Штрихами

— Это возможно лишь единожды за все посмертие. И тебе придется за это отдать что-то… значимое. — В голосе Тени осенними листьями шуршит сдерживаемое беспокойство — идея Волка ему не по душе. — Что? — скептически интересуется Волк. — Я уже и так дохлый, если ты не заметил. — Не беспокойся, Волчонок, — хрюкает Мавр, — найдут что взять. — Так кто-то уже делал? — Ромео недобитый пытался. — И что? — жадно спрашивает Волк. — И ничего у него не вышло, — злорадствует Мавр. Волк фыркает — ну еще бы у такого придурка что-то дельное получилось, а потом все равно терпеливо расспрашивает Черепа. — Правда, что ты возвращался? — Серый, не вздумай, — предостерегает Череп, — несколько часов ненастоящей жизни, а потом… — Череп безнадежно машет рукой. — Ты к Ведьме поперся, да? — допытывается Волк. — Да, — кивает Череп. Волк нетерпеливо ерзает, ожидая продолжение рассказа о Возвращении, но Череп молчит, ломает перебитыми пальцами сигарету… Живому такими пальцами сигарету не удержать, да и вообще не шевельнуть, но у призраков есть свои преимущества. Волк не к месту вспоминает — кто-то из старших болтал о подробностях Кровавого выпуска — коляску с уже мертвым Мавром провезли по рукам еще живого Черепа… «Кретины, — думает Волк, — мы бы такого никогда не допустили». Что бы там не было, но смерть никак не повлияла на самоуверенность Серого. — Я не смог найти ее, — вынырнув из воспоминаний продолжает Череп. — Нигде. «Редкостный дурень, — мысли Волка о старших никогда теплотой не отличались. — Нашел на что единственное Возвращение потратить — на поиски бабы», а в слух спрашивает: — И что? Цена действительно так высока? Даже для покойника? Череп зло улыбается и, зная, что Волку все равно никогда этого не понять, шепчет: — Теперь ни на одном из кругов она меня не любит. *** Ночь расцветает. Лес дышит рядом, шутит, играет. То зовет — капризно, требовательно, то отступает, заставляя Слепого замирать, выжидая и вслушиваясь в звуки ночного Дома. А звуки были в изобилии — ночь на первый день ноября истончила границы между мирами и звуки оттуда легко вплетаются в привычную песню Дома. Слепой старается не отвлекаться на мир мертвых, он ждет Лес. И, кажется, уже началось поле дурман-травы… Чьи-то недобрые руки хватают Слепого за плечи и впечатывают в стену. Еще раз — сильнее, ударяя затылком, отгоняя Лес. И снова — затылком о стену, уже просто от злости. Слепой замирает. Слишком неожиданно. Слишком невозможно. Дом? Ночь? Какие безумные силы вернули того, чья смерть должна была обрадовать Слепого, но вместо этого оставила вожака с заживо содранной кожей, грубо резанула по жизни стаи, разделив на «до» и «после»? Тот, чьи пальцы — сильные музыкальные пальцы — сейчас вцепились в глотку Слепого, едва сдерживается, чтобы не дать себе волю и не придушить Вожака к чертовой матери, но… он же…мертв. Бред? Морок? Галлюцинация? — Поговорить надо, Вожак, — жарко выдыхает знакомый до болезненности голос. В коридорной темени мелькает чей-то фонарик, слышится позвякивание Мустанга — его ни с чем не спутать и скрип другой коляски — без каких-либо ярких отличительных признаков, так что спутник Табаки остается неизвестным. — Оу, детка! Близится Дикая Охота! Слышишь — охотники проверяют оружие, стая рвется с привязи! Никому не уйти, когда всадники поскачут от Нок-на-Рей, промчатся над могилой Клот — на — Бар и Кайле будет пылать пожаром! — Так, — шепчет Слепому хрипловатый голос, — нам надо местечко поспокойней, — и вталкивает Бледного в какую-то дверь. Слепой молчит, не пытается избавиться от владельца сильных пальцев и хриплого голоса. Слепой принюхивается к тому, кого в этом мире нет и искренне надеется, что еще не сошел с ума. Хозяин знает — Дом не отпускает своих детей даже после их смерти, и тот, кто сейчас говорит с ним — мертв и может быть лишь призраком — злым, веселым, не оставившем своей стаи, но — призраком. А у призраков не может быть таких рук и запаха. Почти неосознанно Слепой тянется к его лицу и понимает, что просто не узнает его — на ощупь он знакомился с ним слишком давно. Так давно, что это уже и неправда. Жест Слепого не остаётся незамеченным. — Вот только не вздумай меня лапать, патлатый, — чуть слышное рычание в ухо. Звуки колясок и легенда о Дикой Охоте прокатываются мимо, стихают вдалеке. — Знаешь, раздавать автографы я сегодня не в настроении, а потолковать нам придется. И, желательно, Не Здесь. — Забегаловка устроит? — голос Слепого не выдает ни одного из колотящихся в нем чувств: изумление, страх, неверие, надежда… — Нет. Там вечно кто-то околачивается из наших, не хватало только, чтобы Сфинксу донесли с кем его Вожак встречает Хэллоуин на Той Стороне. — Чем же тебя это беспокоит? — легкая насмешка и ударение на слове «тебя», так что слышится несказанное «Ты мертв. Не должно тебе лезть в дела живых. Упокойся». — Не хочу давать тебе такой крупный козырь к Выпуску. Слепой понимающе кивает и делает пару шагов по половицам Дома, увлекая за собой собеседника, а следующие пару шагов — уже по каменистому негостеприимному берегу. — Волк. — Слепой оборачивается, ловит изумленный взгляд, удар получается смазанным. Слепой готов бить еще и еще — за те удары затылком о стену. И самому получить от Волчьих кулаков, но… Серый прикасается к разбитой губе, потом смотрит на свою руку и лепечет: — Кровь… соленая… как настоящая. Я знаю — это шутки Ночи и Изнанки. Так не бывает. Волк судорожно вздыхает и таращится на Слепого испуганными, круглыми, как плошки с медом, глазами. Слепой разжимает кулаки и опускает голову — от того, что он впервые видит Серого, от этих распахнутых глаз, в которых сейчас, мгновенно — вся тоска по оборванной жизни, на Вожака волнами накатывает ужас тех ночей, что наступили в стае после смерти Волка. — Это же ненадолго. Я знаю, — зачарованно бормочет Волк и снимает кеды, чтобы почувствовать в последний раз босыми ногами острые прибрежные камушки и холодный липкий песок. Слепой рассматривает его — такой же, как и во снах Сфинкса. Только нет веселой улыбки, а вместо серьезных умных глаз — смертная горечь. Волк не сразу осознает, что Слепой здесь видит, и растерянность, и страх Волка от него не скрылись, а осознав это — звереет. Радость возможности еще что — то почувствовать, злость от того, что эта возможность всего лишь подачка, мелкий кусок и вот-вот закончится, отчаяние потерянной жизни, восторг полученного мгновения — всё безжалостно давится Волчьей волей, и на Слепого он уже смотрит недобро прищурив глаза, пренебрежительно — равнодушный, с кривоватой улыбочкой. Слепой доволен — с таким Волком ему легче. — Что за дыра? — фыркает Волк. — Местечко поспокойнее. — А где море? — Волк озирается. — Пахнет же морем. — Не знаю. — Слепому Волчьей жадности сейчас не понять. — Пойдем, — решительно говорит Волк, — вот туда. — Там то же самое, — шелестит Слепой. — Что, везде камни, песок и запах моря?! — Да, — как — то огорченно говорит Слепой, — ничего другого мне в голову не пришло. Только это место. — Охренеть, вожак. У тебя соображалки меньше чем в корыте, в котором купают Толстого. Серый все же шагает куда-то по камням, размахивая кедами, периодически прихрамывая, ойкая, и тихонько ругаясь. Слепой ковыляет следом, завесив лицо волосами, пряча улыбку. Волк это подмечает и бесцеремонно заявляет: — Не улыбайся, у тебя все равно не получается. — Не указывай, что мне делать, — беззлобно огрызается Вожак. — А мне кажется, что тебе просто необходим тот, кто будет указывать, что и как делать, иначе — совсем одичаешь и превратишься в замшелый пенек, — Волк балагурит, втягивая в себя йодистый воздух несуществующего моря. Слепой улыбается еще шире. Волк пристально смотрит на него и неожиданно спрашивает: — Что, совсем паршиво без меня? — Паршиво… — эхом отзывается Вожак. — Ты знал о том, что я так… умру? — Волк нервно сглатывает. — Про Мака знал? — Знал. — И не помешал ему, — сухо констатирует Волк. — И не помешал, — соглашается Слепой. — Да какого черта?! — взрывается Волк. — Не знал, что будет так паршиво… — почти беззвучно отвечает Вожак. Сотню шагов они идут молча. — Ты пойдешь к нему? — единственный вопрос, который сейчас интересует Слепого. — Нет. Он старается не думать обо мне. — А я? — хмыкает Слепой. — А ты — не позволяешь себе не думать. — После твоей смерти он… — Слепой ни с кем и никогда об этом не говорил. — Я знаю, — режет Волк, — я знаю, что ты его удерживал. Волк хочет сказать, что благодарен, но таких слов для Слепого у него нет, и он просто повторяет: — Я знаю. Слепой вздыхает: — Тебе пора. Волк кивает и спрашивает страшное: — Каково тебе видеть меня теперь? Слепой молчит, и Волк понимает, что ответа не последует. Они останавливаются, Серый садится на холодный камень и натягивает кеды. Глядя снизу вверх он бросает, будто это незначительное, мелочь, хотя важнее для этих двоих уже ничего не осталось: — Когда будет Выпуск — оставь ему возможность выбрать. — Разумеется, — заверяет Слепой. Вернувшись в Дом, Волк на все расспросы призрачной братии только улыбается, стараясь подольше сохранить ощущения — холодные камни под босыми ногами, боль от удара, солоноватый вкус крови, и чувства — злость, радость, удивление, тоска… В Четвертой Слепой тихо проводит по гитарным струнам и мечтает не чувствовать ничего.