Следуй за мной

Людей на кладбище не много. Только самые близкие. Само семейство Ван Хессилов, прислуга и несколько «друзей семьи» — в том числе и мои родители. А еще священник, чей взгляд был полон укоризны. Читать молитвы за самоубийцу обычно не читают, но если к тебе обращается сам господин Ван Хессил, то отказываться не принято. Я стоял позади своего отца, смотрел, как массивный лакированный гроб, украшенный кистями и вензелями, опускают в могилу. И мое сердце едва не разрывалась на части. Не столько из-за горя по тому, кто умер, сколько из-за страха за тех, кто остался. Особенно — за него. За Габриэля. Он выделялся белым пятном на фоне черных траурных костюмов. На нем легкая шелковая рубашка — слишком легкая для такого холодного дня. И слишком вычурная, с пышными манжетами и рюшами, расстегнутая на несколько пуговиц, оголяя шею и грудь. Золотые локоны растрепаны, ложатся кудряшками на плечи. Такой вид может сойти для посещения бара с сомнительной репутацией. Но не для похорон брата. И почти все присутствующие, включая священника, смотрят на него с осуждением. Но ему все равно. И это самое страшное. Ему все равно. На его лице нет слез. Он словно замер, как заведенная до упора пружина Центральной Механической Башни. Внутри меня все обмирает от предчувствие беды — сейчас рванет. Мне бы хотелось подойти и встать рядом с ним. Но мое место — рядом с членами моей семьи. И я, скрещивая пальцы, только и молюсь, чтобы пронесло. Но сам не верю, что моя молитва будет услышана. — … Он был хорошим сыном, любящим братом и верным другом, добрым и чутким юношей… — голос священника, приторный и вибрирующий от пафоса, простирается над кладбищем. Я вздрагиваю и закусываю губы. Хорошим сыном? Тот, кого нет ни на одном семейном портрете и дагерротипе, и про день рождения которого ни разу не вспомнили? Верным другом? Чьим? Разве тут есть кто-то из его университета, из той школы, где он учился годом ранее? Пожалуй, я был единственным не из членов семьи, кто с ним разговаривал по-хорошему. Да, он действительно был добрым и чутким юношей, слишком добрым и слишком чутким для этого жестокого мира. Поэтому его и нет больше… Я поднимаю глаза от стоящего в яме гроба и снова смотрю на Габриэля. Его губы подрагивают, словно он едва сдерживает смех. «Только не сейчас, — прошу я. — Пожалуйста, только не сейчас. Продержись еще немного…» — … Теперь он в лучшем месте, и смотрит на нас с небес, и просит нас не проливать о нем слез, ибо душа его радуется, попав на небеса… Покойся с миром, Брайан. — Покойся с миром, Брайан, — эхом разлетается по кладбищу. Габриэль молчит. Стоит, заложив руки в карманы — и рта не раскрывает. Неужели пронесло? Первым к гробу подходит сам господин Ван Хессил: — Спи спокойно, Брайан… — говорит он, бросая на крышку ком земли. Следующей ком земли бросает его жена: — Ах, дорогой мой сыночек… — всхлипывает она. Но слез нет — это может испортить искусно наложенный макияж. Меня передергивает. Наверное, это женщина первый раз сказала слова «дорогой сыночек»… Дальше происходит заминка. Теперь должны подойти прощаться брат и сестра покойного. Но они не шевелятся. Одри стоит, опустив голову, вцепилась побелевшими пальцами в подол траурного платья, ее тело дрожит. А Габриэль… Он неподвижен, и руки все так же заложены в карманы. Ветер треплет широкую рубашку, еще сильнее оголяя тонкую шею. Все поворачивают головы к нему, но он просто стоит и смотрит вперед — и вдруг начитает улыбаться. Мой отец делает шаг к могиле, собираясь бросить ком земли на крышку гроба. Но в этот момент Габриэль сдвигается с места. — Не слишком ли вы торопитесь, господин Дирк? Или вы стали членом семьи? — говорит он. И встает на краю ямы. — Привет, Брайан. Как тебе там лежится? Смеешься, наблюдая за этой комедий, верно? Смотри! Вот они — все твои убийцы! Собрались здесь, крокодиловые слезки льют! — Габриэль! — голос господина Ван Хессила звучит как удар кнута. А я уже не молюсь. Бесполезно. Я понял — не пронесло. Пружина раскручивается и ее уже не остановить. Я оглядываю собравшихся. Одри поднимает заплаканное лицо и смотрит на брата. В ее глазах — мольба. Она еще надеется, что это можно остановить. Священник глядит негодующе, но за негодованием скрывается страх. Все остальные инстинктивно делают шаг назад, словно пытаются оказаться как можно дальше от «семейных разборок двух Ван Хессилов». А Габриэль поднимает глаза на отца и улыбается еще шире. — Что-то не так, папочка? — последнее слово он выплевывает как ругательство. — Хочешь сказать, что это неправда? Что это не ты его убил? — Габриэль, сейчас же прекрати! Я понимаю, ты еще не пришел в себя от шока — поэтому прощаю — твой внешний вид, твои выходки… Габриэль захохотал. Звонко, весело. На его щеках появились ямочки, зеленые глаза сверкнули изумрудами. — Ты прощаешь меня? Ты — меня? — его смех резко оборвался, словно не было. Он чуть наклонил голову вперед — и уставился на отца с ненавистью. — Слушай сюда, ты, тварь! Я тебя не прощаю! Ты убил Брайана. Ты и эта шлюха, которая рядом с тобой стоит! Я бы сказал твоя шлюха, но ты знаешь — она чья угодно, не только твоя! Вы оба его убили! Ты ведь никогда не считал его сыном, так? Так вот — больше у тебя нет сыновей. А у меня — нет родителей! Одно радует — больше ты ему боли не причинишь! Потому что даже после смерти вы не встрететись. Его ждет рай, а ты сгоришь в аду, убийца! Габриэль замолчал — и над кладбищем повисла звенящая тишина. А потом раздается ровный голос господина Ван Хессила. — Верно. У меня нет сыновей. Поэтому… Вам больше нечего здесь делать, молодой человек. Это семейное дело. Уходите. Габриэль снова рассмеялся, резко повернулся — и пошел вдоль могил. Моя мать шумно выдохнула: — Боже мой, — прошептала она чуть слышно. — Он же еще ребенок… Ему даже шестнадцати нет… — Он не ребенок, Элиза, — так же почти беззвучно говорит мой отец. — Он — Ван Хессил. И он сделал свой выбор… Одри переводит взгляд с брата на отца — и снова на брата. Делает шаг вперед, но рука господина Ван Хессила ложиться ей на плечо. — У меня больше нет сыновей. Но есть дочь. Моя любимая дочь. И я не могу потерять еще и ее, Одри… Девочка замирая, опускает голову, не говоря ни слова. Но перед этим бросает взгляд на меня. И в этом взгляде — мольба. Такая же, как в том взгляде, которым она смотрела на Габриэля. И я киваю. А потом разворачиваюсь — и собираюсь идти туда, где мелькает между деревьев белая, как саван, рубашка. — Гарри! — и на мое плечо тоже ложиться рука, только уже моего отца. — Тебе не стоит идти за ним. Я скидываю отцовскую руку — и делаю шаг вперед. — Гарри Дирк! — это голос господина Ван Хессела. — Как я уже сказал, у меня больше нет сыновей. Этот юноша лишился всего. Он больше не мой наследник. И не твой хозяин. У него нет будущего. А у тебя — есть. Тебе больше нет необходимости быть его игрушкой. Просто оставь его. Я все еще вижу его белую, такую неуместную здесь, рубашку в опускающихся на кладбище сумерках. А еще я вижу то самое будущее, которого у него нет. Позади меня стоит господин Ван Хессил. У которого больше нет сыновей. Зато есть дочь. И огромный концерн, который через пару десятков лет должен будет кто-то возглавить. Предполагалось, что это будет Габриэль. А я буду его правой рукой и стану служить ему верой и правдой, как мой отец служит его отцу. Но теперь Габриэля нет. Есть Одри. Которой скоро — лет через пять — нужен будет достойный муж. Такой, который сможет ее вытерпеть, будет ее любить, возьмет на себя заботу о концерне и громкую фамилию Ван Хессил. И этим человеком могу стать я. Господин Ван Хессил не сказал этого вслух, но я знал его достаточно хорошо, чтобы видеть смыслы между словами. Остаться сейчас здесь — и обеспечить будущее. Себе, Одри. И Габриэлю. Потому что, конечно же, мы с Одри найдем его. И мы не оставим его — что бы не думали наши отцы. Будем поддерживать и заботится о нем — тайно, если потребуется. Мы сделаем для него все, что можем! Это даже не предательство… — Я — не его игрушка, господин Ван Хессил, — отвечаю я. — Я — его друг. И иду вперед. Слышу брошенные мне в спину слова: — Ты пожалеешь об этом, Гарри. Неужели ты все еще не понял: у таких как он, не может быть друзей. У них нет сердца. «А у таких, как вы — есть?» — хочется спросить мне. Но это было бы слишком большой дерзостью. Впрочем, не больше той, которую я сейчас совершаю. Но, даже понимая это, я все равно шел вперед — все дальше от могилы. Все дальше от будущего. К нему. *** Габриэля я сумел догнать уже за воротами кладбища. Он стоял, прижавшись спиной к каменной кладке ограды, и смотрел в небо. Или в никуда. — Эль! — окликнул я его. Он медленно повернул голову — и рассмеялся. — Мой верный пес пришел за мной. Что мне надо сказать? Дай лапу? — Перестань. Я подошел, снимая свой черный сюртук — и протянул ему. — Зачем? — Ты совсем замерз… — Холод последнее, что я сейчас чувствую, — ответил он, но сюртук взял, накинул на себя, зябко повел плечами. — Послушай, — начал было я, но он оборвал меня. — Зачем ты пошел за мной, Гарри? Это неразумно. У тебя были шансы хорошо устроиться — и ты их просрал. Или ты на что-то рассчитываешь? — Я беспокоился… — Не стоит. Я не покончу с собой. Я обещал Брайну никогда больше этого не делать. А теперь он мертв, и освободить меня от этого обещания некому. Я буду жить, Гарри. Чего бы мне этого не стоило. — Я беспокоюсь не только об этом… — О чем еще? Или… Ты хочешь обо мне позаботиться? Утешить меня? — Габриэль повернулся ко мне, и на его лице снова вспыхнула улыбка, дерзкая и порочная. Совсем не подходящая к пустому взгляду. — Так давай, Гарри, утешь меня… Ты же знаешь, какого утешения я хочу… Ты же сам об этом все пять лет только и мечтаешь, разве нет? Давай — у тебя есть все шансы! Отымей меня так, чтобы я обо всем забыл, чтобы от наслаждения ни о чем думать был не способен… Давай уже, вые… — Хватит, Эль… — сказал я тихо. — Злость не спасет тебя от боли… — Много ты понимаешь в моей злости. И в моей боли, — сказал Габриэль и отвернулся. Его плечи поникли. Он казался совсем ребенком в чужом сюртуке, висящем на нем как на вешалке.  — Послушай… — я коснулся его руки. — Давай уйдем отсюда. Вернемся… Я запнулся, услышав смех Габриэля. — Вернемся куда, Гарри? Домой? У меня больше нет дома. И возвращаться мне некуда… — Мы можем пойти ко мне… — К тебе? У тебя есть дом? — Мой отец меня еще не выгнал… — Мне нравиться это слово «еще»! Но вот только это все равно не твой дом. Это дом твоего отца. Тебе дозволено там жить, пока ты играешь роль послушного сына. И вряд ли ты останешься «послушным сыном», если приведешь меня туда. Может, ты хочешь снять мне номер в отеле? Номер люкс с большой кроватью на двоих? Давай, я не откажусь… Вот только… У тебя разве есть деньги? — Мы можем пойти… К кому-нибудь из друзей? — А у меня есть друзья? Мои друзья отвалились от меня вместе с фамилией Ван Хессил. А, да, есть еще любовники, этим плевать на фамилию, им мой зад нужен, а он еще пока при мне. А что, пошли! Они-то точно утешат меня так, как ты не захотел. Так чтоб я не стоять, не сидеть не мог. Пошли, ну! Чего ждешь? Впрочем, а зачем ты мне там тогда нужен? Иди обратно, Гарри. Тебе простят и примут с распростертыми объятьями. А я справлюсь сам. Как всю жизнь справлялся. И он отвалился от кладбищенской ограды и двинулся вперед. Я не пошевелился, только крикнул ему в след: — Эль! Прекрати так себя вести! Я знаю, что ты чувствуешь… Но Брайан точно бы не хотел… Габриэль резко развернулся, и посмотрел на меня. Его зеленые глаза больше не были пусты, они пытали яростью, почти неконтролируемым бешенством. Это пугало до дрожи — но все равно это было лучше бесконечной пустоты… — Брайан мертв! И мы уже никогда не узнаем, чего он хотел, а чего нет! Поэтому не стоит апеллировать к мертвецам, Гарри. И хватит нести чушь типа «я знаю, что ты чувствуешь»… Ты ничего не знаешь! Я сказал там, у могилы, им всем, что это они его убили. И это правда. Но не вся правда! Потому что на самом деле я тоже среди них. Среди убийц! Я видел, что с Брайаном что-то творится — но закрывал на это глаза. Я ругался из-за него с от… с тем человеком — но не для того, что защитить Брайана, а для того, чтоб потешить свою гордыню! Я бежал к нему со всеми своими проблемами, ждал, чтоб он меня поддержал, успокоил… И даже не думал о том, что ему тоже больно, что ему тоже нужно выговориться, он тоже нуждается в поддержке. Но нет! Мы всегда говорили только обо мне! О моих делах, о моей боли! И в тот день… В тот день, когда он это сделал… Меня не было с ним рядом… Потому что я развлекался… На очередной вечеринке… Назло от… тому человеку… Я ушел из дома, чтобы доказать, что могу творить, что хочу, и никто мне не указ… Но если бы я остался… Если бы я только остался… Его голос сорвался, и он замолчал. Его губы, совсем белые сейчас — от холода или от боли, — дрожали. Но слез по-прежнему не было. Если бы он только мог заплакать… Но он не мог. Я подошел к нему, обнял за плечи, прижал к себе, касаясь мягких кудряшек. И прошептал ему в самое ухо. — Я знаю, что ты чувствуешь, Эль. Потому что я тоже убийца. Я был единственным, кого Брайан звал своим другом. Я видел, что ему нужна помощь. Но я ничего не сделал. Я понадеялся, что «пронесет», что он справиться, как всегда справлялся. Я даже не стал его ни о чем спрашивать — «чтоб не бередить раны». Только на самом деле я просто не хотел проблем, не хотел ни во что ввязываться… Но… Если бы я поговорил с ним, то… Я такой же убийца, как и ты, Эль… Габриэль не шевелился, словно застыл в моих руках. Я чувствовал, как тяжело он дышит, как резко опускаются и поднимаются его плечи, как дрожит грудная клетка. Наконец он отстранился. Не глядя на меня порылся в карманах брюк — а потом вытащил смятые купюры: — Вот. Это оставил мужик, с которым я сегодня был. Не знаю, сколько здесь, но может быть хватить на какую-нибудь ночлежку. Бери. И отведи меня уже… куда-нибудь. Я взял деньги, кивнул, а потом протянул ему руку. — Пойдем со мной… Он усмехнулся: — Ты действительно оказался ценным приобретением, Гарри. Я рад, что когда-то выбрал себе такую игрушку. А ты… Ты еще не желаешь об этой сделке и своем обещании? Я вздохнул — и отрицательно покачал головой. Я не жалел. Потому что не будь того дня пять лет назад, то не было и меня. Того, меня, которым я стал сейчас. Я смотрел в прошлое — и не мог понять, неужели тот ребенок был мной? Послушный, не смеющий сказал лишнего слова, всегда делающий то, что от него ждут… Это был я… В это сложно поверить. Так же как сложно было поверить, что сияющий, искрящийся от беспечной радости мальчишка рядом был Габриэлем. Но это было. Давным-давно…