Цена свободы.

Isn't it lovely, all alone? Heart made of glass, my mind of stone Tear me to pieces, skin and bone Hello, welcome home — Billie Eilish, Khalid

Как у океана один вкус — вкус соли, так и у моего учения один вкус — вкус свободы — Будда х х х Коснуться щеки. Что может быть более невинным? Провести кончиками пальцев по этой теплой нежности кожи. Спуститься к шее. Если совсем немного прижать — можно почувствовать биение пульса. На что он обрек его? Зачем все это сделал? Они могли бы больше никогда не встретиться. И только воды Жемчужной реки помнили бы их. Этот день давно растворился в прошлом. Словно в другой жизни. Ибо тянет ближе во сне, прижимает к себе, прячется носом в его шею и Сяо Чжань обнимает, зарывается пальцами в волосы на затылке. Это третья ночь на другом материке. Это третья ночь, когда Сяо Чжань боится засыпать, чтобы не проснуться в припадке снова. Чтобы Ибо не видел его таким опять. Решение довольно простое — выпить таблетку, как и все дни до этого. Но он обещал. Это то малое, что он постарается сделать для Ибо. И для них. Но как уснуть? Демоны приходят к тебе где-то с трех часов ночи и держат до самого рассвета на коротком поводке — чуть потянуть и начнешь задыхаться. С медицинской точки зрения это даже оправдано выбросом гормонов. С какой угодно другой точки зрения — это просто плохо. Сяо Чжань знал своих демонов, и даже привык к ним, смирился, но Ибо… Ибо заставлял бороться заново. А это очень и очень больно. Сяо Чжань не выдерживает. Ему практически физически больно выпутываться из теплого кокона рук Ибо, но он усердно пытается. Пол холодный. Он двигается медленно и тихо, опасается разбудить, проходит к огромному окну и усаживается на ковер перед ним. Когда он делал это в последний раз? Кажется, это был первый крупный скандал и он всеми силами старался отвести огонь от Ибо, и в тот момент действительно осознал масштабы своей известности. Всегда желая быть увиденным, его лицо знали на всех континентах без исключения. А это огромное достижение для китайского актера, который, знаете, не владеет навыками кунг-фу, например. Чжань качает головой и трет лицо. Надо попробовать. Надо попросить заново. Смиренно попросить. И совсем не за себя. В голове пустота, полное молчание радиоэфира. Он не знает, как начать. Я не хочу оскорблять тебя каким бы то ни было именем. Кто-то говорит, что ты Будда или Шива. Кто-то предпочитает вообще обращаться к Иисусу или Аллаху. Может, я сужу не верно, но мне кажется, на деле это не имеет значения, верно? Нам просто легче думать в таких категориях, легче представлять тебя как-то, думать, что мы знаем твою историю. Мы довольно преуспели в этом, согласись. Очень большой выбор. А смысл всегда один. Мне страшно. Мне все еще страшно. Я пережил уже очень многое и думал, что та буря была… последней и больше ничто так меня не сможет разбить. Но сейчас. Сейчас я обретаю слишком многое, потеряв до этого практически все. Пожалуйста. Дай мне сил сохранить все это, дай мне сил уберечь и не повторить своих ошибок. Дай мне снова ощутить этот трепет от осознания, что я живой. Дай мне снова ощутить ту любовь, которой я был наполнен, и которую умел дарить. Я знаю, что нельзя привязываться и нужно уметь отпускать, уметь… быть водой, да? Я столько раз говорил это другим и говорил себе же, но я понятия не имел, что это на самом деле. Я не знаю, что мне делать. Я не понимаю. Правда, я не понимаю. Скажи мне, что мне делать? Последнее Сяо Чжань уже неосознанно шепчет вслух. Он слышит чужие шаги и судорожно выдыхает. Бо-ди скоро правда начнет думать, что он сходит с ума, но возможно отчасти так и есть. Ибо опускается на пол, оказываясь за спиной, заставляет опереться о свою грудь и обнимает поперек живота. Чжань прикрывает глаза и откидывает голову на чужое плечо. Он хочет извиниться, что разбудил, порой он хочет извиниться, что просто существует. Почти это требовали от него в последнее время. Но от этого Ибо станет не легче, ему снова станет больно. — Останься со мной. Чжань поглаживает своими ладонями по чужим рукам, которые обнимают его крепче. Когда-то Ван Ибо сказал, что выбирает его. При любых обстоятельствах, вопреки всему, раз и навсегда. Это казалось слишком пылкой речью и Чжань покачал тогда головой. Оказалось, это было обещанием, и Ибо всегда исполнял каждое, любой ценой. Сяо Чжань часто думает, что не достоин ни одного его обещания. Но дает свое. — Останусь, Бо-ди. Просто останусь с тобой. х х х Сяо Чжань смотрит на имя Шон, которое неровно написано черным маркером на стаканчике Старбакс. Такой размер стакана называется венти — это самый большой из всех, и именно столько кофе ему сейчас и нужно. День прослушивания, на котором он сам настоял, понимая, что это самое жесткое, чем он собирается заняться в жизни. Относительно политики приема и правил — Ибо внес коррективы, на которых настоял очень и очень решительно. Конечно же новость о том, что Сяо Чжань будет вести свой курс, распространилась со скоростью света. Взорвался интернет КНР, статьи выходили одна за одной, и вряд ли там можно было найти хоть одно доброе слово. Конечно, была и оппозиция, состоявшая из адекватных людей, но они, зачастую, были вовсе не из Поднебесной. Ожидаемо. Страшно. Терпимо. Все это вело к тому, что множество студентов не просто хотели пройти прослушивание. Они хотели сфоткаться, взять автограф и по традиции — повизжать. Все это жестко обрубалось благодаря охране, и прежде чем войти в зал, у студента проверяли документы и наличие специального приглашения. Несколько особенно прагматичных молодых людей смогли даже перепродать свои. Но это было мелочью, местами даже приятной. А еще были родители. Отец отказывался с ним говорить — ожидаемо. Мама спрашивала, хорошо ли он питается и как питается Ван Ибо — не менее ожидаемо. Сяо Чжань делает глоток кофе и кивает помощнице. Ее зовут Шерон. У нее бесконечно длинные ноги и приветливая улыбка. А еще она открытая лесбиянка. Сяо Чжаню нужно привыкнуть к очень многому. В зал заходит очередной студент и Чжань приветливо улыбается. — Тебе удобнее говорить на английском или на китайском? Парниша низко кланяется и садится на стул напротив. Его выбор — китайский язык и Чжань внутренне выдыхает. Его английский хорош, очень даже, но порой, чтобы найти контакт, нет ничего лучше родного языка, особенно если пытаешься прощупать наличие потенциала. Так проходит еще час. Сяо Чжань ставит плюсы, ставит минусы, сосредотачивается на каждом ребенке. Есть те, кто заикается, есть те, кто наоборот слишком уж напирают. Есть истинные таланты и Сяо Чжань искренне улыбается, наслаждаясь их выступлением, будь это песня или сценка. Слава Небу, никто еще не додумался исполнить что-нибудь из репертуара Неукротимого, и Сяо Чжань искренне это ценил. В какой-то момент Шерон напоминает, что нужен обед. Синхронно с этим у Сяо Чжаня звонит телефон. Теперь у него американская сим-карта, так что это может быть только один человек, пока что, во всяком случае. — Да, Бо-ди? — Я зайду за тобой через пятнадцать минут. Пойдем пообедаем. — Ты же должен быть очень занят сегодня, ты уверен, что тебе удобно? — Гэгэ так флиртует? — Нет, на самом деле я рад, что смогу проследить, что ты там на обеды ешь. В трубку весело фыркают и Чжань улыбается, поднимаясь со своего стула. Поясница побаливала и он немного разминается, прижимая трубку к уху. — Ты что там пыхтишь? Старость не радость, да? Я уже поднимаюсь, скоро помогу тебе. — Ибо, ты засранец. С чем поможешь? Попыхтеть? — И тебе это нравится. Теперь уж точно флиртуешь. — Не надейся. Сяо Чжань сбрасывает первым и качает головой. Мимо проплывает Шерон, которая забирала записи со стола, и ее улыбка явно из арсенала маньяков. — Вы до омерзения влюблены друг в друга. — Это лучшее описание, что мне доводилось слышать. Шерон забирает и его полупустой стаканчик кофе, знающе посмеиваясь. Ван Ибо ловит такси с первого раза. В Нью-Йорке. Такси. В обеденный час-пик. С первого раза. Сяо Чжань даже выдыхает тихое «вау», но Ибо считает, что его дразнят, так что когда они заваливаются на заднее сиденье, Чжань получает тычок у бедра. У кого-то явная ностальгия по временам съемок, когда неосознанное сублимирование желания близости превращалось в постоянные потасовки. Сяо Чжань только цокает языком, а потом Ибо говорит «Чайна-таун, пожалуйста». Чжань медленно переводит на него взгляд. — Тебе понравится. Правда. Пока они едут, Ибо решает блеснуть знаниями и вводит Чжаня в курс дела. Он делает это настолько основательно, что Чжань не может сдержать смешков, за которые сразу же извиняется. — Тебе смешно, да? А ведь Америка могла лишить гражданства из-за брака с китайцем. А все потому что такая рабочая сила стоила дешевле, а работали они в сто раз упорнее. — Мало что поменялось, разве нет? Ван Ибо пожимает плечами, отвечая что-то из разряда «и да, и нет». Это и правда «и да, и нет». Китайская диаспора за 150 лет дошла от презрения к уважению, и это сильно. Но проблемы еще были, конечно же. Как и у каждой другой общины. В Ибо стали чувствоваться нотки революционера и Сяо Чжань ощущал гордость пополам с умилением. Этот запал, эта энергия, которая часто выражалась в агрессии его танцев, она нашла еще один способ выхода — в борьбе за своих на неродной земле. Возможно, так Ван Ибо выражал свою тоску по стране, куда вряд ли сможет вернуться в ближайшие годы. Четкое разделение между государственным аппаратом и своей страной, людьми в ней — редкое умение, и Ван Ибо был им одарен. Чжань берет его за руку, пока он все рассказывает о том, как строился Чайна-таун. Они как раз проезжают мимо знаменитой высотки, напротив которой стоит статуя Конфуция. Сяо Чжань думает, что получается, не только Ибо еще не скоро сможет вернуться. К этой мысли стоило начать привыкать. — Ба, у вас самая вкусная курочка, я серьезно. Нигде такой не ел. — Ай! Льстец-льстец. А какого симпатичного господина привел с собой! У меня тут сейчас все девушки попадают, что творят! Ван Ибо на полном серьезе получает щипок за свою щеку и Сяо Чжань сжевывает свои губы, чтобы не рассмеяться. Бабуля треплет по голове и его, прежде чем удалиться за прилавок и заняться своими делами, продолжая кудахтать уже с кем-то на кухне. Ибо выбрал местом обеда типичную китайскую забегаловку с жареной курочкой и прочими прелестями привычной жизни, и сейчас перед ними весело фырчал hot pot. Если совсем немного постараться, можно убедить себя, что они правда где-то в Пекине. И вкус, и запахи вокруг — один в один. — Так вот чем ты без меня занимался. Соблазнял почтенных старушек за курочку, да? — Чжань-гэ, ты всегда умел испортить аппетит, но нет, не получится. — Тебе нельзя больше трех кусков. — Эта боль того стоит. — А моя боль? Это моя головная боль, Бо-ди. Потом реанимировать тебя перетертыми кашками? Ибо улыбается в ответ на это заявление и тянется палочками с кусочком мяса ко рту Сяо Чжаня. У него не остается выбора, кроме как стянуть угощение и начать жевать. — Ладно, это и правда очень вкусно. Что тут еще есть? — Тут весь Китай, Чжань-гэ. Весь Китай. Ван Ибо был недалек от правды. После обеда они решили немного прогуляться, прежде чем вновь ловить такси и ехать обратно. Сяо Чжаню нужно было заканчивать с первым туром прослушивания, а у Бо-ди были репетиции допоздна. Когда Чжань спросил, над чем именно тот так трудится, Ибо наградил его выразительным взглядом. — Когда я буду уверен, я расскажу. — Ты боишься, что я могу сглазить? — Я боюсь, что разочарую тебя, если скажу раньше, чем буду уверен. Чжань дарит ему скептический взгляд в ответ, а затем замирает. В Чайна-тауне и правда был весь Китай. В том числе и они. С витрины на них смотрели картонные Вэй Ин и Лань Ванцзи. Это настолько мощно выбило Сяо Чжаня из равновесия, что он невольно сжал Ибо за плечо слишком сильно. — Хочешь зайти? Ладонь Сяо Чжаня сползает с чужого плеча и он берет Ибо за руку, переплетая пальцы. — Нет. Идем дальше. Ван Ибо не отпускает его руку, и они продолжают шагать по улицам, рассматривая витрины. Это первый раз, когда они просто идут по улице, держась за руки, просто потому что могут. Они заходят в одну чайную лавку, где Сяо Чжань находит все любимые сорта, и скупает их просто тут же. Бредут сквозь бесконечные лотки с амулетами и украшениями, и Ибо настаивает на покупке нефритового браслета. А затем натыкаются на храм Махаяны у Манхэттенского моста. Ван Ибо даже не спрашивает в этот раз, хочет ли Чжань зайти. Он просто тянет его за руку внутрь. Перед началом любого проекта, особенно если дело касается крупных съемок, все участники продакшена собираются на церемонию, где они задабривают богов. Чем больше бюджет — тем внушительнее многообразие даров. Вся съемочная группа молится в молчании, окруженная красными знаменами. Сяо Чжань стоял тогда рядом с Ван Ибо, они еще не были толком официально знакомы. Он помнил, о чем просил, и если задуматься… все правда исполнилось. У входа в буддийский храм восседают два золотых льва, они охраняют здание от злых духов. Львам Сяо Чжань доверяет чуть больше, драконы на воротах дома бабушки Бингвена их не уберегли вовсе. Внутри — простой деревянный пол, красные стулья и бумажные фонари. Сяо Чжань невольно улыбается, рассматривая их. А затем он встречается взглядом с пятиметровой статуей Будды, который сидит в позе лотоса, излучая тот самый светлый покой, который Сяо Чжань уже давно потерял. В храме сейчас никого нет. Они проходят вглубь и усаживаются на подушки. В этот момент Сяо Чжань чувствует, как сильно он любит этого храброго человека рядом с собой. И единственное, о чем он молится сейчас — чтобы Ибо был счастлив. А это значит, что и он тоже будет в порядке.