one year

      К горлу подкатил каменный комок, что никакими усилиями невозможно было глотнуть, чтобы напряжение хоть немного, но спало. Чувствую, как тело немеет и будто становиться не моим, в груди нарастает неприятное напряжение, плавно перетекая в тупую пульсирующую боль. На несколько минут мне становится тяжело дышать, что грудная клетка замирала на полувздохе и не желала отпускаться обратно.       (наконец-то)       (наконец-то, я что-то чувствую)       (я ещё жива)       А следующий день так и не наступил.       Для него.       Мы так и не поужинали вместе, всей семьей. Не пошли потом гулять по нашим родным улочкам и дорогам в свете уходящего дня, который ярко бы отражался на окнах соседних домов-многоэтажек. Так и не обсудили планы на выходные, а если верить словам мамы, то в пятницу папа хотел снова собрать нас всех вместе на даче и сделать шашлыки. Отдохнуть на природе, покушать вкусный шашлык, замаринованный мамой с нежностью, и ловко, мастерски пожареный на углях папой, подышать свежим воздухом, в сумерках прогуляться по темным аллеям вдоль хвойного леса. И болтать, обсуждать всё на свете, иногда даже не вникая суть разговора, только слушать родной голос, зная, что он рядом, живой и невредимый. Знать, что в любую секунду можешь взять его за руку, обнять со спины, поцеловать в щечку и сказать, как любишь и ценишь, забыв все ссоры и невзгоды, ведь это такая ерунда…       Но я уже никогда не смогу сказать, как сильно люблю его.       Хотя бы попросить нормально прощения за всё, что сделала, а не по телефону, стоя в пробке, где он толком не дал мне этого сделать.       (потому что точно так же винил себя, хотя не было за что)       Почему я не настояла и не приехала к нему?..       Ведь могла, хотела и была уже готова ослушаться, но по инерции, по привычке послушалась папочку. Потому что он так хотел, разве может быть повод резонней не ослушаться его?       — «Тогда заранее пожелаю тебе спокойно ночи. До завтра, пап.       — И тебе приятных сновидений. До завтра, обезьянка моя».       Боже, нет.       Я так хотела сказать многое. Столько хотела сделать, показать. Всё не так должно было закончиться.       Господи, а если бы мама так и не пришла ко мне на работу, не поговорила, и я не позвонила бы ему? Ведь этого разговора не должно было быть. Могли быть совсем иные последние слова.       — «Еще раз что-нибудь скажешь про Стаса, больше никогда меня не увидишь. Я вправе выбирать, с кем мне быть, и не смей осуждать мой выбор. Захочу, буду встречаться сразу с десятерыми мужчинами одновременно, и поверь, никто не будет на меня как-то влиять. И уж тем более ты».       Моё лицо так скривилось от боли, что зубы обнажились и крепко сомкнулись, сердце медленными, но твердыми ударами отбивается об ребра. В сущности, как обычно, качает кровь, чтобы я жила и чувствовала, но по ощущениям кажется, что орган разрывает, бьет несчастными ударами, чтобы прикончить меня изнутри на месте.       Или же наоборот заставить почувствовать, что я всё ещё жива.       Раз чувствуешь, значит живешь, по крайне мере, существуешь.       Ярче всего это осознаешь и ощущаешь только через боль.       Господи, как же мне больно.       (так почему же я сдаюсь?..)       Я не хотела, чтобы всё это произошло. Не хотела ругаться с папой, даже не думала. Это какое-то несчастное недоразумение! Просто дурацкое стечение обстоятельств. Мой папочка, мой настоящий, самый лучший друг, если мы и ругались, то и мирились быстро! По-другому у нас не бывало и быть не могло! Но больней и ужасней всего осознавать, сколько драгоценного времени было потерянно в пустую. Времени, которое можно было разделить с ним, вместе со своей семьей. Почему я сама ему не позвонила, а ждала звонка от него? По привычке? Из-за вредности и не угасшей злости? Папа всегда звонил мне два, а то и три раза в день, могло быть и чаще. Он звонил так часто сам, что мне и в голову не приходило позвонить ему самой.       Неизменный один звонок утром и вечером, как некий ритуал, который папа не мог нарушить. Это была его роль, что мне, что Вадиму всегда звонил именно он, а не мама.       (если звонила мать, значит случилось действительно что-то страшное)       (или же ей нужно что-то прикупить к столу, потому что она забыла)       Поэтому подсознательно, но я всегда ждала его звонка. Это мог быть короткий разговор всего на минуту с парой реплик или же беседа, которая могла растянуться на пару часов при условии, что мы не виделись давно, и накопилось много новостей. Если по какой-то причине папочка не мог позвонить утром, то он обязательно звонил во время обеденного перерыва, если я была на работе. Но никогда он не пропускал вечерний звонок, обычно, который был около девяти-десяти часов вечера из-за того, что я могла поздно вернуться опять-таки с работы, хотя сам он был жаворонком и ложился довольно рано.       Но только после того, как пожелает мне спокойной ночи и удостовериться, что со мной всё нормально.       Что меня никто не обидел.       Слёзы незаметно начали подкрадываться, я сильно зажмурила глаза, чтобы не выпустить ни одной соленой капли; от напряжения даже ладони сжала в кулаки, словно пытаюсь сдержать некого оголодавшего зверя, которого уже сдерживала очень долго. Живот скрутило судорогой, как, впрочем, и всё тело, которое последнюю неделю почти не напрягалось.       А оно всё пытается вырваться.       Оковы задрожали противным металлическим звуком, будто за дверью моей комнаты.       — «Зачем что-то чувствовать, разве не лучше остаться в этом состоянии? Ведь так хорошо… Ни боли… Ни вины… Ни слёз… Вспоминать прошлое и спокойно дышать…» — приятно шепчет голос где-то глубоко внутри, куда никогда не заглядывает человек по собственной воли. Пытается своими ласковыми, но липкими объятиями, как из трясины, обнять и затянуть дальше в темноту. Утопить зверя, который рано или поздно, но выберется из клетки.       Однако воспоминания того времени крепкой хваткой, как адского цербера, вцепились в меня и не хотели отпускать. Словно наяву клыки вонзились в мою бледную кожу в области груди и вот-вот из меня рекой брызнет ало-бардовая кровь. Затемняя глаза кровавой пеленой жгучей боли и вины, позже перекрывая дыхательные пути, что в тот час я захлебнусь.       (может, Кроули так и видит, когда показывает свой истинный лик?)       В первый день не заметила отсутствия таких «мелочей», как звонок от папы. Точней заметила, но была даже рада, что он не позвонил и не вынуждал меня отвечать, хотя думается мне, что из-за вредности я бы все равно не взяла трубку.       (на первый, возможно, и на второй, но точно бы ответила на третий звонок)       На второй день тревожное покалывание и волнение начало меня донимать ближе к вечеру. Будто что-то не так, чего-то не хватает, а злость и девичья вредность остыли, уступая место раскаянью и бесконечному стыду за своё поведение, давая потребность немедленно извиниться.       Так почему же я так и не позвонила первой?       Потому что хотела, чтобы было всё как прежде, чтобы это он позвонил мне первым, услышать его привычную, но такую родную и теплую реплику:       — «Привет, обезьянка! Как твои дела?»       Просто хотела, как по щелчку, по волшебству, чтобы всё было как обычно. Он звонит первый, а я отвечаю и сразу же извинюсь, папа прощает и всё хорошо. Он всегда меня прощал, за любую пакость в детстве вместе с Вадиком, за любое случайно брошенное грубое слово в юности. Злился, обижался — это слишком громко сказано. Недовольно кривил мину, но прощал, а ещё через час и вовсе будто забывал о неприятном инциденте.       Я хотела и ждала, а он всё так и не звонил.       И упускала тем самым драгоценное время.       На третий день я, как запертая львица в клетке, металась из стороны в сторону в своем кабинете и всякий раз на кого-нибудь огрызалась и чуть ли не бросалась, если меня посмели отвлекать и хоть как-то тронуть. Адалин по несправедливости досталось тогда больше всех, она же не виновата, что вместе со мной делила один кабинет, а порой не только его. Она как настоящий друг делила со мной многие мои переживания и уже в первый день знала всё до мелочей, хотя я не просила мне как-то помочь. И терпела мои выпады, пока они не начали выходить за рамки доступного, не только в личном плане, но и в профессиональном. К счастью, моя подруга не из робкого десятка и на обеде дала мне ясно понять, что так продолжаться не может, в прямом смысле лицом ткнула в проблему, которую я сама себе понапридумывала. Сказала простую истину, которая была мне необходима, чтобы самой что-то предпринять и сделать.       — «Яна, хватит себя мучить! Позвони первой сама, в конце концов, не маленькая уже! И перестань на всех наезжать… и на меня в первую очередь… задолбала уже немного всех».       Так почему же, если не к себе, то не прислушалась к своему другу? Почему снова не позвонила первой?       Вечером того же дня, взяв трубку и набрав папин номер, я подняла большой палец правой руки, но так и не нажала на зеленую кнопку вызова. Меня разом парализовал страх и неуверенность.       Может, папа не звонил мне, потому что обижен на меня?       (ну, а как ещё могло быть!)       На него это очень не похоже. Если бывали ссоры, пусть и не такие крупные, как эта, он всё равно каждый раз звонил, хотя бы вечером, чтобы узнать, как прошел мой день и пожелать мне доброй ночи.       Я вдруг осознала, что боюсь ему позвонить. Поняла и искренне была поражена, что до этого папа никогда не был в обиде на меня, не злился, чтобы не позвонить, поэтому все мелкие ссоры не считались. Они не мешали тогда набрать мой номер, как сейчас. И меня до дрожи это ужаснуло.       Из-за чего снова потеряла драгоценное время, которое оставалось крупицами.       На четвертый день, измученная и вся изможденная после бессонной ночи из-за накрученных мыслей в голове, у меня уже не осталось сил, чтобы как вчера быть на взводе. Навалилась бесконечная усталость и какое-то смирение. За ночь мне хватило времени, чтобы всё принять по несколько раз, столько же раз обдумать последующие действия и решение, которое на рассвете всё же соизволило прийти. Впрочем, если буквально судить, то оно само пришло ко мне на обеде, даже на полчаса раньше.       Я думала позвонить маме и узнать, насколько всё плохо, полностью услышать масштабы моего отвратительного поведения на прошлых выходных. Может, усталость ещё тяжелей взгромоздилась на мои плечи, потому что я не знала, чего ожидать? Хотя бы примерно. Папа никогда на меня не обижался и его молчание в виде безжизненного аппарата связи убивало вместе с ожиданием чего-то.       И снова непонятно чего:       либо неизбежности,       либо надежды.       Теперь я знаю, что пришла именно надежда. Мама никогда по пустякам — не могу припомнить случая, когда такое бывало — не вмешивалась в наши отношения. Пожалуй, этого никогда и не требовалось.       Мы были так похожи, понимали друг друга с полуслова — нам не нужен был кто-то ещё.       Когда очередной потерпевший скрылся из моего кабинета, Адалин, поздоровавшись с моей мамой, сама тактично вышла следом. Наш разговор не был долгим, от силы пятнадцать минут с натяжкой.       В девстве это некая холодность в её общении и чересчур эмоциональность во время злости, к слову, за не убранный мусор на столе или ещё за что-нибудь, всегда меня задевало, а порой и до глубокой детской обиды. Может, поэтому я больше тянулась к папе, который всегда улыбался и почти никогда не повышал голос, хотя всё равно любила своих родителей одинаково сильно, несмотря ни на что. Впрочем, это давно перестало меня как-либо трогать, наверное, с класса четвертого. Просто со временем, по мере взросления начинаешь понимать, что твой родной человек такой и его никак не изменить. И надо ли? Ведь именно таким мы его любим. Тем более с возрастом приходит понимание, что мама никогда не была злой. Строже, серьезней, вспыльчивой, чуть высокомерной и сложней, справедливой — да, но никак не злой. Просто в сравнении с папой этот контраст между ними резко бросался в глаза. Будучи взрослой, я пришла к выводу, что мама, как папа любил говорить за её спиной, «очень смешная» и нет у неё чувства юмора. Что ж, не могла не согласиться, потому что мама действительно такая, хотя на первый взгляд и не скажешь. Да и на второй тоже, моя мать из таких типов людей, с которыми надо обязательно пожить бок о бок, притереться, чтобы понять на самом деле, что она за человек.       Тогда она пришла такой же. Собранная, цепкий взгляд, выдаваемый неглубокими морщинами, будто требуя дисциплины во всем. Даже одета была по-деловому: невысокий, но удобный каблук, черные широкие брюки, кремовая блузка и поверх серый с еле заметными узорами легкий плащ. Неяркий макияж, чтобы придать свежести лицу, а золотистые волосы, которые были ниже плеч собраны в простой, но элегантный хвостик. Очки с металлической черной оправой и с прямоугольными стеклами строго блеснули. С моей формой я чувствовала себя как-то нелепо, что рабочий стол и высокие папки на нем служили неким щитом от её требовательных глаз — идеала во всем и при любых обстоятельствах. Почти что её девиз по жизни. Я же была всегда проще, что в одежде и во многих отношениях, как папа.       (а вот Вадим был как мама, даже он умудрялся критиковать мой стиль в одежде!)       Я по привычке будто вернулась в девство, ожидала какого-то выпада со стороны мамы. Они и тогда не были редки. Иногда создавалось стойкое ощущение, что мама приходила ко мне домой, чтобы только покритиковать: то не так приготовлена еда, то не так поглажена одежда, и она всё равно местами осталась помятой, то уборка некачественная. Хотя всё относительно было в порядке! Папа был уверен, что она где-то во внутреннем кармане прячет лупу, чтобы в любом случае найти какой-нибудь изъян. Конечно, она всё это делала не из-за вредности, просто по-другому мама не умела давать советы и даже хвалить. Похвалит и тут же изъян, который со временим нужно обязательно исправить. К этому привыкаешь и реагируешь только легкой, но теплой усмешкой. Но стоит отметить ради справедливости, что она не придиралась к тому, как обставлены вещи, комнаты, а тем более кухня. Спокойно только спрашивала или переспрашивала, где что лежит, признавая меня хозяйкой и мои права.       Почему будто в девство? Да потому что именно тогда меня пугали и обижали её критика и придирки, порой иногда очень резкие. Но это чувство сразу пропало, когда моя мать спокойно села напротив меня и стала говорить.       Никакой критики, никаких претензий и возмущения за то, что натворила и наговорила при последней встрече. Напротив, её ровный, глубокий и бесстрастный голос принес какую-то ясность и подобие покоя в душе. Она рассказала, что папа тоже очень расстроен нашей ссорой, что он и не думал на меня обижаться и в тот вечер хотел ко мне приехать, но мама отговорила его. Что он все эти дни хочет мне позвонить, но не может заставить себя набрать мой номер, боится, что я обиделась на него и не хочу больше видеть и слышать. Однако когда мама закончила говорить, мне стало ещё тоскливей и ясность улетучилась в миг. Стало больно и противно от одной мысли, что я заставила так подумать папу, что он испугался       (мой папочка никогда ничего не боялся!)       позвонить собственной дочери. Было холодно, что мурашки прошлись по телу, а дыхание стало прерывистым, тихим и глубоким. Хотя в кабинете окна были закрыты, и было тепло, что до прихода мамы я сняла китель и повесила на спинку стула.       Мне в один момент стало так тошно от себя самой, что я не заметила, как мама подошла ко мне сбоку и обняла, прижимая мою голову к её груди, что тогда отчетливо пару раз услышала, как бьется её сердце. И также пропустила, как мои руки замкнулись за её спиной и моё тело по инерции прижалось сильней.       Объятия с мамой не были так привычны, как папины, но если это случалось, то они были самыми теплыми и крепкими, что казалось, защитят меня от всего мира, от любого кошмара и беды. Она нежно гладила меня по голове, а я глотала соленые слёзы от жгучей вины и стыда, но так и не расплакалась при ней. Мама никогда этого не любила, предпочитая строгим голосом подбодрить, что ничего страшного не случилось и плакать не надо, что плачут только слабые, а мы у неё сильные детки. Да и мне тогда казалось, что проявлять слабость перед       (мамой)       родителями — уже непозволительная роскошь.       Только мы разомкнули объятия, как я тут же схватилась за телефон и хотела позвонить папе, но мама остановила меня, перехватив мою руку и покачав головой. Думаю, она знала, чем закончится наш разговор, после чего я буду точно разбитой, а ведь тогда была середина рабочего дня. Тем более, мама перечислила аргументы, что я на работе и лучше пойти на обед, отдохнуть, что папа отъехал по делам и занят, отвлекать его не стоит; что будет правильней позвонить ему, когда я буду дома и в тишине. Мне столько всего хотелось обсудить с ней, но обеденный перерыв наступил, меня ждала Адалин и ещё один «близкий» коллега, а маму, оказывается, Андрей Валериевич, который успел с ней столкнуться, когда она шла ко мне. Было уместней и мудрей не мешать начальнику поболтать с мамой, тем более, они же вроде как давние друзья и давно не виделись, наверное, много чего накопилось для разговора. Так и помню, как они вместе отдалялись от отдела, а я, проводив их тоскливым взглядом, пошла в противоположную сторону кафе, чтобы набраться сил.       Как назло, в тот день, попала в пробку, именно когда спешила очень домой, чтобы нормально поговорить, а главное помириться с папочкой. Не выдержала. На двадцатой минуте поняла, что застряла надолго и решила позвонить прямо за рулем. Папа никогда этого не одобрял, сам трубки не брал, когда вел машину. Понадеялась, что он не поймет, что я всё ещё не дома. Как это было наивно.       Честно, эти гудки после пропущенного звонка им были как пощечина, что я ещё минуты две сидела, словно вкопанная, и не могла понять, что же произошло. Тупо уставилась на телефон в раскрытой руке, будто впервые увидела.       Он всегда брал трубку.       С первого раза.       Но потом я решительно снова набрала его номер и лишь сильней сжала телефон в руках и напряженно, снова начала слушать протяжные гудки. Терять всё равно было нечего. Застряла в пробке надолго, тем более, ничего не измениться, так и так собиралась звонить и поговорить, и если бы не этот долбанный затор, то была бы уже дома. Я уже готовилась к тому, что и второй мой звонок будет не услышан. Мелькнула мысль, что позвоню ещё раз, а потом подожду. Вдруг он занят или телефон на беззвучке? Хотя помню, как неприятные мысли крутились, что «он банально не хочет брать трубку и разговаривать со мной».       Но этого не могло быть.       Ведь мама сказала, что папочка сам хочет со мной поговорить, но боится.       Однако все догадки и раздумья вылетели из головы, когда на предпоследнем гудке я услышала долгожданный и чуть запыхавшийся голос в конце провода.       Это было так волнительно и даже чуточку страшно услышать родной голос спустя столько дней, когда только этого и желал. Не было ни злости, ни обиды и враждебности, которые накрученные мной в моей же голове не давали позвонить раньше и услышать смех, усмешку и даже мимику лица! Только стоило ему улыбнуться, нахмурить глаза или встать со стула, что тот скрипнет на заднем фоне, — я всё видела, как живое кино, словно стояла с ним рядом, а не по телефону разговаривала.       Плакать пред родителями, когда ты уже взрослая — непозволительная роскошь.       Мой один из немногих железных принципов. Я никогда не любила расстраивать как-то родителей, и что в девстве, что потом в подростковом возрасте старалась не делать опрометчивых поступков. Обдумывала каждое своё действие, когда друзья наоборот или иногда я сама считали «что в этом такого?». Если мама незлобно возмущалась, то папа от моих слёз по-настоящему расстраивался, но никогда этого не показывал.       Не сдержалась.       Я просто не смогла сдержать слёз и ту вину, что давила на меня изнутри. Как только начала извиняться, то перед глазами быстрой перемоткой неприятных картин стали проноситься моменты того злополучного вечера. Слёзы сами собой брызнули из моих глаз.       «Если заплачешь ты, то заплачу и я».       Господи, это и тогда сработало! Умом понимала, что папа не заплачет, по крайне мере, физически, но по привычке я и правда стала успокаиваться и под конец разговора искреннее улыбалась и смеялась. И со счастливой улыбкой, но очень уставшей повесила трубку и вернулась домой. И через час так же быстро заснула. Почти со спокойной душой, ведь я выполняла свою миссию и померилась с отцом. Только неприятный осадок остался, что это произошло по телефону. Но ведь завтра наступит новый день и всё будет хорошо, что предстоящая тяжелая работа не могла испортить мне настроение.       «Я должна была поехать к нему, чтобы увидеться в последний раз».       Должна была плюнуть на его слова и приехать.       Но как умница-дочка послушала отца и поехала домой.       Ведь он так сказал, я не могла ослушаться.       «Это злая шутка? Или ошибка, со мной такое не могло произойти. Просто кошмарный сон. За что? Что я сделала не так? Где так согрешила, что кто-то или что-то решил нанести мне такой удар под дых, подкосив меня на всю оставшийся жизнь».             (за что?! почему я?!)       Грудь сильно заболела, что создалось ощущение, что кто-то на неё сел и теперь резко начал давить, словно невидимые руки хотят сломать мне ребра. Дыхание сперло. В душной комнате, которая не проветривалась почти неделю, мне катастрофически не хватало воздуха, что я широко открываю рот. Вдох-выдох, вдох-выдох. Плечи быстро отпускались и поднимались. Одну руку ложу на грудь в области сердца, будто и правда проверяю, никто ли не сидит на ней, другой опираюсь об спинку дивана, сжимая пальцами мягкую материю, чтобы приподняться. Тело ноет. Что и следовало ожидать, когда последнюю неделю то и делала, что неподвижно лежала       (даже позу почти не меняла)       и тупо пялилась на потолок.       Голова начинает кружиться, стоило мне принять сидячее положение, виски пульсировали, что жилка проявилась. Что-то изнутри так и рвется наружу. Дыхание становится совсем прерывистым и из меня вылетает первый хриплый всхлип. Отдаю последние силы, чтобы сдержать бьющиеся наружу слёзы, пытаюсь восстановить дыхание. Резко вдыхаю и будто на несколько минут задерживаю воздух в легких, слёзы заблестели на глазах, и когда громкий, утробный полустон-полувсхлип вырывается из горла на всю комнату, то чувствую, как первая влажная дорожка освежила моё лицо, будто от пыли и грязи, которые успели скопиться за неделю.       Боже, как же тяжело дышать.       (как же тяжело жить)       На следующий день папа не позвонил мне утром, но я уже не переживала.       Знала, что если он занят, то точно позвонит мне в обед. Спросит, как у меня дела, и уточнит, во сколько я приеду домой. В настоящий дом, там, где всегда было моё сердце.       Рядом со своей семьей.       Кровь прилила к голове, что притупило мой слух, но я всё равно приглушенно услышала свой рев отчаяния и боли, которые буквально разрывают меня на части. Очень жарко и душно. Чувствую, как слёзы и сопли заливали моё лицо и глаза, что стало всё вокруг размыто и расплывчато.       Но в обед позвонила мама.       «Наверное, сейчас попросит, чтобы я прикупила чего-нибудь к столу», — мельком подумала тогда, с улыбкой отвечая на звонок, которая мгновенно же пропала.       Мама плакала.       Это то же самое, что синоним к словам неописуемый ужас.       Мне никогда ещё не было так страшно. Потому что подсознательно я уже поняла, что произошло.       Мамочка редко плакала, и когда это происходило, больше создавалось ощущение, что она плачет от «вселенской» несправедливости и раздутой из ничего обиды, которой на самом же деле не было. Минутная слабость, как у любых других женщин, позволяла себе изредка всплакнуть и через час другой забыть, что вообще плакала от такой ерунды. В конце концов, любому ребенку становиться плохо, когда его мама плачет, потому что незримо, но крепкие узы всегда их связывают. Но не тогда.       Она рыдала по-настоящему, горькими, неконтролируемыми, граничащими с истерикой слёзами и не могла нормально выговорить ни слова, только и делала, что повторяла моё имя. Я не заметила, как стала кричать в трубку, чтобы она немедленно объяснила мне, что же случилось. Не заметила, как сама уже заплакала, а мой голос дрожал. И замерла, стоило мне услышать слова, которые навсегда отпечатались в моей памяти её заплаканным и срывающимся голосом:       — «Яна… тромб… тромб! У Микаэля сегодня… днем… тромб оторвался… сердце… Его нет… мгновенная смерть».       От этих воспоминаний я завыла. Завыла, как раненный и потерянный зверь. Всё правой рукой щупаю свою грудь, будто пытаюсь нащупать открытую рану, чтобы хоть как-то попытаться унять эту жуткую боль внутри. Закрыть руками, зашить, забинтовать, хоть что-нибудь, но чтобы не было так больно! Виски разрывались на части, вот-вот казалось, что по лбу потечет, как и из всех щелей, вместе со слезами теплая кровь, перекрывая реальность; когда боль не отрезвляет, а отправляет в небытие.       Ещё немного, и я, наверное, умру.       Человек ведь не может столько вынести!       Господи, как же больно.       (больно, как в тот день)       Дальше всё смутно. Плохо помню, наверное, мозг перестал нормально воспринимать дальнейшую информацию, а тело лишь выполняло механические, привычные действия. Совершенно не помню, как доехала до дома, за то отчетливо перед глазами сохранилось, как только с четвертого раза удалось открыть машину. Руки так дрожали, что ключи падали на землю несколько раз. Кажется, за секунду преодолела семь лестничных пролетов, потому что не могла остановиться и на минуту, чтобы дождаться лифта. Дыхание сбилось, легкие горели. И только утешительная последняя надежда билась в голове, когда мне все же пришлось остановиться и подождать несколько мгновений прежде, чем откроют дверь и впустят внутри.       «Это какая-то ошибка».       «Его успели откачать».       «По-другому быть не может, у папы всегда было отменное здоровье».       «Он не может умереть!»       «Он жив!!!»       Без понятия, кто открыл мне дверь. Скорей всего, не обращая ни на кого внимания, я просто оттолкнула его или её и влетела в квартиру. Если это так, вероятно, дверь открыла мама или Алиса, потому что Вадима просто так не получилось бы сдвинуть с пути.       Он бы меня остановил.       Не дал бы мне резко это увидеть.       Голова ужасно распухла. Буквально. Ещё немного воспоминаний и одна тележка больных мыслей, и мой мозг взорвется. Но я уже не могу остановиться. Возможно, жизнь с Винчестерами или это уже влияние Кроули, но сделало из меня мазохиста. Но есть что-то ещё. Мне это нужно. Чувствую, что нужно всё вспомнить, именно сейчас, до конца, как бы мне ни было больно, как бы ни было тяжело дышать, и кажется, что ещё чуть-чуть, и я задохнусь, потому что не смогу нормально вдохнуть воздуха.       Нужно всё вспомнить до конца, иначе я не выберусь из этого состояния в одиночку.       Иначе конец.       Чтобы не погибнуть, нужно почувствовать боль.       Если не чувствовать ни боли, ни вины, значит мне всё равно, значит, я всё равно, что внутри мертва. Только вопрос времени, когда и моё физическое тело погибнет.       Боль делает меня всё ещё живой, а не безжизненной тряпичной куклой, которой всё равно, что с ней будет.       (которой плевать, что Кроули сделает с ней)       Заставляет чувствовать.       Я упала. Нет, меня кто-то поймал, и на этот раз я помню, что это был мой брат. Упала от шока, даже не успела за сердце схватиться, как резкая боль в области груди подкосила и так мои ватные ноги. Он лежал на диване в гостиной. Если бы не эта толпа людей, которая столпилась вокруг него и не белая простыня, полностью покрывавшая его тело, то можно было бы решить, что он просто спит. Просто прилег после работы, решил подремать, а мама накрыла его до подбородка мягким пледом, чтобы ему было уютней.       Но лица не было видно.       И это был большой лоскут из белой ткани, а не любимый папочкин синий плед со звездами.       Только макушка с черными волосами виднелась, с еле седыми проблесками на свету.       А Вадим всё так же крепко держал меня, и где-то, словно издалека, услышала голоса мамы и сестры.       И пронзающий крик, до самого сердца. Душераздирающий и полный ужаса, что пробивает до нервных окончаний и костей. Крик, который заставляет задержать дыхание и замереть от страха. Страха того, насколько же этому человеку больно, что чувствуешь на собственной коже.       (разве это возможно, что человек может издавать такие звуки?)       Только через минуту понимаю, что это не из воспоминаний. Это я кричу, здесь и сейчас от поглощающей меня горечи и агонии. Тело пробивает жуткая дрожь, как при припадке, дыхание сбилось настолько, что я начала задыхаться. В комнате было уже не просто душно, здесь не было больше воздуха. Он закончился, пока я пыталась через судорожные всхлипы и безнадежные вздохи восстановить свой дух.       Ничего не вижу. Глаза сильно опухли, слёзы, не переставая, лились из меня горячим и соленым потоком. Собираю последние силы, как перед последним рывком. Если не сделаю этого сейчас, то, правда, задохнусь. Просто захлебнусь в собственных слезах и соплях, а духота в комнате завершит дело. Прикрою глаза и больше никогда не открою. Слабость во всем теле из-за того, что в последнюю неделю я нормально почти не питалась, в полной силе дает о себе знать сейчас. Грудь уже не просто болит, там всё горит, и чувствую, что в глазах мутнеет не только от слёз.       Встаю на колени, вся сгорбившись, трясусь от судорожных вздохов и руками опираюсь об мягкую спинку, пальцы жестко сжимаются, чтобы удержать массу ослабившего тела и не повалиться обратно. Широкое окно было за диваном, только руку протянуть, повернуть ручку, дернуть, и холодный уличный воздух заполнит душный вакуум.       Я не сразу это поняла, но подсознательно выбрала эту комнату именно из-за окна. После того, как Кроули попытался меня изнасиловать, я просто физически не могла оставаться «там» даже на несколько минут, а на кровать и тумбочку вовсе не могла взглянуть. И когда стала искать себе другое подходящие «жилище», желательно чем дальше от кабинета Дьявола, тем лучше, то не стала рассматривать второй этаж и сразу перешла на первый. Было немало комнат, которые мне подходили по всем параметрам. Есть одна спальня, самая крайняя в восточном крыле особняка, и там даже была кровать и большая ванная. Но был большой и непозволительный минус, и осознала я это, когда впервые открыла окно в своей комнате, как гром среди ясного неба.       В той комнате, на длинном, но на узком роскошном окне не было ручки.       Её нельзя было открыть изнутри.       Пусть это рассуждения из области сладких фантазий и грёз, но мысль, в случае чего, что я смогу открыть окно и выбраться из дома, согревала моё сердце лучше, чем теплый камин в холодную осень. Когда живешь в особняке Короля Ада, любой запасной план, пусть даже «убогий и глупый», как бы обязательно выразился Кроули, но приятно иметь в запасе.       Иногда самый простой и, на первый взгляд, безнадежный вариант может спасти жизнь.       Я не раз в этом убедилась вместе с братьями.       Стоило моей правой ладони сжать гладкую, продолговатую и белую ручку окна, как я тут же повернула его по часовой стрелке влево и кое-как дернула на себя. Будто последние силы истратила на то, чтобы открыть окно, но дальше мне больше ничего не пришлось делать. На улице был такой сильный ветер, что своим порывом оно само распахнуло дверцу окна, что та несильно ударила меня по руке и плечу.       Легкие стремительно вдыхают в себя свежего и холодного воздуха, обжигающего, но так необходимого. Ветер сразу обдувает лицо, что даже бьет своим ледяным прикосновением, но таким приятным, а слёзы лишь усиливают эффект. Оно словно придало мне немного сил, что я приподнимаюсь и сажусь на подоконник, чтобы всем телом почувствовать пронзающий холод.       Но не чувствую.       В груди всё ещё горит чудовищный огонь, а судорожные всхлипы и вздохи не дают в полной мере вздохнуть в себя чистого и холодного, как лёд, воздуха. Изнутри снова вырывается стон, и больше никак не сдерживая себя, начинаю надрывно и громко реветь.       Начала выть от боли.       Зверь, что так стремительно пытался выбраться из клетки, разорвал свои оковы, металлические прутья разлетелись во все стороны, как щёпки. И никакое это не чудовище, а всего лишь раненный волк, хищник, который, не зная, куда деть       (себя)       своё отчаяние и горечь потери, раздирающую душу и боль внутри, воет, словно рассказывая свою грустную историю. И никакая привлекательная клетка из трясины и ласкового голоса, как колыбельная, больше не сможет заставить его молчать. Больше он не даст себя поймать и забыть, как нечто ненужное.       Как нечто, что только причиняет смертельную боль.       Но заставляет жить и помнить.       Господи, всё повторяется, как тогда.       Меня почти затянуло в эту трясину, но только чуть позже. После его смерти, а не отца. Но должно было тогда, но он был рядом и не дал. Они все были рядом и не дали мне увязнуть в болоте беспамятства и бесчувственности. Словом не дали мне ненамеренно убить себя.       После похорон отца во мне что-то отключилось. Только временами из глаз неожиданно могли пойти слёзы, но без истерик и эмоций, словно звук был выключен. Я перестала есть, перестала нормально спать. Мне просто не хотелось, не могла себя заставить, даже успокоительные не помогали, а алкоголь отталкивал, и совершенно не было желания его вливать в себя литрами. Похудела, лицо резко осунулось, милые щечки пропали и вечные круги под глазами, как «живой зомби», кажется, он так тогда выразился. Если бы не работа, не приводила бы себя в порядок, даже элементарно в душ сходить, вообще никуда бы не выходила из дома, что и делала, как только представлялась возможность. Это ужасно, эгоистично и отвратительно, я даже не могла заставить себя поехать к маме, а ведь ей было также плохо и больно, как и мне, если не хуже. Не могла заставить позвонить Вадиму и Алисе, чтобы узнать, как они, им тоже было больно и страшно от потери близкого человека. Я ничего не могла заставить себя сделать. А только точно так же, как полчаса назад, неподвижно лежала и пялилась на потолок.       Я не могла себя заставить.       Но они всё равно приехали и помогли.       Моя семья меня спасла.       (а я даже скромно не поинтересовалась, как у них дела)       Сначала стала приезжать мама после моего недельного отсутствия, ведь я не отвечала на её звонки, чтобы хотя бы сказать, что держусь и в целом «живу» дальше. Думала, что будет возмущаться и злиться только за то, что заставила её ждать пятнадцать минут за дверью, прежде чем все же соизволила встать с кровати и открыть, молчу про то, что не отвечала на звонки и не перезванивала. Но вместо этого, она облегчено вздыхала, прерывисто обнимала меня, ощупывала, нервно проговаривала «почему ты почти ничего не ешь» и «почему второй день не ходишь в душ». А мне было всё равно, что мать рядом, что её нет — мне было ни холодно, ни жарко.       Мне было никак.       И тогда она сказала простую истину, которую я поняла только сейчас, рыдая в открытое окно под порывами ледяного ветра и заходящего солнца.       — «Яна, ты заболела».       Нет, мама, я не просто заболела.       А как уже многие и бесповоротные годы больна.       И боюсь, что болезнь перешла в хроническую форму.       Я больна, потому что так до конца и не смирилась со смертью близких людей, а лишь с каждым годом больше смакую вину и тоску, временами выражающиеся болями в области сердца, как и по всему телу. Самое страшное, что я не стремлюсь вылечиться и лишь больше упиваюсь своей болезнью.       И всё же, какая великая вещь — время.       Конечно же, восстановиться после этого сразу нельзя. Но время идет, поэтому она и великая, что создает иллюзию, будто теперь всё хорошо. Да, любая смерть оставляет свои следы, раны и рубцы, во мне же это выразилось тем, что после смерти отца и жениха, пропали во мне легкость и беззаботность, что были так присущи моему характеру и выделялись во мне ещё с самого детства. Папочку это всегда умиляло, маму временами раздражало, а Вадим и вовсе этого не замечал, пока оно не исчезло, потому что воспринимал, как должное. Мне не впервой было слышать от окружающих, будь это просто знакомые, коллеги или друзья их недовольное, иногда и вовсе злобное бурчанье в мою сторону:       — «Повзрослей уже, Шварц».       — «Да что ты всё время улыбаешься! Будь серьезней»!       Улыбка не исчезла с моего лица навсегда, но стала намного реже появляться и только по-настоящему, когда мнимое ощущение счастья достигало своего пика. Не было больше чувства беззаботности, некой легкости и теплоты, когда знаешь, что всё будет хорошо. Никогда после его смерти я не испытывала этого ощущения. Наоборот, было такое впечатление, что на плечи водрузили столько всего, что серьезность и сдержанность, что не особо были присущи мне, сами образовались на моих чертах. С другой стороны, это было ожидаемо, с каждым последующим годом больше ответственности и обязанности становились за и на мои плечи. Безусловно, после их смертей было столько замечательных дней и событий, жизнь продолжала идти своим чередом, и казалось, что прошлое позади, где и должно быть.       Вот именно.       Только казалось.       Я не смогла оставить прошлое, и теперь оно разъедает, как кислота меня изнутри вот такими срывами и стрессами.       Апатией.       Депрессией.       Всего лишь вопрос времени, когда от меня ничего не останется. С таким диагнозом долго не живут, когда человек сам не видит и не желает своего будущего; когда человеку плевать, что завтрашний день может не наступить. Да и если посмотреть на мою жизнь, я сама укорачиваю себе время всеми возможными способами.       Руки немеют, из каждого моего судорожного вздоха вылетает небольшое облачко пара, но кожа не чувствует на себе стужи. Слезы всё так же заливают теперь уже холодные щеки, создавая невероятный контраст. Горло саднит, в груди ужасно болит, кажется, что сердце и легкие вот-вот не выдержат такого напряжения и просто остановятся. Пытаюсь восстановить дыхание.       (успокойся, дыши глубоко и ровно, давай, ангелочек мой, это не тяжело)       Вдох-выдох. Неприятные спазмы в груди и дыхание снова прерывается, перед глазами вновь всё плывет, и проносятся дни минувшего, из-за чего слёзы с новой силой брызнули, обжигая, причиняя нескончаемую боль по всему телу.       Мама, словно мне снова два года, кормит с ложки; она всё время спрашивает, как у меня дела и что делала сегодня по дому. Я не вырываюсь и не огрызаюсь, а лишь с благодарностью принимаю еду и пытаюсь поддерживать разговор, но очень тяжело. Это уже было после смерти Стаса. Тогда ещё не до конца оправившись и не отойдя после смерти отца, у меня была глубокая депрессия, после которой наступила полная апатия. Достигнув своего апогея, что я перестала выходить на работу и могла не есть днями. И так ослабла, что с трудом ем с ложки, но очень рада, что вернулся хоть какой-то аппетит.       Вадим дает мне пасс, легонько передавая в руки баскетбольный мяч. Я искренне смеюсь впервые за последнее время и всё равно широко улыбаюсь, когда мяч даже не долетел до кольца и звонко отбился от земли. Быстро появляется усталость и отдышка. Из-за язвы не получается играть во всю силу и быстрей набрать вес обратно, но впалые щеки почти пропали и это было чудесно.       Алиса, аккуратно, чтобы я не обожглась, передает мне чашку горячего чая. Все как я люблю, с земляникой и чабрецом, без сахара. Мы сидим на крыльце загородного дома, на улице середина апреля и уже нет снега, непривычно тепло для этого времени года. В мае минует год, как с нами нет папы. Сестра увлеченно рассказывает какой-то казусный случай на работе, а я внимательно слушаю и киваю, временами вставляя свои реплики. Мне хорошо и приятно с ней общаться, но всё же есть небольшой дискомфорт. Мы с Алисой не были так близки, как с Вадиком, поэтому такие увлеченные разговоры без затяжных пауз были мне в новинку. Всё-таки сказалась большая разница в возрасте в девять лет и слишком разные характеры.       Разговор резко прерывает Марианна, которая задорно хохочет и тут же показывает за своей спиной, как Надя, её младшая сестрёнка, перемазавшаяся вся в земле и грязи стала похожа на маленького негритёнка, державшего в руках засохшие прошлогодние ветки от кустика. Я сильно от неожиданности прыснула, что умудрилась разлить половину чашки, Алиса же недовольно отчитывает старшую дочь, что та не уследила за младшей, и, осторожно беря на руки трехлетнего ребенка, идет в сторону бани. Марианна, ничуть не смутившись от замечания матери, подбегает ко мне и с энтузиазмом начинает болтать, как на уроке литературы они проходят поэму Пушкина «Медный всадник» и если смогу, то нужна помощь с сочинением.       Пока моя первая и любимая племянница перескакивала с тему на тему, от школы к мальчикам, подружкам и обратно, я бережно поправила ей челку, который раз, что она не замечает этот незамысловатый жест заботы. И удивленно ловила себя на мысли, куда же летит время. Когда я была в возрасте Марианны, ей должен был исполниться годик, а сама заканчивала седьмой класс.       Они вытащили меня из этого состояния. Не бросили и не дали погибнуть, что в первый и во второй раз, хотя уже и не заслуживала этого.       (и чем же я им оплатила?)       О, боже.       Всё повторяется.       Но есть одно колоссальное различие, которое меняет всё. Меняет настолько, что от этого напрямую зависит моя жизнь.       Тогда — они были рядом, сейчас — я одна, и только сама могу себе помочь.       Противный и надрывный кашель, что вся содрогнулась, будто пытаюсь что-то выплюнуть из себя. Горло больно саднит, а дышать всё так же тяжело. Слёзы, не переставая, лились из красных и опухших глаз, но стоны, похожие на вой и скулеж, на тон стали тише.       Только спустя два месяца со смерти отца я смогла перешагнуть порог родного дома и дала себе обещание, что ни за что не заплачу. Не разочарую и достойно заплачу своим родным за помощь, которую они мне оказали. Покажу, что снова живу, но не забываю.       Но вновь переоценила себя. Как всегда.       Зайдя в гостиную, мне хватило одного взгляда на диван, чтобы противный спазм в груди сдавил, а каменный комок в горле сжал и не давал нормально сглотнуть. Я почувствовала, что даже спустя столько времени его присутствие ощущается настолько, будто он стоит за дверью, что сейчас выйдет и покажется. Живой и здоровый, с родной и теплой улыбкой, а голос заставит исчезнуть все проблемы и невзгоды. Поняла, что каждая вещь, любая мелочь в этой квартире напоминает о нем. Но последней каплей моей «выдержки» стали фотографии, которые висели на стенах и аккуратно, в хронологическом порядке расставлены на полке шкафчика, как раз на уровне глаз. На автомате взяла его любимую фотографию в коричневой рамке, хоть он и не говорил, но папа неосознано всегда выделял её.       Мне там, наверное, лет пять. Я сижу на коленках у папы и широко улыбаюсь, смеюсь, а он крепко держит меня, сцепив руки на животе, и сам еле сдерживает жизнерадостную улыбку. Скорей всего хотел выглядеть серьезней, но глаза ярко и по-простому светились нескрываемым счастьем.       Не заметила, как соленая влага крупными каплями покатилась по моим щекам, как крепко прижала рамку к самому сердцу, ноги пошатнулись, и тихо рыдая, чтобы никто не услышал, скатилась на холодный пол, правым плечом опираясь об диван. И также упустила тот момент, когда уже была не одна. Время превратилось в относительное понятие. Помню, как стоило мне поднять глаза, и я увидела перед собой маму, которая присела на корточки рядом. Сразу же хотела встать, вытереть слёзы и извиниться, что снова плачу, что снова расклеилась так не вовремя, но она мягко положила свои ладони на мои плечи и покачала головой. Вот тогда увидела, что она тоже плачет, прикусывает нижнюю губу, и я, больше не сдерживаясь, громко зарыдала, вздрагивая всем телом от резких всхлипов, а её теплые руки обняли и крепче прижимали к себе.       Чуть позже, я услышала шаги, но не увидела, кто зашел в комнату. А через секунду с левого бока, также присев на корточки, была Алиса. Она держалась, но глаза уже поблескивали от непрошеных слёз, её правая рука оказалась на моем плече и сильно сжала, то позже щекой прижималась, и легонько целовала, телом придвинувшись ко мне боком, давая понять, что она здесь, рядом и никуда не денется. Почувствовала, как мама ослабила хватку и чуть подвинулась от меня, но не отпустила. Я не сразу увидела, что передо мной был уже мой брат, что он тоже сидел на полу, что он рядом в этот скорбный миг. Вадим плакал, но без единого звука, только тяжело дышал, и лицо исказилось такой болью, будто он буквально почувствовал, словно разделил со мной всё, что накопилось у меня на душе, и крепко прижал к себе, отдавая всё тепло.       Они всё разделили мою боль. По-настоящему.       Моя семья была рядом со мной в самой темный час; они помогли, научили меня жить дальше без них. Не оставили меня одну, когда я загибалась от тоски и ужаса, не зная, как жить дальше. Потому что они сильные. Мама, Вадим, Алиса — все они смогли пережить его смерть и в полной мере нормально жить дальше, как я же заболела и с годами только чахну.       Потому что слабая.       Я не помню, сколько времени мы так просидели на полу, плача и обнимаясь, по очереди смотря на фотографию и больше заливаясь слёзами горечи и потери. Но я навсегда запомнила то тепло и любовь, что мне они отдали, чтобы я выжила.       (семья для того и нужна, чтобы в темные моменты заставить тебя жить, пока ты не можешь сам)       Именно эта память об их любви и дает мне силы успокоится, возвращает в настоящее, что слёзы уже не так душат и постепенно сходят на нет. Дыхание потихоньку восстанавливается, но судорожные всхлипы всё ещё заставляют дергаться всем телом, нервно вздыхать и шмыгать носом. Ветер обдувает лицо, но не холодно, а даже наконец как-то хорошо, да, вот так. Пока. Организм до сих пор разгорячен и не чувствует легкого мороза на улице. Это к лучшему, нужно сначала успокоиться, а потом думать, как согреться.       (но мне уже тепло)       «Господи, что же я собой делаю?» — нервно по струнке прыгают мысли туда-сюда в голове, когда морщу глаза не только от заходящего солнца.       Так нельзя. Боже ты мой, ещё чуть-чуть, и я бы снова провались в это ужасное, поглощающее пустотой состояние. Ещё бы немного. Ведь только из-за свежего воздуха я не чувствую, какое амбре несет от моего тела, а живот скручивает судорогой от зверского голода, который я наконец-то почувствовала.       Чувствую.       Я снова чувствую.       Снова живая и хоть что-то желаю.       И боль, как таблетка, исполнив свою роль, отходит на второй план. Стало легче, половину груза удалось отпустить.       А что было бы, если меня всё же засосало? Кто бы вернул меня обратно, если моей семьи нет рядом? Те, кто всегда меня спасал. Неужто Кроули? Боже, не хочу о нем даже думать, по крайней мере, сейчас, именно из-за него я чуть не впала это состояние.       Ублюдок довел меня.       Была на грани, но всё же меня не поглотило. Потому что, пусть и флегматичные, пустые, даже тупые, но какие-то мысли, образы в голове были, и каждое утро я всё равно вставала, чтобы покормить Принца и заодно себя, если что-то легкое находилось в холодильнике. Была на грани, но воспоминание о смерти отца, вины и боли, как самая лучшая и отрезвляющая пощечина вернула меня в реальность.       Но так больше нельзя. Как бы тяжело ни было, пусть адски больно и страшно, но нельзя. У меня нет на это право. Нет рядом       (их теперь вообще нет, только остается надеется, что они счастливы и с ними всё хорошо)       близких людей, которые бы мне помогли и поставили на ноги. Больше нет такой роскоши, а значит, нет выбора. Если снова отключусь, то погибну, Кроули лишь завершит не законченное дело, а этому подонку я такой радости не доставлю.       Но самое главное — если погибну я, значит, и погибнет моя семья.       Этот монстр при любом раскладе их не оставит.       Я ему не верю.       Чёрта с два, я тебе верю Кроули!       Те люди, что никогда не бросали меня и помогли выжить при обстоятельствах, которые в прямом смысле размазали меня, как мелкую букашку, не заслуживают той участи, которую может им уготовить Король Ада. Они столько раз спасали меня, что я теперь у них в неоплачиваемом долгу. Знаю, что бы ни сделала при жизни, при всем своем желании не смогу отдать этот долг, но должна отдать все силы, всё, что есть — главное обезопасить их. После всего, что я натворила, я должна…       (после того, как сама их размазала, как ничтожеств)       (они спасали, а я чуть не убила)       (прошу, нет, не хочу, не надо!)       Нет.       Не сегодня.       Если сейчас вспомнить смерть Стаса и тот день, я уже сама подтолку себя в яму под названием «пустоленд». И там далеко не весело. Ещё будет время. Может, такая реабилитация ещё понабиться, чтобы выбраться из привлекательной и тягучей трясины — пустоты. Это по-настоящему страшно. Ничего не чувствовать, ничего не хотеть, просто как овощ лежать целыми днями и даже плевать, когда наступит конец. Страшно, что тебе всё равно.       На всё и всех плевать.       И в первую очередь на себя.       (пусть я и больна, но раньше времени помирать не собираюсь)       По телу проходит первая волна мурашек и это не только от свирепой вьюги.       Господи, какие же мысли были в моей голове. Пусть, в конце концов, они были спасательными, но и в то же время ужасны. Чуть не проклинать родных за то, что они сохранили мою жизнь, меня… Как страшно и глупо. Я всегда буду им благодарна, даже сейчас с их помощью, когда они как никогда далеки от меня, всё же спасли. Через воспоминания, через объятия, что передали любовь, что до сих пор со мной, через слова, что в сердце и голове отдаются сейчас реальным теплом и согревают меня под ледяным шотландским ветром.       И небольшое чувство ликования присоединяется к этому теплу, что горит теперь в разбитом, но всё ещё в живом сердце.       Пусть и с их помощью, но я смогла выбраться из трясины.       Смогла, пусть было и больно. Смогла ради них. Смогла сама.       И больше не позволю себе такой слабости, чтобы Кроули ни сделал.       Ты меня не сломаешь, чертов сукин сын!       Если понадобиться, я готова раз за разом падать в эту яму и через боль и горечь выбираться.       Ради семьи, обещаю.       Больше, я никого не потеряю.       (я не могу позволить, чтобы умер кто-нибудь ещё, чтобы ни случилось, я буду защищать их до самого конца!)       Резко, будто разом в руку вбили с десяток игл, почувствовала, как пальцы окоченели от холода, а тело всё покрылось гусиной кожей. Ощущение, будто слёзы не высохли на щеках, а заморозились в ледышки, что неприятно покалывают. Аккуратно слезаю с подоконника, всё ещё прерывисто дыша, но судороги от истерики прекратились, голова гудела от переживаний, но терпимо. Встав на ватные ноги, обнимаю себя за плечи и внимательным взглядом осматриваю комнату. В целом, всё не так плохо, не считая засохшей лужи молока и затхлого воздуха, что вся моя комната будто пропиталась им.       Или мне уже мерещится?       Тем не менее, решаю пока не закрывать окно. Пусть комната как следует проветриться, а мы вместе с Принцем пойдем на кухню и чего-нибудь перекусим.       В сердце неприятно кольнуло от стыда и вины перед своим меленьким подопечным. Котёнок ни в чем не виноват и даже не догадывается, что с его хозяйкой происходило, но, о господи, как же я рада, что где-то глубоко внутри своего сознания заставляла себя кормить и наливать ему воду, хотя бы утром. И не выпускала, так как допускала мысль, что Кроули может прийти. Тем не менее, если бы апатия проглотила меня полностью, то Принц, вероятней всего, умер бы от голода и жажды.       Я нервно сглотнула, подходя к двери ванны, а воображение, как в злую шутку, нарисовало страшные картины бездыханного и каменного, маленького тельца.       Такое уже было. К счастью, у меня тогда не было домашних животных, но все мои растения высохли и погибли. Я «забывала» себя-то покормить, что уж говорить, чтобы элементарно полить цветы.       Поэтому апатия — очень страшная вещь.       Не зря ещё мои учителя в школе говорили, что нет хуже порока человеческой души, чем безразличие ко всему.       Равнодушие.       Стоило мне только отрыть дверь, даже свет не включила, как к моим ногам выкатился, в прямом смысле, бежевый комок. Принц успевает пару раз споткнуться об свои лапы, поэтому так нелепо рванул к моим ногам, но и не подумал, чтобы убежать в коридор. Этот факт приятным теплом разлился по моей груди. Бедное животное, совсем одичал в душной и темной комнате. Не успеваю к нему наклониться, чтобы взять на руки, как ловкие маленькие лапки, но острыми когтями цепляются за штанину, что Принц успевает вскарабкаться до моей левой коленки и пронзительно мяукать. Точней пищать.       Настоящий мини леопард.       Я ласково беру его на руки и прижимаю к своей груди. Такой горячий комочек. Живой. Мне кажется ли, но Принц также прижимается ко мне, прям как в тот день, когда теплом своего тела я пыталась его спасти. И получилось. Ярко-голубые глаза пронзительно смотрят на меня, а меленький розовый носик широко раскрывает ноздри, с наслаждением вдыхая свежего и морозного воздуха.       Кошмар, в этой ванной нет даже маленького окошка. И заходить не надо, тут же чувствуется резкий характерный запах.       Включаю свет и у порога, внимательно осматриваю ванну на наличие урона от маленького Принца. Что ж, прогноз неутешительный, если считать, что я почти неделю не убирала за ним. Весь кафель в экскрементах и, надо же, в самой ванне, которая теперь далеко не белая. Как только умудрился туда залезть и вылезти? На полу вместе с засохшими лужами мочи валялись такие же и испорченные кусочки различной еды, даже той, которую котёнок чисто физически не смог бы съесть. Бесполезно спрашивать себя, зачем я ему отдала целый помидор, который почти что с размер самого Принца, лежит так и не тронутый и совершенно испорченный. Я просто не вспомню. Нормальную еду давала и этого достаточно.       — Принц, ты не принц, манеры, как у кого-то крестьянина, даже хуже, — тяжело вздохнула я, смотря на котёнка. Принц ответил таким же внимательным взглядом и пару раз мяукал, делая вид, что совсем не понимает, что от него хотят. Что ж, здесь его и ругать не за что. — Ладно, хорошо, что сам не запачкался, — тихонько дернув за ушко, ответила ему.       Не выключив свет, широко раскрываю дверь и подпираю стулом, чтобы и ванная комната тоже проветрилась. Вздрагиваю от холодного воздуха, крепче прижав к себе Принца, выхожу из комнаты, только теперь плотно закрыв за собой дверь для того, чтобы не создать сквозняка, и худо-бедно со спокойной душой бреду на кухню.       Зайдя на кухню и прикрыв за собой дверь, отпускаю малыша. Принц с интересом начал осматривать и обнюхивать помещение, что неудивительно. Из-за риска и постоянного страха за него, с тех пор, как я принесла Принца в особняк, кроме моей комнаты он нигде не был.       — «Я не собирался трогать твоего Принца. Пусть живет», — шепчет с противной ухмылкой знакомый голос.       Скривив лицо, будто скрутило живот от боли, я отмахиваюсь от омерзительных мыслей и с двух с половиной больших шагов оказываюсь у холодильника. Если бы не зверский голод, которому я всё же радовалась, то непременно, открыв дверцу холодильника, не без удивления округлила глаза и задалась вопросами:       «Почему так мало еды?»       «Говнюк всё же решил уморить меня голодом?»       «Или это очередное наказание за то, что я ему не даю?»       Но вместо этого, первое, что попадется мне на глаза, я словно как оголодавший волк в северной глуши, накидываюсь на несчастный батон кукурузного хлеба и, даже не порезав его на ломтики, кусаю за горбушку и начинаю жадно поедать. После нескольких больших кусков, с набитом ртом замечаю с боку на второй полке соус «барбекю» и, выдавив жирную темно-алую дорожку прямо на хлеб, снова и снова кусаю, не дожевывая до конца, тяжело, но с неким извращенным удовольствием проглатываю еду.       Надо же, терпеть не могла эту привычку Вадима так «перекусывать». А его излюбленное и коронное «блюдо» — черный хлеб и майонез, а если найдется, ещё и огурчики соленные, то ужин удался, как и вечер. Меня как-то он не подсадил на такие «изыски», потому что страх получить гастрит или язву был сильней. Ирония или нет, но я этого не избежала, а братцу повезло. Надеюсь, что повезло, и он более-менее сейчас нормально питается. Сейчас же делаю точно так же и даже хуже. Интересно, если бы Король Ада увидел меня в таком в виде, он бы всё ещё хотел меня?       Впрочем, это же Кроули. Он сам несколько раз упоминал, что и не такого делал омерзительного, что своим умом и вообразить не смогу. Но даже сейчас он не может испортить мне аппетит. Слишком голодна, чтобы негодовать и возмущаться.       Уверена, что доела бы целый батон, и глазом не моргнув, если бы не моя жадность и спешка. Съев почти половину хлеба, я резко и громко икнула на всю комнату и чуть не подавилась. В горле так неприятно сдавило, что кое-как прожевав последний откушенный кусок, проглатываю, и пока новое судорожное сокращение в гортани меня не застало, быстро наливаю себе воды и делаю такие же жадные и большие глотки. В горле снова неприятно всё сокращается, но, через несколько секунд глубоко вздохнув, продолжаю свою трапезу, уже намного спокойнее, размеренно откусывая кусочки. Когда чувство насыщение достигло своей отметки, я тяжело сажусь на барный стул, ощущая, как живот неприятно раздулся.       И такое чувство жалости накатило. Именно жалости, а не отвращения. Как же, наверное, я сейчас выгляжу жалко, и как же прекрасно, что меня это снова волнует. Собственно, в настоящий момент я и замечаю, чувствую, как от меня ужасно пахнет, вся одежда пропитана потом, отмершей кожей и грязью, что розовая рубашка далеко не розовая и всё ещё застегнута только на две пуговицы. Волосы ужасно сальные, что до них противно дотрагиваться, и кажется, образовалось несколько колтунов возле расслабленного узла, отдаленно напоминавшего хвостик.       Боже, надеюсь, ничего отрезать не придется?       Пока я быстро и неуклюже стала застегивать всё пуговицы, будто кто-то нечаянно меня застукал, на стене замечаю еле заметный блик. Несколько раз поерзав на стуле, я поняла, что этот блик, который образовался от последнего проникающего луча заходящего солнца, исходит от меня. А именно от золотого жетона, который изящно висел на бордовом кожаном ошейнике, а тот – расслабленно на моей шее. На несколько секунд замираю, прежде чем моя правая рука наконец-то дотягивается до злополучного предмета и крепко охватывает его.       «М-м-м, ты просто красавица! — сказал Кроули явно с довольной улыбкой».       Дыхание чуть учащается. Я рывком притягиваю вторую руку и жестко, будто не ошейник весел на моей шее, а какой-то паразит, очередная нечисть, которая хочет высосать из меня кровь или задушить, небрежно снимаю и силой швыряю его от себя. Ошейник с негромким звуком падает на пол, за столом, что теперь его не было видно. Слышу, как Принц где-то на полу вздрагивает, что лапки с когтями резко прошуршали по паркету, видимо отскочив от неожиданности. Лицо скривилось от бессилия, что я облокачиваюсь об левую руку и громко вздыхаю.       И снова реальность поглощает меня вместе с беспомощностью и страхом, с которой, как неизменная спутница, подкрадывается где-то в тенях паника. Но я всё равно этому очень рада.       Рада, потому что чувствую.       Чувствую – значит жива.       Арифметика проста.       Стоило мне успокоиться и более-менее прийти в себя, как мысли о Короле Ада неуловимо, но прочно вернулись в мою голову и начали терзать, угнетать и мучить. Словом, доказывая свой статус даже при отсутствии. Так и должно быть. Чуть потеряю бдительность и погибну.       (чуть уже не погибла)       Если так рассуждать, то мне невероятно повезло, что за эти дни, пока я была в состоянии «безразличия ко всему и вся», Кроули не появился, что очень странно и настораживает. Да, это не ново, но всё же. В первый месяц моего заключения он мог спокойно не приходить по нескольку дней, а если приходил, то мог просто не заглянуть ко мне, но быть здесь. Я всегда слышала какие-то звуки в его кабинете, негласное оповещение о том, что он сейчас в особняке. Ну, а если включить последние две с половины недели, где Кроули всегда исправно приходил ко мне и несколько часов «мучил», пытаясь вести со мной дружеские беседы, а стоило сказать или сделать что-то не то, пожирал глазами, будто готовясь набросится на меня, как на кусок мяса. А чего стоят те два дня? Целый день играли «дурака», где он всё обо мне узнал, а под конец дерьмового дня по свой собственной дурости проиграла ему желание, что один день отыграла роль его собачки и, по совместительству, секретарши и горничной как бонус.       Остался ещё один дерьмовый день.       Как и другие, до конца его жизни.       Меня передергивает от отвращения, и ещё один бессильный вздох вылетает из моей груди.       Не то чтобы я скучаю по своему «хозяину» и уж тем более волнуюсь, но это странно. После таких насыщенных дней я была уверена, что Кроули не оставит меня в покое, что он вошел в некий кураж и стремился меня «убить» своим общением и обществом.       Но что-то случилось.       Приподнимаю голову и направляю уставший взгляд напротив, где была закрытая дверь, и лишь потом замечаю, что на кухне стало темней. Больше лучи солнце не проникали в помещение, а на улице во все свои права вступили сумерки, поглощая во тьму всё на своем пути.       Перед тем, как мы чуть… не поцеловались, ему позвонили. Кроули так резко оттолкнул меня, но я понимаю, что это было скорее всего от неожиданности и на автомате. Даже я за несколько месяцев, проведенных с ним, заметила и запомнила несколько его привычек. К примеру, что Кроули обязательно после нескольких или одного глотка своего излюбленного огненного напитка облизывает губы. Всегда. Не было ещё ни одного сбоя. Словно до капли впитывает в себя янтарную жидкость. Может оно действительно дает ему силы? Он же это виски литрами выпивает, наверное. Или второе: что бы он не делал, что бы с ним не случилось, он всегда возьмет трубку и, по возможности, не заставит ждать абонента. Уверена, если бы Кроули развлекался со своими шлюхами, и в самый разгар зазвонил его телефон, он непременно, как только немного восстановит свое дыхание, ответит. При любых условиях ответит. Король всегда всё должен знать, поэтому всегда должен быть на связи.       Честно говоря, когда он ответил на звонок, я была полностью уверена, что он пошлет, кто бы там ни был, на три простых, но каждому знакомых, грубых слова. А потом, как ни в чем не бывало, повернет голову в мою сторону, ради приличия извинится и набросится. Потому что пикантный и проникновенный момент был упущен, и, буду честна с собой, Кроули не стал бы сдерживаться после того, как он ждал, уже почти получил, но его снова прервали.       Не знаю, что это было, но точно не испуг.       Ему незачем волноваться и уж тем более боятся. Король Ада прекрасно знает, что я никуда от него не денусь.       Скорей всего это было раздражение и нетерпение.       Кроули сам говорил, что терпение никогда не было его покровителем.       И что бы я могла сделать против этого звериного, утробного, первобытной похоти, которая каждый раз охватывает Кроули, стоит мне только не так вздохнуть или повернуться к нему? Что делать против вожделения существа, которое имеет над тобой практически абсолютную власть?       Я бы ничего не сделала, потому что была готова.       Стою под слабым, но холодным ветром, под открытым пространством, что только вдалеке виднелись первые деревья соснового леса, до которых у меня не было никаких шансов добежать. А смысл? Бежать значит только больше разозлить его, тем более, когда сам Кроули стоял от меня на шаг. Только бы я попробовала развернуться и бежать от него, его рука крепкой цепью сжалась бы на моем локте, причиняя боль.       А потом начался бы ад.       Мы все это проходили. Верно?       (глупо, а в случае с Королем Ада – смертельно, наступать на одни и те же грабли)       Поэтому, стоя под холодным ветром, которое частично было закрыто спиной Кроули, я прикрыла глаза       (чтобы только не видеть его лица в этот момент)       и ждала этого поцелуя, почти как он.       Будет нечестно не признать себе, что этого я и добивалась. Конечно, затевая с ним разговор, никак ни ожидала, что он может закончиться таким «заманчивым» предложением, что для него, что для меня. Эта беседа вообще началась только из-за моего раздражения и обиды, которые достигли своего апогея за последние два дня, потому что я снова не смогла сдержать себя и как-то сопротивиться ему. Возможно, спокойным и елейным голосом, но огрызнулась. Нарушала некоторые правила, которые были установлены им. Больше всего я боялась и ждала, что за такую дерзость, Кроули снова накажет меня,       (снова его мерзкие руки будут притрагиваться ко мне)       но вместо этого, он с улыбкой ответил, что, да, он любит мучить людей, но меня даже ещё не тронул.       (офигеть можно, не мучает он меня, оказывается ещё)       И здесь у меня буквально над головой загорелась лампочка. Скорей всего свежий воздух вперемешку с возмущением так подействовали на меня.       Не сопротивляться, но и не отвечать взаимностью.       Не огрызаться, а быть покладистой, чтобы усыпить его внимание, чтобы больше выиграть времени.       Нужно быть умней и обуздать свою ненависть и неприязнь, ведь Кроули далеко не дурак, и, в отличие от меня, ему на всё плевать.       Поэтому, когда он предложил поцелуй в обмен, что остаток того дня больше не будет обременять своим обществом, я почти что с легкостью согласилась. Потому что этого ждала и очень сильно желала. В перспективе остаться одной и минуту другую потерпеть лобзанья Кроули — ответ очевиден, и это не трусость и не предательство. Это теперь моя новая реальность.       Я была готова снова почувствовать его горячие губы, как днем ранее. Позволить поймать ему мой язык и посасывать, была готова к тому, что он не сразу отпустит меня и позволит лишнее, но не нарушит границы. Кроули обязательно бы пустил свои руки, крепко сжимая, чуть ли не до синяков, мою талию, а потом, обязательно, ягодицы. Куда без его любимой детали моего тела? Знала, что мне снова будет не хватать воздуха от отвращения, но я бы продолжала отвечать на этот поцелуй. Возможно, мне бы хватило смелости, пустить руки и обнять его за шею. И даже прижиматься ближе не пришлось, он бы сделал всё сам.       Здесь не только был интерес избавиться от него до конца дня, кое-что есть намного важней этого факта, а именно то, что Кроули возбужден. Постоянно. Мне уже не просто омерзительно смотреть на его эрекцию через брюки. Мне теперь страшно и не по себе. Кроули всё время под сексуальным напряжением, и каким бы «крутым» и могущественным демоном он бы не был, он не железный. Хоть он никогда этого наглядно не показывает, но и не скрывает.       (потому что это скрыть уже никак не получается)       Однажды этот вечный зуд в паху ему настолько надоест, что Кроули наплюет на своё обещание и изнасилует меня. Вожделение и похоть отключат мозг полностью, что он вспомнит о своем обещании только тогда, когда получит долгожданную разрядку. Я почти уверена, что он… он удовлетворяет себя сам, по крайней мере, когда в особняке, рядом со мной, и не может уйти. И только тогда его напряжение спадает, но ненадолго.       (что ж его шлюхи так плохо стараются?!)       Поэтому я была также ошарашена, как и он, только мы выразили эту по-разному. Он — разозлился от досады, и уверена, что позже, кого-нибудь точно убил, потому что бедняга попался под горячую руку Короля. Я же была просто в шоке, а потом и возмущение вернулось, стоило Кроули исчезнуть. Потому что была уверена, что он уйдет на час или два, не больше. Была сердита, что он ушел и не закончил дело. Лучше бы он меня тогда поцеловал, и я бы точно знала, что до завтрашнего дня буду одна и относительно в покое. Если бы этот поцелуй случился, возможно…       Да.       Всё верно.       Он бы точно не пришел ко мне поздно вечером.       Кроули не пришел бы ко мне в ту самую минуту, когда я решила отойти на кухню, чтобы побаловать Принца стаканом молока. Не пришел бы, когда я была счастлива от осознания, что этот говнюк не притронулся к моим губам и ушел по делам на весь оставшийся день, и уже мысленно готовилась ко сну. Даже мимолетные и противные мысли о том, что он может снова схитрить и как-то восстановить потерянные часы, меня не волновали. Я была просто рада, что осталась одна вместе с Принцем. Пусть он бы вернулся, до меня, несомненно, долетели бы его редкие, но взволнованные шаги по кабинету, но я была бы абсолютно спокойна, что сегодня он меня больше не тронет и не потревожит.       Всё бы так и было.       Если бы Кроули позвонили хотябы на минуту позже.       А случилось то, что мы…       (о господи, нет, не хочу, только не сейчас, прошу)       Нет. Я так больше не могу. Понимаю, что мысли не оставят меня в покое, что, всё же, придется всё разложить по полочкам и ещё помучится, чтобы от переизбытка чувств снова не провалиться в то тягучие состояние. Нужно что-то делать, так мысли легче уложатся, и, возможно, дадут спокойно заснуть, и времени терять не стоит. Не знаю, куда пропал Кроули, чёрт у меня же даже нет телефона или компьютера, чтобы определить какое сегодняшнее число. Но если внутренние часы не обманывают, то прошла неделя, плюс-минус несколько дней, полупустой холодильник и испорченная еда только это подтверждают. Загадывать не буду. Хватит с меня ложных надежд. Кроули всё же может явиться в любую минуту, а давать больше поводов смеяться надо мной или расспрашивать, что случилось,       (это ещё можно пережить, но, о боже, как же не хочется, чтобы его грязные руки снова лезли ко мне в душу, когда там и так всё почернело от горя и тоски)       как только он почувствует амбре от моего тела, не то что уж увидит. Кошмар. А если он захочет проверить мою комнату на наличие ущерба, который Принц мог причинить? В ванну не зайдешь без прикрытого носа, а глаза и вовсе могут заслезиться от едкого запаха кошачьей мочи. Нужно действовать и как можно быстрей. Потому что у Кроули есть так же дурацкая привычка приходить поздно ночью, когда совершенно этого не ждешь. Ужасная привычка приходить не вовремя.       Но не теперь.       На кухне стало темно, только бледный, вечерний свет из окна давал разглядеть неточные предметы и дорогу. Аккуратно слезаю с барного стула, как в животе резко кольнуло. Вязкие и колючие спазмы, боль такая, когда понимаешь, что точно съел что-то не то, словно разливается по брюшной полости, тягуче размешивая органы, что я тихо простонала и облокотилась об стол, правую руку прижав к животу. Через две минуты боль постепенно проходит, тем не менее, в животе, всё как-то неприятно крутило и булькало. Я ещё несколько минут стою в таком положении, давая этому нытью полностью себя отпустить. И ведь в туалет не хочется.       Чёрт.       Отлично, только ещё не хватало снова подхватить гастрит или язву для полной картины.       Заболеть гастритом, который позже перетек в язву, было неизбежным. При апатии ты совершенно перестаешь нормально питаться, а до этого стресс лишь ухудшают ситуацию. Когда я была одна, то обходилась небольшим перекусом на целый день, но стоило быть в обществе мамы, Алисы или Адалин, то они нещадно пытались меня накормить. Естественно, этот дисбаланс сыграл не последнюю роль. Хуже того, что я не обращала внимания на эту боль, на самые первые зачатки. Точней просто не чувствовала, это не приносило мне никого дискомфорта... вначале. Зато ощутила в полной мере, когда уже не обращать на боль было невозможно, когда уже не просто лежала на кровати и впустую смотрела на потолок, а корчилась от боли, сильней прижимая руки к животу, будто это действие могло облегчить мои страдания.       Во второй раз моя язва воспалилась, когда я повстречала Винчестеров и их дорожный образ жизни, который и довел то меня. Смена обстановки, стресс от ужасающей правды мира, что всякая нечисть живет с тобой бок об бок, и вечная езда по всей Америке. Вот и автоматически получалось: вечный перекус и временами недосып из-за жестких и дешевых кроватей в мотелях. Хотя здесь есть и моя вина. Я всегда была повадна на фастфуд, а тем более, как удержаться, когда оказался на его родине? Тем более Дин знал, как минимум, несколько хороших забегаловок в штате, в котором мы оказывались, где продают превосходные гамбургеры и пироги, да и разговор, как некстати, поддержать для дальнейшего знакомства с темной стороной мира. Однако через месяц мой желудок ясно дал понять, что ещё немного, и он больше не выдержит. Благо, я была знакома с этой болью и, сев на специальную диету и попив лекарства, быстро пошла на поправку. Так и получилось, что в дальнейшем завтракать, обедать и ужинать я больше ходила с Сэмом, потому что, в отличие от Дина, он предпочитал есть размеренно и более здоровую и полноценную пищу.       Всё, с завтрашнего дня только здоровая еда, да и вообще, было бы неплохо посидеть на диете. Где-то в шкафчиках было несколько видов кашек из круп. Вот завтра и приготовлю, и, если снова сильно заболит желудок, нужно посмотреть в аптечке, вдруг там окажутся нужные лекарства.       Когда боль полностью меня отпустила, бережно вступаю на пол, чтобы случайно не наступить на Принца, подхожу к выключателю – и яркий свет окутал кухню. Малыш сразу же показался на глаза и начал истошно мяукать-пищать, тереться об ноги, незамысловатым способом показывая, что он хочет есть. Впрочем, я так и хотела поступить. Сейчас наложу покушать Принцу, закрою его здесь, а сама пойду убирать свою комнату. Мне очень не хочется снова оставлять его одного, а тем более, вновь закрывать дверь, прям перед розовым носиком.       Он живой и ему неприятно.       А, возможно, было и страшно.       Но я ничего не могу поделать! Это ради его же блага! Пока я буду убираться, мне нужна открытая дверь, что ванной, что своей комнаты. Если Принц убежит вглубь дома и потеряется, это будет катастрофой. Маленький почти трехмесячный котёнок в большом двухэтажном особняке, где примерно сорок-пятьдесят комнат. Ужас. Ладно, если просто потеряется, может, как только он проголодается, то вернется в свою комнату или на кухню. Но самое страшное то, что Принц может случайно что-то разбить, расцарапать, обгадить и тому подобные «прелести», за что Кроули, как минимум, вышвырнет его из дома, а улица – та же самая смерть, что от клыков адского пса.       От неожиданности я ойкаю, когда Принц ловко крохотными когтями снова взобрался по моей штанине, остановившись на колене. Он поднял головку, и пронзительные, безмолвные голубые глаза уставились на меня.       Ну точно как леопард! Кто знает, возможно, именно они и были его древними предками.       На ум приходит шальная и такая давно забытая «идея». Когда-то мне так удалось приучить Рыжика, а ведь он не был таким прыгуном и ловким, как Принц, однако как же он потом точными действиями, даже не царапая меня, по ногам взбирался на плечи и мог спокойно так стоять и смотреть, что я делаю, или получить долгожданный кусочек еды. А иногда и вовсе, если я наклонялась и у него было игривое настроение, мог запрыгнуть мне на спину, будто поймав меня.       По сердцу проходит нежная боль, когда вспоминаешь что-то очень родное из прошлого – давно упущенного, но не забытого. Я кротко улыбаюсь себе под нос.       Раз Принцу так нравится наблюдать за мной и чуть ли не участвовать в процессе, то дам малышу шанс. А потом со спокойной душой пойду наводить порядок и постараюсь поскорей вернуться за ним.       Нежно подхватываю котёнка и аккуратно кладу его на правое плечо. Принц будто только это и ждал, чуть сильней выпускает когти, чтобы крепче держаться и не упасть. Это даже не больно: всего лишь небольшое покалывание. Сразу стало понятно, что ему очень нравится новое положение, что аж от удовольствия замурлыкал у меня под ухом, отчего я лишь шире улыбнулась и принялась за дело.       Снова открыв холодильник вместе с Принцем на плече, я поняла: прогноз был неутешительным. Молоко сразу полетело в мусорное ведро, стоило только принюхаться, а из подходящей малышу еды осталось несколько приготовленных куриных котлет в духовке, которые, к счастью, не испортились, но были суховаты. Быстро приняв решение вместе котлетами, нарезаю кусочки хлеба, в процессе несколько раз дала совсем мелкие куски малышу и почти не двигалась, пока он их полностью не проживал.       Опускаюсь на корточки, чтобы положить две миски, где была еда и вода, Принц же не дожидается, сам ловко спрыгивает с моего плеча и сразу принимается за еду. Пользуясь моментом, бесшумно покидаю его, при этом оставив свет включенным.       Пока я возвращалась в свою комнату, меня не покидала одна навязчивая мысль. Если всё правильно рассчитала, то Кроули не было в особняке около недели, и за эти дни не только моя комната, но и в целом сам дом, словно опустели. Впрочем, как это ещё объяснить? Сам Король Ада, естественно, за швабру не возьмется, да и вообще, не уверена есть ли она в доме, а прислугами не пахнет, тем более, сколько их должно быть, чтобы ежедневно убирать такой огромный дом? Самое забавное, я только сейчас поняла, что за два месяца ни разу не убиралась в доме. Потому что в этом элементарно не было обходимости. На полках никогда не накапливалось пыли, полы, несмотря на то, что я хожу в уличной обуви,       (ох-х уж этот американский менталитет, так и хочется себе купить мягких тапочек)       всегда идеально чисты. Ни соринки, ни мусора, ни обведшей паутины даже в других комнатах, в которых бывала редко или вовсе была один раз за всё это время. Помыть посуду и вытереть за собой стол не считается. Значит, моя теория верна, что когда Кроули появляется в особняке, не знаю как, скорее всего по щелчку пальцев, но он держит дом в идеальной чистоте, не дает ему пустеть и ветшать. Теперь точно можно проследить был он в особняке или, по крайне мере, за несколько дней. Ведь, когда Кроули не приходил ко мне, дом всё равно оставался в идеально состоянии, значит пусть и на пять минут, но он заглядывал в особняк, возможно даже, чтобы проверить никуда ли я не делась. Сейчас же на кухне стол, стулья, подоконник за неделю покрылись миллиметровым слоем пыли.       Кроули не было в особняке, практически всю неделю.       Это очень странно и не похоже на него.       Настораживает.       Захожу в свою комнату, тело моментально покрылось мурашками от леденящего ветра из окна, которое вновь обрушилось на меня. Так же темно, как и на кухне, по памяти, на ощупь нахожу выключатель.       Опять же, я не даю и не строю себе никаких ложных надежд и грёз, что в аду случились какие-то разборки, где его наконец-то, на радость всем, прикончили. Слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Но всё же факт его отсутствия не может оставаться без внимания. Что-то, правда, случилось серьёзное, что говнюк, будим говорить своими словами, забыл обо мне.       Забросил.       «Какой же ты отвратительный хозяин, Кроули. Взял и бросил свою собачку, а ведь гляди, еды скоро не останется и помрет так», — ехидно голосочек смеется внутри меня, над моим положением.       А ведь положение моих дел все равно безрадужное. Если даже предположить, что Кроули убили или заперли в аду, и теперь я полностью свободна, мне не выбраться отсюда, во всяком случаи не сразу. Не думаю, что мне хватит сил переместиться в ближайший город, уж тем более замахнуться на штаты, где легче было бы найти Сэма. Если переместиться в город, мне всё равно нужны какие-то сбережения. Конечно, можно покопаться в вещах Кроули, в его кабинете, возможно, могут найтись хоть какие-то деньги. А вообще, самое оптимальное будет добраться до телефона, чтобы позвонить Сэму, точней дозвониться хоть бы на какой-то номер, ведь их столько, что я сейчас и не вспомню все. И вся надежда на то, что мой телефон Кроули спрятал где-нибудь у себя в кабинете, а там всё контакты сохранены.       Вместо того, чтобы закрыть окно, я подхожу шкафу, где беру своё темно-синие пальто и надеваю его. Плотно укутываюсь, застегиваю все пуговицы и поднимаю воротник. Глубоко вздыхаю грудью, после чего невольно морщу нос.       Всё же стала параноиком.       Почему при открытом нараспашку окне я всё ещё чувствую этот затхлый запах? Этот душный, спертый смрад будто преследует меня. Словно комната настолько запустела, что не может насытиться свежим и ледяным воздухом. Нет, окно ни в коем случае закрывать нельзя. Если только, нужно подпереть чем-нибудь, чтобы не так сильно дуло, – заболеть будет ой как некстати. Пальто не так уж сильно сковывает, уверена, что во время процесса ещё жарко станет, что расстегну или вовсе сниму. А начнем, конечно же, с ванны.       Снова беру в руки две тряпки и черный мусорный мешок, которые ещё прихватила с кухни и захожу в «комнату» Принца. Запах не был уже таким резким, но всё же прекрасно чувствовался. Аккуратно и быстренько убираю все «мины», затем сажусь на корточки возле раковины и открываю под ним шкаф, где как раз было ведро пурпурного цвета, а в нем несколько упаковок, бутылок моющих средств и пара резиновых желтых перчаток. Этот набор «золушки» я заметила на следующий день, когда на своей кровати обнаружила постельное белье, оставленное им. М-да, не могу не признать, но Кроули обо всем позаботился, чтобы я ни в чем не нуждалась.       (поистине золотая клетка, сделанная Дьяволом)       Набор также пополнялся при необходимости, как и еда в холодильнике, но в основном это был только стиральный порошок или кондиционер для белья. Как только взяла в руки что-то вроде американского аналога «доместос», уборка началась полным ходом.       И даже мысли о нем не могли остановить процесс.       Если мой телефон и окажется в его кабинете, вдруг он разряжен, или на нем тупо не окажется достаточно средств. Что тогда делать? Идти в лес и охотиться, хоть какую-нибудь еду добыть, чтобы не умереть от голода, если Кроули так и не появится? Смешно: скорее всего, это я стану едой для каких-нибудь свирепых волков.       «Ах-х, чёрт… Всё же мечтать иногда очень вредно».       Обещала же себе не строить никаких надежд, и чем занимаюсь, попутно протирая средством, пахнущим сильно химическим запахом, ванну? Это сладкие грёзы ни к чему хорошему не приведут, мы это уже тоже всё проходили. Остается только ждать. Еды ещё достаточно, просто её нужно приготовить. Вот когда весь дом покроется слоем пыли, только тогда можно позволить себе такие мысли.       Рука чуть дергается, но я не замечаю, продолжаю тереть дно ванны, пыхтя от напряжения.       Нет.       Эти мысли не допустимы.       Не сейчас и не тогда, когда дом покроется паутиной и пылью.       Этого не будет. Потому что Кроули не какой-то черноглазый демон, чтобы его просто так прикончили. Он вернется. День, через два, максиму через неделю, но Кроули вернется.       «Ты такой же обычный демон, которого рано или поздно прикончат».       Нет. Он — Король Ада. Кроули никогда не был обычным демон, и, где-то в глубине души, я всегда это знала, но всё время успокаивала себя словами Дина. Ведь когда-то он мне сказал эти самые слова, чтобы успокоить и подарить надежду. Веру в то, чтобы рано или поздно, мы до него доберемся и прикончим.       — «Если тебе жизнь дорога, никогда! Слышишь?! Никогда не смей так смотреть на меня, Яна!»       Дергаюсь всем телом, но не останавливаюсь и продолжаю работу, лишь сильней сжимаю зубы от страха и отвращения к себе, чтобы немного унять дрожь.       Господи, он же мог меня убить.       Просто размазать мою голову, как лепешку.       И всё. Конец.       Я даже не поняла бы этого.       Это настоящее чудо, что Кроули смог остановиться. Только потому, что желание получить мою взаимность и трахнуть было сильней, чем убить. Мне было так страшно, я была готова сделать всё, что угодно. Как в тот день, ведь, если так подумать, это было его повторением. Единственное, без рукоприкладства обошлось, что с его, что с моей стороны. И лишних криков пощады.       (какой прогресс в наших отношениях)       Только чтобы лишний раз его не злить. Чтобы Кроули получил то, что так хочет, и ушел, оставил меня в покое. Но я опять всё испортила, сколько раз себе говорила, что не стоит перечить и злить говнюка, и всё делаю в точности наоборот. Потому что не могу по-другому. Идти против своей сущности, воли не каждый человек так сможет. И я не смогла, а Король Ада просто это увидел.       (а пыталась ли я скрывать?)       Теперь я понимаю, что Кроули пытался разглядеть на моем лице. Думаю, что видел и не раз, ведь для него, я любимая раскрытая книга и, не замечая, сама показывала своё отвращение и презрение к нему, успокаивая себя тем, что он «ничтожество», которого рано или поздно прикончат, раздавят как таракана. Да, так и говорила – молчаливо, но очень ясно. Какой же это был удар по самолюбию Кроули, но, тем не менее, он терпел.       Но не сейчас.       Кроули ясно дал понять — ещё раз так посмотрю, только посмею подумать, и он меня убьет. Или ещё хуже, что скорее всего:       будет пытать.       Даже теперь я при всем своем желании больше не смогу думать и уж тем более смотреть на него так. Больше эта мысль никогда не согреет и не придаст сил. А только заставит горько усмехнуться и прикрыть глаза от отчаяния. Или же истерически засмеяться.       Да, Кроули, я тебя поняла. Ты никогда не был «обычным черноглазым ублюдком». Твоё объяснение, чуть не стоило моей жизни. Как иронично и обидно, что именно твоя похоть меня и спасла: она просто оказалась сильней ярости в тот момент. Больше никогда я не засомневаюсь в твоей силе, не буду недооценивать и не поставлю ниже себя, словно в какой-то иерархии мощи. Теперь, когда буду думать, как выбраться отсюда, строить планы и предпринимать действия, я всё буду это учитывать.       Чтобы нанести тебе смертельный удар, я всегда буду помнить, что ты — Король Ада, и в любую секунду, по щёлчку пальцев, можешь меня уничтожить. Сломать, как ненужную вещь, и выкинуть.       Отныне я всегда буду начеку.       И, по возможности, не злить тебя.       О боже, как же это тяжело.       А как иначе, если я не хочу его к себе подпускать, а Кроули имеет на это полное право?       Как раз моё сопротивление и злит его до потери благоразумия.       Встаю на ноги и чуть морщусь от неприятных ощущений в ногах, после того, как на карточках вымыла полы в ванной. Принюхиваюсь и утвердительно себе киваю. Тошнотворного и резкого запаха больше нет, а средство, которое всё ещё отстаивалось в ванной для полного эффекта, так и благоухало химическим запахом. Смою после того, как закончу с основной комнатой, а сейчас начту с пыли, а потом и полы.       Беру вторую тряпку, мочу её наполовину и начинаю со стола.       Правильно ли делаю, что поддаюсь ему? Смотря, с какой стороны поглядеть. Да, от этого он меньше злиться, а когда говнюк в хорошем настроении мир, он и правда становится чуточку светлей.       (мой так точно)       А если Кроули в прекрасном расположении духа, то мне и моим близким не грозят ни пытки, ни мучительная смерть, а, может, и другим бедолагам, которые могли попасться ему под горячую руку. В общем-то, одни плюсы, еслибы не большой и один колоссальный минус. Он пристает ко мне!       Прикасается.       Лапает грудь и ягодицы.       Хриплый голос от возбуждения.       Его мерзкие поцелуи.       Даже сейчас дергаюсь от отвращения, только от одних воспоминаний, чуть покачав головой, дальше протирая стол от пыли.       Ну, почти от всех…       И то это не считается. Там было два выбора, и один из них означал верную смерть от страшных пыток. В конце концов, я сама разозлила Кроули этим взглядом, не ответив ему взаимностью, то же самое было, что дальше дразнить рассвирепевшего волка в клетке, которая не заперта. Я понесла ответственность за свои действия. И, в конечном счете, разве Король Ада не этого добивался? Да, конечно, не разозлив его, если только я на минуту остановилась и подумала, что Кроули не собирается сворачивать Принцу шею тот час, что нападать на него       (слабо сказано, но фактом остается фактом)       (какая же я плохая собачка)       крайне глупо и не рационально, если бы только… ах-р, чёрт!       Чёрт возьми!       Дерьмо!       Ничего бы из этого не было, если на секунду я бы остановилась и подумала, а не импульсивно действовала, как привыкла делать в подобных ситуациях.       (это не обычный монстр, это король Ада, нужно учиться быть хитрей и умней, как он)       Ведь он пришел за прерванным поцелуем. Просто у Кроули появилась свободная минутка, и он решил так восстановить «справедливость» и потерянные часы дня. Я же была к этому готова и спокойно выдержала бы, и ответила на его поцелуй, а вместо этого, по своей собственной глупости и из-за страха за Принца, получила по-полной.       (может хотя бы ты остался доволен, Кроули?)       (впрочем, не ты один, но цена была слишком велика для меня)       Господи, я же обычный человек. Со своими желаниями и чувствами, и нет ничего удивительного, что возбудилась от прикосновений Кроули, тем более, когда он усердно так старался. Ведь я ничего не делала, смиренно лежа, как солдатик, скованная страхом. Он руководил процессом, Кроули больше отдавал, чем получал, однако удовольствие больше всего получил именно он в итоге. Помню, когда он уходил, в голове так и мелькнула, чисто женская обидчивая мысль, что даже сейчас как-то забавно. Горько, но смешно.       «Себя любимого удовлетворил, а меня, не надо что ли»?       Думаю, что Кроули сделал это специально. Просто в его понимании — «не заслужила». Может, именно это и было его наказанием? Хотя какая сейчас разница.       Дело в другом, что эти инциденты, надеюсь, что в не таких резких и смертельных формах, но повторятся. Это было ожидаемо, к тому же, когда Кроули теперь точно знает, что у меня не было секса больше шести лет. Этим-то он и пользуется, ловко, но коварно. Что я человек, что моё тело хочет и желает напротив разуму, который только кричит и твердит, что нельзя, уже несколько лет подряд. Конечно, я не хотела заводить отношения после утраты, не сразу и даже через год другой, а когда в моей жизни появились Винчестеры и прочая нечисть, этот вопрос отпал сам собой. Тут мысли были только о том, как быстрее удрать от адского пса или не попасться ангелам, как выжить, но никак до мужчин. Впрочем, Дин, да и другие охотники, частенько заводили отношения на одну ночь, чаще выходило, что и с самой жертвой или спасенной. Что-то вроде негласной нормы. Но я так не могла, слишком всё сложно, слишком я заморачивалась, слишком боялась снова кому-то открыться и привязаться. Словом, быть одной легче, чем снова потерять близкого тебе человека. Разве моя жизнь тому не доказательство? Ни за что не поверю, что Кроули не избавился бы от моего потенциального партнера, будь он у меня. Чего стоили его вопросы, кто же у меня был последним. И как он злился, когда предполагал, кто это мог быть.       Да, возбудилась. Да, чуть, если бы он ещё немного продолжил фрикции, ещё бы сильней прижался и потерся об мою промежность своим членом через ткань брюк, то я бы кончила вместе с ним. Или если бы он подольше остановился на моей шее и груди. И его поцелуй впервые не показался мне таким противным, а эта привычка посасывать мой язык, на секунду, я сама хотела повторить, просто Кроули снова оказался быстрей и проворней.       (приятные мурашки проходят по всему телу)       Или если бы он спустился ниже. Похоже, Кроули специально не позволял себе лишнего, чтобы не нарушить своё обещание. По этой самой причине мне и приснился с ним эротический сон неделю назад, по этой причине приятные волны возбуждения прошли, когда я массировала его виски в кабинете.       (поэтому я так испугалась)       Что ж, я оценила этот благородно-извращенный жест, говнюк. Ведь ты мог этим воспользоваться, Кроули. Я бы не стала сопротивляться, кричать и плакать из-за банального, дикого страха, что ты просто убьешь меня, если только посмею, хоть как-то возразить или перечить тебе. Но ты всё равно остановился, довольствуясь малым.       (почему?)       Я возбудилась от прикосновений Кроули, это всё так и нужно принять, а не проваливаться в тягучее, но сладкое состоянии апатии, прячась от действительности и мерзкой правды. Ведь я держалась стойко, несмотря на все преграды, а эти мысли, ощущения, которые испытала за долгое время, словно поставили жесткую подножку. Разбили, уничтожили. Но это не повод сдаваться, не повод бессмысленно пялиться на потолок сутками напролет, и пусть будет, что будет. Нет. Я в не оплачиваемом долгу перед семьей, а это лишь очередная преграда, которую нужно преодолеть любой ценой. Это не значит, что Кроули победил. Просто нужно учитывать эти факты и идти дальше.       Ах-х, даже в этой борьбе моё собственное тело против меня, так предательски перейдя на его сторону, купилась на сладкие прикосновения. А такие ли они «сладкие»? Может, моё тело настолько истосковалось по мужской ласке, что даже лапанье Кроули уже кажется «пределом мечтаний». Хотя сама виновата. Сколько на пути попадалось порядочных парней и мужчин, которые были только за провести хороший вечер вдвоем и жутко разочаровались, когда им вежливо, но отказывала. Воспитание, принципы, прошлое – как угодно можно это назвать, но что-то внутри не давало мне просто расслабиться в чужих объятиях на один вечер и вспомнить, что такое нормальное человеческие, теплые отношения. Один был настолько близко, только шаг, в течение всего пути всегда был рядом, но ни я, ни Сэм не решились сделать этот самый шаг. Слишком в этом отношении мы были похожи — легче быть одному, чем подпустить ближе и потерять этого человека. А для нашей работы, к сожалению, это было нормой.       Мы оба сильно обожглись.       И всё же, этот вопрос не дает мне покоя. Правильно ли я поступаю, что поддаюсь ему? Впрочем, выбора всё равно нет. Буду ему противиться или перечить, он всё равно это сделает, просто ещё с этим сделает больно, чтобы напомнить, что я в его власти и у меня нет права выбора.       Такова моя реальность, нужно к ней приспосабливаться и думать, как выбраться. Больше я не позволю себе упасть ни об какие «подножки». Я давно во мраке, мои глаза уже привыкли к темноте, так чего же мне сокрушаться?       Борьба продолжается, сукин ты сын.       Я обязательно придумаю какой-нибудь план и выберусь из твоей мнимой золотой клетки, которая в любой момент может превратиться в холодную темницу.       Закончив с пылью, возвращаюсь обратно в ванну, чтобы налить ведро воды. Наконец-то мне становится настолько жарко, что я снимаю с себя пальто и больше не замечаю открытого окна.       Если выбора нет, то нужно приложить максимум усилий, чтобы Кроули как можно меньше возбуждался, и, в целом, не провоцировать его на активные действия. Господи, легко сказать, он же озабоченный ублюдок, я просто вздохну от скуки, а у него уже эрекция. Как же мерзко. Впрочем, подобные попытки были предприняты. Облегающие вещи — сразу вычеркиваем. Я уже видела, как Кроули, умудрялся пялиться на мою грудь, когда я надела обтягивающую кофту красного цвета в первый день в роли собачки. О чем только думала, это же почти что красная тряпка для возбужденного быка, поэтому после прогулки тут же переоделась. Хотя рубашки для него тоже не препятствия, чего уж там, дай он себе слабину, ему любая одежда не помешает, чтобы сделать всё быстро. Хорошо, значит дело во мне, а точнее в моем поведении. Раз Кроули такой легковозбудимый, то мне следует вести себя подобающе. Меньше эмоций, меньше слов, меньше движений. Словом, максимально вести с ним сухо, но не переигрывать, иначе он всё поймет и начнет выводить меня из себя, а я уверена, что Кроули и от моего разъяренного вида также возбудится.       И больше никаких подобных инцидентов, что случился неделю назад. Как бы смешно это не звучало, но «поднимать руку на Кроули» нельзя – только при крайних       (отчаянных)       обстоятельствах, которых я и не должна допускать, ведь с Принцем всё можно было решить спокойно. Но я и так делаю успехи, как говорится, учусь на собственных горьких ошибках. Стоит только вспомнить тот случай, когда Кроули чуть не сломан мне нос. Конечно, будь ребята рядом, они бы обязательно остановили меня, но их не было. Я была одна, как и сейчас. Обиды или вины никакой нет, тогда Сэм ходил без души, и естественно, что Дин не отпустил бы его никуда одного, поэтому-то я и осталась одна, просто потому, что мой бездушный друг решил поразвлечься, а работу переложить на нас. И было всем абсолютно ясно, что в любом случае Дин всегда выберет Сэма, а не меня.       Это было отчаянно, это было глупо. Мне не следовало так поступать, их было не спасти. Само собой, мы с Дином пытались спасти хотя бы мальчика-рэйфа, и было совершенно плевать на Сэма, который без души надулся и был категорически против этой затее, аргументировав тем, что работу нужно выполнять на отлично, а значит, мать и сына сдать вместе. Но всё было бесполезно, мальчик не хотел покидать мать, да и сама она не хотела отпускать своего сына. Рейчел, так её звали, не доверяла нам — охотникам, – искреннее веря, что как только мы разлучим её с чадом, то сразу же прикончим. Поэтому она-то на меня и набросилась, чуть своим шипом мне глаз не выколов, благо, Дин успел вовремя её остановить.       Всё же я попыталась, потому что не могла по-другому, и если бы Кроули захотел, он смог бы убить меня тогда.       Кое-как смогла обуздать своё дикое желание размазать его физиономию на холодной земле, бить и бить кулаком, пока ничего не останется от его поганой улыбки. Я была так зла. От несправедливости всей ситуации, на Рейчел, что не позволила спасти своего сына, на Сэма, что он самодовольно улыбался на все наши тщетные попытки спасти мальчика, ведь он говорил, что эта пустая трата времени, а потом и вовсе ушел, оставляя нас разгребать всё это дерьмо, раз он нас «бесит».       (это слабо сказано)       Была невероятно зла на Кроули, что он, такой подонок, ходит на белом свете и смеет стоять передо мной, что-то говорить, позволяя всей этой ситуации происходить.       (на миг я забыла, что он такая же жертва)       Пожалуй, не без его помощи, это кровавое желание было обуздано. Ведь я позволила Кроули ударить себя, хотя могла уйти от удара. Скорее всего, инстинкт самосохранения сработал, ведь вдруг что, только пальцем я тронь Короля Ада, как не один десяток демонов бросится на его защиту. И только крик боли и обиды громче, чем нужно, вырвался из моей глотки.       Всё это было бессмысленно и печально. Как бы не хотелось так думать, но всё же, вероятность слишком высока. Я почти уверена, что отдав мать вместе сыном, мы спали бы намного больше людей, чем, если бы дали ему сбежать. Рэйф Рейчел была настоящим монстром, питалась людьми направо и налево, а сын слишком был похож на неё. Вероятность была слишком высока, что он вырастет таким же чудовищем, если уже им не был. Жаль, но мы всего лишь переложили наши обязанности на плечи Кроули.       (как тошно об это думать, но его детская мордашка и спасала, бесчувственный Сэм был совершенно прав, поэтому его и «смешили» наши попытки помочь мальчику)       Да, к сожалению, я учусь на своих ошибках. Всё-таки, не ударила Кроули, когда же так хотелось отвесить ему хук справа, чтобы он никогда не задумывался даже пальцем притронуться к Принцу. А ещё эта подножка, сама же согнала себя под Дьявола.       (я всё ещё слишком ярко помню тот день, вновь убийственная тяжесть его тела, только красных глаз не хватило)       Недобро хмыкаю себе под нос.       Господи, сколько удобных ситуаций для наказаний я ему предоставила. Больше таких ошибок нельзя допускать.       Вымыв полы в комнате и смыв средство с ванны, я наконец-то закрываю окно. В моей спальне стало так свежо, нет ни намека на тот смрад, что я полной грудью вздыхаю прохладного воздуха. Сложив обратно все моющие средства в ведро и, повесив рядом тряпки, чтобы они высохли, со спокойной душой иду за Принцем, перед этим посмотрев, сколько время на стенах часах.       23:08       Надо же, пока убиралась время уже двенадцатый час. Что ж, тогда сейчас в душ и спать, не знаю, появится завтра Король Ада или нет, но быть готовой ко всему нужно обязательно. Хочется начать завтрашний день нормально, а не как до этого, бессмысленно проснуться и не думать ни о чем, словно овощ, что только под себя ещё не стала ходить. Бр-р, аж мурашки по коже. Посвящу день готовке. Конечно, тот небольшой «приступ» после, скажем так, ужина ничего не значит, но всё же. Слишком знакомая боль и большой опыт, поэтому питание кашками и прочей полезной едой, хотя бы недельки две, вреда никого не принесёт. Всё только к лучшему.       (как же хочется в это верить, но не получается)       Зайдя на кухню, я застукиваю умилительную и, в то же время, до чертиков тревожную картину, что сердце на секунду пропустило удар. Принц, то подпрыгивая, то припадая к полу, как настоящая дикая кошка, охотился, ловил, играл и кусал, словно всё же поймал свою добычу, кожаный ошейник Кроули! Я так быстро подбегаю к нему и хватаю злополучный предмет, что малыш не успел сориентироваться и, как полагается хищнику, поймал мою руку и цапнул, зубами и когтями, сильней и больней, чем обычно. Прошипев от боли, мы с Принцем одновременно – он, отпрыгивая, а я, отдергивая руку, – недовольно уставились друг на друга, только при этом он ещё так же игриво дергал хвостом. Прервав этот полный негодования взаимный взгляд, стала внимательно осматривать ошейник на наличие повреждений.       Судя по всему, всё нормально. Хотя этой царапины, вроде бы, не было. Чёрт, тут явно кусочек кожи зубами порвано!       Я снова недовольно уставилась на котёнка и тяжело вздохнула, поморщилась от обиды и покачала головой.       Вот так. Принц всё портит, а наказание несу я! По полной! Что за несправедливость? Понимаю, что несу ответственность за него я, да и в принципе ничего страшного не произошло, но для Короля Дерьма этого может быть достаточно, чтобы придраться. Хотя сама же виновата. Ненужно было оставлять этот дурацкий ошейник здесь. Он же котёнок, конечно, ему любая вещь на полу игрушкой будет!       Вновь обреченно вздохнув, беру на руки малыша. Он даже не сопротивлялся, похоже, вообще не понял, что я не довольна им. Всё же ошейник лучше держать от него подальше, поэтому повесила его на другую руку, где позже взяла миску с водой, и, кое-как выключив свет, пошла обратно в комнату.       Раз Кроули, вроде как, разрешил Принцу остаться, то можно его больше не прятать ванной. Пусть хотя бы моя комната будет ему полностью свободна, и в другие, пожалуй, его тоже можно впускать, но только под моим цепким присмотром и когда будет точная уверенность, что говнюк не появится как минимум часа два. Теперь малыш может спокойно спать вместе со мной.       (обломись Кроули)       По привычке отпускаю миску с водой и Принцем в ванной, но не закрываю дверь. Малыш, не подозревая, что ему дозволено ходить по всей комнате, под шумок от меня выбегает и начинает, каждый раз выходя из своего заточения, заново обследовать обстановку. Наверное, радуется, что его не закрыли снова в темной и душной комнатушке.       Не заметила, как легкая улыбка светилась на моем лице и сразу омрачилась, когда я посмотрела на ошейник, который всё ещё висел на левой кисти. Неужели мне ещё раз придется его носить целый день? Чуть морщусь от неизбежности и небрежно кидаю вещь на стол.       Пока Принц увлеченно играл скомканной бумажкой, которую сделала ещё давно для него в качестве «игрушки», я успела расправить диван, постелить постельное болье и приготовить чистую одежду. У меня уже какой-то зуд, всё чешется, особенно голова. Как же хочется поскорее оказаться под горячей струей воды и расслабится. Взяв вещи в руки, я хотела зайти в ванную, как резко остановилась у порога и немигающим взглядом уставилась на точку напротив, чем оказался край белого кафеля.       Нет, не хочу так.       Не хочу быстрый душ и спать.       Хочу большую пенную ванну и по-настоящему расслабиться.       Очиститься.       На втором этаже, не далеко от кабинета Кроули, всего какие-то три комнаты, есть большая ванная комната. Сделанная в коричневых, бежевых тонах, где есть ванная, в которой спокойно уместятся, как минимум три человека, так же душевая кабинка. С большим окном, но расположенным так, чтобы тебя не увидели с улицы,       (да и кто меня увидит в этой глуши?)       а специальное приглушенное освещение полностью даст отдохнуть. Помню, что там висит два бархатных белых халатика. Как давно хочется взять один себе и использовать после душа, не на бегу быстро сушить голову и на чистое тело сразу надевать одежду. Они мне большеваты, но это даже к лучшему. Так и ощущаю на своей коже, приятную материю халата, как укутываюсь в нем, вся довольная и разгоряченная, после расслабляющей, пенной ванны, ложусь в постель и засыпаю крепким сном.       О боже мой! Пенная ванна!       Слишком прекрасно.       Это точно было в прошлой жизни. Таким человеческим, простым радостям не место в дешевых мотелях, где с антисанитарией не всё в порядке, и даже в доме Бобби, когда твои соседи трое мужчин и вечно какие-то дела, что кое-как находишь время банально принять душ. Да и обстоятельства не позволяли, вот так на несколько часов закрыться, уединиться и расслабиться в ванной, возможно, подремать. Я любила это дело. Особенно по пятницам, когда впереди два дня выходных и нет никаких дежурств. Соли, пенки, масла – всё, что душа пожелает. Сидеть несколько часов подряд в горячей воде и одновременно намазывать свое тело маслом или скрабом, получая больше удовольствия от процесса. Ни о чем не думать, просто за собой любимой ухаживать и кайф получать – после этого ещё лучше спалось. Утром по-настоящему чувствовала себя лучше и отдохнувшей.       Я хочу!       Очень хочу пенную ванну.       И почему бы собственно нет?       Позволить себе расслабится на один вечер, точнее ночь. А Кроули, вроде как, завязал с ночными визитами, да и вообще редко приходит по ночам, если только заглянет за чем-нибудь в свой кабинет. И думаю, ему фиолетово, возьму себе этот халатик или нет, напротив, только «за» ещё будет, но ему необязательно это знать.       (мне ничего от тебя не нужно говнюк)       Тем более я быстро, всего на часочек. Полежу в горячей воде, потом помажу и поласкаю себя каким-нибудь молочком для тела и спать. Всё уберу и не оставлю за собой ничего. Решено. Мне это нужно. Это будет не просто пенная ванна для отдыха, а что-то вроде очищения от всего плохого, прошлого, от всех мыслей и переживаний. Мне нужна свежая голова, чтобы завтра обдумывать план действий. А тем более что, как не пенная ванна может в этом помочь?       Оставляю приготовленные вещи на столе, кроме нижнего белья. Забегаю ванную и дрожащими руками от некого возбуждения открываю шкафчик, где нахожу молочко для тела с банановым вкусом и пенку для ванны с надписью «хвойная пена». Да, я не перестану удивляться, как Кроули всё предусмотрел. Ведь эти тюбики давно здесь стоят, а некоторые регулярно пополняются, так что мысли мои всё ещё не прочитаны. Он предусмотрел даже то, что я для себя не предусматривала в обычной жизни. Так и складывается впечатление, что Дьявол любит меня больше, чем я себя.       (только эта любовь очень извращенная и так коротка, что обернется желанием мучительной смерти, – всего лишь его очередная игра)       Аккуратно взяв два тюбика, выхожу из ванной комнаты, выключаю свет и прикрываю дверь. Очень надеюсь, что Принц за время моего отсутствия не устроит здесь бардак и по привычке пойдет туалет в ванну, а не куда-нибудь в угол комнаты, вообще, было бы отлично купить ему латок и приучить туда ходить. Малыш же разложился на одеяле, словно в неглубоком туннеле. На прощанье потрепав ему левое ушко, плотно закрываю за собой дверь.       Особняк ночью и правда выглядит, как замок с приведеньями. Вечера и ночи, я обычно провожу в своей комнате, а если выхожу, то только на кухню, поэтому не с первого раза нахожу выключатель в коридоре, ведущем на второй этаж. Когда с третьего раза лестницу всё же окутал свет, против своей воли, опасливыми шагами поднимаюсь. Тишина, ни одного скрипа от моих шагов, реально жутковато. Зато в этой тишине всегда было удобно выяснить, у себя Кроули или нет. Потому что даже с первого этажа были слышны его приглушенные шаги и треск огня в камине.       Сейчас же, абсолютная тишина, ничем не нарушаемая.       Его нет дома.       Дойдя до второго этажа, удача, включаю свет с первого раза. Когда прохожу мимо его кабинета и своей бывшей спальни, по телу невольно проходят мурашки от напряжения, что на несколько секунд задерживаю дыхание, пока не включаю свет и не закрываю за собой дверь ванны, где спокойно и выдыхаю. И сразу же приступаю к делу.       Обычно, я принимаю душ после ванных процедур, но не сейчас. Чувствовать, носить на себе недельную грязь ужасно, тем более ещё после уборки, а к волосам и вовсе противно притрагиваться. Поэтому сперва быстро раздеваюсь, что обычно делала в последнюю очередь, но перед этим, не изменив себе, замираю на секунду и прислушиваюсь, как испуганный зверек. Всё такая же гробовая тишина и только моё чуть учащенное дыхание. Привычка. А как же ещё, когда стоишь полностью обнаженная и уязвленная в доме Дьявола, который только и мечтает застукать тебя в таком виде.       Грязные вещи складываю в черный пакет, который прихватила из комнаты, и прячу от своих глаз за ванной, а чистые положила напротив, где была широкая из темно-коричневого дерева раковина, а под ней пару белых полотенец. Почти не удивляюсь, еслм Король Ада посчитал, что рано или поздно, но я посещу и эту ванную комнату. Досадный и неприятный факт, что не удерживаюсь и поджимаю губы.       «Я всё равно это заслужила после того состояния, в котором была ещё утром. И виноват в этом, в первую очередь, именно ты, Кроули. Поэтому буду считать как компенсацию за ущерб здоровью, где ты всё с радостью «услужил» и приготовил. Мне всё ещё ничего от тебя не надо, говнюк».       Над раковиной, на всю ширину, было расположено зеркало, но я так не подняла голову, чтобы посмотреть на себя. И не сделала этого также, когда убиралась в своей ванной. Не хочу смотреть на себя: выгляжу, наверное, сейчас не лучше, чем бомж из казанского вокзала, и пахну, по меньшей мере, соответствующе. Поэтому, всё ещё с опущенной головой собираю в кучу, беру собой все мыльные принадлежности и мочалку. И тихо ахнула, когда чуть носом не ударилась об стеклянную дверь душевой, которая занимала четверть всей площади комнаты. Как раз и расположен в углу, где спокойно поместятся человек пять, а если потеснится, то все восемь, ого, а сколько всяких режимов и отверстий в стене.       Я уже включила воду, на самый обычный режим только из насадки, когда вспомнила, что ванна до сих пор не наполняется, и в два прыжка оказываюсь возле неё. Делаю небольшой напор, чтобы ванна наполнилась в тот момент, когда я выйду из душа. Как только дно покрылось водой, на глаз добавляю пены. В нос сразу ударил запах ели, что я неволей глубоко вздыхаю, на секунду прикрыв глаза, после чего аккуратно забегаю обратно в кабинку.       Боже, как же мало нужно для счастья, просто теплая вода, которая не только смывает с тебя недельную грязь, но и всё мысли с горечью. Наверное, я несколько минут просто стою под струей воды, руками скользя по голове, опускаюсь до ключицы и груди, слегка сжимая пальцами. Вылив на мочалку больше, чем обычно, гель для душа, продолжаю свой путь по телу, которое приятно отдается на нежные и приятные движения, а неприятный запах больше не раздражал.       Вода смывает печаль, принося смирение.       Я уже начала своё очищение.       Меня всё мучила мысль – как же я могла не вспомнить дату смерти отца и не прийти ему на могилу. Нет. Неправда. Я вспомнила, хотела прийти, но не могла. Левиафаны дышали в затылок, мы с ребятами выбивались из сил, Каса больше не было, а я, наконец-то, стала обычным человеком. Помню, что в тот день, вечером, сделав остановку рядом с магазином, я увидела на стоянке, что какой-то, на вид приятный и милый, старик продавал цветы. Среди них были белые лилии. Моя рука машинально потянулась во внутренний карман куртки, чтобы достать деньги. Я резко вскочила с заднего сиденья машины, где до этого и так была открыта дверь, потому что я ждала ребят. Они как раз покупали нам ужин. Только я хотела подбежать к старичку в смешной квадратной оправе, как мой слух уловил голос братьев. Опять о чем-то спорили. Скорее всего, Дин снова высказывал своё недовольство, что из-за левиафанов нам пришлось перейти на более натуральную пищу, куда, естественно, не входил пирог. Моя рука опустилась, крепко сжимая пару купюр, а сама я обратно плюхнулась на сиденья. И уже с печальным взглядом провожала старика, когда Импала всё быстрей-быстрей набирала обороты и навсегда отдаляла за собой букет белых лилий.       Я бы всё равно не смогла их отнести на могилу отца. Была мысль, просто их оставить возле кого-нибудь дерева, подальше от людей и домов как дань памяти. Но желания не говорить, ничего не объяснять Винчестерам было сильнее, поэтому я отпустила этот порыв сердца, хотя так хотела этого, чтобы на душе немного стало легче. Не знаю, почему. Просто не хотела. Слишком личное, близкое. Дин и Сэм, всё бы поняли, но я не захотела. Мне казалось это правильным, но как же я ошибалась.       Простите ребята, что так и не смогла перед вами открыться полностью, как вы передо мной.       Надеюсь, что в прошлом году папе понравилось оставленные мамой незабудки. Он любил белые лилии, всегда, когда их покупал украдкой, чтобы никто не увидел, вдыхал их запах и сладко выдыхал, прикрывая глаза. Жаль, что каждый раз грустная улыбка была на его лице, потому что букет белых лилий он покупал исключительно тогда, когда шел на могилу своей матери.       «Как и я теперь».       Как только выхожу из кабинки, тело покрывается мурашками от легкого холода, что на секунду захотелось вернуться обратно, где ещё витал теплый пар. Прикрывая за собой дверь, не вижу, насколько заполнилась ванна, потому что пена закрывала всю поверхность воды. Что ж, половина всё равно есть, значит можно погружаться. Но перед этим подбегаю к раковине и сажусь на корточки, чтобы взять одно полотенце. Самое-то будет для головы, как подушка, чтобы было мягко и удобно. Поднимаясь на ноги, наконец-то решаюсь посмотреть на себя в зеркало. Глаза широко раскрываются, и я замираю, боясь, пошевелится. Даже дыхание задержала от удивления, которое моментально перетекло в мимолетную злость.       Кроули, ты настоящий гад, урод и по совместительству невероятный говнюк и Король Дерьма, кем, собственно, и являешься.       На моей шее и ключице ярко красовались два засоса, оставленные им.       (а ведь прошла уже неделя)       Специально оставил. Чуть ли не демонстративно «пометил». Чтобы смотря на себя, я вспоминала его.       Его губы.       Его руки.       Его хриплый голос.       Его тихий стон, когда он кончил.       «Ангелочек мой…» — хрипло шепчет Кроули, нежно теряясь об мою щеку своей, выдыхая прямо в ухо.       — Придурок! — тихо рыкаю я и с отвращением отворачиваюсь от своего отражения.       Смею поспорить на что угодно, что своим шлюхам он такого не позволяет. А я что ли хочу?! Мне совершенно неприятно смотреть на эти отметины, которые почти ни чем не отличаются от тех, которые он оставлял, когда грубо хватал меня. И ведь ему совершенно плевать, у меня и права подать голос нет, не то, чтобы как-то сопротивиться этому.       Меня переполняла откровенная злость, но стоило только залезть и лечь в ванну, что я негромко простонала от удовольствия на удивление самой себе и чуть ли не закатила глаза. Вода немного обожгла, но это было приятно. Всё ещё сжимая в руках полотенце, я аккуратно расправила его на краю и облокотилась плечами и головой. И такое умиротворение меня застало, что больше не было ни сил, ни желания злиться и грустить, да вообще что-либо чувствовать. Только покой. Поворачиваю голову на бок, где как раз чуть выше, над макушкой, на готове стояло молочко для тела.       Да пошел он. К чёрту это дерьмо. Сколько я до этого получала синяков, ссадин и сломанных костей от встреч со всякой нечистью? Ведь это то же самое, но в иной форме, в его, извращенной. Да, в твоем стиле Кроули. Нужно это терпеть, потому что повторится ещё не один раз. Терпеть и не сопротивляться, усыпить бдительность, а самой быть на готове. Но однажды, не знаю насколько скоро, и хватит ли мне сил — всё это прекратится. Я сделаю всё возможное, чтобы освободится и убежать. Найду Сэма, и мы вместе защитим мою семью, а потом спасем Дина и Кастиэля. Я всё сделаю для этого, отдам последние силы.       «Обещаю, Кроули».       Глаза наливаются свинцом, чувствую, как проваливаюсь в дрему, тело полностью расслабилось, а последние мысли растворились. Это нормально, у себя дома я всегда могла подремать минут сорок, не больше, пока вода не начнет остывать. В целях экономии, приходилось закручивать кран и подливать, если только остывала. Что ж, а здесь мне абсолютно плевать. Хозяйка не я, счета придут не мне, хотя сомневаюсь, что Кроули платит, уверена, что без демонских штучек тут не обошлось, ведь дом посередине поля, где только рядом горы и леса, и, сколько километров до ближайшего города, хрен пойми. Та даже, если платит, не обеднеет. И вода, если что, через края не перельется, напор небольшой, а напротив меня, возле ног и по бокам, ещё несколько сливов, как раз предназначены для этого.       Тихо и спокойно.       Тишину нарушает только урчание воды и моё спокойное дыхание.       Я проваливаюсь в короткий сон и за долгое, минувшее время, мне по-настоящему хорошо.