Цена свободы.

х х х США, Нью-Йорк Jungsik, 2 Harrison St, Нижний Манхэттен Алистер Ченг был выходцем из безмерно богатой семьи, истоком которой были плантации хлопка в Китае. Его семья все еще владела этим бизнесом и он был фундаментом, хоть доходов приносил меньше, чем то, чем занимался сам Ченг. Выращивая вовсе не хлопок. Продюсирование было для него своеобразным хобби и «подорожником» для совести, но помогал он исключительно своим. Шутка, конечно, какая совесть. Ченг просто любил красивые вещи, красивую музыку, красивые истории и красивых людей. А травка уже даже практически легальный бизнес. В девяти штатах — так точно. Сяо Чжань подходил по всем параметрам и обеды с ним нравились Ченгу безмерно. Он отдыхал душой, слушая авторитетное мнение Чжаня относительно новой выставки в МоMA*, тренировал свой китайский и учился смеяться даже над собой. Когда-то Чжань сказал ему, что его ждет рак, если он продолжит относиться к себе так серьезно. В тот момент Сяо Чжань не был в курсе, что у Алистера как раз период ремиссии. Они проделали довольно долгий путь от деловых отношений, где настороженный Чжань все ждал подвоха, а Ченг — краха Ибо на фоне его вернувшейся «великой любви». Они не знали, чего друг от друга ждать, но в итоге — построили своеобразную дружбу. Ибо ревновал безмерно, сколько бы Ченг ни клялся, что каким бы красивым ни был Чжань — он все же мужчина, а Алистер безответно влюблен в Сюин со времен школы в Пекине. Чжань снова вздыхает и Ченг не выдерживает. — Тебя так огорчает кривая тигровая креветка поверх кашки из чиа? Сяо Чжань тихо фыркает и сует упомянутую креветку в чужую тарелку. — Теперь ты обязан ее съесть, раз отозвался о ней так нелестно. Нет. Просто… скучаю по Ибо? — Боже, вы двое невыносимы. Хорошо, что я не спорил с Сюин, а то уже должен был бы ей пару тысяч. — М-м? Она предлагала спор? Чжань отвлекается на глоток лимонада и смотрит насмешливо. Уж кто только на них не спорил в свое время — выигрывали только те, кто ставили, что они ни за что не разбегутся. Джес даже писала колонку в OUT «феномен азиатской моногамии в гей-культуре». Они оба назвали эту статью малость расистской, но на них только ручкой махнули. Самый большой срок «режима молчания» в отношениях между Чжанем и Ибо — шесть часов. Это не считая сна, когда они все равно спали в одной постели, хоть и спиной друг к другу. Если размышлять здраво, это могло бы действительно испугать, особенно в современных реалиях. В чем их секрет? Не слишком ли это? На деле им просто хватило года с небольшим врозь и по правилам, чтобы осознать невозможность такой жизни. Во всяком случае, Чжань считал, что дело в этом. Они могли ругаться и ругались страшно. Ибо продолжал хлопать дверью, уходить и даже ломать вещи. Чжань мог выпить в тишине после такой бури, а потом не спать ночь, в ожидании, когда этот придурок вернется. Но последняя их ссора вышла абсурдной — Ибо только хотел долбануть что-то, но потом устало обернулся и ляпнул «давай пропустим все эти сцены и сразу перейдем к моменту, когда я возвращаюсь и мы заваливаемся спать?». Они открыли бутылку белого вина в тот вечер и решили, что стареют. — Да, и не раз. Просто не верится. Так твои вздохи только из-за тоски по своему львенку? Ченг поиграл бровями и подцепил вражескую креветку в своей тарелке. Чжань чуть пожал плечами, отводя взгляд к окну. — Он поехал… с отцом в Японию. Чтобы получить его благословение. Конечно, он еще хочет заполучить кольцо бабушки, но это не самое главное в этой истории. Ему важно его одобрение в таком шаге. Иногда Ибо удивляет меня своей консервативностью. — За столько лет и все еще удивляет? — Постоянно. Чжань усмехается и отставляет бокал с лимонадом. — И как ты сам думаешь, получит он одобрение? — М-м. Бо-ди всегда получает все, чего действительно хочет. Вопрос в том, что он будет делать с тем, что может узнать в процессе. Некоторые вещи прошлого лучше оставлять там. — Ты звучишь, будто цитируешь Этвуд. А теперь нормальным языком? — Отец Ибо не просто отдыхает в рёканах по Японии, что, согласись, вообще странное занятие для мужчины с его статусом и партийностью маньяка. Есть фотографии в их семейном альбоме, где он стоит с плакатом, где нарисована карикатура на японца, который… Не при еде будет сказано, но. Который запрещает себе срать? Потому что это грязно? И в итоге взрывается фонтаном… Прости. Твое лицо, я не могу. — Чжань. Вот от Ибо я мог ждать такого, но от тебя? Как раз когда мне принесли шоколадный фондан! — Приятного, Ченг. Так вот… Ну, ты понимаешь. Это совсем не в его духе. И более того… Они заезжали на кладбище и он ухаживал за могилой какой-то женщины, которая умерла пять лет назад. Я серьезно. Ибо начал думать, что может это его мама. Но это бред, понятное дело, он копия своей матери, какая тут японка. — Просто любовница, наверное? Хоть, чтобы прям ухаживать за могилой… — Может быть. Я просто не хочу… Чтобы это ранило Ибо. Какая история за этим ни скрывалась бы. Япония, префектура Канагава Кавасаки Lazona Kawasaki Plaza Здравствуйте, меня зовут Ван Ибо, мне двадцать шесть лет и я уже целый час торчу в магазине LEGO и ни о чем не жалею. Ибо правда сидел за одним из столиков, где была куча деталек в углублении. Рядом с ним сидел мальчишка лет шести и внимательно наблюдал — Ван Ибо построил нехилых размеров тачку, и все это без какой либо инструкции. Достойно восхищения. Когда мальчик потянулся к одной из деталек, Ибо глянул на него достаточно грозно. Маленькая рука замерла в паре сантиметров, и Ибо усмехнулся, вручив всю машинку ребенку. — Попробуй разобраться, как я это сделал. — Он потратил на это лучшие годы своей жизни. Это уже был отец. Ибо кисло улыбнулся и подавил в себе желание передразнить отца, вылезая из-за стола, накинув на плечо рюкзак. По правде он не ожидал, что папа найдет его, и более того — вообще будет искать. Они поссорились несколько часов назад посреди торгового центра. Со стороны могло показаться, что это Ибо просто шипел и орал, а потом ушел, но не на пустом же месте. Просто его отец не умеет разговаривать о действительно важных вещах, всего-то. — Понял, что у меня ключи от машины и решил разыскать? Отец смотрит на него, как на идиота, но Ибо уже почти что привык. — Не понимаю, как Сяо Чжань тебя терпит. — Вау. Это, кажется, третий раз за жизнь, когда ты говоришь его имя? Они идут вдоль магазинов и отец заворачивает в один из них. Парфюмерия и косметика. Ибо уже ничему не удивляется. — Помоги выбрать духи для твоей матери. Ладно, он все же удивляется и даже хмурится. Его мама в последние годы предпочитала Chloe, но можно было бы выбрать что-то из похожей линейки аромата, но поновее. Ибо проходит к девушке-консультанту и улыбается ей. Конечно же, полчаса спустя он обнаруживает себя у стенда Shu Uemura, с ним фоткается весь персонал магазина, а духи пытаются отдать за счет компании. Ибо улыбается на очередном селфи и возвращается к отцу, который избегал всего этого праздника жизни, застряв в отделе мужских ароматов. — Добыл духи? Хорошо. Ибо медленно выдыхает. Считает до пяти. И выдает. — Ты ухаживаешь за могилой неизвестной японки, на следующий день покупаешь духи для своей жены. Я не пытаюсь лезть в твою жизнь, но… — Но ты лезешь. — О, хорошо. Чудно. Знаешь, я вообще не понимаю, зачем ты в принципе дал согласие на то, чтобы я поехал с тобой. Я думал, что ты согласился, потому что хочешь… Хочешь тоже наладить какие-то отношения между нами, но на деле все только ухудшается. — Ты всегда много думаешь за других, Ибо. У меня ничего не ухудшается. Мое мнение о тебе не меняется. — Ну, теперь я хотя бы знаю, что оно у тебя есть. И какое же оно? Может, скажешь уже мне, вместо того, чтобы я гадал? — Могло быть и хуже. Отец говорит это спокойно и совершенно ровно, направляясь к выходу. Это раздражает. Так раздражает, что Ибо хочет развернуться и действительно сесть в машину, чтобы укатить к черту от этого человека и из этой страны. Но он упрямо равняется с отцом. — Могло быть и хуже. Ты мог бы быть не таким умным, не таким красивым. Но в тоже время могло быть и лучше. Ты мог бы быть еще умнее и преданнее своей семье больше, чем самому себе. Медиа воспитало в тебе эгоизм, а западная культура только усугубила положение. — Эгоизм? — Дело не в том, что ты предпочитаешь мужчин. — Мужчину. Одного. — Хоть ты и это должен был перерасти, как и свое увлечение lego. Дело в том, что ты делаешь с этим. Ты не превозмогаешь. — Ты вообще в курсе, что превозмогать это не геройство? На это можно подсесть, и превозмогая — упустить настоящую жизнь. Отец останавливается и смотрит на него очень устало. Хоть Ибо и раздражён сейчас, ему все равно становится отчего-то стыдно. — Это слова Сяо Чжаня, как мне кажется, а не твои. Ты хоть понимаешь, что они значат? — Не стоит продолжать тренировку, когда потянул лодыжку? — Издеваешься, да? — А что мне еще остается? Ты можешь говорить о моем эгоизме что угодно. Но давай посмотрим на факты. Ты не любишь мою мать. Никогда не любил. Хоть она тебя — да. И ты, видимо, благородно жил с ней, умножая достаток семьи и ради семьи, хорошо. Очень жертвенно. И что в итоге? Ты несчастен и от этого такой… невыносимый. Кому от всего этого хорошо? Маме? Тебе? Мне? Мы — твоя семья и ты делаешь нас несчастными. Очень благородно. И вообще ни разу не эгоистично. Чтобы остаться благородным, ты жертвуешь своим счастьем, счастьем женщины, которая посвятила тебе жизнь, и пытаешься доказать мне, что я должен поступать так же. Во имя чего, пап? Партии? Светлого будущего? Общества? Строя? — Твоя профессия делает тебя очень драматичным. Ибо поджимает губы и выдыхает уже куда спокойнее. — Моя профессия делает меня более человечным. Ладно. Отлично. Мне нужно кольцо бабушки, потому что я хочу сделать Чжаню предложение. Я знаю, что оно хранится у мамы и она мне его даст. Просто я хотел… Не знаю, чего я хотел. Просто смешно. Я пойду в машину. Отвезу тебя в твой рёкан. Оттуда уже закажу себе такси до аэропорта. Не знаю, сколько еще могил тут у тебя впереди и что ты делаешь, но было очень… продуктивно, па. Ибо разворачивается, но голос отца, летящий ему в спину, заставляет обернуться. — Я не хотел делать никого несчастными, Ибо. Просто в тот момент жизни, приоритет был далеко не счастьем. — Так расскажи мне? — Счастливее это тебя точно не сделает. Они добираются до рёкана и в этот раз Ибо даже рад тишине. Гостиница встречает их сладковатым запахом татами и угощением в виде рисового печенья. Не сговариваясь, оба переодеваются в юкаты, а вскоре им приносят и чай. Отец, что бывает редко, начинает первым. — Ее звали Минако Хасиока. Мне было двадцать, когда мы встретились с ней впервые. Из-за нее я стал учить… японский. И смотреть на мир иначе. Ибо хочет сказать, что взял японский дополнительным языком в свое время, только чтобы впечатлить отца, но благоразумно молчит, лишь бы не спугнуть долгожданное откровение. — Минако была… удивительной. Столько доброты в ее миниатюрном теле. Столько терпения. Она была идеалисткой, за что и поплатилась в итоге. А может, скорее, поплатился я. Мы были юны и влюблены. Моя семья от перспективы такого брака пришла в ужас. Японка, да еще и безродная сирота, не пойми откуда взявшаяся. Она приехала на гастроли со своим театром, это была неловкая попытка культурного обмена. Интеллигенция пыталась быть выше древнейшей ненависти, и, как ты понимаешь, из этого ничего не вышло. В какой-то момент… Минако ушла от меня. Я обвинял ее в трусости, ненавидел страшно. Женился на твоей матери ей назло и на радость семье, ведь твоя мать из богатой и уважаемой семьи. Ушло немало лет, прежде чем я понял мудрость поступка Минако. Да и… вряд ли бы я осознал это, если бы не её письмо. Она знала, что если я покину свою родину и уеду к ней в Йокогаму, я навсегда останусь презренным китайцем. И буду скучать по своей семье, своему делу и миру, потому что… Япония — она совсем другая. А если бы она переехала ко мне, то меня и мою семью ждал бы позор. Ей бы плевали вслед. Тебе, возможно, сложно представить… — Нет, не сложно. Отец скомканно замолкает и делает глоток чая. Ибо не особенно жалеет, что сказал это вслух, перебив отца, ведь это правда — ему не сложно представить страх того, что кто-то будет плевать и презирать твоего любимого человека из-за тупого предлога. Будь то национальность или ориентация. Собственно, это причина смены его паспорта с красного на синий. Не то, чтобы это могло уберечь их обоих на сто процентов, но как-то отрадно знать, что в случае чего — закон на твоей стороне без оговорок, а обществом презирается плевок любого рода. — Её письмо… Она так и не вышла замуж. И продолжала меня любить. То, что я делаю… Единственное, что я могу. Все эти слова дались отцу очень болезненно. Ибо медленно подливает ему чай. Коротко, он касается руки отца и опускает взгляд, говоря тихое «спасибо, что рассказал». До конца вечера Ибо хранит молчание и, впервые за все годы своей жизни, он не чувствует себя неловко в нем — он разделяет эту тишину с отцом, уважая каждую минуту. Ведь весь апрель каждого года — это период скорби его отца по той жизни, которую он и его Минако не смогли прожить вместе.