Мертвые вороны

Я не боюсь прошлого, мне больно за будущее. Регулус Блэк. 1979 год.

      Волны спокойно набегали на бетонные плиты. Ветер был влажным и солёным. Вокруг пахло рыбой. Немного поодаль стояла самоходная баржа. На ней горели огни и возились моряки. Время от времени оттуда доносились громкие голоса, которые нельзя было разобрать. А за ней в ряд стояли более величественные яхты, фрегаты, катера. Это была пристань, что иронично. Корабли никогда не могли выбирать свои пути, просто уходить в воды и бороздить просторы. Правила поработили даже такую страстную стихию как море. Судна шли по расписанию, капитаны отправляли их в заранее намеченные места, в установленное время, с определённым грузом. Они приплывали, разгружались и ждали дальнейших расписаний. Жизнь Драко была такой же. Всё ещё. Он всегда следовал правилам, жил готовой жизнью для выбранного за него кем-то другим будущего. Сейчас, возможно, было попроще. Собственные сомнения захватили разум и тело, словно пираты корабль. И теперь уводили его в свободные воды. Однако он всё ещё помнил свой берег, своего капитана, свою бравую команду и не позволял себе бросать якорь. Однажды, вероятнее всего, — и это тоже, чёрт возьми, было запланировано — он должен вернуться. Просто, пока волны ласкали корму и нашептывали «йо-хо», можно было не оглядываться назад. Ветер мчался навстречу и впереди был горизонт. Разве можно приблизить горизонт? Не значит ли это, что ты никогда не сдвигался с места? — Знаю, тут довольно уныло, — гнусавый голос за спиной заставил Драко оглянуться, — но не стоит так близко стоять к воде.       В дружелюбном замечании не было и толики заботы. Амикус Кэрроу смотрел жадно и плотоядно. Если бы Драко обнаружил, что часть его лица откушена, он бы не удивился, потому что этот взгляд чувствовался клыками и гнилым дыханием на коже. Можно ли было быть настолько отвратительным, что Волан-де-Морт теперь казался древнегреческой скульптурой высокой классики? Нет предела совершенству, верно? Малфой всегда был на той стороне, с которой сейчас на него глядел Кэрроу. Ему, Драко, всегда казалось, что он был сволочью с возможностью без сожаления разрушать чужие жизни, а теперь сам оказался на другой стороне. Теперь он сам попал под зависимость этой, пока неиспользованной Амикусом, возможности. Эта сторона Драко мало нравилась. — Зачем я здесь, Кэрроу? — Драко завёл руки в перчатках за спину, плотная ткань пиджака обтянула грудь. — И почему я один?       Кэрроу улыбнулся. Шрамы на лице расползлись в разные стороны. Драко подумал, что через секунду изо рта Пожирателя полезут гниющие черви, поэтому отвернул голову от собеседника. Он не испытывал страха перед ним. О, нет. Он испытывал презрение. Кэрроу был ничтожеством и, как это случается с ему подобными, возомнил себя господином. Драко знал, что пока стоит играть по его правилам. — Молодость всегда нетерпелива, — ну вот, ощущение своей важности порождает очевидную философию. — Ага, — хмыкнул Драко, — а временная власть тяготит слабого носителя, — Кэрроу не отнёс сказанное к себе, — но не будем поднимать вопросы бытия. Ты позвал, я здесь. — Выбора у тебя особо не было, верно?       Самодовольство и болезненное удовлетворение собственной важностью делало из Кэрроу ещё более жалкое посмешище, чем он был. Драко отметил, насколько он уродлив, снова, лишь бы не огрызнуться. Это ни к чему. По крайней мере сейчас. — Время позднее, Амикус, — Драко было холодно, изо рта валил пар. — Завтра рано вставать на уроки. Хочется выспаться. — Если я зову, значит есть причина, помимо прихоти, — разозлился Кэрроу. — Не сомневаюсь, — кивнул Драко, — мне от боли чуть руку не оторвало.       Тогда Малфой и заметил это удивление на лице Кэрроу, которое ни с чем нельзя было спутать. Тот был растерян. Чтобы проследить за очередной реакцией, Драко упомянул, что был в больничном крыле из-за руки, не вдаваясь в подробности. — Она не всегда поддаётся, — глухо отозвался Кэрроу, — не видит во мне хозяина. Но это временно. — А как ты вообще заставил её работать? — Это не имеет значения.       Это был второй звоночек. Кэрроу идиот и хвастун, он бы не упустил возможности превознести себя, разглагольствуя на тему метки. Заставить работать метку самого Тёмного Лорда и не намекнуть, каких усилий и великолепной магии это всё стоило? Нет. Кэрроу слишком жалок для столь уверенного молчания. Метка, последователи, собрания — заслуга кого-то другого, а Кэрроу — чёртова шестерка. Как и всегда. — Ты и твои, — Амикус замялся, — друзья, должны убить его, — он передал Драко свёрнутый вдвое листок. — Джонатан Блайт, — Драко прочитал только имя, — кто это? — Грязный предатель крови. Отшельник, — Кэрроу поморщился, — он защищал грязнокровок, живёт в убогой части волшебного Лондона.       Драко мельком отметил, что Кэрроу весьма удивился бы, узнай он, кто именно стоит рядом с ним. Парень, спасший профессора, пытавшийся спасти самую опасную из грязнокровок, не выдавший золотого мальчика. Но всё это не было известно, а популярным Драко Малфоя делало покушение на Дамблдора. Драко не был уверен, знал ли Кэрроу, что это было крайне успешное покушение. И что такого в этом Блайте, что он заслужил умереть? — Почему именно он? — Потому что он не единственный, кого вы убьёте, — Кэрроу застегнул верхнюю пуговицу на мантии, — у каждого будет свой список. Ваш начинается с него.       Мысли в голове Драко беспокойно зажужжали. Перед глазами встали все чистокровные, кого он знал. Имя было незнакомым, как и осознание того, что — «я, Мерлин этого идиота прокляни, не убийца». Как он убьёт незнакомого мужчину? Как найдёт его? Скажет ли друзьям, втягивая их в это? Что за список? Как много людей в нём? Может ли он убить кого-то, чтобы спасти себя? Слишком много вопросов, но задал Драко тот, что относился к друзьям. — Почему ты позвал лишь меня? — Потому что ты — главный. Времени у вас до конца этой недели.       Прозвучал хлопок, и Кэрроу исчез. Только потом Драко заметил, что место, где стоял Пожиратель, осталось сухим, а вокруг было мокро. Шёл дождь. Драко положил листок в карман и тоже аппарировал.       Школу поглощал мрак, факелы были потушены, все спали. Драко оглядел каждое окно, что выхватил в темноте. Он завидовал им немного. Впервые в своей жизни он не хотел знать. Драко всегда думал, что знание — лучше. Быть осведомлённым — лучше. Теперь же, пересекая двор школы, он чувствовал зависть. Ему чертовски хотелось не знать. Спать крепко, выдумывая сны, и не осознавать простую истину — он готов убить, чтобы не умирать.       В гостиной старост горел свет. От окна, прихватив яблоко, отошла Гермиона Грейнджер, села в кресло, подогнув ногу, и взяла книгу со стола. Она выглядела такой спокойной и необычной. На голове полотенце, ноги босые, длинные пижамные штаны, болтающиеся на узкой талии, и короткий топ, оставляющий довольно широкую полоску открытой кожи между другим элементом одежды. — Малфой?       Она встала и теперь смотрела напряжённо. Всё спокойствие слетело шёлковой простыней. Плечи её сжались, губы приоткрылись. Драко показалось, что она озирается в поисках палочки. — Не хотел смущать, — тихо выдал Драко. — Всё в порядке? — Да, коридоры пусты. Все спят. Яблоки ещё остались? — Остались, — Грейнджер кинула своё яблоко и Драко его поймал. — Я говорила о тебе. Ты в порядке? — Более или менее. — Где ты был? — Нужно было прогуляться. Дождь помешал. — Замёрз? — это была просто забота, которую героиня войны привыкла отдавать всем. — Грейнджер, — удивлённо вскинул брови Драко. — Я собиралась сделать себе чай, — она стыдливо опустила голову, — вот и всё. — Не утруждайся. Я пойду спать. Доброй ночи. — Доброй.       Гермиона рухнула обратно в кресло, словно ее ударили. Какого чёрта она ему предложила? И так считает себя королём. Выглядел он, конечно, удрученно, но его тон выражал полное высокомерие. Где можно пропадать так поздно? Отбой для всех. И она снова назвала его «Малфой». — Грейнджер, — его голос был полной неожиданностью, она оглянулась, — что у тебя за чай?       Он стоял на лестнице, засунув руки в карманы. И выглядело это всё так, словно он делает ей одолжение. Но даже если бы и делал, то с чего вдруг? Гермиона глубоко вдохнула и облизала губы прежде, чем дать ответ: — Я хотела чёрный с лимоном. — С лимоном?       Грейнджер кивнула, параллельно думая, точно ли у неё есть лимон, но почему-то поймала себя на мысли, что достанет его, чтобы не расстроить столь трогательно выраженное желание. Драко уселся на диван и, откинув голову на спинку, прикрыл рукой глаза. «Его, видимо, раздражает свет», — подумала Гермиона. Она замечала в нём эту привычку — выключать везде освещение и молча сидеть в темноте. Сначала он делал это, даже если был в башне не один. А со временем то ли научился считаться с чужими желаниями, то ли вообще начал замечать, что не один, но перестал выключать не им зажжённый свет.       Только когда Гермиона поставила перед ним чашку с чаем и тарелку с лимонными дольками, Драко убрал руку и взглянул на стол, словно забыл, где находился и чего ждал. Он посмотрел на Грейнджер, — глаза его были печальными и уставшими, — та лишь пожала плечами и отпила из своей кружки. Драко выпрямился и длинными пальцами подцепил лимон. Он ел лимон долька за долькой, завороженно наблюдая, как пар от чашки на столе исчезает в тепле комнаты. Гермиона не знала, что сказать, но говорить хотелось. — Ты так любишь лимон, или ты так не любишь сладкое?       Она думала, он посмотрит на неё самым презрительным взглядом, что есть в его арсенале, скажет, что она глупая, и уйдёт, и это хороший расклад событий. При втором он вообще на неё не должен был смотреть. Однако он улыбнулся одними губами, шутка ему пришлась по душе. После всего, через что они прошли, после его действий в поместье и недавних слов, можно было понимать, что всё изменилось, но такие детали всё равно удивляли. — Я любил сладкое, сейчас я его просто не ем. — Это какая-то ужасная история, после которой ты посещал психотерапевта, или её можно рассказать? — Историю с психотерапевтом было бы интереснее иметь, но здесь всё проще, — он снова взял дольку лимона. — В детстве мама присылала мне в школу очень много сладкого, потому что до поступления я не мог и дня провести без шоколада. Я прятал конфеты в карманах мантии, и та шуршала, где бы я ни был. Мне перестали покупать мантии с карманами, — он хохотнул, — так я достал отца. Я был так счастлив их уплетать. Ради Мерлина, я пожалею, что рассказал, — Драко посмотрел на Гермиону, та лишь отрицательно покачала головой. — Моя последняя конфета была в четырнадцать лет. Я просто перестал их есть. — Понятно, почему ты такой грустный всегда. — Осторожно, Грейнджер, я и так думаю, что ты преследуешь меня. — Пей свой чай, — грозно фыркнула девушка.       Гермиона чувствовала так много тоски в нём. Вокруг него было что-то холодное, словно он замёрз изнутри. «Лимонные дольки, — грустно хмыкнула она про себя, — интересно, когда он всё поймёт?». Парень, возможно убивший величайшего из волшебников, теперь постоянно лакомился любимым блюдом своей жертвы. Драко давно ранен, вопрос в том, когда он почувствует эту рану. Конечно же, Гарри не говорил никому обо всём, что увидел в воспоминаниях Снейпа, но Гермиона не была идиоткой. В ту ночь, на башне, кроме Пожирателей, были только Драко и Снейп. Любой из Пожирателей, убив Дамблдора, тут же растрезвонил бы об этом везде. Да и кроме Драко, Снейп не стал бы никого выгораживать, прося Гарри признать виновным именно себя. Но если бы сам Снейп убил директора, какие причины заставили бы Лорда помиловать Драко? А в последнее время сам Гарри частенько заступался за заклятого врага, объясняя его поступки любовью к семье. Выводы напрашивались сами собой. Но всё же, что если Волан-де-Морт действительно помиловал Драко? Пару лет назад Гермиона легко могла бы поверить, что Драко убийца, но теперь всё изменилось. — Пойду к себе, попробую поспать, — его голос был таким стеклянным. Гермиона только кивнула.       Блейз положил учебник на стол и сел. Они не могли пропустить очередной урок по зельям, иначе Макгонагалл превратила бы их в гриффиндорской галстук. Новый профессор уже возился в лаборатории при кабинете. Снейп никогда не приходил до начала занятий. Всегда появлялся секунда в секунду. Блейз не был особенно близок с Северусом, но между ними было уважение минимум. Снейп бывало хвалил Блейза за успехи, несмотря на то, что был весьма скуп на поощрения. Давал советы Драко и постоянно выгораживал Панси. Он был крёстным Драко и заботился о нём, как мог. Драко ведь тоже не золотой снитч. Однако Снейп был, насколько это возможно, снисходителен ко всем слизеринцам, которых считал достойными спасения. Было в этом, не по годам постаревшем мужчине, что-то не поддающееся описанию, какое-то оправданное внутреннее превосходство над целым миром, окружавшим его. Хотя он сам был очень далёк от всего. Блейз с трудом мог бы представить семью Снейпа или его дитя. Или Снейпа, загорающего на пляже. Нет, он был сотворён великим и загадочным, равно каким был хитрым и адаптивным. Снейпу жить бы в веке так пятнадцатом, плести закулисные интриги против знати, собирать заговоры и вести очередного Папу Римского за его длинный вездесущий нос. Эти задатки Блейз видел и в Драко. Малфой умел сохранять лицо во всех смыслах. Искусство лжи ему стало доступно ещё раньше, чем он научился составлять слова в предложения. Красноречие и умение говорить именно то, что от тебя ждут, заворачивая в это свои личные интересы. Шахматная линия мысли. Драко всегда видел мир как шахматную доску: у всего есть место, возможности и время. Надо учиться понимать и различать это, когда все фигурки пешки и нет ни ферзей, ни слонов, ни королей, а шахматная доска — сплошное серое полотно. — Что ж, — рядом села Панси, — надеюсь, она хотя бы не идиотка. — Она? — слухи к Блейзу доходили чаще всего через Паркинсон, и теперь он был в неведении. — И где Драко? — Она, — девушка кивнула в сторону доски, где уже оказалась преподаватель зельеварения. — Сказать откровенно, я озадачен.       Возле стола преподавателя крутилась девушка, проверяя, всё ли принесла из лаборатории. Быть может, ей было тридцать лет. Белокурые густые волосы спиралями падали едва не до самой талии. Голубые глазища, словно вытаращенные в удивлении, большой рот и совсем маленький, но длинный нос. Лицо круглое и излучающее жизнь. На ней была шелковая блузка нежно-голубого цвета и чёрные широкие брюки. Блейз едва не улыбнулся. Совершенно что-то новое, не только для профессора зелий, но и для всей школы. Кого-то напоминала, несмотря на абсолютную неуместность здесь. — А Драко, если тебя это всё ещё волнует, — ухмыльнулась Панси, — обещал мне, что придёт. — Ну, как мы знаем, — начал Блейз, но был прерван пришедшим в класс другом, — Драко всегда держит слово. — Что я пропустил? — Драко бесцеремонно упал рядом с друзьями, что позволял себе редко. — Ничего, — повела плечами Панси. — Её, — указал Блейз на снова вышедшую из лаборатории девушку. — Северус, прошу прощения, — Драко посмотрел вверх, — но я больше не пропущу этот предмет. Что за красота, Панси? И ты какая-то другая, что изменилось? — Женевьев Вилар — выпускница Шармбатона. Прекрасные оценки за экзамены. Год путешествовала по миру и искала новые рецепты зелий. Три года работала в своей бывшей школе, но якобы в чём-то не сошлись с директрисой. Что делала в промежуток до Хогвартса, я ещё не выяснила. А у меня медленно исчезает загар. — Она так молода? — Ты не слушаешь меня, Драко, — глаза девушки взметнулись к потолку, — говорю тебе, год по миру, три в своей школе, а потом провал длиною около пяти, а может и десяти лет. Кто-то говорит, она окончила школу пятнадцать лет назад, кто-то говорит десять. — Ты сама что думаешь? — Пятнадцать много, она выглядит очень даже молодой, десять мало, для этого выглядит старой. В двадцать восемь я предпочту быть мёртвой нежели старой. — Ты не постареешь, моя дорогая, — ухмыльнулся Блейз, — этот яд молодит тебя. — Тогда позвольте, я ещё поделюсь им, — Панси улыбнулась совсем не дружелюбно, — Женевьев не замужем, однако была помолвлена, а значит, что-то в тот прекрасный период было такое, от чего она отмывается здесь. — Я на это «что-то» посмотрел бы.       Дверь класса скрипнула и вошла последняя ученица, которой не хватало — Астория Гринграсс. Драко провожал е взглядом от двери до самой парты, Панси смотрела на Драко, а Блейз следил за всеми тремя. Астория села, собрала длинные волосы в хвост и оглядела класс. Взгляд её карих глаз на мгновение задержался на Драко, который секундой ранее занял себя раскладкой принадлежностей. Затем девушка устремила взор вперёд и более не глядела в сторону парня. Панси сощурила свои зелёные болота, безжалостно топя обоих. Блейз прикрыл глаза. В самом, что ли, деле? Им отдали приказ убить человека. Лишить кого-то возможности влюбиться, растить детей, видеть закаты, слушать музыку, наслаждаться запахом дождя. Стереть кого-то так, словно его никогда не существовало, словно у него не было ни друзей, ни близких. А эти двое всё ещё были глупыми детьми. Одна бессмысленно влюблённая, другой только встал на — Блейз верил — по-настоящему эгоистичную дорожку влюблённости в невинную девушку. Право, что нынешний Драко мог дать Асторие? Разве что в разы приближенную смерть. Ну почему нужно постоянно думать о своей или чужой кончине? Госпожа Смерть была частым гостем мыслей слишком уж молодого волшебника. Она кружила рядом с ним и его друзьями, пожалуй, достаточно долго. Так долго, что они научились вальсировать по её правилам. Раз, два, три, убит — не я. В какой-то момент, кроме них троих, никого не останется в этом «бальном зале» и что тогда?       Джонатан Блайт. Блейз не знал его. Как и не знал того, способен ли убить в мирное время. Он убивал на войне, но заявиться в дом, словно настоящий рэкетир, отнять жизнь, уничтожить прошлое — это другое. Перед глазами Блейза пролетели линии, заштриховывая класс и перенося в воспоминания.       Он крепко ухватился за шиворот и впечатал мужчину в железную входную дверь школы. На мгновение в тёмных глазах жертвы всё помутнело, а Блейз, вдохнув больше кислорода, кинул его на пол, падая вместе с ним. Забини никогда не считал себя физически слабым, но мужчина был крепким и тяжёлым. Алекс Смит. Блейз не знает, настоящее ли это имя. Алекс был пожирателем и наполовину оборотнем. Эта принадлежность добавляла дикости в натуру мужчины, и он предпочитал не сдерживать животную половинку, что сыграло с ним в злую шутку. Алекс перестал быть человечным, всё больше и больше походя на кровожадного убийцу. Упав на него, Блейз разжал руки и выпустил одежду. Алекс отбивался, а Забини пытался отползти. Алекс хватал его за ноги, бил по спине. Блейз помнит, как увидел этот камень, отколовшийся от колонн. Хотел бы забыть именно эту секунду. Рука вытянулась и схватила его. Камень был большим, за него трудно было ухватиться, это давало время передумать. Не передумал. Блейз развернулся и ударил Алекса сначала по руке, вскочил и, возможно, собирался уйти. А в следующее мгновение рука с камнем врезалась в лицо Смита. Алекс вскрикнул. Блейз слышал, как хрустнули кости и хрящи, он увидел кровь и снова занёс руку с камнем. Дальше Блейз не считал. Камень впитывал кровь, пока было возможно, затем она начала капать с него. Рука вся в смеси пыли, крови и лоскутков кожи. Блейз непрерывно смотрел на тело, выпрямляясь, отбросил камень и завалился на дверь. Едва не упал рядом, но удержался. Вытер подбородок тыльной стороной ладони, размазывая кровь. Схватил свою палочку и ушёл.       Блейз так детально помнил, как упал с Алексом, как чужие руки хватались за ноги, как собственные пальцы сжались, обхватывая камень, как ударил его, как кожа лопалась. Блейз не использовал Обливейт, чтобы помнить своё отвращение к содеянному. Чтобы знать — внутри него имеется что-то, за что стоило убить. Но разве какой-нибудь Алекс не верил в то же самое? А Джонатан Блайт верит в это? У Джонатана Блайта есть что-то, за что он может убить? Блейз прикрыл глаза и откинул эти мысли прочь. Женевьев улыбалась и рассказывала о возможностях цветка Глориоза. Он очень ядовит, и употребление в пищу может убить. Блейз не прослушал ни слова. — Однако, — продолжала Вилар, — при правильном использовании из него выйдет замечательный компонент минимум к трём зельям. Одно из них лекарственное, способно излечить внутренние раны, помогая органу восстановиться. Для этого зелья Глориоза используется сушеная и поджаренная в масле оливы. Я дам вам необходимые ингредиенты и рецепт, к следующему уроку принесёте приготовленное зелье. Сегодня из Глориозы мы сделаем нечто другое.       Женевьев продемонстрировала закупоренную стеклянную пробирку с изумрудной переливающейся жидкостью внутри. Она была словно усыпана светящейся пылью. Густая и лёгкая на вид. — Зелье «сокрытого разоблачения» или в переводе с французского звучащее как «чужое ощущение» — Женевьев оглядела класс и улыбнулась, — я объясню. Иногда чужие ощущения многое могут рассказать о своём хозяине. В зелье добавляется что-то принадлежащее человеку, чьи ощущения вы хотите понять. Чаще всего волосы, волшебники очень предсказуемы. Это последний ингредиент для зелья, но после его добавления нужно варить ещё час, а затем остудить в тёмном месте, пока мы не получим жидкость изумрудного цвета. При правильном приготовлении в горячем виде зелье должно быть серым и пахнуть ничем. Время у нас до обеда, и поверьте, пока вы не получите результат, обеда не будет.       В классе царила тишина. Выглядела Женевьев решительно и правдоподобно. Однако преподаватель улыбнулась и махнула рукой: — Нет, конечно, я не лишу вас обеда. А теперь каждый берёт необходимое из того, что я озвучу, и готовит первую часть зелья. Приступим: цветок Глориоза, коричневые водоросли, — ученики начали бегать по классу, едва успевая, однако были и те, что не сдвинулись со своих мест, — настойка земляники, корень полыни, настойка имбиря, горная вода и крылья стрекозы. Я бы хотела узнать, почему добрая половина Слизерина сидит без дела. — Мадам, при всём уважении, — отвечал за всех Драко, — мы записали, чтобы не наводить лишний шум. Слонов в этой посудной лавке достаточно. — Логическое мышление прекрасно, когда не наказуемо, — пергаменты на слизеринских столах сгорели, — и мадмуазель, — не забыла она поправить Драко. — Сомневаюсь, что Гриффиндор протянет руку помощи. — Сомнения — это смерть, — Гермиона вздернула подбородок, — я бы хотела протянуть руку помощи. — Этого не понадобится, мисс Грейнджер, благодарю за вашу доброту, — с места поднялся Блейз. — На Слизерине нас учат полагаться только на себя. Как ты это мило говоришь, Панси? Ах, точно, — ухмыльнулся Забини, начиная собирать необходимое, — бьюсь об заклад, что не я один в точности и по порядку запомнил все ингредиенты.       Слизеринцы поднялись со своих мест и принялись за работу. Женевьев улыбнулась. Слишком гордые дети.       Зелье готовилось уже полчаса под чутким руководством мадемуазель Вилар. Каждый корпел над варевом, которое ничем не пахло. Степень готовности некоторых зелий можно отследить по запаху или цвету, но в котлах была серая масса, не имеющая аромата. Это делало приготовление тяжёлым, потому что ты стоишь над тем, порче которого не можешь помешать. Если для гриффиндорцев не впервой лезть в брод, не зная воду, то Слизерин внутренне кипел не хуже зелья, сохраняя внешнее спокойствие. — Мистер Забини, могу я потешить ваше тщеславие?       Женевьев склонилась над работой Блейза. Девушка пахла вишней — парню даже скулы свело от терпкости. Он отвернул голову и вздохнул: — Видите неуклюжего парня за первой партой? — Женевьев кивнула, оглядывая ученика. — Мистеру Долгопупсу помощь нужна больше, чем мне похвала. — О, мистер Забини, вам не чуждо сострадание? — Это называется стратегический ход. Пока вы пройдёте к нему и вернётесь ко мне, я уже добавлю крылья стрекозы, и останется лишь последний ингредиент, для которого, я уверен, вы приготовили что-то особенное. — Не любите внимание? — Когда за тобой не наблюдают, легче нарушать правила. Закон слизеринских подземелий, — пробубнила Панси. — Но весь план озвучен, — не согласилась Женевьев. — Потому что, пока тебя держат на мушке, нарушать правила приятнее, — пояснил Драко.       Женевьев завела руки за спину, сцепляя их, и направилась к Невиллу, как и советовал Блейз. Слизеринцы казались показушниками, но умело прятали истинное лицо. Гриффиндорцы же были столь наивны и просты, что помогали друг другу даже в приготовлении зелья. Одним не хватало чувства зависимости, а другим наоборот чувства ответственности лишь за себя. Женевьев встала у преподавательского стола: — Это зелье позволяет чувствовать злость, радость, волнение, горечь, влюблённость, одиночество — всё, что в этот момент чувствует тот, чью часть вы добавили. Вы буквально читаете эмоции. Как если бы испытывали их сами. Сегодня зелье выпьет половина, завтра оставшиеся. Я разделю вас на пары. Кто-то хочет отказаться?       Женевьев понимала, что гриффиндорцы слишком храбрые, чтобы даже обдумать это, а слизеринцы слишком гордые, чтобы выставить себя трусами. — Что ж, с друзьями в пару вы не встанете. Те, кого называю в паре, обменяйтесь тем, что принадлежит вам. Сойдёмся на волосах? Мистер Малфой и Мистер Поттер. Мисс Грейнджер и мисс Паркинсон. Мистер Забини и Мисс Уизли. Мисс Гринграсс и Мистер Томас. Мисс Дэвис и мистер Долгопупс. Фэй Данбар…       Ученики были не слишком уж в восторге от чудесной перспективы сидеть на открытой ладони заклятых соперников, но отпираться было поздно. Честь была превыше страха как для одних, так и для других, однако каждый это расшифровывал по-своему.       После добавления волосинки, Женевьев проконтролировала необходимое помешивание, а затем провела лекцию о вреде и пользе цветов Глориозы. До обеда оставались ничтожные полчаса, когда ещё горячие пробирки были спрятаны в тень. — Подойдёте после обеда и получите свои зелья. Первыми предлагаю выпить Гриффиндору. Завтра же очередь Слизерина. И не отходите далеко от своих подопечных, — лукаво улыбнулась Женевьев, — хотя бы выпейте при них. Сейчас можете быть свободны.       Однако все остались на местах. Вилар готова была прыгать от радости, что наконец сумела вызвать их интерес. Дети, измученные войной, заслуживали побыть детьми ещё немного. Что плохого в шалостях, вроде этой? — Хотите дождаться, пока остынет? Хорошо, — кивнула Женевьев, расставив руки в бока, — тогда помогите мне прибраться в кабинете, и никакой магии. Уборка учит дисциплине.       Блейз удержал мучительное желание закатить глаза и начал с собственных книг и записей. Признаться ему было интересно. К тому же в паре с ним Джинни Уизли, а её трудно назвать обычной. Следить за остальными будет даже весело. У Поттера обязательно будет нервный срыв, ведь он единственный, кто не сможет прочитать партнера. Драко первоклассный окклюмент и легилимент. Он умеет выстроить мозг так, чтобы не излучать ни одной эмоции. В конце концов, его учителями были Белла и Снейп. К чести самого Драко, он редко применял без нужды свои навыки, среди которых проникновение в чужой разум было отточено столь же чётко, как и защита собственного. Если сам Драко не захочет поделиться, Поттеру будет весьма скучно. Хотя подавляемые эмоции — это всё же эмоции, так что будет интересно узнать исход.       Что если кто-то почувствует вину или страх у них троих? Ведь на выходные, помимо похода в Хогсмид, было запланировано убийство. Хотя как можно почувствовать моральную подготовку к убийству? Ну какая к Мерлину моральная подготовка? Мораль тут явно не при чём.       Финниган в очередной раз что-то подорвал при попытке потушить огонь, из-за чего отпрыгнул, толкнул Невилла с горячим котелком. Тот не удержал его в руках. Блейз даже успел испугаться за Асторию, на которую и должно было всё рухнуть. Однако произошло то, что, по мнению Блейза, должно было произойти, а по мнению остальных, выходило из ряда вон. Драко вылетел вперёд Гринграсс и принял удар на себя. Охлаждённый Блейзом котел, остановленный заклинанием Грейнджер, не долетел до уже защищённого заклинанием Панси парня, которого прикрыл патронусом Поттер. Женевьев при этом не успела даже охнуть. — Вот это навыки, — выдохнула она, — даже не знаю, мистер Малфой, кого вам благодарить.       Драко же обернулся, разглядывая Асторию, чтобы удостовериться, что она цела. Гринграсс смотрела на Драко и не моргала. Лишь когда котёл рухнул на пол, девушка вздрогнула и посмотрела на остальных: — Спасибо.       Драко так и не сказал ни слова, продолжив работу. Что побудило Грейнджер и Поттера попытаться защитить Драко, оставалось загадкой для Блейза. А забавлять его не прекращало геройство друга. Ну каков болван!       Гриффиндорцы выпили зелье «чужого ощущения» и начали глазеть на своих подопытных. Блейза это снова вернуло в реальность. Джинни Уизли и так слишком часто на него смотрела с начала занятий в этом году, словно пытаясь что-то понять для себя. Пора узнать что. — Действие начнётся позже, так что вон из моего кабинета, пока вы ещё что-нибудь не сожгли. — Прошу прощения, мадемуазель Вилар, — удручённо пискнул Финниган.       Урок магловедения проходил под открытым небом, во дворе школы. Это не могло не радовать, потому что после ночного дождя выглянуло солнце. Погода стояла уже довольно холодная, но приятная. Солнце было ярким, словно желая напоследок ослепить. На поляне группами сидели ученики. Все были погружены в книги, повествующие историю прошлых годов мира магглов, о большей части которой Панси узнала этим летом. Она ещё очень хорошо помнила горячий песок и нежность океана, в воздухе ещё часто витал запах костра, а на языке твердел сок сладких коктейлей. Тот мир был таким хрупким, и Панси прожила там целую жизнь, короткую, словно взмах крыла бабочки. Воспоминания были отрывистыми и отчаянно счастливыми. Было так, словно Панси попала в другое измерение. Она познакомилась с интересными людьми, в чьих жилах текла самая разная кровь, подгоняемая самыми разными мечтами. Она влюбилась в того, кто внушал ей чувство, словно всё возможно. Она смеялась так громко, что эхо вторило ей счастье. А теперь она здесь, сидит у озера, вдали ото всех, словно так может быть ближе к тому мирку, и читает о том, что пробовала сама. Но пробовать было лучше, и это породило так много новых нервных окончаний. Панси поняла, как отличаются места и события, если смотреть на них после определённых фильмов. Зачем доходить до слёз, смотря, как Одри Хепбёрн под дождём прижимает к себе кота, если тебе нельзя было плакать до шестнадцати лет? Зачем нужны Роллинг Стоун, если под их песни нельзя сорвать голос, и Боуи, если нельзя влюбиться в чьи-то глаза, напевая, как звёзды смотрятся сегодня по другому, а ты далёк от мира в своей жестяной коробке? Зачем Панси убивать Джонатана Блайта, если она не хочет? Ничего так крепко не задерживалось в голове, как фраза Драко: Хэллоуин станет официальным. А ещё он невесело пошутил про убийства и жертвоприношения. А ещё он был зол. Панси ощутила кожей эту обречённую злобу. Драко не мог ничего изменить, не мог не впутывать их, не мог сделать всё в одиночку. Панси и не хотела бы. Какой бы страшной не казалась ноша убийства, она разделит её с друзьями. Она однажды приняла метку, руководствуясь теми же мыслями, хотя выбора ей никто особо и не давал. Им втроём никогда никто не давал выбора. Жизнь всегда была разменной монетой в руках мудрых родителей или их ошибок. Люциус, выбравший когда-то Лорда, уже не имел пути отступления, как и вся его семья. Неважно, сожалел ли Люциус в череде судебных разбирательств о принятом однажды решении. Суть одна — он привёл семью к краху, который пришлось разгребать «непутевому» наследнику. Хелен Забини смотрела на жизнь и воспитание сына сквозь пальцы, оттого ощущение безнаказанности сделало Блейза довольно жестоким к окружающим и не умеющим прощать им недостатки. Однако, к чести юноши, он не позволял себе осуждения. Он вырос закрытым — о своих чувствах, желаниях и стремлениях говорил крайне редко. И даже когда Панси с Драко с жаром обсуждали расправу над каким-нибудь несправедливым преподавателем, Блейз лишь слушал, слегка кривясь в улыбке. Хелен выбрала быть сыну чужим человеком и тоже, в конце концов, ушла, оставив после себя разруху. А её собственные родители… Что говорить о людях, которые привели и бросили её к ногам Волан-де-Морта. Эти уродливые метки были на них ещё до их рождения, просто проявились чуть позже. Ведь это было неизбежно. Блейз с Драко постоянно говорили: мы родились, чтобы закончить то, что начали наши родители. И даже после смерти Лорда они оказались повязаны с его именем. А теперь призваны убивать за его идеи.       Амикус изъявил желание присутствовать, словно это какое-то развлечение. И Панси не знает, кто хуже: человек, способный ради сохранения своей жизни пойти на убийство, или тот, кто из праздного любопытства придёт на это посмотреть. Паркинсон хотела составить в голове портрет, каким мог бы быть Блайт, присвоить ему кучу дурных качеств, чтобы было легче, но на ум приходил образ Николаса Райли. Так звали парня, который доказал, что всё возможно, целовал её под водой, учил покорять волны, танцевал с ней у костра и выхватывал из темноты её хриплые стоны. Ник не был похож ни на одного мужчину, что её окружали. Он не боялся сказать, что влюблён или огорчён, не считал чувства чем-то позорным или глупым. Его волосы были чёрными, почти по плечи, вечно мокрые или завязанные на затылке. Глаза светло-голубые, но яркие, словно в них взрываются фейерверки. И улыбка, такая, что рождается в уголках губ, а потом утопает в синих водах. Панси скучала по нему. Это всё равно, что проснуться и вдруг обнаружить, что моря в твоей жизни больше не будет. Ник был стихийным, его несло туда, куда тянулось сердце, и он не умел жить без музыки. Ник был таким, что Панси ни разу рядом с ним не вспомнила, что существует реальная магия. Это делало её девчонкой на каникулах, влюбленной в серфингиста. Это была обычная история, но прекраснее её не было для Панси. Она не могла поверить, что кто-то мог бы разменять такое на убийства, но твёрдо знала, что вернулась к друзьям и это того стоило. Панси очень хотела бы взять друзей за руки и отвести туда, где ты никому ничего не должен, где у тебя есть только имя, где никому не интересно, каких ты кровей. Они однажды должны увидеть звёзды над пляжем, дико отплясать у высокого костра и, выпив безалкогольные напитки, опьянеть от летнего романа. — Ты бы могла наколдовать себе новый загар или помочь старому сойти быстрее, — рядом сел Драко, и Панси сощурила глаза, глядя на друга и представляя его на доске. — Знаю, мешаю уединению, но нарушать личное пространство — мой новый вид спорта. — Я хочу, чтобы он медленно сходил, — Панси закрыла книгу, — как будто часть меня ещё там. — А ты расскажешь, где это «там»? Как ты вообще провела лето, Панс? — Счастливо, — улыбнулась девушка и вздохнула. — Я покинула холодный порт Англии двадцать седьмого мая и уже через сутки щурилась под солнцем Бильбао. Оттуда я отправилась в Эль-Катильо. Не самый ближний путь, но пляжи того стоили.       Драко слушал, с облегчением осознавая, что это будет не грустный рассказ про одиночество. Панси не изменяла себе — она выбрала место, наполненное жизнью и цветом. Драко хотел бы увидеть её там, в лёгком пляжном платье, с мороженым и обязательно в споре с Блейзом. — Знаешь, первым делом по приезду, я купила себе самый сладкий коктейль у ближайшего к океану бара. Он был таким сладким, что я не смогла его допить. Села у кромки воды и поставила его у ног. А через пару минут к нему подлетела бабочка. Самая обычная. Не было в ней ничего примечательного кроме того, что я их с детства не видела так близко. Бабочка сидела на стакане и наслаждалась сладостью. И она была такой лёгкой, что… — Панси взглянула на друга, и от этого загнанного в угол взгляда сердце ухнуло в пропасть. — Я улыбнулась, Драко. И мне тут же захотелось рассказать вам о бабочке, о том, как легко я улыбнулась, вот так просто, не задумываясь и не стараясь. А потом поняла, что не могу. Там люди постоянно покоряют волны, и я училась стоять на доске. Даже получалось. А когда выходила из воды, то хотела сразу же похвастаться, как хороша я в этом, но на берегу меня никто не ждал. Я танцевала ночью у костра с толпой приезжих и хотела вытянуть в пляс кого-то из вас, но вас не было среди них. И тогда я поняла, какой смысл в бабочках и танцах, если это не с кем разделить? Зачем мне знать языки и уметь разговаривать, если я не могу рассказать это дорогим мне людям? — Мне жаль, Панс, — Драко вырвал клочок травы и кинул в сторону. — Нет, ты не должен, я же сама уехала. Это мне следует извиниться. Вы не виноваты. Мне было нужно нечто такое, и там я познакомилась кое с кем. Такой парень, о котором следует тут же рассказать друзьям, но как видишь, он тоже остался тайной. — Расскажи сейчас? — Его звали Николас Райли, — девушка снова улыбнулась. — Ник удивлял меня простотой. Он взял меня за руку, когда мы переходили дорогу, чтобы защитить от машины. И это так приятно, Драко, — Панси взглянула на друга, — быть кем-то, кого хотят спасти. Не друзья, а кто-то. Кто-то другой. Парень. И зачем мне эта рука, с глупой меткой, если её некому держать? — Ну не знаю, Панс, я много полезного делаю, — усмехнулся Драко и, пока подруга не начала возмущаться, продолжил, — кто мне подаст херес? Только она. — Надеюсь, только для хереса и нужна. — Ты не захочешь знать, — хитро улыбнулся Малфой. — Где сейчас этот Ник? — Я собиралась стереть его воспоминания обо мне, но… — голос Панси отчётливо дрогнул. Сердце Драко сделало кульбит и застряло в глотке. — Но ты не смогла, — обречённо заключил он за неё. Панси активно замотала головой. — Нет, не смогла, — её большие глаза наполнились слезами, но голос стал твёрд. — Он любил меня. Он не спрашивал ни о чём: кого я сдала, кого предала, просто любил ту, кого видит сегодня. И… — Панси сделала глубокий вдох, — я не смогла. Я собиралась, Драко, правда. Я просто хотела, чтобы кто-то на Земле любил меня, понимаешь?       Панси смотрела так, словно оправдывалась, но Драко не считал её виноватой. Она, по сути, просто хотела того, что есть у каждого. Он кивнул: — Понимаю.       Драко поцеловал Панси в лоб и укутал в свои объятия. Как бы он хотел защитить её ото всего, что их ждёт. Как бы он хотел, чтобы в ту ночь она не пришла к нему, чтобы они не ходили на кладбище, чтобы она осталась с Блейзом. Как бы он хотел теперь, зная всё, чтобы она никогда не возвращалась с того острова. Как бы он хотел лучшего для неё. Но не брать их с собой на задание или не говорить им о Кэрроу было буквально тем же самым, что подвести их к обрыву и попросить сделать шаг вперёд — это убьёт их. — Я знаю, ты считаешь иначе, — приглушенный голос Панси был прерывист, — но нам нужно рассказать кому-нибудь о том, что произошло той ночью. — Панс, — Драко устало прикрыл глаза. — Драко, послушай, это не то, с чем мы можем справиться, всё зашло слишком далеко, — она выпуталась из объятий и теперь глядела на него в упор. — Что мы скажем, Панс? Что метка призвала, а мы и рады были? Моя семья до сих пор не вылезает из залов суда. А отец… — Малфой стал разглядывать что-то вдалеке, — отца казнят или отменят его апелляцию. Пока никто не умер. А если мы скажем и нас задержат, что мы будем делать, когда нас призовёт метка? В прошлый раз я чуть не умер, сопротивляясь ей. — Может, Макгонагалл что-нибудь придумает или… — Я не могу так рисковать, Панси! Ты не понимаешь? — Драко взорвался, но не повысил голоса. — Если бы эта метка была только на моей руке…       Я бы в ту же ночь отправился в Министерство. Отрезал бы её. Что угодно! Но я не могу изменить то, что она и на твоей руке тоже. Если бы вы двое не пошли со мной в ту ночь, я бы сдал каждого, кого увидел, и спокойно ждал бы, когда придут за моей головой — не сказал Драко. — Ты не можешь всё время винить себя во всём, дорогой, — грустно улыбнулась Панси, — каждое дерьмо, что случается, — не твоя забота.       Драко помнил этот момент детально. Воспроизводил его в памяти так часто, что не мог уже различать момент падения из реальности. Тот ужас, холодящий его душу, та боль, которую он испытал, увидев её, та злость, которая взорвала ему мозг. Как кто-либо мог причинить ей вред? Он не мог себе простить, что пока гнался за Поттером, Панси совершенно одна предстала перед Волан-де-Мортом. Хрупкая, беззащитная Панси. Его Панси. — Драко, посмотри на меня, — Паркинсон взяла его за руку, — это не твоя вина. Мои родители ушли, оставив меня с ним, так каким образом это может быть твоей виной? — Если бы твои родители не сделали то, что сделали вы бы все были мертвы. — И что мы имеем? Мама в психушке, папа мёртв, я на пороге самоубийства, — Панси улыбнулась и поцеловала ладонь Драко, — я рада, что тебя там не было. Ты бы не ушёл. — Этого не должно было произойти. — Дорогой, ты не можешь всех спасти. — Я и не планировал. Разве что только тебя, — Драко улыбнулся и заправил девушке прядь за ухо. — Не могу привыкнуть, что у тебя длинные волосы. — Мне кажется, я настолько быстро ко всему привыкаю, что даже не замечаю изменений, — её ямочки рисовали очарование. — Ты такая красивая, — серьёзно сказал Драко и ткнул в правую ямочку указательным пальцем, вызывая новую улыбку, — что я буду делать без этих ямочек? — Страдать, очевидно. — Очевидно. — Ну что? — Гермиона отрешённо перевернула страницу книги, вглядываясь в неё, как будто совсем не заговаривала с Гарри. — Чувствуешь что-нибудь? — В каком смысле? Я голоден. — Отрадно знать, но я про Малфоя. — Слушай, Герм, про свидание я шутил, — нахмурился Гарри, глядя на подругу и переводя взгляд на слизеринца, — нет, он красивый, конечно, но на этом, пожалуй, всё. — Ты начинаешь меня пугать, Поттер. Голод сказывается на мозговой активности? — Твою же, — Гарри удивлённо глянул на подругу, — сейчас ты была в точности как Малфой. — Мерлин! Гарри, я говорю о зелье! — Ах, это… — парень почесал голову, приводя старый беспорядок на ней в новый. — Я, например, чувствую много заботы и любви к Малфою, — Гермиона отложила книгу. — Интересное признание, — усмехнулся Гарри. — Это было бы смешно полминуты назад, — Гермиона хмыкнула. — Так странно, что Панси может чувствовать так много разом и это всё такое тёплое. — И Панси чувствует это всё к Малфою? — Что делает это ещё более странным, — согласилась Грейнджер. — Словно они закрыты в своём мире. Под куполом. — Все так живут, Гермиона, — поджал Гарри губы, — все живут в своём мире, где у каждого своя любовь и своя ненависть. — А ещё она чувствует так много тоски, — Гермиона неосознанно положила ладонь к груди, — это как будто сковывает её. — По отцу, наверное, — предположил Гарри. — Этого я не знаю. Просто она излучает так много светлых чувств… и боли, ещё и страха, — Гермиона вскинула брови. — Так, что там с Малфоем? — Ничего, ну… — Гарри нахмурился, — не совсем ничего. «Ничего» такое, как будто я не могу понять или от меня это прячут. Понимаешь? — Иногда мне кажется, я тебя совершенно не понимаю, но, может, в этот раз постараешься объяснить? — Он как будто их подавляет или скрывает глубоко в себе, чтобы никто не… — Не что, Поттер?       Блейз загородил солнце и массивной тенью встал над Гарри и Гермионой. Никто из них раньше не назвал бы Забини большим, как нападающий, он был худощавым, широким в плечах и высоким. А сейчас казался в дважды больше. — Никак не можешь уловить чувства своего подопечного? — Зелье подействует, — Гермиона кивнула своему замечанию. — Да, Грейнджер, иначе и быть не может, верно?       Забини исчез так же странно, как и появился. Друзья сидели в недоумении. Произошло что-то выходящее из ряда вон. Гарри слегка тряхнул головой: — Он что? — Первым заговорил, да, — кивнула Гермиона, подтверждая. — Это потому что мы? — Говорили о его друзьях, наверное. — Он же никогда… — Ага. — Выглядите удивлёнными, — рядом села Джинни, — если бы вы чувствовали то самомнение, с которым он это всё говорил, — девушка улыбнулась, — ух. — Ух? — И что это «ух» должно значить? — «Ух» — он странный, «ух» — постоянный холодок от него, «ух» — он очень растерян, «ух» — он сильно устал, «ух» — ему постоянно скучно. Как будто на свете нет ничего такого, что могло бы его обрадовать, — Джинни запнулась, — а вот это новое «ух». — Что такое?       Джинни смотрела на Блейза, подошедшего к друзьям и о чём-то спорившего с Панси. Скорее девушка с ним спорила, а Забини просто лениво улыбался и кидал пару слов в ответ. Он поглядывал на Драко, и тот посмеивался, опустив голову. Панси ударила Блейза куда-то в туловище, на что тот перекинул волосы девушки на правый бок. — Вот теперь это «ух» — полное умиротворения и радости.       Блейз не скрывал своих эмоций, потому что до профессионализма Драко ему было далеко, да и испытывал он либо так много, что всего не разобрать, либо ничего, чтобы это уловить. Драко строил стены скорее по привычке, нежели специально скрываясь от Поттера. Он уже и думать забыл о зелье, просто так было заложено с тех пор, как тётка его тренировала.       Гермиона и Гарри придумали план, состоявший в том, чтобы разузнать всё у Блейза. Ведь Драко Малфой не мог быть непроходимой стеной. Джинни просто хотела полюбоваться на их провал. Эти размышления привели друзей в библиотеку после урока. Блейз сидел у дальнего стола, ближе к большому окну, в которое заливал солнечный свет, освещая всю стену и читал. — Привет.       Это был худший приём «соблазнить» Забини, но Гарри не знал, как иначе начать разговор. Блейз медленно, совершенно вгоняя в отчаяние, поднял веки и взглянул на объект звука. Откинулся на спинку стула и слегка растянул губы в улыбке — как будто знал, что они придут. Джинни уселась напротив Забини и подставила обе ладони к щекам, готовясь слушать. Забини на это действие только ещё громче усмехнулся, но уже как-то дружелюбно глядя на рыжеволосую. — Я понимаю уровень всего этого, — Блейз указал на себя снизу доверху, — но тебе лучше начать говорить. — Что не так с Малфоем?       Гарри и его прямолинейность не имели ничего общего с планом Забини — хорошенечко повеселиться, потому он вальяжно отложил книгу, нарочито долго всматриваясь в черты гриффиндорца: — Помимо вопиющих аристократических закидонов? — Я не чувствую его. — Любопытно, — усмехнулся Блейз, на секунду опуская взгляд, чтобы вновь посмотреть на собеседника с новой порцией иронии, — а где конкретно ты хочешь его чувствовать? — Вы же с ним друзья? — Не такие.       Джинни второй раз не сдержала едва заметную улыбку. Блейз на это отреагировал кривой в правый бок ухмылкой. Гарри вскипел: — Джинни! А поддержать? — Прости, — Джинни всплеснула руками, призывая не обижаться, — но признай, со стороны это забавный разговор. — Возможно позже я так и буду думать, — согласился Поттер. — Ну так, вы с ним друзья. Он тебе многое рассказывает. — Предположим, — Блейзу начал надоедать разговор, — фигурки мы не коллекционируем и пижамные шортики не обсуждаем, но… — И ты знаешь его секрет, который… — Ты можешь задать конкретный вопрос, или мы продолжим? — Малфой доверяет тебе. — Что, конечно, же выходит за рамки дозволенного, но сердцу не прикажешь. — И он говорил тебе о всяких штуках, которые у него получаются. — Поттер, — остановил Блейз поток завуалированных вопросов, — так куда летят эти утки? — Я знаю, что он хороший окклюмент и легилимент, но ко всем можно залезть в голову. Если знать пути. — Драко ни за что не пустит тебя в свои мысли, — критично заметил Забини. — Возможно, когда он бодрствует, — согласился Гарри, — но когда спит… — К нему спящему ты точно не залезешь в мозг, — по-доброму, как на детскую наивность, усмехнулся мулат. — Почему это? — нахмурился брюнет. — Он всегда начеку, особенно когда считает себя уязвимым. Драко даже во сне контролирует свои мысли. Ты не успеешь и половину заклинания произнести, как он построит в голове с десяток готовых проекций для обмана.       Забини явно гордился своим другом. Он весь приподнялся и как будто стал даже выше обычного. И это что, была целая улыбка? Однако Гарри удивило не только это: — Но как такое возможно? — А что такого, Поттер? — суженные то ли в недоверии, то ли в высокомерии глаза, норовили испепелить. — Драко оказался в чём-то лучше тебя? — Вот именно, что в «чём-то» — заметил Гарри. — Помимо внешнего вида, манер, умения нравиться дамам, знаний тёмной магии и самоконтроля? — Возможно, — Гарри пожал плечами, соглашаясь, даже не позволяя закончить мысль, — но я не думал, что он так хорошо овладел легилименцией и окклюменцией. — Снейп был прав, — Блейз самодовольно хмыкнул, — всё потому что ты высокомерный и заносчивый. — Что? — ноздри Гарри смешно раздулись от негодования, — неправда! Как ты… — Угомонись, Поттер, — Блейз покачал головой, призывая относиться легче, — это то немногое, что мне в тебе нравится.       Гарри взглянул на Джинни, желая удостовериться, не врёт ли Забини. Уизли закусила губу: — Максимум правды и, — девушка взглянула на слизеринца, — столько гордости. Он очень гордится своим другом. — Уизли, — Блейз кивнул, — ты так хороша в разборе эмоций? — Честно говоря, зелье заставляет разум понимать, что именно ощущает твой подопечный, проецируя эти чувства на тебя самого. А я прекрасно знаю, как это — гордиться кем-то. — Это даже любопытно, — задумался Блейз, — могу попросить об услуге? — Смотря, какая это будет услуга, — с Джинни Уизли не забалуешь, решил Блейз. — Можешь завтра почувствовать всё хорошее, что только сможешь? — Я постараюсь, — все же улыбнулась девушка, — но тёмные эмоции тоже нужны. Например, страх, — Блейз на секунду потерял хладнокровие, и Джинни стало не по себе. Она решила, что не хочет заставлять его нервничать, это могло отрицательно сказаться на подсказке для Гарри. — Ну, знаешь, много их, эмоций, всего и не вспомнишь. — Ваша милая беседа окончена или есть ещё что-то? — Гарри глядел на свою девушку, и присутствие других людей его мало волновало. — Драко делает это не специально, Поттер, — устало выдохнул Блейз, решив дать им фору в благодарность к Уизли. — Он скрывает эмоции не от тебя конкретно, он просто так выучился поступать. Ты же дышишь постоянно? Вот и он защищает разум постоянно. Просто попроси его не делать этого пару часов. — Ага, вот так просто, — Гермиона скептически оглядела слизеринца, — и Малфой возьмёт и перестанет. — Он бывает довольно мил, — невинно ответил Забини. — Как бы там ни было, просить его я не стану, — Гарри вздернул подбородок, всем видом показывая, что это всё неважно. — Впрочем, я и говорил, цитируя Снейпа, — усмехнулся Забини, — ты слишком высокомерен. — Я не высокомерный! — Тогда, полагаю, ничто не мешает тебе попросить его? Но Гарри промолчал.