Зола к золе

      — Это ложь! — с трудом произносит Джошуа наконец. — Стэн, он… Ах, чёрт… — и замолкает снова.       Позже в момент откровения он расскажет Гаррету о случае в Стокгольме (до сих пор без твёрдой уверенности в датах — кажется, 1993). А после этого вся история уже 2016 года начнёт преобразовываться в слова, обретать форму. Стэн и Стэнни, дубль два, дубль двадцать два… Вспомнит Джошуа и странное дело 1990 года — Стэн Лэйни, Карл Моррисон, Рольф Роллинз — о котором так мало знает, но чувствует, что именно тогда что-то поменялось во всей музыкальной тусовке Сиэтла. Стэн тогда вернулся обритым. С ног до головы. Полностью. Вот чем поделится Джошуа, и Гаррет поймёт, что они видели в зеркале одни и те же картинки. Гаррет же подробно расскажет и про свой «плохой трип» в Кливленде, и про «Дэнни» в подвале дома дяди Эйдана — кто он был, чёрт возьми? Друг семьи? Почему он не видел его ни прежде, ни потом? Почему Гаррет не закричал? Почему у него никогда не клеилось толком с девушками?.. Но всё это будет позже. А пока — Гаррета это зрелище неожиданно нервирует и пугает даже — щёки Джошуа Уэббера, 1966 года рождения, мокрые, а глаза покраснели. Возможно, там, за стенами лабиринта, в котором они находятся сейчас, парни и не плачут. Но здесь нет времени и нет чётко ограниченного, неизменного, понятного пространства, чтобы сказать: «это произошло тогда-то, там-то» — здесь нет никого, кроме самого Джошуа и его спутника, серьёзного мужчины с ярко-голубыми ирландскими глазами, который держит Джошуа за руку, и затаившейся в кармане куртки белки, и поэтому Джошуа не сдерживает свою боль, оплакивая ушедших — Стэна, Рольфа, Джимми Финна, а с ними заодно и Роя Шиммера, и Коби, и даже, наверное, Иэна Кристи, — их общую молодость, растворившуюся в дожде времён, сгоревшую в ярко-оранжевом лунном пламени, пожирающем человеческие жизни, как огонь — старые фотокарточки, после которого остаётся лишь пепел, уходящий вместе с каплями воды в землю, смешивающийся с землёй, дающий жизнь новым всходам… Таким, как Гаррет.       — Ты. — Джошуа вытирает свободной рукой глаза, а рукавом куртки — нос. — Ты чего стоишь? Идём!       — Как скажешь, мой король, — слабо улыбается Гаррет, а Джошуа гордо вскидывает голову, тряхнув длинными волосами, всматривается в открывшийся путь — долгий коридор, уставленный мраморными скульптурами, словно запасник какого-нибудь музея, дальний конец теряется в темноте.              Не сразу до них доходит, что скульптуры эти — вовсе не античные статуи, как показалось поначалу. Часть личностей, запечатлённых в полный рост, знакома путникам, часть — нет. Из тех, кого они могут узнать — Джимми Финн, Рольф Роллинз, Карл Моррисон, Стэн Лэйни, юноша, очень похожий на Лэйни («Стэнни Скай», — тихо говорит Джошуа)… сами Джошуа и Гаррет. Все статуи — обнажённые (и от этого неловко), все — в классической позе покойника: руки сложены на груди, веки опущены, губы сомкнуты. На лицах — бесстрастное выражение крепко уснувших.       — Это не мрамор. — Гаррет подходит ближе и, стараясь игнорировать пугающую физиологическую точность изваяний, вглядывается в собственное застывшее лицо. — Больше похоже на папье-маше…       — Или посмертные маски, — бормочет Джошуа, с силой сжимая руку Гаррета.       Коридор уходит дальше, и вместе с ним тянутся ряды статуй по бокам — безмолвные мёртвые стражи, хранители пределов, обитатели великого чулана времени.