Штрихами

»… это даже неплохо, что ты не поехал! Лето в этом году удивительно паршивое…» Звонкий женский — ещё почти девичий — голос зовет его по тому имени, которым его когда-то называли. «Когда-то» — это до того, как он оказался в Доме. Песок шуршит под кедами — она пробегает в паре метров от него, но не замечает. Все же дырявая лодка — это отличное укрытие. «Р Первый обзавелся помощницей. Вообще-то, она симпатичная, смахивает на Маргариту Валуа. Только боится нас до чертиков. И Ральфа боится тоже». Он дергает верхней губой с тонким белым шрамом. Помощница — это потому что Щепка уволился, не получив даже причитающихся выплат. А Лося убили. «Тучи укрывают море весь день, а ночью проливают дождь. Он соленый, я пробовал». Соль и железо. Вкус утра после Выпускного Старших. Он чувствовал его до сих пор и не забудет до своего последнего лета. «Когда идет дождь, мы подставляем тазы и ведра под звонкие капли и усаживаемся играть в карты, но дождь льет каждый день, и карты уже всем осточертели, да и…». Он старательно зачеркивает «да и нет никакого интереса, все просто режутся в покер, чтобы не подохнуть от скуки и мыслей». Мысли у всех были одинаковые. Например, что когда в ведрах и тазах собирается вода, то дождевые капли уже не падают звонко, а плюхаются тяжело и мутно, как кровь Мавра в лестничном проеме. «Все наши в порядке. Вчера Максорексы изловили медузу и проиграли ее Фокуснику. Фокусник держит ее в кастрюле и изобретает фокусы по ее превращению в морскую звезду». Снова шорох песка. И его Наружное имя. — Да где же ты! В голосе воспиталки — слезы. В пробоине дна перевернутой лодки — оранжевые недобрые глаза. «Слепой в норме». Слепой почти не вставал. Выучил только путь от спальни до туалета. В столовую его за шкирку таскал Ральф. Выбираться к морю Бледный отказывался наотрез. Старшие, какими бы конченными кретинами они не были, напоследок позаботились о младших, преподав им урок — как не надо уходить. Он хотел было написать, что его мысли — детские мысли о едином Хозяине и бессмысленности многолетней войны — сейчас получили надстроенные этажи. О том, что Хозяин Дома не может быть вожаком какой-то стаи. И не может принадлежать ни к одной из стай. За Хозяина Дома должны быть все. Иначе — он только мнит себя Хозяином. Написать это — значит дать понять, о чем он на самом деле думает. И о чем наверняка думает Слепой. И Спортсмен. Дать понять раньше времени и заставить волноваться. Он вздохнул и принялся описывать себя самого. То, как он скрывается здесь, под пробитой лодкой — наверняка ее хозяева промышляли контрабандой, но сторожевой корабль флота Его Величества (подумав и покусав кончик ручки, он исправил «Его» Величество на «Её» и нарисовал на полях корабль, два мушкета и кудрявую головку в короне) подбил утлое суденышко. Контрабандистов заточили в темнице, а лодка теперь служит убежищем для беглых вампиров, воспылавших страстью к эпистолярному жанру. — Волк! Это уже не вчерашняя выпускница, устроившаяся на лето в лагерь для детей-инвалидов. Это рявкал Р Первый. Единственный несбежавший. Волк за это его уважал, но не настолько, чтобы выбраться из-под лодки. Ральф ругался, воспиталка — помощница убежала вызывать спасателей. «Не скучай, отрок! Лето заканчивается и мы скоро вернемся в Дом! Волк». Вечером Слепой не вставая с койки, не оборачиваясь, прошептал: — Из-за тебя устроили переполох. — Знаю. Волк вытаскивает сигареты — свою первую пачку, купленную у торговки на пляже — и закуривает, затягиваясь спешно и неумело. — Я письмо Кузнечику писал. Не хотел, чтобы всякие лезли. Слепой сжимает тонкое одеяло. — Я и про тебя написал, Бледный, — сообщает Волк. Интонации у Волка почти успокаивающие. Слепой уверен — ничего хорошего о нем Волк не напишет, но не уточняет, не переспрашивает. Волк выкидывает окурок в окно и, презрительно хлопнув дверью, идет объясняться с Ральфом. По сырому облупленному подоконнику ползет улитка. Ее домик закручивается бесконечной спиралью.