выговор, после которого только отчисление.       Когда Яна узнала, что её оппонентку ждет, она хотела пойти к самому директору, чтобы уговорить его не делать этого, дать шанс. Она тоже прекрасно понимала, что ждет Екатерину, если её исключат прямо перед выпускными экзаменами, с такой-то матерью и маргинальной компанией её друзей не тяжело догадаться, какая судьба ждет девушку. Хотя окончи она школу, возможно, ничего бы и не изменилось. Успокоить Яну я смог, только когда разложил положение дел, где получалось: либо обе, либо только Катя, третьего варианта не дано. Как ни крути, Екатерину Вишневскую всё равно бы исключили.       И сколько бы разговоров ни было позже, меня всегда удивляло, как за тот инцидент она винила себя. Яна прекрасно понимала, что поступила, скорей всего, правильно, чем нет, но считала ответственной именно себя. Её слова прочно и посей день сохранились в памяти, отдаваясь далеким эхом прошлого:       — «Я понимала, какие последствия будут для неё и для меня, а она нет. И позволила этому случиться».       Тот разговор мне запомнился хорошо, потому, что я тогда снова приводил пример, что в милиции такие несправедливые и горькие исходы будут нормой. Пытался её огородить и предупредить, чтобы она ещё раз хорошенько подумала, с какой профессией хочет связать свою жизнь. На что моя дочь, чуть помолчав, ответила:       — «Теперь, я понимаю… И не буду такой наивной. Я буду готова».       Боже, а сейчас?       Сколько сейчас проблем и бед моя обезьянка скрывает от меня? Сколько переживаний и противоречий внутри неё, которые её огорчают и причиняют боль? Ведь они точно есть. А она как боец за справедливость – стойко молчит и терпит в одиночестве, не обременяя других, только улыбается в ответ на вопросы. Вместо того, чтобы ей помочь, я разозлился, оттолкнул, унизил и стал тыкать на ошибки, которые сам когда-то совершал, которые временами всё равно отдаются горечью и тупой болью.       Плохо.       (сердце будто физически неприятно ноет)       Мне очень хреново, и я просто хочу, чтобы моя дочь была здесь, мы бы вместе поужинали и снова обсуждали все на этом белом свете.       — Это не конец света, что вместо того, чтобы как обычно погладить Яну по головке и говорить «какая милиция плохая, а она хорошая», ты сказал ей правду, какая она есть, — Ксюша как всегда проницательна, но чуткостью не отличается. — Кто знает? Возможно, только после этой ссоры она задумается, что милиция всего лишь переходный этап в её жизни, и уйдет оттуда.       — Дело уже не только в том, где она работает. С этим уже ничего не поделаешь, — я открыл глаза и устало посмотрел на свою жену, развевая последние картины прошлого. — Дело в том, как она восприняла мои слова. Ситуацию в целом. Ты слышала её? Она думает, что она мне больше не нужна, и я хочу её прогнать! То есть, будто мы хотим, — поправил я сам себя тут же и хотел продолжать, как меня перебила Ксюша:       — Нет, ты все правильно сказал. Ты хочешь. Яна имела в виду только тебя, что, впрочем, не удивительно, — Ксения отвела взгляд, будто о чем-то задумалась.       — Это в каком смысле? — сказал я резче, чем хотел. Не потому что Ксюша меня чем-то задевает или раздражает. Просто быстрей хочется услышать её ответ. Или, возможно, я сам перестаю всё понимать, и хочется хотя бы немного просвета.       У меня возникает стойкое ощущение, что я перестаю понимать свою дочь.       И это пугает меня.       — Вы похожи.       — Твоя проницательность сразила меня наповал, — а я думал, что услышу что-то серьезное. Не похоже это на Ксению. Может, так стресс от ссоры на неё влияет?       Конечно же, мы похожи!       Она же моя девочка.       Моё личное солнышко.       — Да нет же, Микаэль. Вы похожи. Я сейчас не об удивительных внешних сходствах, которые с годами стали только очевидней, — сарказм так и сочился из её слов. Неудивительно, она столько раз слышала от меня восхищенные возгласы, иногда и от других, как Яна похожа на меня, что автоматически на эту тему из неё сарказм и смешки льются, как рекой. Порой Ксюша любит ехидничать, что Яна сделана чисто из меня, будто я слепил её, а от Ксюши ничего нет, она вообще не причем. Главным образом, она любит ерничать, когда наша дочь могла где-то ошибиться или сделать «глупость», как любит выражаться моя жена.       «Она же вся в па-апу!»       Вот же вредина моя.       Порой она забывает, как наша дочь похожа и на неё.       В первую очередь упертостью, даже я не такой.       — Я в прямом смысле, что вы похожи. Когда я смотрю на свою дочь, особенно в последние три года, как она пошла работать следователем, я вспоминаю молодого тебя. Нет, я вижу тебя в ней. И я опять же не про внешность, — тихо хмыкнула. — А про человека, которого вижу перед собой. То, что сейчас произошло, в этом нет ничего удивительного. Эта ссора назревала давно…       «Как болезненный гной», — неволей представил я.       — … даже намного раньше, чем Яна пошла работать. Вы так похожи, что ждете и требуете друг от друга одного и того же, и главное, никто не хочет уступать! Ты всё талдычил, что ей нужно уволиться, пытался вмешаться в её дела, а Яна всё пыталась до тебя достучаться, что её всё устраивает и вообще всё решает только она в своей жизни, и ты не имеешь права вмешиваться. Та идиллия, которая всегда была между вами, не могла продолжаться вечно. Яна взрослела и выросла, а ты до сих пор видишь в ней маленькую девочку, которая с восхищенными и любовными глазками смотрит только на своего отца. Ведь посмотри, она даже без твоей помощи и связей смогла туда устроиться, потому что сильно хотела, и ничего бы её не остановило. Хотя время такое, люди очень нужны в этой сфере после девяностых. В принципе, я её понимаю, сама когда-то была такой же, но тем не менее. Никого не напоминает? — Ксюша снова хмыкнула и с какой-то нежностью посмотрела на меня, наглым образом намекая, что это «кто-то» – я.       Хотя в данном примере Яна здесь больше похоже на Ксюшу.       Такая же карьеристка.       — Возможно, если бы ей так и не удалось туда устроиться, если бы я мог как-то затормозить процесс или вовсе отменить, может быть, у неё вовсе перегорело бы желание, — ещё до того, как я увидел поднятую скептически бровь Ксюши, сам понял, что ляпнул. Не верю сам в то, что говорю.       Наша дочь не такая, не стала бы она просто так отступать от своей цели. Слишком легко.       — Это всё он. Он во всем виноват, — вдруг гневно процедил я. — Твой бывший до сих пор пакостит нам в жизни.       — Как и твой бывший лучший друг, — спокойно сказала Ксюша, хоть и не смогла скрыть своё удивление, что глаза расширились, а губы приоткрылись и впустили тихий вдох.       Яна это точно унаследовала от неё. Также выпучивает глаза от удивления. Мне всегда казалось это таким забавным.       Через секунду я был уже рад, что она не разозлилась на меня и не стала продолжать эту тему. Боже, что я несу? Он здесь не причем, хоть и хочется думать, что это так. Просто пытаюсь найти оправдание, хотя Ксюша всё объяснила и, скорей всего, права. Это просто стечение обстоятельств, где, к сожалению, как подметила моя жена, мой бывший лучший друг сыграл не последнею роль.       «А может, всё же самую главную?»       — Прости, я не хотел… я вовсе имел не то… ты меня поняла, прости ещё раз, — проговорил я расстроено и посмотрел ей под ноги, руками ерша свои черные волосы, где, если присмотреться, проглядывалась седина, и большими пальцами массируя виски. — Тем не менее, это же не просто совпадение, что Яна пошла работать именно в тот самый отдел, где когда-то работали и мы. Когда он стал там начальником. Не верю я в такие совпадения.       — А почему? — Ксюша повернула голову в мою сторону. — И такое бывает, а в том, что Андрей стал начальником отдела, нет ничего удивительного. Он к этому всегда стремился, ты сам прекрасно это знаешь.       Да. Андрей всегда к этому стремился, поэтому наши пути и разошлись. Просто кардинально отличались, хотя он до последнего пытался меня убедить, что это не так, что это наше будущее и только так должно быть. Вот, пожалуй, тогда я и понял, что нашей дружбе конец, что он и её принесет в жертву, если надо будет, ради работы и своей цели, которая была жестока и отчасти безумна. И поддерживали её такие же уроды, мои близкие коллеги-опера, по своим мотивам соответственно, но всё же. Не удивительно, что я всегда там считался белой вороной, хоть и выдающимся.       Самосуд.       Насилие.       (и в этом месте теперь работает моя дочь)       (моя девочка)       Это неприемлемо ни в милиции, ни в какой-либо системе или где-нибудь ещё. Возвращаться в первобытность, устраивать гестапо и марать руки в крови ради «высшей» цели я не хотел. Не потому что испугался, струхнул убивать, сама идея чистить город от маньяков, насильников, педофилов и от прочего дерьма, которое наше правосудие по «каким-то» неведомым причинам не засадило за решетку – была привлекательна и утопическа. И в этом был его главный минус – сплошная утопия, а в нашем жестоком мире это нереально. Опять же, мы не в средневековье, чтобы устраивать самосуд, для этого есть право и закон. Да и просто убивать, даже нелюдей… это неприемлемо.       И куда же без коррупции, без этого страха, что рано или поздно тебя поймают, опасная и хрупкая дорожка по лезвию ножа, «ведь по-другому мы себя прокормить все рано не можем» – любимое словечко моих «близких» коллег. Ксюша тоже это поняла, поэтому сама ушла, пока Андрей не бросил её из-за работы первый. Хотя нет, он, правда, любил её, думал всерьёз делать предложение, тоже думал о семье, возможно, чувства так и остались – это работа бы отняла Ксению у него и уже навсегда. Она это прекрасно понимала.       О да, Ксюша абсолютно права. И такое бывает, я намерено у лучшего друга ни за что бы не стал уводить девушку. Просто так получилось, он пытался нас сблизить потому, что мы были ему дороги, и мы сблизились.       — Яна говорила, что он неплохой начальник, — снова заговорила Ксюша, и я поднял голову в её сторону. — Так, просто обмолвилась, — увидев вопросительный взгляд на моем лице, добавила она. — Говорила, что он спокойный, адекватный, словом, не начальник-зверь. Приятный и честный, и не раз хвалил, что у Яны явный потенциал, и она все схватывает на лету. Андрей вроде бы как собирается в главк, на повышение. Они несколько раз обедали вместе, обсуждали это, словом, вели светскую беседу.       Внутри что-то неприятно щелкнуло, словно какая-то противная слизь покрыла всё тело. Стало неприятно липко и вязко.       Господи, как же противна и невыносима до безумия мысль, что вместо Яны он может видеть Ксюшу и думать о чем-то таком.       О чем-то таком приятном.       Мои ноздри угрожающе надулись, но в последний момент силой воли заставляю себя лишь громко вздохнуть и выругаться про себя, при этом сильно сжать кулаки, что костяшки побелели.       Ксюша, как всегда, наблюдательна и проговаривает:       (она уже сильно пожалела, что сказала мне об этом)       — Боже, Микаэль, мне даже страшно подумать, что ты там у себя накрутил в голове. Они просто обедали во время работы. Кушали там, разговаривали и всё. Также, как раньше мы с тобой это делали или вы вместе, довольно так часто.       «Нет, Ксюша, это вы чаще вместе обедали, что меня всегда немного бесило. С другом всегда всё интересней и веселей, а ты его отнимала у меня. Так ещё и любила позлорадствовать, как вредная и противная девчонка».       Мотаю головой, чтобы отогнать избыток неприятных и злых мыслей, и смотрю на свою жену, которая сама не сводила с меня каре-шоколадных глаз, где было явное беспокойство за меня.       «Потом мы начали ходить втроем, а позже и вовсе без него, и нам было намного веселей и интересней, лучше вдвоем. Наедине».       — Поделом ему, — отстраненно отвечаю я, смотря куда-то под себя. — Думай, что хочешь, а я считаю, что он назло мне взял Яну на работу. Так сказать, лишний раз поднастрал. По-крупному.       Он знает.       Знает, как моя обезьянка дорога мне.       Больше жизни.       — Не думаю, что назло тебе. И вообще не думаю, что знает твоё особое отношение к твоей прошлой профессии.       Я на секунду направил взгляд на неё, так и безмолвно говоря: «Ты-то сама поняла, что сказала»?       Он был моим лучшим другом с детства, дворовые мальчишки, большую часть времени проводившие на улице. Он всё обо мне знает, я сам ему рассказывал с удовольствием и неким трепетом, когда чувствуешь, что полностью открываешься человеку, которому веришь, ценишь и любишь. Ради которого когда-то был готов жизнь отдать.       — К гадалке не ходи, это очевидно, — резкая боль дает по вискам, что я, тихо простонав, отпускаю голову, закрыв лицо ладонями, протирая глаза и щеки. — Как же всё трудно…       Мне определенно нужно выпить ещё. Напиваться, конечно, не собираюсь, но пару пятидесятиграммовых, а может, и больше рюмок водки мне необходимо. Заглушить всё это, чтобы хотя бы быстрей заснуть, а завтра на свежую голову поеду к ней. Нет, лучше позвоню, вдруг она не хочет меня видеть. Ах-х, господи, конечно Яна не хочет меня видеть, с чего я вообще взял, что уже завтра поговорю с ней?..       Только сейчас четко осознаю, что боюсь.       Боюсь, что моя обезьянка больше не захочет со мной разговаривать.       Я почувствовал, как Ксюша на корточки села возле меня и дотронулась до левой руки, потянула к себе и сжала ладонь в своей. Она была теплая и приятная, как моя сухая и холодная. Её рука ласково поглаживала мою, а вторая легла мне на бедро, такая же теплая. И посмотрела прямо мне в глаза и сказала:       — Не вини и не мучай себя, прошу. Микаэль, ты самый лучший отец, который бы мог быть у наших детей. Даже Алисе, а ведь она не была твоей родной дочерью, но ты тоже всё делал для неё, как мог, — Ксюша приятно поглаживала мою руку большим пальцем, и это движение, её ласка успокаивала, что на виски меньше стало давить.       — Ты не жалеешь, что осталась со мной? — вдруг небрежно бросил я от наплыва нежности и любви к своей жене от её успокоительных движений, что она не оставляет меня и не осуждает. Что именно в эту секунду она рядом со мной.       Хотя всё это так спорно. Возможно, она и жалеет, но никогда мне об этом не скажет и не покажет ни мимолетным взглядом, ни отношением. Не осудит, потому что благодарна мне. Однако я до сих пор ярко помню свои чувства, как узнал, что Ксюша беременна от меня. В тот миг я осознал, что никогда не оставлю ту девушку, которая под своим сердцем носит моего ребенка, точнее, как оказалось, детей. И только от неё зависело, как наши дети будут расти: в полноценной семье, где родители вместе, или же нет, где у них будут обязательно отчим или мачеха. От Ксении зависело, будут дети вместе с нами или только со мной. Это неизбежно бы произошло, потому что я бы мобилизовал все силы, все ресурсы, чтобы моих детей воспитывал и растил я, а не кто-то другой и тем более Андрей, так как помню, что он был готов и на это, чтобы только Ксюша осталась вместе с ним.       Но он сделал неправильный выбор.       Он выбрал не её, а работу, свою цель и утопическую, кровавую мечту.       А ведь у него были все шансы, потому что я знал:       Она любила его больше, хотя уже какие-то чувства были и ко мне.       Скорей всего тогда, по крайне мере, не сразу, я бы не смог их забрать. Не имея тогда ни высокой должности, ни денег, ни расположения и даже нужных знакомых. Возможно, к пяти лет, нет, когда мои дети пошли бы в первый класс, я бы смог их собрать к себе.       Боже, как же решение Ксюши повлияло на все наши судьбы.       Моя вредная девчонка, но такая умная, а главное любящая мать, которая ставит своих детей выше себя, хоть показывает иногда это не так, как все. По-своему.       — Нет, — тихо усмехается, притягивает мою левую руку и невесомо целует пальцы, по телу моментально проходит электрический разряд, а дышать стало как будто легче, и боль в висках почти прошла. — Со стороны может показаться, что я вышла за тебя только потому, что залетела, и да, это было одним из решающих факторов, хотя на тот момент я любила его сильней, как и он меня, но… — Ксюша делает неосторожную паузу и садиться на пол, боком облокачиваясь об мои ноги, облизывает засохшие губы, не отпуская мою руку, и я чуть сжимаю её. — Но мать не купишь одной любовью. Многие бы со мной поспорили, но как только женщина осознает, что беременна и ждет ребенка, она автоматически начинает думать за двоих. И когда Андрей сказал, что… продолжит то дело и бросит его только тогда, когда я рожу, во мне в тот момент что-то щелкнуло, и я прекрасно поняла, что он никогда не стает отцом моих детей, что он не сможет их обеспечить и обезопасить. Не только потому, что они были не от него, хотя это тоже большую роль играло, а в первую очередь потому, — Ксюша тяжело вздыхает и щекой прижалась к моей коленке. — Что он готов был полностью отдаться работе, но не семье, а ты нет, Микаэль. Семья для тебя всегда была на первом месте, поэтому я ни о чем не жалею. А то, что чувства к тебе были слабей… ты тогда правильно сказал, что…       — …любовь не приходит сразу, — закончил я за неё свою же фразу и печально улыбнулся.       После всего пережитого оно должно было зародиться и стать крепче.       Ксюша улыбается в ответ и устраиваться подбородком на моей коленке, не отводя взгляд.       Да, все правильно. И нужно ли сейчас так копаться в прошлом? Всё, что произошло, все проблемы, ужасы, дела и работа, которые были, осталось всё там. Радоваться бы настоящему, но как можно, когда ни обезьянки, ни моего мальчишки-сорванца нет рядом. А первую так вообще оттолкнул и обидел. Вот что сейчас делает Яна? Скорей всего, сидит и плачет, хотя надеюсь, что она спокойно доехала до дома и уснула от переизбытка эмоций и упадка сил за сегодняшний день. Так и не отдохнула и забудется беспокойным сном.       Прикрываю глаза и сгладывают комок в горле, шепчу, будто нарочно не хочу, чтобы меня услышали.       — Ксюша, что же я ей наговорил…       — То, что сказала Яна, то, что сказал ты, вы оба не правы в большинстве в своем, — она положила свою правую руку на мои колени и поудобней устроилась, в левой руке держала мою ладонь и не отпускала, временами чуть сжимая. — Микаэль, ты должен до конца смириться с тем, что твоя дочь выросла. Своей заботой ты уже не оберегаешь, а душишь и долгое время Яна тебе это позволяла, только потому, что не хотела, скорей всего, расстраивать, но сегодня и у неё закончилось терпение. Всё, что она наговорила… — Ксюша сильно сжала мою ладонь, заставляя обратить на неё внимание. — Не знаю почему, но ты до сих пор не сказал ей, что в итоге, это ты уговорил Вадима лечь в реабилитационный центр, а не она, и что большую часть лечения оплатил именно ты. Да, в критический момент вместе с ним оказалась Яна, но ты никогда не оставлял своего сына, приглядывал за ним, иногда, когда он пьяный не мог дойти до своей квартиры, нес его тушу именно ты и помогал мне убирать захламленную квартиру от бутылок и мусора, когда Яны не было рядом. Ты выгнал его из нашего дома и отнял запасные ключи, да. И это совершенно нормально, иначе бы стали пропадать вещи или деньги. Нам ли не знать, как ведут себя наркоманы. Мы лишь обезопасили себя и наш дом, но не бросали и не забывали нашего сына. А то, что ты тогда наговорил и накричал на него… я ни единому твоему слову не поверила.       Слова Ксюши подбадривали меня не только душевно, но и физически, голова почти перестала болеть. И говоря каждый раз, что её проницательность сражает меня наповал – чистая правда и ни капли притворства или лести. Ведь в тот момент, когда я в приступе дикой ярости кричал на своего сына со слезами на глазах и практически бросился на него с кулаками, чтобы его выпроводить из квартиры, сам поверил в свои слова. Пусть и на несколько минут или на час, тогда время для меня было чем-то абстрактным, но я поверил, искренне, испытал от этого ещё больше боли и угрызения совести. А она нет, и верю я своей жене намного больше, чем сам себе.       Пожалуй, Ксюша попросту перестала в это верить. Ведь в их детстве, даже в подростковом возрасте, я не мог на них накричать. Пожалуй, моя вредина точно подметила, что я «хроническая тряпка», как я любил заменять на «просто я робкий с детьми». Когда касалось тех ситуаций, где небольшая затрещина или повышение голоса на ребенка просто необходима. В детстве через раз у меня получалось быть грозным и «злым» отцом, но мне никогда не нравилось это, поэтому ради справедливости стоит отметить, Ксюша права, что эту обязанность я перекладывал на неё, а в течение взросления наших детей и вовсе переложил полностью. Не сомневаюсь, я был авторитетом для своих детей, но не в их перепалках, особенно в этот тяжелый возраст, который начинается примерно с тринадцати лет.       Однажды Вадим и Яна так увлеклись, что чуть не передрались из-за пульта от телевизора, уже перешагнув тот порог, когда можно было все решить дипломатическим путем. Если Яна, моё солнышко, всё равно не хотела меня расстраивать и делала вид, что больше не сориться с братом, а сама исподтишка могла стукнуть по плечу или поставить подножку, пнуть по ноге, когда я отворачивался или отвлекался на что-то другое. Вадим же попросту меня не слушал и делал то же самое, но в открытую. Делали так, что вроде бы и вмешиваться не стоит, не маленькие уже, сами могут разобраться, но и стоять и молча смотреть на это тоже было нельзя. А шумели они сильно, что голова начинала трещать по швам от звонкого голоса, когда на грани слёз от злости и безысходности Яны и ломающегося баса Вадима, мой же голос был как горох об стенку. В эти моменты мой авторитет терялся абсолютно, будто его и никогда не существовало.       Но не её.       Возможно, от моего возмездия и «кары» детей всегда спасало то, что я терпеливый папа, а вот мама — нет. Ксюша появилась у них за спиной, поэтому я мог видеть её и лица Вадима и Яны, когда она спокойным голосом сказала: «я не поняла, что здесь происходит?». Слишком угрожающе спокойным. Они буквально побледнели и даже, кажется, начинали заикаться, передавая пульт друг другу от страха. Нет, чтобы кому-нибудь из них взять эту чёртову штуку, да и разбежаться в разные углы, пока мама не успела бы во всем разобраться, не доходя до точки кипения. Но именно этими движениями запуганных зверьков они ещё больше бесили Ксюшу, что тогда, держа в левой руке тряпку, она ею треснула Яну, а другой свободной рукой дала крепкий подзатыльник Вадику. Потом, естественно, наорала на них, что у неё разболелась голова из-за их крика и возни, и после чего они точно, как перепуганные мышки, разбежались по своим комнатам как минимум на полчаса.       Забавно, но тогда и мне влетело тряпкой за то, что снова бездействовал и «не воспитывал своих детей», и как обидно, на мои возгласы возмущения и оправданий, что я правда старался, Ксюша и слушать не хотела! Ох-х, моя златовласая фурия! Этими действиями она меня больше рассмешила и завела, чем напугала.       Вот так и получалось, что я добрый родитель, которого тяжело вывести из себя,       (но возможно, Вадим несколько раз умудрялся)       а Ксюша — строгий, а иногда, как в детстве твердили наши дети по очереди, – «злая».       — Но большую часть работы сделала именно она. Яна вдолбила Вадиму, что он скоро окончательно перейдет ту черту, после которой не будет дороги назад. Она его спасла, — воздохнул я, переплетая пальцы с её, и задумчиво сверлил взглядом стену напротив. — Просто хочу сказать, что я лишь…       — … что ты лишь просто снова хочешь выделить и оправдать Яну, — «закончила» за меня Ксения и угрюмо бросила взгляд в мою сторону. Снизу её взгляд казался немного осуждающим. — Перестань потакать ей. Признай, что она была не права и не должна была так говорить. Признай, что ты тоже был не прав и не должен был так говорить.       — Я знаю, что я был не прав и признаю это, но Яна…       — Микаэль, — строго перебила она меня. — Хватит. Это не только её заслуга, но твоя и моя, что мы не позволили Вадиму окончательно подсесть на эту дрянь и скатиться в дыру с настоящими отбросами общества. И его личная заслуга тоже, он смог осознать и позволить нам ему помочь. — Ксюша быстро встает на ноги, теперь мои глаза упирались прямо ей в живот, но она ловко и ласково заключает моё лицо в свои ладони, женские пальцы приятно гладили щетину, чтобы я смотрел только на неё. Наши лица так близко оказались друг к другу, что я почувствовал легкий шлейф её духов. — Вы оба были не правы. Но в одном я не могу не согласиться с тобой, что работа в милиции не для хрупких девушек, что она тяжелая и может сломать, если на секунду потерять бдительность, но здесь я уже не могу не согласится и с Яной. Она сильней нас, чем мы тогда, — эти слова моя жена буквально тихим шепотом выдохнула мне в губы и сразу же чуть отстранилась, а мурашки покалывали от кончиков пальцев до затылка, задержав моё дыхание на пару секунд. — Может, поэтому я не так сильно боюсь за неё, как ты, потому что прекрасно это осознаю, знаю, что со всеми трудностями и проблемами, какие бы они ни были, наша дочь справиться. Справиться там, где не смогли мы. Возможно, Яна и сама себя недооценивает. Так что всё, — она аккуратно опускает моё лицо. — На этом тема закрыта, пошли уже ужинать.       Не до конца придя в себя от наплыва эмоций, сказанных ею слов, я, глубоко дыша, успеваю задать ещё вопрос, пока Ксюша не скрылась за поворотом коридора.       Это очень важно.       Я же так места себе не найду.       Одного ещё можно терпеть, но не десятерых сразу!       — Значит, про десятерых мужчин Яна тоже говорила несерьёзно? — в моем голосе было столько мольбы и надежды, что Ксюша даже обернулась и удивленно посмотрела на меня. Мышцы моего лица сразу же расслабились, когда я увидел, что чуть позже секунды она усмехается от моего вопроса.       — Конечно, несерьёзно. Яна не такая. Если она заведет себе любовника, то сначала расстанется со своим молодым человеком, а только потом начнет «изменять», — незлобный сарказм сочился из её слов. Значит Ксюша права, и обезьянка просто так решила меня напугать. — Впрочем, я тоже когда-то так поступила.       — Ах, да я помню. Только Андрей об этом не знал, — теперь я во всю гаденько улыбался. Внутри стало легче, конечно не так как хотелось, но это лучше того состояния, когда Ксюша закрыла дверь за Яной. Только голова всё ещё немного побаливает, всё же пару рюмочек водки мне нужно для здоровья.       — Андрей этого не понял, точнее не хотел понимать. У вас большинство мужчин, вообще излюбленная привычка, не замечать того, что вам не нравится. Хотя, как ещё можно истолковать «я не хочу тебя знать» и потом почти три месяца не общаться? — чуть не закатывая глаза, Ксюша фыркнула себе под нос, так и укоризненно растягивая: «мужчины».       — А мне ты очень доступно и приятно объяснила, — я усмехнулся и как-то смущенно, как мальчишка улыбнулся, мельком вспоминая то время. — Я бы не стал досаждать и как-то мешать вам.       И не досаждал.       Не мешал.       Переломный момент, когда мы вместе с Ксенией поняли, что за цель у нашего общего друга. Только если тогда, у них просто скандал с пристрастием случился с последующим временным разрывом, как предполагалось, мы же с Андреем перед этим неплохо друг другу начистили морду, где Ксюша оказалась единственным свидетелем. Впрочем, она нас и «рассоединила», с помощью слёз и криков, встала на его защиту, когда я разошелся, и сразу же меня отрезвила своим видом. Всё это и случилось из-за неё, потому что она и её соседка-коллега Саша подверглись опасности, влезли туда, куда не следовало,       (ох-х, уж это женское любопытство)       а ведь Андрей обещал, что никто не пострадает. Разве я мог это стерпеть, когда и так слишком долго терпел и закрывал глаза?       И так, оба обиженны и оскорблены одним человеком, ради которого когда-то мы пытались подружиться и мирно существовать, нас по-настоящему сблизило. Никогда я не открывался ей так, как в те три месяца, и она никогда ещё до этого не пыталась рассмотреть меня настоящего, а не только маску-шутника. Да, возможно первая ночь и была случайна под воздействием алкоголя и её злости на Андрея, но потом мы правда наслаждались этими отношениями, общением, новыми и приятными открытиями друг в друге, которые даже не могли и подозревать.       А потом они помирились, точнее Захарова вдруг осенило, что он может на самом деле потерять Ксюшу навсегда. Хотя мне до сих пор думается, что ему кто-то помог заметить. Заметил, что она и без него может светиться счастьем и чаще стала ходить со мной на обед, случайно то и дело сталкиваться со мной в коридоре отдела и общаться, а не только громко перекидываться язвительными фразами. Наверное, ждал, когда она перебесится и сама вернется, но не так-то было, и он запаниковал.       Ксения не стала тянуть и сказала всё как есть, что она собирается вернуться к нему, и не намерена дальше оставаться моей любовницей. Хотя это так громко сказано. Это просто были легкие отношения, ничего не принуждающие, никакие обязанности, чистая свобода и наслаждение вне работы. Ведь тогда она так и не пригласила меня к себе домой и не познакомила со своей дочкой, Алисой. Здесь только тугодум не поймет, что у неё не было никаких планов со мной, она не воспринимала эти отношения всерьёз, Ксюша никогда не видела нашего совместного будущего. Видел ли я?       О, да.       В отличие от неё, тогда я позволял себе представлять и мечтать, мог во время совместного обеда, пока Ксюша о чем-то оживлено рассказывала, поедая при этом шоколадный кусочек тортика, сама не замечала, наверное, какая она милая и смешная со стороны. Или, когда Назарова засыпала под моим боком после долгой ночи, только и хотелось прижать к себе обнаженное, теплое и нежное женское тело и никуда не отпускать. В эти моменты, я позволял себе думать, надеется, что эти отношения перерастут во что-то большое и официальное. Поэтому моё разочарование было, намного сильней, чем её. Ксюша тоже была расстроена, что эти отношения, которые длились всю зиму, так резко и неожиданно закончились в конце февраля. Но она была категорична, и сама для себя поставила выбор ребром, либо он, либо я, никаких двойных игр с чувствами. За это я её уважал, потому что бы сам так долго не продержался.       Но должно ли это было случиться в моем кабинете во время обеденного перерыва?       Должно. Мы так прощались, это было исключение из наших правил – ничего «такого» на работе. Конечно, условия хотелось бы намного лучше, хотя бы диван, а не мой рабочий стол, куда я её посадил и со всей страстью и отчаянием взял, не полчаса до конца обеда, а желательно всю ночь, не сдерживать тихие и прерывистые вздохи, а рычать и стонать во весь голос. А потом, её золотой короткий хвостик мелькнул в проеме двери и пропал. Пропал из моей жизни навсегда, как в тот момент, не думать я не мог.       Да, очень доступно и приятно Ксюша объявила о нашем разрыве, как она умеет.       Не скажу, что мне было хреново, как Андрею потом, но мне было плохо. За эти три месяца я к ней привык, сроднился, узнал её и, чего греха таить, хотел вернуть. Поэтому, чтобы не досаждать им и себя лишний раз не искушать, гордость свою не топтать, всё эти полтора месяца избегал её, минимизировал наше общение на столько, что только случайно могли столкнуться в коридоре, и уже тогда планировал в течение года совсем уйти из милиции. Наверное, только тогда я был рад привилегиям начальника СКМ.       Но потом она вернулась, круто изменив мою жизнь.       Чтобы подарить, самое дорогое, что у меня есть.       Моя семья.       — Скажи ещё, что тебе не понравилось, — Ксюша игриво подняла одну бровь, и с вызовом посмотрела на меня. — Если ты сейчас всё же пойдешь со мной ужинать, то обещаю, что многое тебе объясню сегодня ночью, — не обращая внимания на мой ошеломленный взгляд, скрывается за поворотом коридора, только золотистый, уже не такой яркий, чуть длинней и тронутый сединой хвостик успел мелькнуть. И теперь я точно знаю, что он никуда не денется из моей жизни.       Я немного удивлен и тронут.       Конечно, с возрастом страсть улеглась, и желание не возникает с первого щелчка, тем не менее, пусть реже, но мы не отказались насовсем от плотского удовольствия, а как дети съехали, то наоборот стали чаще удовлетворяться друг другом. Будто второе дыхание открылось. Мне будет всего пятьдесят пять, а ей три, еще столько лет впереди! Только обычно инициатором приятного время сопровождения становлюсь я, а Ксюша в исключительных случаях, как сейчас. Знаю, что она тоже хочет, иногда больше меня, но из-за своих комплексов всегда предпочитает сдерживаться. Понимаю, что её тело никак в двадцать восемь, не такое гибкое, да после рождения наших детей прибавился лишний вес, растяжки, целлюлит и грудь третьего размера уже не такая упругая, но мне совершенно на это всё наплевать.       Я люблю свою жену и хочу её такой.       Женщины, как же вы иногда любите зря переживать и отказываться от удовольствия, которого сами очень хотите. Чёрт возьми, я тоже уже не тот красавец, что в тридцать лет. Тело уже не такое подтянутое, появился живот и морщины, а как седина то на черных волосах выдает, не то, что её золотистые. Конечно, ещё не так всё критично, издалека ничего не видно, а если в помещении неяркий свет, то и не каждый заметит, но на солнце, да, поблескивают. То и дело, что пока только самые близкие видят.       А если учесть, что Ксюша всегда была озабочена внешним видом и следила за собой, то она прекрасно восстановилась после родов. Лучше, чем могло быть.       Сейчас же это не совсем желание, но и не жалость, просто она хочет, чтобы я как следует отдохнул и отвлекся от плохих мыслей, точнее мы. Ксюша не меньше меня за сегодня устала, сколько в голове у неё пролетело воспоминаний минувшего, и так не сбывшихся надежд?       (надеюсь, что не так много)       И неужели так сильно на моем лице отраженно желание выпить?       Моя Ксюша, как всегда проницательна, лучше забыться в успокоительных и нежных объятиях своей жены, чем с полупустой бутылкой водки или коньяка.       Я кротко и почти счастливо улыбаюсь себе под нос и потираю щеку с недельной щетиной.       «Всё же она абсолютно права в одном. Вместо Яны, я до сих пор вижу маленькую девочку с косичкой, солнечной улыбкой, а задорный смех временами пролетает в моей голове. И с большими, жизнерадостными серо-зелеными глазами, как у папы».       Наконец-то вылезаю из шкафа с одеждой и, размяв затекшее тело, направляюсь вслед за Ксюшей на кухню.

***

17 мая 2006

      Полностью облокачиваюсь об спинку стула с мягкой и кожаной черной обивкой и потягиваюсь, что есть силы. По телу проходит приятные мурашки, что я громко от удовольствия, чуть ли не мурлыча как мартовский кот, вздыхаю и полностью расслабляюсь, перед этим поправив очки на переносице и положив руки себе на живот. Курсор мышки мирно мигал на пустом листе, экране компьютера, снова захотелось потереть глаза от раздражения, и чтобы пятиминутный отдых получился полноценным, отворачиваюсь в сторону открытого окна.       Небольшой порыв майского ветра, что занавески заколотились, приятно поласкал спину и лицо, снова громко вздыхаю и закрываю глаза.       «Как же хорошо» —       (почти)       невольно пролетают мысли.       Документы к завтрашнему судебному процессу готовы, осталось только парочку исковых заявлений подправить, и можно будет идти ужинать. Как раз должен всё закончить к семи вечера. Ах-х, если ещё Ксюша сейчас подойдет сзади и помассирует мне плечи или вообще сделает массаж, то отдых удался.       Непроизвольно открываю один глаз и прислушиваюсь. Ощущения, что позади тебя кто-то стоит, нет, а на кухне мирно бубнит телевизор и временами проносится звук позвякивание ложки об чашку. Я тихо усмехаюсь своим фантазиям.       Жалко, но это не совсем в её стиле. Ксюша не так проявляет свою заботу. Вместо этого, она полчаса назад усиленно звала меня ужинать, а когда услышала, что я приду только, когда закончу работать махнула рукой и принялась за еду без меня. Сейчас, наверное, как раз чай с конфетками, тихонько, улепетывает. Смешная. Ведь всё равно будет сидеть рядом со мной и болтать, когда я пойду ужинать.       «А ведь ей я сделал массаж и сам бы тоже не отказался!»       Счастливая, пожалуй, даже робкая улыбка заиграла на моих губах о воспоминаниях вчерашнего дня.       Однако вначале казалось, что день безнадежно испорчен. Не знаю, может какие-то магнитные поля, бури, возможно, вчера было полнолуние или сверху «кто-то» сговорился, и этот день уже во вторую половину дня можно было назвать «косячным», ужасным, паршивым. Всё в моей адвокатской конторе кому не лень, от своего секретаря вообще не ожидал такой растерянности, что-то делал не так: у кого-то важные документы не сохранились, что-то кто-то подпортил и теперь на это уйдет три дня, чтобы всё восстановить, даже в суде мой подзащитный умудрился сказать, искренне говоря х… фигню!       Не тяжело догадаться в каком настроении я вернулся домой. Как не странно ни злоба и раздражение преобладали надо мной, а именно какая-то безнадежность. А если ещё учесть, что в первую половину дня было пасмурно, казалось, что солнце никогда не выглянет из-за серых облаков и туч, что ещё один такой же унылый день из сотен других и завтра, послезавтра, через месяц будут такие же дни, будто ничего не изменится. Словно из моей жизни пропало солнце.       (уже три дня, как я не слышал её голоса)       Желание было одно. Выпить стограммовую стопку коньяка, сеть на диван и уставиться в телевизор. Даже не посмотреть какую-то передачу, сделать вид ради приличия, а на самом деле просто смотреть в одну мигающую точку и ни о чем не думать, повторить пару таких стопок и пойти спать. Но разве Ксюшу интересовали мои планы? Думаю, она знала, на что я настроился, но придумала для меня программу намного интереснее и расслабляющее, я бы даже сказал, выводящее.       Выводящего из этого паршивого настроения, в котором я был уже третий день, а все прочее «косяки» всего лишь усилили болячки и симптомы. И тут уже не только острота её зрения и интуиции, или как я люблю подшучивать насчет «третьего глаза». Даже слепой почувствовал бы мою ауру безнадеги, не то чтобы не увидел зрячий человек.       Она не дала мне опомниться или как-то сопротивиться. Не переодевшись после улицы, сейчас вспоминаю, что даже привет ей не сказал, сразу прошел на кухню, чтобы выпить дозу «спасительного» напитка. Ксюша прокралась очень тихо, только хотел поднять рюмку и опрокинуть в себя, пальцами успел обхватить, как она нежно обняла меня за шею сзади, прижавшись своей груди к моей спине, что-то ласково начала шептать на ухо и прикусывать мочку, мимолетно спускаясь к шее приятно притрагиваясь кончиком носа, обжигая своим дыханием. Я опешил от её действий, приятного чувства разливающегося внизу живота, от покалывающих мурашек по всему телу.       Ладно, тот в день, когда Яна ушла со скандалом, я понял её напор, желание вместе забыться от неприятных и терзающих мыслей и спокойно отдохнуть, расслабиться в чужих объятиях. Но сейчас, сидя за компьютером, я понимаю, что Ксюша полностью повторила мои приставания.       Моё проявление заботы и любви.       Ведь это я обычно прижимаюсь к ней, или наоборот сильнее её к себе, и начинаю шептать приятные и пошлые комплементы, ласково поглаживая животик и не затейливо дальше спускаясь ниже.       Ксюша же говорила, что нужно пойти в спальню, что она покажет что-то интересно, но я не слушал её, точнее не понимал, что она говорит, в ушах стоял такой шум, хотя в квартире было очень тихо. Даже из улицы не доносились очевидные звуки проезжающих мимо машин, только еле уловимые, наши учащенные дыхания. Просто на ватных ногах пошел за ней, не отпуская её руку. Опомнился только тогда, когда моя жена резко, но мягко усадила меня на кровать, а сама, как ловкая кошечка залезла на мои колени и начала покрывать моё лицо легкими, ласковыми поцелуями.       Это было так проникновенно.       Нежно.       Взволнованно.       Никой дикой, звериной страсти, и просто «долбежки» ради оргазма.       Мы полностью обнажились перед друг другом.       В каждом её поцелуе, прикосновении, поглаживании или в моем проникновении, я чувствовал только покой и умиротворенность. Словно в каждом своем действием она забирала моё безнадежность и отчаяние, делила со мной, просто была рядом, давала чувствовать, что я не один.       Не помню, когда мы так чувственно занимались с ней сексом, а может это и есть, так называемо заниматься любовью? Скорее всего, да. Иногда действиями лучше всего показываешь, как любишь человека, даже такими трогательными и малозначительными, как может показаться на первый взгляд.       Потом, в чем мать родила, она принесла горячей чай с бутербродами, какие-то фрукты, и мы просто разговаривали. Ели, пили, беседовали обо всем на свете в кровати. Никакой конкретики, и уж тем более терзающие нас темы. Просто болтали, вспоминали забавные случаи из жизни, как общие, так и частные, молодость, обсуждали литературу, искусство, кинематограф. Моя отличница, вспомнила даже один из стихов её любимой поэтессы Анны Ахматовой «Сероглазый король». Только как она умеет, наглым и бесцеремонным образом намекая, что её сероглазый король – это я.       Вновь мы целовались. Медленно с чувством, будто заново узнавали друг друга. Мои руки всё время исследовали её тело, и стоило мне чуть почувствовать её напряженную спину и шею, как я уже делал ей массаж, также нежно и проникновенно, забирая всю усталость с хрупких женских плеч. А Ксюша снова меня обнимала, щекой прижималась к моему плечу или груди, покрывая тело и снова лицо нежными поцелуями и покусывая.       Она подарила мне тот необходимый покой, когда в душе была смута.       Разве это не есть самое настоящие проявление любви?       Когда через окно, наши обнаженные тела осветило уходящие лучи солнца, я предложил Ксюше погулять, на что она с радостью согласилась. Мы не торопясь одевались, помогая друг другу, покрывая открытые участки кожи легкими поцелуями, чтобы их закрыть. На прогулке, как молодые влюбленные гуляли за ручку и снова продолжали нашу не замысловатую беседу, а Ксюша всё больше удивляла и радовала меня своей памятью, рассказывая свои любимые стихи.       Немного наклоняю голову, чтобы увидеть небо за окном. Чувствуется и сегодня солнышко выйдет из-за безликих облаков, можно будет ещё погулять. Даже пусть только на час, а может меньше, гулять под солнцем в нашем городе просто необходимо при любом удобном случае. Думаю, Ксюша с удовольствием согласится, вчера ей очень понравилось, тем более лучше прогуляться часок, чем как тюлень после ужина рухнуть на диван. Будем вместе разгонять жирок.       Раньше с Яной, когда она училась в школе, и чуть реже, когда уже начала учиться в институте, мы любили после ужина прогуляться, когда сумерки вступали в полную силу, и только вечерний свет от скрывшийся солнца освещал наши здешние улочки и дворы, с детскими площадками и самодельным футбольным поле. Иногда втроем, когда у Вадима не было «важных» дел с друзьями, беззаботно и не торопясь гуляли и болтали. А ещё лучше, когда у Ксюши тоже появлялось настроение «бессмысленно» пройтись, и я будто возвращался в далекое прошлое, когда нашим детям по пять лет и мы медленно шли вдоль знакомых, и тогда ещё тихих улиц, не нарушающими потоком машин.       Но в основном, только мы вдвоем.       Отец и дочь.       Сердце пропускает один болезненный удар.       После вчерашнего реабилитационного второго половина дня с Ксюшей, уже не так сильно мучают плохие мысли и вина, словно я буквально вчера отдал, как минимум половину своего душевного груза ей, и сейчас намного легче дышать.       Но, о боже, как же хочется после ужина прогуляться вместе с обезьянкой, узнать как у неё дела, никто ли не обидел её и все ли хорошо, как на личном, так и в финансовом плане, не нужна ли какая-нибудь помощь.       (просто услышать её веселый голос)       Яна редко обращалась с денежными вопросами, в отличие от её брата, но я же прекрасно знаю, какая зарплата в милиции. Даже у меня в молодости она была больше, чем сейчас.       Совершенно неблагодарная работа.       Губишь своё здоровье и не только, а взамен получаешь копейки.       Иногда украдкой мне удавалось подложить ей денег, когда предчувствие, что у неё проблемы с финансами вдруг усиливалось, когда тревожные признаки четче бросались в глаза. Она в свою очередь, чаще, также украдкой возвращала обратно, а если нет, то смущенно говорила «спасибо», а я просто был рад, что Яна смерила свою гордость и взяла деньги.       Понимаю, что ей неудобно и стыдно, как же часто она возмущалась:       — «Это я должна вам деньги подкладывать по возможности, а не вы мне. Я уже взрослая и самодостаточный человек!»       Но ведь это совершенно нормально, когда родители помогают своим детям, когда сами не нуждаются в помощи, тем более, всегда найдутся пару лишних тысяч для неё и Вадима. Второму, конечно, ничего украдкой подкладывать не приходилось, он сам время от времени приходит и жалуется, что у него «небольшие» проблемы с деньгами. И даже умудряется к своим сестрам заглядывать с подобными жалобами.       Мои мысли прерывают телефонный звонок, который в умиротворенной тишине квартиры, где только приглушенно бубнил телевизор на кухне и тихо гудел процессор компьютера, был как оглушающим выстрелом, что я чуть вздрогнул от внезапности. А когда телефон оказался в моих руках, мне и вовсе на несколько секунд показалось, что он сейчас выпадет из моей ладони.       Потому что сильная дрожь овладела моим телом, как при лихорадке.       На ярком зеленом дисплее подмигивая и вибрируя, высветилось:

«Янка»

      Не знаю, сколько секунд или минут прошло, как я уставился на экран телефона, словно завороженный, прежде чем, услышал сбоку ехидный голос Ксюши.       — Только попробуй не взять трубку, — я резко обернулся в её сторону, всё ещё крепко сжимая телефон в руках, будто боясь его уронить. — Если уж сам не собрался ей звонить, так уж изволь, ответь.       Судорожное счастье и отчаяние настолько сильно охватило меня, что я не смог спаясничать в ответ, как обычно отвечал на её колкий, но беззлобный голос, потому, что в это самую секунду мне казалось, что я держу целый мир.       Я держу своё счастье!       Ведь только нажать на рисунок зеленой трубки, и я услышу голос обезьянки.       «Она хочет со мной поговорить. Больше не обижается. Может Яна звонит, чтобы сказать, что приедет на ужин? И мы с ней обязательно погуляем. Нет! Все вместе, втроем! Боже, как же в этот момент не хватает Вадима! Может потом и ему позвонить?»       И также сразу разочаровано осознал, что уже несколько минут держу большой палец над заветной кнопкой и не нажимаю.       — Ксюша, я боюсь, — как какой-то десятилетний мальчик, испугавшийся раскат грома, ответил я и испуганно посмотрел в её сторону.       Господи, а что если она звонит, чтобы сказать, что всё ещё обижается на меня? Что после моих слов она меня ненавидит и знать больше не желает, что я обидел её до глубины души, предал. Звонит, чтобы сказать, что больше порог родного дома не перешагнет, где же всегда ей рады и будут ждать. А если что-то случилось и звонит во всем не моя обезьянка?..       Зеленый дисплей потух, оповещая о пропущенном звонке. Рука сильно сжала телефон, грозясь разломать его на куски.       (нет, нет, нет, стой!!!)       — Не бойся, — твердо, но как-то ласково сказал Ксюша. — Яна очень хочет с тобой помириться и поговорить. Она сама мне об этом сегодня сказала, когда я приходила к ней на работу.       — Ты ходила к ней на работу?! — как-то слишком резко и грубо спросил я.       Ксюша видела Яну и ничего мне не сказала.       Как у неё дела? Все ли хорошо? Обижается она или нет?       (а если Ксюша случайно столкнулась с ним?)       Она всё это знает и ничего мне не сказала!       Охренеть можно! Я тут с ума схожу от самокопания, а Ксения Алексеевна оказывается, всё знает!!!       — Да, я ходила к ней на работу — спокойно парировала Ксения. — Думала сначала позвонить, но решила, что встретиться с глазу на глаз, когда она меня не ждет лучше. Хотела увидеть её настоящей, да и ностальгией предаться, сколько лет не была в нашем родном отделе, — я против своей воли начал тяжелым взглядом, в прямом смысле, буравить свою жену. Сейчас точно появится дырка в ней от напряжения. А ведь чувствует и сразу проговаривает. — Если ты хочешь знать всё ли хорошо у Яны, то да, с ней всё нормально. Только волнуется, что ты больше не звонишь ей, а сама первая боится позвонить. Думает, что ты на неё обиделся.       Что?..       Я? Обиделся на Яну? Боже, что за глупости, вот же моё солнышко! Ну как можно обижаться на неё, когда это я не сдержался и наговорил столько всего обидного, ненужного из-за короткой вспышки досады и раздражения.       Говорят, конечно, что во время злобы, слёз и в пьяном бреду, человек как никогда честен. Да. Не отрицаю, всё, что было сказано моей дочери, я искреннее веру и свято считаю так, но! Как я ей это сказал? Каким тоном, какими словами, а какие взгляды бросал ей в лицо и спину, что она наверняка чувствовала на себе? Не так я хотел донести до неё простую истину, а главное сказать, что очень волнуюсь за неё и люблю!       Ведь прекрасно зная, какая Яна у меня ранимая и хрупкая, хоть на первый взгляд и не скажешь, как не любит конфликты и пытается их избежать, я бы ни стал так рубить правду-матку… Но во время гнева «ударил» именно в болевые точки, доводя свою обезьянку не только до слёз, но до холодной ярости. И сейчас её мучает совесть, вспоминая, как она со мной разговаривала,       (и я это честно заслужил!)       обидные кинутые слова и не хлопнувшая дверь за собой. Потому что уже не было сил.       Нет.       Боже нет.       Этого ничего не должно было быть, если бы я сдержал своё раздражение и негодование. А Яну не за что винить, я же видел, какая уставшая она была, эти явные круги под глазами после бессонной ночи. Тем более дело молодое, всё мы в этом время вспыльчивые и несдержанные.       Она хотела получить поддержку и покой, а её оттолкнули и довели до слёз.       Во всем виноват я, а не моя обезьянка.       Мне не за что на неё злиться.       Только я подумал самому набрать её номер, как телефон снова ожил в моей руке и на дисплее замигал до боли родное имя.       И снова этот тупой страх, что парализует мои пальцы и не дает ответить на звонок тут же. Даже скорей всего наивно-детская. Только в девстве мы боимся что-либо сделать, задавая себе под нос вечно больной вопрос: «а вдруг всё ещё обижается; злится; ненавидит; не любит»?       (почему она такая злая? она опять меня не любит?)       Чуть вздрагиваю, когда за моей спиной, теплая ладонь Ксюши ложится на правое плечо. Я поднял на неё голову, и мне хватило одного взгляда, чтобы всё увидеть.       Она полностью понимает меня без слов.       Ей ничего не надо объяснять.       Ксюша видит мой детский наивный страх.       Страх, что теперь Яна оттолкнет меня.       — Не бойся, — снова говорит Ксюша так твердо, но ласково, отгоняя все страхи. — Она очень хочет услышать твой голос. Поговорите, — напоследок, чуть сжимает моё плечо, её понимающие глаза скользят по моему лицу, и также бесшумно, как и зашла, моя жена выходит из комнаты, оставляя меня одного.       На секунду, на очень долгое мгновение, в моей груди стало так тепло. Как вчера, такая не передаваемая нежность к моей любимой «вредине» разлилось по всему телу, что никакими словами, я бы ни смог передать, как благодарен за её поддержку.       Она всегда меня поддерживала.       Она всегда была рядом со мной.       (а я не всегда понимал этого и делал больно)       Придя в себя, словно из транса, я в последнюю секунду, прежде чем телефон снова бы «умер» и на дисплее потухло заветное имя, нажимаю на кнопку с зеленой трубкой и слишком резко крикнул:       — Да, алло!       Сердце бешено бьется об грудную клетку, будто хочет сломать её.       Замираю, но вместо её голоса слышу, какое-то шуршание.       — … Привет, пап, — голос чуть хрипловатый, неуверенный, будто чего-то боится, слышу её тихое дыхание.       Боже это моя девочка!       Я слышу её голос!       (как же я соскучился по ней!)       — Яна, это ты?.. — будто не веря своему счастью, задаю наиглупейший вопрос, вздыхая от облегчения. Снова какое-то шебуршание и скрипы, прежде чем отвечает.       — Да, я… Ты… Ты ждал чей-то звонок? Я не вовремя?       — Нет! Нет, что ты, — поспешно отвечаю я. Ни чей, я так звонок не ждал, как твой. — Я просто работал за компьютером, а телефон в другой комнате был. Пока услышал, пока добежал, — нагло вру в трубку. Ну не могу же я сказать дочери, что я боялся ответить на её звонок? А голос не обиженный, не злобный, уставший только. На этот раз четко слышу приглушенный клаксон автомобиля. — Ты где? Ещё не дома?       Быстро бросаю взгляд на экран компьютера.       18:46       Скорей всего, в пробке стоит.       — Как раз еду домой. На невском небольшая пробка, — подтверждает она мою догадку, снова приглушенные звуки за фоном. Я представил живую картинку, как Яна переключает коробку передач. — Скорей бы доехать до нашей окарины, — приглушенно усмехнулась она.       Снова, как в живую. Вижу перед глазами, как уголки её губ приподнимаются в грустной усмешке. Одной рукой Яна держит телефон, другой руль. Когда поток машин начинает движение, ей приходится зажимать телефон щекой и плечом, чтобы правой рукой переключать коробку передач. Одета она как обычно в серо-синею милицейскую форму, в машине китель обязательно расстегнут. И в виде исключения на ней штаны, а не юбка. Обезьянка со школы не может терпеть юбки, хотя как ни странно, к платьям относится очень положительно. Поэтому, на работе не редко получает «тумаков» за свои предпочтения, хотя во время дежурства всегда в юбке, чтобы выглядеть презентабельно и лишний раз не злить начальство.       Мне не нужно её видеть буквально прямо здесь и сейчас, чтобы ощущать и по-настоящему знать, что она чувствует, какие эмоции пробегают по её лицу.       Знаю тебя, как облупленную, что достаточно только слышать твой голос.       Мои губы сами приподнимаются в легкой улыбке.       Наша окраина. Яна, как и я не любит центры. Видимо, как и я с детства привыкла, что живет далеко не в центре, конечно не на отшибе города, но тем не менее. Да, у нас нет таких красивых парков и домов, как в центре города, за то здесь намного тише, машин меньше, туристов никогда не бывает, есть недалеко свой лесок, за которым начинаются дачные частные дома, а если что, относительно рядом трасса и аэропорт.       — Как у тебя дела? — задаю я вопрос намного смелей. — У тебя всё хорошо Яна? На работе нет завалов?       — Да, всё хорошо. Дела раскрываются неплохо, глухарей почти нет, — голос всё так же неуверенный, на секунду показалось, что даже срывается. — Ко мне сегодня мама заходила. Прости, что не звонила в эти дни. Я просто думала… подумала, что не хочешь со мной разговаривать. Я… я.. Пожалуйста, прости меня папа! За всё! — вдруг резко говорит Яна, чуть ли не плача. — Я не хотела с тобой ругаться! Мне… мне… очень жаль, я не… не хотела так с тобой разговаривать… Господи, как же стыдно, — её голос задрожал, срываясь на глухие всхлипы. Так и вижу, как на её глазах заблестели слёзы, но она держится, чтобы не заплакать прямо за рулем.       Моё сердце так болезненно жалось, что на секунду мне показалось вот-вот остановиться.       (да что же я за отец такой? опять заставляю свою доченьку плакать! даже на расстоянии!)       Почему всё так? Это я должен был позвонить ей первым, или даже, как Ксюша, догадаться съездить к ней в отдел, если бы не застал дома. Должен был себя заставить на следующий день поехать к ней и извиниться, сказать, что я был не прав. Сейчас Яна не должна плакать, и как всегда во всем винить только себя.       (и сколько дней она себя уже так мучает совестью?)       Если в детстве это казалось в каком-то смысле мило и брало за гордость, мол, дочка вся в отца такая же благоразумная и грамотно избегает конфликтов, то сейчас это одновременно бесит и убивает, что очень тяжело иногда её переубедить. Как тот случай в школе, когда она подралась с этой девицей Катей. Откуда у Яны это высшее угрызение совести, строгие упреки самой себе, потребность в раскаянии в каждой ссоре, в котором волей или нет, но ей пришлось поучаствовать? Ни у меня, ни у Ксюши такой особой черты нет, если только… не может быть, обезьянка же сейчас, как моя вылитая мать, то есть её бабушка.       Анна Рафаэлевна Шварц. Мама. «Бабушка Аня» так и не слетевших с уст моих детей, зато как-то несколько раз получилось услышать робкое и тихое «дедушка Витя». Хотя этот «дедушка», точней старый и вонючий, отвратительный старик, который пил, не просыхая и слил свою жизнь в унитаз. Почему он услышал в свой адрес «дедушка», однако никак этого не заслуживал, и увидел пару раз своих внуков, а моя мама, которая ещё при жизни говорила, что с удовольствием будет сидеть с моими детьми и моей старшей сестры Элеоноры, никогда не было такой возможности? Что за вселенская несправедливость? Женщина, настоящая мать, которая только и делала, что нас росла и воспитывала, отдавала все силы и свободное время, а так называемый «муж» и «отец» только мешал, вредил, до сих пор помню, как за счастье было, что он мог несколько дней подряд не приходить домой и бухать где-то со своими собутыльниками. А ведь при этом всё равно, как-то умудрялся работать, нет да нет, содержал семью и вечно потыкал своими деньгами, если как-то ему не угождали, то есть почти всё время.       Без него всегда было лучше.       Вот и получается, что Яна очень похожа на свою бабушку. Ведь всё эти положительные черты, она напрямую унаследовала от меня, как и я при рождении от своей материи. Только в силу того, что я родился мужчиной или генетика с природой, так «посмеялись», но эту «всеобщею вину за всех и вся», моя обезьянка точно получила от бабушки. Я и раньше это замечал, просто теперь осознал, что во взрослой жизни это игнорировать нельзя. Ладно, моя девочка думает, что обидела меня, и я скажу, что мы виноваты оба, обязательно большую часть вины возьму на себя, чтобы сохранить её покой. Но ведь кто-то другой, чужой, с извращенным удовольствием может воспользоваться этой слабостью моей доченьки.       — Яна ты чего?! — громко и взволновано, проговорил я в трубку и резко встал со стула, что тот пошатнулся. — Даже не думай плакать, тем более за рулем! Слышишь? С чего-то взяла, что я обиделся на тебя, обезьянка моя? Только потому, что не звонил? — она молчит, но я отчетливо слышу её прерывистое дыхание, будто прикусывает нижнее губу и пытается сдержать слёзы. — Яна… — тихо прошептал в трубку, прикрывая другой рукой рот, будто боясь, что меня кто-то услышит, хотя точно знал, что стою один в комнате. — Доча… если ты сейчас заплачешь, то заплачу я.       Сработал мой личный рефлекс. В детстве это всегда срабатывало, и даже, когда она подроста и ходила в старшую школу. Этот способ, как успокоить Яну, чтобы она не заплакала, я обнаружил, когда ей было три или четыре годика. Даже Ксюша оценила, как я ловко успокаивал наших детей, ведь позже и к Вадиму нашел подход.       «Если заплачешь ты, то заплачу и я».       Стоило это только сказать, как она начинала успокаиваться, так и не проронив ни одной слезинки. Если же, моя девочка во всю рыдала и «истерила», как любит выражаться Ксюша, то вход вступала тяжелая артиллерия – погримасничать, сделать вид, что сейчас и, правда, заплачу, даже слезу пускал, срабатывало на всё сто процентов. Обезьянку охватывало такой детский шок, лицо так смешно вытягивалось, что она озабоченным видом начинала уже успокаивать меня! Вид плачущего отца, который всегда веселый и не ругается, как мама, подвергал маленькую Яну в настоящее изумление.       Так и вспоминается случай, как я не удачно резал лимон, что большая часть сока попала мне прямо в глаза. Вот тогда я, правда, словно рыдал. Глаза так опухли и покраснели, так ещё выразительно вскрикнул, а потом начал стонать и чертыхаться. Позже Яна целых два часа от меня не отходила и успокаивала. Только за платком сбегала и вытирала мои слёзы от раздражения, то гладила по плечу и говорила, что «все будет хорошо», что «не надо плакать».       В груди всё больно сжимается и ноги становится ватными, что мне одной рукой пришлось опереться об стол, пока я ждал её ответа.       — Пожалуйста, не надо… — глухой всхлип, но точно слышу, как она улыбается, опять какие-то шорохи, вытирает всё же сорвавшийся слёзы. Пытается придать голосу бодрости и у неё неплохо получается. — Нет, просто… Всего этого недолжно было быть. Правда, прости меня папочка… Просто после дежурства не выспалась, да и дел много было в тот день…       Ну точно, как моя мать.       «Просто, я не так приготовила обед, вот он сорвался, ваш отец устал после работы».       «Просто, не так погладила рубашку, он не сильно меня пнул».       «Просто мне нужно было промолчать, пару рюмок не будет вредно».       «Просто после дежурства не выспалась, да и дел много было в тот день».       И многие уроды, похлещи моего отца пользуются этим, в прямом смысле уничтожая хороших девушек и женщин. Ненавижу.       (как же защитить мою девочку?)       (она сильней нас)       — Яна, мы оба виноваты в этой ссоре, — вздохнув, устало, но твердо сказал я. Подхожу к открытому окну, прохладный и приятный вечерний воздух обласкал лицо и потрепал угольно-черные волосы с сединой. Сразу стало как-то легче говорить дальше. — Такое бывает. Я тоже в тот день выпил немного лишнего, так что… мы оба были не в себе и наговорили всякого. Так бывает. Люди ссорится, и мирятся, прощают друг друга. Знаешь, я ведь… — не без труда, но с горькой улыбкой на лице решил признаться. — … Я испугался тебе позвонить первым. Подумал, что ты на меня обиделась… Прости меня обезьянка. Я очень по тебе соскучился.       — Я тоже очень по тебе соскучилась папа. И по маме тоже, хотя мы и виделись сегодня, но поболтали очень мало, — она фыркает в трубку и усмехается, последние следы слёз в голосе исчезают. — Даже по Вадику соскучилась, недели три с ним не виделась.       На сердце стало так спокойно, как уже не было с того вечера, как Яна заплаканными и покрасневшими глазами ушла из дома. Словно всё стало на свои места, гармония в душе восстановлена. Ну, почти, если бы Яна и Вадим были бы рядом. Хотя это уже не был бы покой, а балаган,       (свои дети всегда остаются детьми в любом возрасте, также братья и сестры – этот вечное детское соперничество и задирство, что простой ужин превращается в целый цирк)       но абсолютное счастье.       Вот так. Просто сказали друг другу «прости», но никто не сказал «я тебя прощаю», потому, что никто не был в обиде и не держал её в душе. Так и напрашивается вопрос: у кого мы попросили прощения?       У друг друга?       Или у себя за то, что не сдержались и в один момент, ненароком причинили боль родному человеку?       Слушая её голос, в котором не было ни слёз, ни боли и злобы, майский ветер ласково обдувал лицо, краем слуха улавливаю, как Ксюша, что-то подпевает телевизору, а в создании всплывает утренний разговор с Вадимом, где он рассказывал, как обосновался на новой работе и всё у него с его девушкой хорошо. Если не это умиротворенное состояние, в котором я нахожусь, не счастье, тогда оно мне и не нужно.       Хотя если только одно.       Пусть мои дети будут рядом. Всегда.       Ну, или хотя в приделах досягаемости.       — Обезьянка, ты как, преодолела пробку? — задал я вопрос, вслушиваясь в звуки её фона.       — Почти. Ещё два зеленых света и сворачиваю с невского. Похоже, какая-то небольшая авария, а пробка получилась немаленькая.       Придурки. Наверняка, два дебила не уступили друг другу, а страдают нормальные люди, которые всего лишь хотят быстрей попасть домой после рабочего дня. А потом Ксюша удивляется и жалуется почему, я не люблю ездить за рулем, а все из-за этих идиотов на дороге! Мне нервы дороже.       Терпеть не могу пробки. До дрожи.       А у Яны голос спокойный, и не намека на раздражение. Хотя она всегда спокойней за рулем, в отличие от меня. Думаю, что в молодости, я бы тоже был такой, но мою стойкость в заторах так и не получилось проверить, потому что в то время, вообще, чисто физически было трудно представить столько машин на дороге.       Вот так, понакупали прав и понабирали кредитов, а потом нормальные люди страдают.       — Пап, я тут подумала, — от больных повседневных мыслей, меня возвращает её голос. — Может, я сейчас заеду к вам? Только сначала домой, — как-то поспешно добавила она. — Переоденусь и сразу к вам. Вы же не будете против?       (КОНЕЧНО, ДА! ПРИЕЗЖАЙ!)       Боже, никто на свете не сможет представить, как я судорожно хотел крикнуть заветное «да» в трубку и подпрыгнуть от восторга, словно мальчишка получивший разрешение выйти погулять с друзьями и поиграть футбол. Даже успел рот раскрыть и издать какой-то неопределенный звук, но сразу же скрыл его под тяжелым вздохом. Вдыхаю полной грудью свежего воздуха, прежде чем ответить моей доченьке.       Конечно, я очень хочу, чтобы она сейчас же приехала к нам домой.       И не нужно заезжать к себе, чтобы переодеться. Её форма никаких негативных эмоций не сможет во мне вызвать. Пока.       (после этой ссоры, я точно сказать не смогу, когда ещё раз попробую с ней заговорить о том, чтобы она ушла из милиции)       Я просто хочу увидеть её. Солнечную улыбку.       (только она так может улыбаться)       Родные щечки. Жизнерадостные серо-зеленые глазки, как у меня и когда-то её бабушки.       Хочу услышать её голос. Не через динамики телефона, а в живую, чтобы тепло разливалось по всему телу от осознания того, что обезьянка рядом и никуда не денется. Хочу услышать её смех, когда она будет рассказывать какой-то забавный случай, который произошел на работе.       Просто хочу крепко обнять свою дочь. Жаль, что как раньше не смогу посадить её на коленки. Смешно, стыдно до абсурдности всей ситуации, думать об этом сейчас. А иногда так хочется вернуться в далекое прошлое, когда она совсем маленькая, легонько положить подбородок на её головку, и слушать, как на своем детском языке она что-то лопочет и изумленно показывает мне, как вертит какую-то нескладную деталь от игрушки.       Даже есть такая фотография. Моя любимая, в коричневой рамке. Где Яночка сидит у меня на коленках и широко улыбается в камеру, в желтой яркой футболке, в руках держит серебряный игрушечный автомобиль Вадика, а я в белой рубашке и в черных брюках, крепко держу её и сам еле сдерживал тогда смех. Ей где-то примерно пять лет, а мне значит тридцать пять.       (боже, этой фотографии почти двадцать лет, куда же время мчится?)       (остановись, пожалуйста)       И всё в моей памяти, ведь тогда ещё фотографии были черно-белые.       Как же раньше было всё проще и легче.       (я так хочу позаботиться о своей маленькой девочки и никуда её не отпускать)       Но всё же больше всего, я хочу, чтобы Яна после рабочего и, скорей всего, тяжелого дня хорошо отдохнула и выспалась. Время уже семь вечера. Пока она доедет до дома, потом к нам, а зная наши домашние посиделки, она точно ляжет далеко за полночь. А на работу к восьми никто не отменял. Тем более, сегодня среда, середины рабочей недели, а её профессия отнимает много сил, как физических, так и душевных.       Яне нужен полноценный отдых, а наша сегодняшняя встреча, если она состоится, отнимет много энергии. Я точно знаю, что она из-за избытков эмоций и вины, обязательно заплачет, и весь вечер будет просить у нас прощения. Зная её привычки, чтобы «искупить» свою вину, моя девочка предложит, что-нибудь сделать по дому: прибраться, посуду всю перемыть, любые вещи разложить и перенести, даже предложит шкаф передвинуть, если надо будет. И появится завтра моя обезьянка на работе разбитой и уставшей, не выспавшейся и возможно заплаканными глазами уже от слёз облегчения и осадка в душе.       (больше этого не позволю!)       Не-е, так больше не пойдет. Хватит мучить друг друга.       Лучше встретиться завтра. Тем более я давно хотел собрать нас всех вместе, как раньше впятером, большой и дружной семьей. Ксюша приготовит чего-нибудь вкусненького, и после сытного ужина мы обязательно пойдем, прогуляемся, как когда-то в далеком их детстве, по нашим старым дворам и тропинкам. Тем более в обществе своего брата и сестры, Яна намного сдержанней и веселей, и вина, и вся эта ситуации уже не так будет на неё давить. Алиса точно придет со своими дочками, а перед племянницами, тетя Яна всегда только улыбается и смеется. А в пятницу предложу, после работы, и если у обезьянки не будет дежурств, поехать загородный дом и сделать шашлыки. Стыд, какой! Уже почти конец мая и ни разу в этом месяце не сделали шашлычки! Не порядок, нужно исправляться.       Так будет намного лучше для всех и в первую очередь для неё. Ксюша, конечно против не будет такого позднего визита Яны, но одобрения этой затеи явно не ожидать, когда через часа два-три она точно собиралась ложиться спать.       Ох-х, в конце концов, я то и свою работу ещё не доделал. Так что лучше завтра.       Всё завтра.       — Обезьянка, не стоит, — неуверенно и робко начал я, опасаясь случайно обидеть свою девочку, свободной рукой потирая шею. — Время уже позднее. Ты точно устала, так ещё в пробке целый час простояла. Езжай домой и отдыхай, пораньше ложись спать. А завтра после работы сразу к нам, я ещё Вадика и Алису позову, давно уже не собирались все вместе. Мама приготовит вкусный, возможно праздничный ужин — добавил я усмехаясь. — Может, вдвоем или втроем что-нибудь приготовите, если уживетесь на одной кухне.       Зная, какая Ксюша собственница, и какие были большие скандалы, когда Яна выросла и выражала желание что-нибудь да приготовить. Но в итоге, мало, что удавалась моей обезьянке сделать. Обычно, начинала Яна, а заканчивала Ксюша. Она просто приходила во время процесса, точней на самом старте и начала «подсказывать», как правильно, а как нет, методично выводить дочь из себя. Естественно, Яна долго не смогла такое выдержать и закатанными глазами, с тяжелым вздохом поражения за «территорию», уступала материи и покидала кухню. После парочки таких стычек на кухне, обезьянка пыталась готовить только тогда, когда мамы не было дома. Что ж, её понять можно, Ксюша норовит и в её квартире распоряжаться, когда приходит в гости, делая замечания вроде: «если бы ты сделала так, лазанья не вышла бы такой сухой».       Кстати, её старшая дочь тоже от этого страдала, возможно, поэтому Алиса, раньше, и ушла жить самостоятельно. Хотя она всегда была активней брата и сестры.       Один только я довольный, как сытый кот. Что Ксюша, что Яна или Алиса — всё очень хорошо и вкусно готовят.       — Точно пап? — в её голосе прозвучало тень разочарования, что сразу захотелось забрать свои слова обратно. — Мне, правда, несложно. Да и не так уж я устала…       — Яна, нет, — твердо, но мягко перебиваю её. Если ей сейчас позволить проводить аргументы в пользу встречи на сегодня, я, ведь сломаюсь под их напором. Потому что сам очень этого желаю, но полноценный отдых и здоровье обезьянки дороже.       — Ты точно на меня больше не обижаешься? — снова виноватые нотки. Так и представляю, как Яна прикусывает нижнюю губу.       — Что за глупости? Ну, нет, конечно, Яна-а, — протянул я её имя, вкладывая в голос искреннее заботу и любовь. — Я и не обижался. Поверь, я очень хочу увидеться с тобой, но твой полноценный отдых и сон, мне важней. Ничего страшного не случится, если мы увидимся завтра, а не сегодня. Может быть, на часок сможешь отпроситься у начальства. Зная, какая ты у меня гибкая в общении, тебе это вполне под силу, — я широко улыбался, надеясь, что моё приподнятое настроение передастся и ей.       И правда, ведь ничего страшного не случится, если мы встретимся завтра? Один день ничего не решит.       А вот от одной мысли, что Яна полноценно поспит и наберется сил, радует настолько, что уже не остается места для какой-либо грусти.       — Да уж, — усмехается она в трубку, чувствую, что Яна уже улыбается. — Хорошо. Тогда договорились на завтра. Я обязательно на час раньше отпрошусь, думаю, мне пойдут на встречу. Может после ужина, погуляем? Как раньше? А насчет того, приготовить вместе что-нибудь с мамой, это очень спорный вопрос. Я уверена, что и Алиса этого не выдержит, — обезьянка уже в открытую засмеялась.       Я не смог удержаться от её заразительного смеха, и засмеялась в трубку вместе с ней.       Только легкий неприятный осадок остался.       Всё же хочется увидеть её прямо сейчас.       — Конечно, погуляем, это и входило в мои планы, — отвечаю я, зарывая окошко, и возвращаясь к рабочему столу. — Пробка преодолена, надеюсь?       — Да, во всех парах мчусь домой. Но ещё не поздно изменить маршрут и приехать к вам. Точно ненужно? — хотела подловить меня обезьянка, но её голос, в котором не осталась разочарования и грусти, придало мне сил и уверенности.       — Точно не надо, — с грустной улыбкой отозвался. — И вообще за рулем нельзя разговаривать, — одно дело, когда она стоит в пробке и почти не двигается или минимум движений, а другое, когда на спидометре не меньше шестидесяти и всё внимание должно быть приковано к дороге, а не разговору по телефону. — Давай пообещай мне, что приедешь домой и будешь только отдыхать, и раньше ляжешь спать. Только тогда у меня будет спокойный сон.       — Обещаю папочка, — сердце приятно пропускает несколько ударов, когда в её голосе я слышу милую улыбку. Прямо как та, которая была у неё в девстве, и так редко теперь появляется на её лице. Жаль, что я этого не вижу сейчас. — Тогда заранее пожелаю тебе спокойно ночи. До завтра пап.       — И тебе приятных сновидений. До завтра обезьянка моя.       Мы практически одновременно повесели трубку, что не услышали противные гудки обозначающие конец беседы. Я сел обратно за стол и уставился на погасший экран компьютера, где в отражении увидел на своем лице счастливую и робкую улыбку.       Сияющие глаза.       Для счастья нужно так мало. Почему же мы всё время об этом забываем? Всё больше никаких грустных мыслей! Сейчас главное быстренько закончить работу и пойти обрадовать Ксюшу. Хотя я почти уверен, что она и так знает, что мы помирились с Яной, и скорей удивится, что она приедет не сейчас, а только завтра.       Не могу перестать улыбаться себе под нос. Нужно быстрей закончить работу.       И после первой же напечатанной строчки отвлекаюсь на фотографию, которая стоит на моем рабочем столе.       Снова черно-белая, но так прекрасно и ярко помню, тот момент, когда сделал её.       Яна сидит за столом, перед ней раскрытая книга по ботанике, на котором лежит оторванный лист дуба. Одета она была в желто-бледную кофту, а поверх темно-зеленый кардиган. Её руки лежат на книге, рот раскрыт, она широко улыбается в камеру. Короткие волосы, которые были по плечи распущены и слегка растрепаны. Глаза буквально лучатся счастью и радостью. На ней были надеты старые очки Ксюши, будто она ученый и изучает найденный ею лист. За её спиной сидит Вадим и также улыбается, но хитрей, глаза озорно светятся, на фотографии не видно, но помню, что он листал книгу по механике. Видно кусочек его полосатой футболки. Отчетливо помню, думал и опасался в миг вспышки, что кто-то из детей унаследует плохое зрение матери.       Вадику и Яночке здесь по шесть лет.       И они абсолютно счастливы.