Штрихами

Из протокола полиции: «13.30, 23 мая 19… года. Пригород Чернолеса. Осмотр трупа. Мужчины, белый. Возраст — 45 — 50 лет. Рост — около 6 футов. Одет в серый пиджак, синие джинсы, белую футболку. На ногах черные кроссовки. Следов насилия не обнаружено. Документы отсутствуют. Во внутреннем кармане пиджака — сложенный вчетверо листок бумаги в клетку с текстом следующего содержания: «Мы не знали, на что мы согласились. Мы были детьми, и никто не объяснил нам — каково это — нет, не жить, а существовать на два мира. Да и объяснять было некому. Не Слепому же. Мы дошли до всего сами… Когда мы Ушли (зачеркнуто). Когда нас Увели, мы старались держаться вместе. Не помня и не понимая ровным счетом ничего. Узнавали своих каким-то внутренним чутьем, сбивались… в стаю. Память потихоньку возвращалась, мы обживались, устраивались на работу, некоторые даже обзавелись семьей. Было неплохо. Нам не нужны были костыли и коляски. Мы не сгибались от тяжести горбов и не стонали от боли. Даже те, кого в Доме мы называли Неразумными, здесь стали вполне обычными детьми. Мы перестали быть склеенными. Мы стали разломанными. Когда твое тело — колченогое, безрукое, нелепое, несуразное, но — единственное, остается в другом мире, а ты продолжаешь делать вид, что все в порядке, и ты — Здесь, рано или поздно станет невмоготу. Слепой почуял неладное до того, как мы поняли, отчего так многие остались в Наружности. Отчего даже Сфинкс не последовал за своим вожаком, не оправдал, так сказать кличку «хвост Слепого». Что ж. Бывший Кузнечик оказался куда умнее нас. Плевать ему и на Слепого, и на руки. Он предпочел спокойно жить. Мы — вымучивали существование. Первые седые волосы, и боль в спине и коленях — не потому что ты недоносок, выкидыш и никчемный калека, а потому что тебе давно перевалило за сорок, и ты стареешь. Как все нормальные люди. Мы же Ушли, потому что хотели быть нормальными… Вот тогда-то до нас и стало доходить, вот тогда мы испугались. Мы — Здесь, и мы стареем, а что с нами там, в Наружности? Глупо считать, что нас там нет. Ходили слухи, что вроде бы мы все в Могильнике, опутанные бесчисленными проводами. Не живые и не мертвые. Кое-кто свихнулся. Некоторые начали пить. Многие уехали, сбежали, чтобы не видеть никого, кто мог бы напомнить им о том, что Здесь от них всего лишь кусок. Слепой решил Перевести всех полностью. Доставить сюда наши тушки. Почти тридцать человек. Мы не можем осуждать его за это. Но и благодарить язык не повернется. Это тяжело — Перевести тело. За это берут большую плату. Мы не знаем, что взяли со Слепого за каждое тело, но знаем, чем заплатил Лорд, помогавший ему. В Лесу коротает свой век выжившая из ума старуха, которая когда-то была Рыжей. Мы не знаем успеют ли они до того, как мы начнем умирать Здесь или в Наружности. Мы не знаем, успеют ли они до того, как рухнут сами без сил где-нибудь на полпути, где этот мир еще не закончился, а другой не начался. Мы не знаем, кого вернут следующим. Мы — Спящие». Молодой полицейский спешно дописывал протокол, с опаской косясь на пасмурное небо — ливанет, все следы смоет к чертовой матери. Его напарник — постарше, со скучающим выражением лица — переругивался с кем-то по рации, требуя труповозку. — Ну чего там? — нетерпеливо окликнул он молодого. — Да алкаш какой-то. Видать, нахлебался дряни, вот сердцу-то и каюк. Ни крови, ни ушибов, ничего. Пусть в морге разбираются чего он нажрался. На тонкий лист казенной бумаги упали первые капли теплого дождя. «Мы — Спящие» расползлось кляксой.