Зола к золе

      В какой момент начинает звучать музыка — это сказать трудно, но она звучит, и мелодия определённо знакомая. Тихо, тихо, за стенкой — звуки приглушаются слоями кирпича, дерева, штукатурки — поют на два голоса, так, как будто кажется поющим, что они здесь одни, и никто не слышит их; голоса сходятся и расходятся, рождая гармонию, и слышно, как тренькает гитара, поддерживая импровизацию простыми аккордами. Джошуа шумно выдыхает и притягивает Гаррета к себе за плечи:       — Узнаёшь?       — Похоже на… «Голодный припадок»?       — Ага. Cult Of The Dog… 1990 год…       «Мне всё голоднее», — гудит тёплый баритон Карла Моррисона.       «Мне всё голоднее-э-э-э-е!» — взлетает птицей высокий голос Рольфа Роллинза.       — Актуальненько, — фыркает Гаррет. В животе подтверждающе урчит.       — Такой пацан, как ты, должен уметь терпеть голод, — смотрит Джошуа свысока.       — Я умею, — бубнит Гаррет. А ещё я не боюсь темноты и не верю в призраков… — Ох, Джош! — Потому что в бездонном омуте ближайшего зеркала что-то шевельнулось — хотя путешественники так и стоят, как остановились, заслышав далёкую песню.       — Не ссы! — Джошуа, стиснув плечи Гаррета, влечёт его к тёмному стеклу. — Нужно смотреть в лицо своим страхам… Твою мать…       Они глядят словно сквозь зеленоватое стекло сверху — как если бы этим стеклом был потолок комнаты — вниз, коридор оказывается перпендикулярным комнате за зеркалом (порталом? Экраном? Смотровым стеклом?).       — Этого не может быть, — шепчет Джошуа, в то время как Гаррет пытается понять, что, собственно он видит. Вернее, кого. — Нет! — А вот этот выкрик по-настоящему пугает, и Гаррету приходится буквально повиснуть на руке, замахивающейся над гладкой поверхностью. Глаза у Джошуа неописуемые — расширенные зрачки и сумасшедший яростный блеск.       — Тише, тише, это всё фигня, — успокаивающе бормочет Гаррет, ощущая, как наваливается возраст, но это к лучшему, поскольку Джошуа теперь — просто шокированный молодой парень.       Шокированный. Лучшее определение.       Гаррет оттаскивает Джошуа от зеркала, приходится применить силу — Джошуа упирается и мычит что-то бессвязное, это так не похоже на Его Королевское Величество.       Впрочем, через несколько метров становится легче.       Через несколько метров стены — это просто стены. Старые стены какой-нибудь заброшенной лечебницы для душевнобольных. «Даже если сейчас появится Пирамидоголовый, мне насрать», — угрюмо решает Гаррет про себя, теперь уже он обнимает Джошуа за плечи и тащит его дальше. Но картинка, увиденная в зеркале, так и будет возвращаться к нему время от времени — странная, неестественная, не могущая быть правдой, и всё-таки бывшая где-то, реальная, словно стопка наложенных друг на друга изображений: комната, выложенная белым кафелем; обнажённый человек на операционном столе (мгновенное понимание: Стэн Лэйни); мужчина, склонившийся над ним — врач? учёный? безумный художник? — короткие серебристые волосы, руки в латексных перчатках, бритва… Он не оперирует, он методично бреет «подопытного». Второй слой: грудная клетка раскрыта продольным разрезом, кровь цвета вина и кусочки белой кости на фоне серой кожи. Третий слой: Лэйни, необъяснимым образом мутировавший в жуткую, встреченную во сне тварь — слишком длинные руки аккуратно вытянуты вдоль торса, пальцы с острыми когтями скрючены — «врач» всё тот же, и всё так же деловито режет кожу в районе солнечного сплетения, выпуская густую чёрную жидкость, заменяющую твари кровь…       Эти три образа Гаррет запомнил особенно отчётливо. Он думает — что из этого увидел Джошуа? Или, может быть, он увидел ещё что-то?       Джошуа уже не упирается, а идёт рядом. Молча, закусывая губы.