Штрихами

— Зачем?! — выскрипывает Мавр в пространство, брезгливо наблюдая как Гвоздь задергивает плотные шторы в стайной. Яркое солнце Мавра выводило из себя. Впрочем, перед встречей с Наружными из себя его выводило всё и все, и его «зачем» сейчас никакого отношения к солнцу не имело. Зачем?! Конечно, ответа на этот риторический вопрос дать ему никто не мог. Зачем? Действительно, зачем регулярно приезжать к сыну, который не причисляет вас не только к родителями, но и вообще к разумным существам. Зачем навещать человека, чью речь вы даже не в состоянии разобрать, а внешность которого вас пугает? Зачем? Чтобы потом всхлипывать в дорогой машине, прикладывать платочек к припухшим глазам и уверенно заявлять знакомым, рискнувшим задать вопрос о старшем ребенке: «Мальчику там хорошо… уход, специалисты». Да-да. Мальчику несомненно тут хорошо. Особенно, если свое общение с мальчиком вы ограничите регулярными денежными переводами. Чем ближе обозначенное время, тем больше он психовал. В прошлый раз предки обещали привести и мелкого (Мавр не видел его ни разу в жизни и видеть не планировал), который хочет познакомиться со старшим братиком (ха, кошмары мелкому обеспечены). — Идиоты, — скрипел зубами Мавр. — Придушу, — мечтал. — А ты скажи, что уже спишь… Пусть Гвоздь так скажет. И не надо будет никуда ехать, — мягко советует Герда. Хочет, чтобы он остался. Мавр пыхтит, натягивая свитер. Не самая глупая идея. И что плохо себя чувствует. Хотя это и говорится из раза в раз. Родители убеждены, что их старший ребенок — вечно сонный больной дебил. Или накаченный лекарствами. — Они тогда завтра притащатся, — морщится. Уже пробовал. Неоднократно. — Лучше уж, — он засипел, Гвоздь кинулся наливать чай, — …сразу. И быстро. Мавр тоже предпочел бы остаться с Гердой. И с Ведьмой. И с Гвоздем. Да хоть с Черепом. При раскладе с участием Наружных они волей-неволей оказывались на одной стороне. Наверное, Череп, собиравшийся на встречу со своими родственничками, чувствовал то же самое. — Тебе повезло, что к тебе не приходят… а то… — Мавр едва удержался от брани. Герда будто ещё больше погрустнела. Уставилась куда-то на плед на коленях Мавра. Мавр проскрипел что-то невнятно. На кой черт было отправлять Герду в Дом он тоже не понимал. Умнейший человек в Доме чувствовал себя Неразумным, сталкиваясь с Наружными взрослыми. Ничего, кроме страха и ненависти вызвать это не могло. Мавр кладет лапу на ее поясницу. Тяжело, давяще, как всегда делал, когда хотел дать понять Герде, что она желанна. — Ты уже сейчас… к ним? Да? — шелестит июльской травой голос девушки. Мавр кивает. К ним. В отношении Мавра нельзя было применить термин «краснел». Когда кровь приливала к его роже, он становился бурым. Как сейчас. — Да. И всё еще медлит, проходясь рукой по телу Герды. — Недолго. Он на встрече пробудет недолго. Герда будет ждать. Об этом можно даже не говорить, потому что Мавр и так знает. Гвоздь выкатывает Вожака в мрачнейшем расположении духа. Возле лестницы коляску перехватывает Р Первый. На встречу с Наружными Мавр покатился уже в сопровождении воспитателя. *** Он был, как говорится, поздним ребенком. Его родители предпочитали заниматься карьерой, а не детьми, и когда он сделал первый вдох… впрочем, никакого вдоха не было. Маленькое тельце не умело дышать само и долго валялось в хитрых приспособлениях Наружных Пауков, что не позволяли ему перестать существовать, но и статус «нежильца» не снимали. Когда стало ясно, что ходить он не сможет, а сердце может забыть, как биться, в любой момент, ему наняли сиделку (разумеется, Паучиху, и по самым надежным рекомендациям). Ее хватило на две недели. Следующая продержалась целый месяц. Его боялись. Он это чувствовал и ненавидел. После чашки с н е д о с т а т о ч н о с л а д к и м ч а е м, запущенной — весьма метко — в лицо очередной сиделки, прозвучало слово «учреждение». Его родители надеялись, что их второй ребенок родится нормальным. *** Он вернулся даже быстрее, чем рассчитывал сам. Побледневший Ральф, втолкнувший коляску в спальню и сразу куда-то умчавшийся, никаких комментариев не дал. Сам же Мавр трясся от зашкаливающей злобы и сжимал подлокотники коляски так, что казалось, еще немного — и металл разломается под его ладонями. — Ггаденыш, — шептал дергающимися губами Мавр. Шептал, задыхался и сжимал подлокотники еще крепче. А произошла вещь весьма банальная. Для своих родителей Мавр был просто больным ребенком, с лечением и уходом за которым они самостоятельно не справлялись и были вынуждены отправить его в интернат. По-своему они были хорошими людьми и продолжали считать Мавра частью своей семьи. И хотели, чтобы их младший сын считал так же. В этом же самом интернате, именуемом своими обитателями кратко — Дом, Мавра больным ребенком мог считать разве только кто-то очень недалекий и наружный. Например, воспитатель малявок — Лось. Для остальных же Мавр был человеком, державшим в распухшем кулаке половину Дома. Вожаком. Врагом. Божеством. И Мавр не был хорошим человеком. И тех, кто приходил из Наружности в его Дом, своей семьей он не считал. Поэтому, когда в порыве невнятных чувств женщина, называвшая себя его матерью, подтолкнула малявку, почему-то считавшегося его братцем (такие же малявки были у Мавра на побегушках) со словами: «Ну что же ты встал? Поцелуй брата!», а малявка, увидевший перед собой жуткое существо, будто сошедшее со страниц ужастиков, зарыдал в голос, Мавр долго раздумывать не стал. Пощечина, отвешенная младшему братцу, была злой и звонкой. Мальчишка, отлетевший на пару шагов, завопил вообще не по-человечески. Его мамашка взвизгнула и запричитала. Молчаливый, называвшийся папой, завел: «Что ж ты делаешь…?!» и кинулся к младшему сыну. Мавр торжествующе улыбался. Когда же Ральф выкатил его из комнаты для встреч, улыбка с его пасти скатилась, и Мавра начало трясти. Он пытался дышать и задыхался. В обычно ясной голове плескалась муть, и разум, казалось, потерялся. В ушах все еще стояли писки Наружных. *** На следующее утро Мавра пригласили в учительскую — длинный, и невнятный, и ненужный телефонный разговор с тем, кто по каким-то законам Наружности назывался отцом. Мавр не очень хорошо представлял себе, что это значит в Наружности, зато точно знал, что в Доме этот человек ровным счетом никто. Звонивший был известен в Наружности как талантливый адвокат, способный вырулить нужным образом практически любое дело. Сейчас же он пытался наставить на путь истинный своего сына. И у него не получалось. В середине разговора Мавр тяжелым, медленным движением положил телефонную трубку на рычажок. Не прощаясь. Не возражая и не соглашаясь. Просто не считая нужным слушать голос из куска красного пластика. Потом родители Мавра еще дважды будут звонить Ральфу с поручением немедленно разобраться с психологическим состоянием их сына: «Не забывайте, вы — воспитатель! Это ваша обязанность!». Об этих звонках Ральф Мавру ничего не скажет. Он тоже не понимал тех, из Наружности. Своего брата тот, кого в Доме называли Лиловым Чудовищем, больше не увидит никогда. Родители будут по-прежнему навещать его и незадолго до выпуска заведут «серьезный» разговор о будущем, о хорошей клинике где-то (Мавр прослушает) и вполне реальных перспективах поступления в университет (на какую специальность, Мавр опять прослушает). Весь разговор он просидит каменной глыбой, поглядывая в окно — народ из его стаи натягивает волейбольную сетку. Их ему тоже предлагают взять с собой? В клинику и университет? Нет? Тогда этот вариант ему не подходит. Придумайте что-нибудь другое. Женщина с такими же светлыми кудрявыми волосами, как и у Мавра, начнет тихонько всхлипывать. Мужчина, с таким же вспыльчивым характером, как и у Мавра, — ругаться. Живым своего старшего сына они видят в последний раз.