Контролируемое падение — все равно падение.
Еженедельник ловца. Статья: Травмы последних игр. 1998 год.
Яркие огоньки озорно горели по всей улице Хогсмида. Каждый магазинчик, крадущийся непрерывной и неровной линейкой друг за другом, призывно манил рекламными вывесками, кто на что горазд: костюмы и подарки на праздник, специальные зелья, чтобы напугать друзей, сладости смешных и ужасающих форм. В деревеньке разливалась музыка из пабов, крыши которых в нетерпении дымились, а веселый смех школьников и жителей гулял по всем углам, запрещая грустить. Хогсмид горел изнутри, как это было годами ранее, до войны. Погода стояла холодная, но романтичная. Медленно, почти неподвижно на землю спускались маленькие редкие снежинки. Слегка занесло дорожки и крыши зданий. Драко втянул носом морозный ветер. Щеки его чуть розовели, делая фарфоровую кожу более похожей на человеческую. Он прятал руки в карманы теплого черного пальто. Среди изобилия красок и жизни душа его, темная и полная пороков, едва справлялась с телом, ведя его на преступление. Как смел он вот так спокойно ходить по улочкам этой доброй деревеньки и таить в себе план о чьей-то смерти? Он, мальчишка, убивший директора — величайшего из всех волшебников. Мальчишка, который вечно несся куда-то и сбивал всех на своем пути лишь от того, что не знал, где его место. Мальчишка, который переступил грань, перестав быть ребенком в одночасье. — Мерлин тебя прокляни, — рядом неслышно оказался Блейз, — сотри с лица эту драму, — он огляделся по сторонам. — Я думал, ты лишь мне уступаешь в театральности. Соберись, дорогой. — Будет тебе, Блейз, — устало выдохнул Драко, — я не менее обычного отвратителен. — Я всегда буду благодарен тетушке Бэлле и дражайшему Снейпу за любезно предоставленные тебе уроки, иначе гореть нашим задницам, подобно котлам Финигана, безропотно и дотла. — Финигана еще вспомнил, — буркнул Драко, — к провалу дела ли? — С больной головы на здоровую? — Здоровой я еще не разглядела, оболтусы, — Панси встала между ними, подхватывая каждого под руку. — Мое предложение рассказать все Макгонагалл… — Отклоняется в сотый раз, — прервал ее Малфой. — Без последующего права на апелляцию, — кивнул Блейз. — Ладно, — недовольно прищурилась Панси, — зато когда мы умрем, мне выпадет чудесная возможность сказать: я же говорила. Драко хмыкнул. Очевидно, они делали из этого какой-то весёлый скетч и предпочитали не думать о том, что им предстояло совершить. Но Драко думал. В самом начале, когда вокруг смерти Блайта начнутся разговоры, никто не станет подозревать восемнадцатилетних школьников. Даже когда убийств станет больше, а их станет, вряд ли кто-то подумает на детей. Однако рано или поздно тень подозрений падет и на них, и тогда важно будет иметь историю, которая защищала бы их лживые шкуры. Ненавязчивое присутствие троицы, которое будет мелькать в памяти остальных студентов, чтобы они говорили: в ночь убийства Джонатана Блайта эти негодяи были на ярмарке. Ведь Хэллоуинская ночь будет первым запоминающимся счастливым событием после войны. Но и много их быть не должно. Пары свидетелей достаточно, иначе отсутствие подозрений — очень подозрительно. — Хорошо, почему мы на ярмарке? — Панси достала с прилавка снежный шар и потрясла, оживив весь его внутренний мир. — От этой нелепой игрушки у меня всегда случается приступ клаустрофобии. Кому такое пришло в голову, — она продемонстрировала у своего лица шар, в котором гоблин без конца разрушал маленький домик с дымоходом, — милая тюрьма все равно тюрьма. — Нам нужна история, — Драко поддел указательным пальцем маленький колокольчик, и тот ответил звонкой трелью, а затем глянул на Блейза, уже крутящего в руках несчастный шар, — как это называется? — Ты про снежный шар или алиби? — Забини пару раз стукнул по стеклу, чем разозлил игрушечного гоблина, который набросился на источник шума. — Алиби, — Драко улыбнулся. Не ему одному пришлось обдумывать эту ночь детально. — Нам нужно более шумное алиби, — Панси, перелистывая буклет, украдкой оглядела окружение, — на нас не смотрят. — На нас поглядывают, — опроверг Забини, — благодаря шаловливому пальчику Драко. Этого достаточно. — Как меня достали ваши шахматы, — Панси цокнула, незаметно собирая в кулачок снег, слегка покрывший изгородь прилавка. — Можно подумать, вы готовы ко всему. — Более или менее, — кивнул Драко, рассматривая расставленные на продажу вещицы и не находя в них для себя интереса. Панси пульнула в него снежком, который пришелся прямо за шиворот пальто. Драко мгновенно отреагировал, съежившись и скалясь от смеха. — Был готов? Панси широко улыбалась, глядя на свое творение. Даже Блейз, опустив голову, тихонько посмеивался. Жаль, снега было совсем немного. Быть может, они могли бы сыграть в снежки? Они могли бы? По правую руку Гермионы была ярмарка, где студенты, разделившись на небольшие группы, гуляли и время от времени пугали друг друга, отчего повсюду стоял гогот. По левую пабы и домики, украшенные дементорами, скелетами, и она готова была поставить свою палочку на то, что где-то видела Майкла Майерса. Редкие снежинки, словно в замедленной съемке, повисли в воздухе. Из дымоходов выползал дым. Вокруг пахло свежестью, тыквой и немного огневиски. Недалеко от гриффиндорки расположилась первая лавка со взрывоопасными подарками, где шумели Дин Томас и, как ни странно, Луна Лавгуд. Они смело и весело торговались с хохочущим продавцом. Дин улыбался той улыбкой, что частенько крала девичьи сердца. Он был абсолютно обаятельным и веселым, легко завладевая вниманием окружающих. В свое время он покорил саму Джиневру Уизли — это о чем-то да свидетельствовало. Луна же была Луной всегда, без исключений. Если бы Гермионе однажды сказали, что Луна эльфийка, она бы не удивилась нисколечко. Девушка была неземной, и Гермионе понадобилось слишком много времени, чтобы понять, что Луна не просто странная девочка. Вскоре к бурной торговле подоспел самый главный подрыватель — Симус — и горячо ринулся в спор. Гермиона прыснула от смеха. Как эти трое вообще сошлись? И не взорвет ли Симус всю палатку? Дверь одного из пабов отворилась где-то позади, и музыка оттуда смешалась с гулом на улице, отвлекая девушку от шумной лавки. Гермиона прикрыла глаза и глубоко вдохнула всю какофонию запахов, звуков и ощущений. Ей мог быть больше по душе теплый вечер в узких улочках Италии после проведенных там летних каникул с родителями или весна в благоухающих садах Франции, где она провела чудесную неделю у тетушки, но осень гриффиндорка тоже любила. Времена года в Хогвартсе она обожала по-особенному. Осенью тут было загадочнее обычного: туманы вальяжно расползались по окрестностям школы, особенно густо опекая озеро, ветер тоскливо завывал по ночам, словно раненый зверь, среди башен здания, все вокруг превращались в сплошные шапки и шарфы под цвет своих факультетов и смешно выдували пар изо рта при разговоре. Конечно, не все. Слизеринцы всегда выглядели так, будто вся чопорность Англии собралась в их молодых головах. Темные пальто и шарфы, никаких шапок, словно они никогда не мерзли. Даже сегодня, в морозную хэллоуинскую ночь, эти трое выглядели как будто с обложек журналов. Согревающие чары, конечно, существуют, но что-то подсказывало Гермионе, что им просто несвойственно мерзнуть. Словно они неживые. Она всегда глядела на них через эту призму и вдруг, в эту секунду, поймала себя на мысли, что была не лучше Малфоя с его постоянным: грязнокровка. Слизеринец стоял высокой фигурой у неприметного прилавка, и вряд ли бы Гермиона его заметила, если бы он слегка не ударил по колокольчику в форме грозовой тучи. И хоть гриффиндорка будет яростно отрицать, если кто-то спросит, себе она призналась: у нее перехватило дыхание, когда он зажмурился от брошенного на него холодного снега и засмеялся. Что-то такое в нем было, что не оставляло ее в покое. Отнести свои сиюсекундные эмоции к положительным или отрицательным Гермиона не могла. Но что-то было. Он смотрел на друзей, и они все лениво переговаривались. Он смотрел на расставленные вещицы на прилавке, и на него смотрели девушки. Гермиона видела. Сначала она зацикливалась на взгляде Панси, с тех пор как узнала о чувствах слизеринки к Малфою. Панси смотрела на него, словно среди этой холодной ночи он был разноцветной радугой. А потом Гермиона начала замечать, что многие девушки смотрят на него так, будто он действительно сияет. Но он совершенно не сиял. Даже не поблескивал. О нет. Он был серым. Если бы люди были цветами, то он был серым. И это не серая пыль, картина или квартира. Он был серым, как шторм, как смерч на воде, как последний час перед рассветом, как ртуть, как грозовые тучи над домом. Он был опасно серым. От этого захватывало дух. Гермиона почему-то очень точно вспомнила, что от него пахнет океаном и сандалом. Она зажмурилась — это бессмысленно. Смысл нашелся в другом: Панси и Блейз. Паркинсон, повиснув на руке Забини, что-то жужжала ему, глядя в глаза, при этом дула губы и хмурилась. Панси была забавной. Гермиона, к несчастью, больше не видела в ней злюку. Теперь Панси казалась ей едва ли не самой интересной личностью в Хогвартсе. У нее были большие глаза серо-болотного цвета, несколько совсем незаметных веснушек на белоснежной коже, острые скулы и тонкие руки. Панси преобразилась к четырнадцати годам, словно от упрямства из-за постоянных издевок. Гадким утенком ее трудно было назвать, но теперь она стала просто красавицей. Однако кое-что Гермиона никак не могла принять — длинные волосы. Это словно принести Азкабан во двор Хогвартса и делать вид, что так и было. Паркинсон сделала свое идеальное каре на третьем курсе обучения и в тот же день перестала быть «мопсом». Смольно-черные волосы строго отрезали линию челюсти от хрупкой шеи. Возможно, именно это сделало ее безбашеннее самого Почти Безголового Ника. Панси стала льдинкой, растаявшей в памяти Гермионы лишь однажды. Одним неприметным днем, когда Паркинсон распрощалась со своими длинными локонами, на последнем уроке на ее парте вдруг оказался цветок. Возможно, его положил Блейз — думала теперь Гермиона. А что? В этом самом стальном взгляде во всем мире всегда отыскивалось тепло для Панси. Может, Блейз влюблен в свою подругу? Гермиона перевела взгляд на мулата. Он был таким собранным всегда. Таким спокойным и сосредоточенным. Его действия лишены сомнений, а мысли — хаоса. Это раздражало Гермиону. Забини был лучшей версией мужчины в свои восемнадцать лет. И абсолютной противоположностью Рону. Гермиона никогда не видела Блейза расслабленным, страдающим, сходящим с ума. Нет. Если бы этот парень был в кого-то влюблен, этот кто-то уже знал бы об этом. Забини ткнул указательным пальцем между губами и щекой, чем заставил Панси улыбнуться, обнаруживая ямочку на этом месте. Грейнджер не раз видела это действие в исполнении Драко и Блейза. Словно от улыбки Панси все вокруг становилось терпимее. Они всегда улыбались в ответ. Эти трое явно не были лишены чувств, явно не были холодоустойчивыми и хладнокровными. Они были такими, словно нарисовали себе линию, по которой надо красиво пройти. Не упасть, не балансировать. Неужели они никогда не веселятся с другими людьми? — Неужели они настолько скучные, или мы для них такие неинтересные? — Джинни отдала тыквенный латте Гермионе и нахмурилась. — Не понимаю, хочу оскорбиться или пожалеть их. — Давай пожалеем, — Гарри не заставил себя долго ждать. Он подошел по правую руку Грейнджер со своим стаканом, но уже глинтвейна. Гермиона улыбнулась. Она не поняла, в какой именно момент ей перестало досаждать всепонимание Гарри к слизеринцам. Похоже, она злилась на него только потому, что в этом он повзрослел скорее всех остальных. Гермиона взглянула на Гарри и почувствовала себя безумно счастливой от того, что именно он ее лучший друг. Она поняла, почему Драко и Блейз так стремятся получить улыбку Панси. Это действительно спасает — когда у тебя есть лучший друг. Гарри был вспыльчивым и амбициозным, часто впадал в апатию или наоборот веселился, словно это его призвание, но он был замечательным. Он был храбрым и верным. Он держал слово. И что важнее всего — умел прощать. — Мне все чаще кажется, Гарри, — Гермиона отпила из своего стакана, деланно выжидая паузу, отчего Поттер весело вскинул брови, — что тебе хочется в их уютную компанию. — Ну посмотри на них, Герм, — Гарри повторил театральное движение подруги, — они же словно из рекламы дорогой одежды. И мне хочется чего-то такого знать о них. Малфой, например… Слишком резко замолчал Гарри. Гермиона знала, в голове ее лучшего друга, самого честного человека, которого она встречала в своей жизни, есть тайна о мрачном слизеринце. Конечно, она соврет, если скажет, что не мучается от желания знать эту тайну. Что-то, что заставило Гарри смягчиться к Драко. Гермиона ревновала эту тайну. Это глупо, но так и было. — Однажды тебе придется рассказать нам эту умилительную историю, — Джинни пихнула своего парня в бок, а затем провела ладонью по своему раскрасневшемуся веснушчатому носу, в безуспешной попытке согреть, — придется, иначе я умру от ревности, а она, знаешь ли, очень пошлый фантазер. — Это был невинный поцелуй в садах Малфой Мэнора, — улыбнулся Гарри, — и весь его мир сразу оправдался в моих глазах. — О Мерлин, — Гермиона хохотнула, — мне нужно время, чтобы привыкнуть к таким шуткам. Гарри продолжил смотреть на слизеринцев, обходящих маленькие лавки и киоски. Ему было не то чтобы жаль их. Он сочувствовал им и все же не мог понять, почему они были именно такими. Да, их родители оставили им мало простора для выбора, если не сказать, что не оставили совсем, но ведь они всегда были друг у друга. Почему этого недостаточно? Может, Рон прав, и ему, Гарри, ни за что не понять эту кожу, пришитую к истокам? — Вот вы где! Рон, словно притянутый мыслями о нем, шел к ним из паба с кучей сладостей. В охапке его рук торчали леденцы, шоколадные лягушки, мармелад, а некоторые виды упаковок Гарри видел впервые. И он почувствовал эти «нитки», которыми был пришит к своим друзьям. Они были его семьей. Возможно, если принимать это так, то Гарри понимает, почему слизеринцы были такими патриотами своих семей. Гарри просто повезло изначально быть с правильными людьми на правильной стороне. И кто знает, каким бы он был без этих ребят. — Эти трое слишком претенциозны сегодня, даже для них самих, — Рон зацепил зубами и оттянул лиловую мармеладку в виде змеи, разрывая на части, — им все же не хватает их раздолбая. Что? Почему вы смотрите так? — ребята не понимали, о ком идет речь, Рону пришлось пуститься в объяснения, — ну с ними иногда зависал Теодор Нотт. Не помните? Имя действительно заставило память оживиться, разлетаясь десятками ярких картинок. Тео. Это был ураган. Кудрявые темные волосы, искрящиеся глаза и много, очень много смеха. Пожалуй, это был единственный «живой» слизеринец. — Я не видела его в школе, — вслух размышляла Джинни, — разве он вернулся? — Возвращается как раз завтра, — кивнул Рон. — Думаешь, почему я о нем вспомнил? Я его встречаю завтра и должен доставить к мадам Помфри. — Почему ты? — Джинни нахмурилась, глядя на брата. — Почему он только завтра возвращается? — Гермиона нетерпеливо заправила локон за ухо, словно волосы могли помешать ей услышать важную информацию. — Почему его не было до сих пор? — Гарри не отставал. — Меня раздражает, — Рон откусил очередной мармеладной змее голову, — до ужаса ваша ненормальная одержимость идиотскими слизеринцами. Вы можете иногда так же интересоваться мной, например? Он дирижировал остатками змеи, отчего выглядел немного забавно и грозно. Друзья смотрели на него, едва сдерживая улыбки. Ему тоже было любопытно наблюдать за паршивцами, словно в зоопарке, куда их часто водила мама в детстве. Ну а что? Они были единственными интересными существами после войны. Они и квиддич. Это отвлекало от потерь, пережитых совсем недавно. Словно, если погрузиться в чужую жизнь, своя станет меньше болеть. Друзья ждали ответов. Рон вздохнул — самому не терпелось. — Я, потому что Макгонагалл наказала меня за опоздание на урок помощью в больничном крыле. Я там уже два дня тусуюсь! — жалоба осталась неудовлетворенной, и ему пришлось продолжить. — Тео был на лечении в Мунго. До сих пор. — Мунго?! — Тише ты, Джинни! Чего орешь? В Мунго. Его мучали круциатусом несколько дней, чтобы он принял метку. И родителей тоже. А потом, когда он смирился, родителей убили, — с каждой фразой его тон непроизвольно становится тише, — в наказание. В битве за Хогвартс его не было, потому что уже к тому времени, с подачи Макгонагалл, он был на реабилитации где-то в Норвегии. А после войны его привезли в Мунго. Теперь он будет иногда наблюдаться у Помфри. — И как он? — С фруктами я его не навещал, Гермиона, что за глупый вопрос? — Но ты столько знаешь! — возмутился Гарри. — И ты знаешь немало, — невинно заметил Рон, чем заставил девушек расплыться в улыбке. Рон был на их стороне! Гарри стушевался. — Как бы там ни было, он возвращается завтра. — Да, но они же не были такими уж друзьями, или я что-то упустила? — Джинни не могла припомнить в тесном трио четвертого. — Он всегда был сам по себе, — кивнул Рон. — Вы его совсем не помните, что ли? Громкий, веселый, вечно влезал в неприятности. Он находил общий язык со всеми факультетами. И эта троица тоже не была исключением. — Верно, — согласилась Джинни, — он действительно отличался от слизеринцев отсутствием чопорности. Еще он ужасно, — мечтательно протянула она, — красивый. — Красивый, — в один голос с Джинни протянула и Гермиона. — Ты назвала кого-то красивым? — Ты думаешь, Нотт красивый? Парни удивились, что Гермиона выразила кому-то свою симпатию. Обычно про парней она говорила: интересный, веселый, заботливый. Но дать оценку внешности было чем-то новым. — У него изумительные черные глаза, — Гермиона разошлась, — очаровательная улыбка и он… высокий. — Высокий, — снова одновременно сказали девушки и начали хихикать. — А эти кудри! — И этот голос! Такой мягкий и уверенный! — Рон, я думаю, им нужно чуть больше сладкого, уровень сахара в крови понижается, — недовольно заметил Гарри. — Ах вот почему они мгновенно подурнели на глазах, — согласился Рон. — Пойду приглашу их на вечеринку в гостиной, — перевела тему Гермиона, — что? Рон, таким взглядом и испепелить недолго. Они тоже ученики, да и вообще… — Я согласен с Герм, — Гарри отсалютовал стаканом глинтвейна, развернулся спиной к друзьям и подготовил для подруги локоть, — идешь? Гермиона улыбнулась, принимая предложенную руку. Рону и Джинни было сложнее, чем им. Как бы это ни звучало. Для них потери были гораздо более ощутимыми, физическими. Они лишились своего брата. Гермиона задыхалась по ночам от воспоминаний и не понимала, чего стоит Рону и Джинни быть такими светлыми. Да, Рон срывался, грубо шутил и более не смущался, обидев кого-то, кто этого заслуживал. Но он все еще был добродушным, большим и уютным. Он посвятил себя квиддичу, защите от темных искусств и утренним пробежкам. Рон больше не спал так хорошо, как раньше. Теперь его было не застать в кровати ранним утром. Гарри говорил, что Рон встает до пяти утра и бегает в лесу до самого завтрака. Хорошо, что аппетит он не растерял. Джинни же, вечно бойкая и яркая, все еще была искрой. Однако в глазах ее часто гуляла чужая тень. Она была более снисходительна и терпима к совершенно непонятным ей людям. Гермиона думала, что подруга выучилась этому у Гарри. Они вместе были такими правильными. Гермиона всегда думала, что существует три вида любви: сумасшедшая, правильная и великая. Сумасшедшая любовь длится недолго. Она испепеляет все вокруг себя, в том числе душу в людях. Она проходит ураганом. Сумасшедшая любовь редко становится правильной и уж тем более великой. Правильная любовь может длиться всю жизнь. Она поддерживает, она уважает, она делает человека лучше. Правильная любовь может стать великой, но с ума сойти — вряд ли. Великая же любовь — это великая редкость. Это одна душа, беспокойно живущая в двух телах. В ней много безумия, и это очень правильно. Великая любовь дает силы, делает человека большим. Она окрыляет и точно живет дольше, чем человек. Гарри и Джинни полюбили друг друга правильно и сошлись правильно. Но с окончанием войны их любовь засветилась величием. Гермиона видела это величие, вытекающие сверкающей перламутровой ртутью из трещин их душ. Их глаза пересекались и вели диалоги. Их улыбки давали поддержку. И друг в друге они находили успокоение своих безумных сердец и голов. Гермиона обернулась на друзей. Рон выбрасывал стаканчик и уже болтал с явно победившим в споре Дином, а Джинни глядела им с Гарри вслед. Девушка легко улыбнулась, демонстрируя свою поддержку, и Гермиона кивнула, отвечая взаимностью. Да, в Джинни были перемены — теперь ее разноцветье не слепило, а давало надежду. — Господа, — Блейз заметил их первым. Он кивнул, заведя руки за спину. От него веяло уверенностью. — Добрый вечер. — Добрый, — Гарри заставлял Гермиону смеяться про себя. Вдалеке от слизеринцев он упорно их поддерживал, а оказавшись рядом, пытался подавить эту доброту. — Счастливого Хэллоуина, — Гермиона улыбнулась дружелюбнее Гарри. — Как проходит вечер? — Довольно уныло, Грейнджер, — ответила за всех Панси, — однако дух мадам Трелони в моей голове говорит, что у тебя есть предложение на этот счет. Панси обнажила ту самую ямку между щекой и губами. Даже Блейз, Гермиона готова поклясться, хотел улыбнуться, но вот Малфой… Он напрягся. Его скулы заострились пуще обыденного, он слегка вытянулся и опустил взгляд вниз, словно его ударили. Верно, — подумала Гермиона, — он был свидетелем смерти мадам Трелони. Гриффиндорке стало неожиданно жаль Драко. Так остро. В груди что-то защемило. Она уверена — даже ее взгляд, направленный на парня, изменился. Гермиона тоже опустила глаза вниз, надеясь что никто этого не заметил. Вот какие моменты меняли ее, Гермиону заучку Грейнджер. Такие, как этот. Простые и одновременно невыносимые. Чужие шрамы, чужая боль делала ненавистных ранее людей обычными ранеными, пытавшимися себя спасти. Дело не в оправдании. Если бы Гермиона была там, одной из них, какой бы она была. Как Панси? Неуравновешенная, потерянная, хрупкая, все еще достаточно отважная, чтобы шутить об убитом бывшем профессоре, смерть которого приписывают таким, как ты. Или как Блейз. Устойчивый, до душного безразличный или до безразличного недолюбленный в собственной семье, одинокий. Может, как Драко? Гермиона вновь подняла свой взгляд и заледенела — он смотрел на нее. Они смотрели теперь друг другу в глаза, и Гермиона увидела за его зрачками потерю. Разговор все еще шел, и Гермиона потеряла в нем нить. Говорила Панси: — …просто приглашение? — Никого не вырвет? — прищурился Драко, переводя свой взгляд на Гарри. — Разве что только тебя, — Гарри достойно принял этот бой, — ведь, насколько я помню, тебя тошнит от бордовых оттенков. Гермиона пришла в неописуемый шок и маленький восторг, когда Драко прыснул от смеха и Гарри ответил детской улыбкой. Гермиона задумалась: а что бы было, если бы эти двое познакомились иначе? Стали бы они друзьями? Потому что иногда они даже шутили одинаково. — Тогда, — протянула Грейнджер, нарушая тишину, — мы будем ждать вас. Панси вздохнула, демонстративно отворачиваясь и вглядываясь в вещицы на витрине, словно этот разговор утомил ее достаточно сильно, чтобы уснуть прямо тут. Драко поздоровался с кем-то вдалеке, уклоняясь от ответа. И лишь Блейз кивнул, давая возможность адекватно закончить разговор. Конечно же, никто из слизеринских господ не собирался на посиделки в гостиной Гриффиндора хотя бы потому, что они воспринимали это как гребаное одолжение. Еще, наверное, потому, что, несмотря на окончание войны и авторитета Драко Малфоя над факультетом, студенты все еще посматривали в его сторону, принимая решения. Словно заложенная в голову система, повторяющаяся из привычки, а не из замысла. А у самого Драко имелись куда более важные планы на эту ночь. Но он все же позволил себе подумать о том, что могло бы принести принятие этого приглашения. Вряд ли Грейнджер и Поттер могли вообразить, что даже в этом Малфой искал выгоду. А может, Драко просто хотел быть таким человеком, но ему было даже любопытно побывать там, среди этих по-хорошему простых ребят. До сей поры он не понимал этой прелести обыкновенного. Слизеринцы устраивали шумные вечера раньше. Доступа чужим факультетам к этим событиям, конечно, не было. Драко нравились эти увеселушки, как он их сам называл. Они гудели ночами напролет: танцы, выпивка, болтовня и даже дуэли. К шестому курсу это все остановилось, но до войны все было прекрасно. — Это было очаровательно, — вздохнул Блейз, натягивая на длинные пальцы кожаные перчатки, — жаль, что мне не доведется наблюдать за пьяным Уизли. — Уизли и так нелепо ходит, словно пьян круглые сутки, — Драко прикрыл глаза сразу после своих слов, понимая, что Панси этого не простит и обязательно упрекнет их за долговязого. — Он потерял члена семьи, неудивительно, если он действительно вечно пьян, — она сделала шаг вперед и оглянулась, — ну и? Все эти беседы чудовищно милы, но у нас своя вечеринка. Парни переглянулись и молча последовали за подругой. Да, дело было не в Уизли. Каждый год на Хэллоуин отец Панси присылал ей две коробки: одну с конфетами, вторую с чем-то, что ее напугает. Никогда эти коробки не были подписаны, и Панси каждый раз с трепетом открывала их с друзьями. Последний раз из коробки вынырнула акула и проглотила Панси под аккомпанемент ее визгов, однако ни Блейз, ни Драко ничего не успели сделать — игрушка растворилась в воздухе, коснувшись носом пола. Как рассказывала Панси, внутри было ярко, как в диско-шаре, и послание от отца: он желал ей счастливого Хэллоуина. Почему они оба забыли об этой традиции, которую некому теперь соблюдать? Да, они не позволили бы себе преподнести такой же подарок — все равно что убить ее отца в воспоминаниях. Но они могли бы спросить, как она себя чувствует. Когда убийство людей стало важнее других событий? Драко взглянул на Панси. Они летели к «улице Надежды», на которой жил Джонатан Блайт. Панси не любила летать одна, поэтому была пассажиром Блейза. Прислонив свою голову к спине друга и крепко ухватившись за его талию, она глядела вниз, словно так резко меняющаяся картинка могла быть интересна. Ее локоны развевались от скорости, лицо ее было спокойным. Драко знал — в этой красивой голове нет спокойствия. Что он мог сделать, чтобы она была счастлива? Если бы ее счастье было в его власти… Он собственноручно содрал бы кожу с собственного тела, если бы это было необходимо для ее счастья. Взгляд Драко упал на Блейза, ему было необходимо понять, чувствовал ли друг то же, что и он. Блейз, прищурившись, смотрел вперед, одна его рука твердо держалась за метлу, вторую Драко обнаружил не сразу. Понадобилась лишняя секунда, чтобы понять, что Блейз, нарушая правила безопасности по полетам на метлах, держится левой рукой совсем не за метлу. Его левая рука покоилась на переплетенных на его торсе руках Панси. Большой палец поглаживал ее кисть. Блейз всегда делал чуть больше, чем Драко от него ожидал. Это заставляло гордиться другом. Словно почувствовав излишнее внимание, Забини взглянул вправо, находя глаза Драко. Они кивнули друг другу. Если бы понадобилось, они оба сделали бы что угодно, чтобы она улыбалась всегда. Все они трое были словно приколочены друг к другу, и эти гвозди зашли так глубоко, что не могли вылезти, даже если загниют. Драко нырнул вниз, зазывая Блейза за собой, — они прибыли. Это была обычная улица в небогатом районе, но с названием основатели ошиблись несомненно. Надежды здесь не было. Ни для Джонатана, который отсчитывал свои последние часы, ни для тех, кто пришел эти часы сокращать. Дом Блайта был в конце улицы, в отдалении от других сооружений. Маленький, выполненный из темного кирпича, без внешних украшений. На окнах были такие же, как входная дверь, серые ставни с парой резок, напоминающих крылья птицы. У одного из окон отвалилась половина ставней, от того дом выглядел печально. Драко коснулся круглой ручки двери и почувствовал, как его сердце начало разрастаться в груди и весить с каждым вдохом на тонну больше. Могли они сказать обо всем Макгонагалл и попросить убежища? Могли они рискнуть своими жизнями? Жизнями родителей или тем, что от них осталось? Если бы можно было рискнуть только собственной жизнью, Драко не оглянулся бы назад ни разу. Ведь его жизнь, жалкая и бессмысленная, не стоила более ни одного кната. Он покрутил ручкой, и дверь отворилась, словно они были желанными гостями. В доме было тепло и мало света. В полумраке Драко удалось различить совсем крохотную кухню, свет в которой плясал от уличного фонаря из окна. На плите кипел чайник, про который наверняка благополучно забыли, — железный носик недовольно пыхтел как паровоз. Дальше была приоткрытая дверь в спальню, едва больше кухни. Открытая кладовая, на полках которой стояли, лежали и висели разного размера и вида емкости. Рядом с кладовой стоял стеллаж с папками, блокнотами и книгами. На некоторых папках были выведены инициалы: «ТН», «СБ», «АА», другие Драко не стал разглядывать. Все равно ничего не понимал. Они были такими тихими, что Драко мог услышать стук сердца Блейза и как несется по жилам Панси кровь. Впереди была, по всей видимости, гостиная, неожиданно большая. Ее двери были двустворчатыми и распахнутыми настежь. Сделанную под кабинет комнату с обеих сторон опоясывали книжные шкафы, набитые до отказа. Возле правого шкафа стояли старая софа и стремянка, на которых мостились исписанные листы. Позади безвкусного дивана, в центре у окна, стоял стол, над которым порхала свеча. За ним, бессильно опустив руки вниз и упершись лбом в торец столешницы, сидел мужчина. Он вздохнул: — Ты слишком рано, Энди, — мужчина все еще был неподвижен, — опять ты ничего не принёс. Если бы ты понимал, — он занес кулак и несильно отбил по собственному затылку пару раз. — Я и сам не понимаю. Чертова формула верна, так почему Присцилле не становится легче? Я смешал все в правильном порядке, сварил до нужной консистенции, а девушка все еще задыхается. Что, если я убиваю ее скорее, чем проклятие? Ты как всегда многословен, — он наконец поднял голову. — Боюсь, Энди здесь нет, — подал голос Драко, — и сомневаюсь, что вы его дождетесь. — Кто вы такие? Мужчина сидел все в той же позе: плечи его были прижаты к столу, руки опущены, но теперь он смотрел прямо перед собой на троих незнакомцев. Он хмурил длинные брови, а пухлые губы были вытянуты в последней букве его вопроса. Он был довольно привлекательным и молодым. Если ему и было больше тридцати, то сорока точно не исполнилось. Вьющиеся иссиня-черные волосы падали почти до самых плеч. Казалось, он абсолютно не боится троицы. Быть может, такие нежданные визиты были частыми для него. — Мы ищем Джонатана Блайта, — заговорил Блейз. — Ваши поиски закончились, — оповестил брюнет, — это я. Чем могу быть полезен? Кто и чем болеет? — К сожалению, нам вы можете быть полезны только мертвым. Как только Драко озвучил столь дерзкую мысль, Джонатан вскочил с места, выдергивая из-под стола волшебную палочку. Первое остолбеней полетело в сторону Малфоя, но было успешно отражено в старый платяной шкаф, до этих пор скромно притаившийся в самом углу у окна. В доме залетали разноцветные лучи, а вместе с ними и предметы. Драко услышал дерзкое вспыхни от Панси, попавшее в тюль, которая в мгновение ока разгорелась вся. Веревки от Блейза тоже не нашли адресата, безвольно падая у письменного стола. — Что вам нужно? — Джонатан, кроме блоков, не предпринимал к незнакомцам никаких мер. — Экспеллиармус! — Ваддивази торшер! — Кто прислал вас? Торшер прыткой стрекозой выпрыгнул в окно, но, несмотря на отсутствие ответной атаки, слизеринцы не прекращали нападение. Это стало чертовой игрой, в которой надо было победить, и кажется, каждый из них потерял суть происходящего. Если бы имели они возможность глядеть на себя со стороны… — Бомбардо! — Редукто! — Какого дьявола? Вы чертовы школьники?! — Круцио! Даже Драко охнул от неожиданности. Это была Панси. Проклятие было отражено, но важнее сам факт: она подняла ставки. Неужели она оказалась больше готова к этой ночи? Блайт крикнул из своего укрытия: — Девочка, ты настолько не хотела в меня попасть, что мне даже можно было не отражать! — Конфундус! — нетерпеливо ответила на это Панси. — В конфудусе тут только вы! Джонатан выбежал из горящего укрытия, чтобы найти безопасное место, выстреливая грязью. Однако путь его оказался недолгим. Уверенное экспеллиармус от Блейза, которое, к несчастью, не услышал Драко, пустивший на полсекунды позже совершенно непоправимое: — Сектумсемпра! Джонатан, пораженный десятками кровоточащих ран, упал за старенький синий диван. Драко несколько раз моргнул в оглушающей тишине. Как это заклинание появилось в его сознании? Он ранил безоружного. Из транса Драко вывели звуки страданий. Блайт стонал, совсем как сам Драко в туалете, в луже воды и собственной крови. Картина для подошедших к противнику слизеринцев открылась отвратительная: Джонатан лежал, корчась от боли. Его темные джинсы и футболка с бежевым кардиганом пропитались кровью. Весь его рот был ею наполнен. Драко сжался от этой картины. Он до сих пор не понимал, откуда он взял сектумсемпра. Ведь после того, как Гарри использовал это заклинание на нем самом, он дал себе обещание никогда не использовать его на других. Настолько это было беспощадно. Но с тех пор слишком много жестокости было слито с его души. Драко крепче сжал палочку в руках и занес ее над умирающим мужчиной. — Прошу прощения, Джонатан, — севшим голосом выдавил он, — Авада Кедавра. Карие глаза остекленели, Блайт испустил последний вдох, застрявший в раздербаненных заклятием легких, и все закончилось. Слышны были звуки редких машин, как догорал тюль и как душа разваливалась на невосполнимые куски. Драко еще в порту знал, чем закончится этот вечер. Он знал это чувство детально. Когда убиваешь кого-то, ты словно открываешь дверь в комнату с Адским пламенем. А открыв туда дверь однажды, невозможно не обжечься. Драко так много обжигался, что сердце его превратилось в жалкий уголек. Он не хотел такой же участи для друзей. Он знал, что сделает это сам. Что-то ему подсказывало, что эта история закончится хуже, чем все, что ранее было в его жизни. Но были люди, ради которых он готов был на эту боль и на наказание, которое последует за сделанным. Панси села на корточки и принялась рассматривать мертвеца. Она убрала черные мокрые пряди со лба и ладошкой прикрыла ему глаза. Они убили человека. Формально «дело» закончил Драко, но лишь чтобы уберечь друзей от чувства вины. Однако отвращение к собственному поступку было столь живо, что вряд ли имело значение, кто нанес последний удар. Никто из них не понимал, к несчастью, тремя часами ранее болтая про театральность, котлы и задницы, что именно они собираются сделать. Никто из них не был невинным, они и раньше убивали, но то была война. Как бы ужасно это ни звучало, война давала право отнимать жизнь, потому что твоя жизнь тоже висела на волоске. — Нужно зачистить дом от наших следов, — голос Блейза был уверенным, но какие-то неуловимые нотки он потерял. — Панси? — Драко обратился к девушке, которая приводила тело в порядок. — Кто-то сюда вернётся, — тихо выронила она, не прекращая работу. — Что? — Он ждал Энди, — Панси положила палочку обратно в руки владельца, — кто-то придет сюда и… увидит тело. В этом мало приятного, так что, — она наконец встала, — пусть этот кто-то знает, что Джонатан сражался. Он был храбрым. Тело и так изувечено… — Панси? — Всё хорошо. Давайте скроем свои следы и вернёмся в школу? Блейз выпустил из палочки серый сноп света, и воспоминания с предметов, способных их вбирать, начали растворяться в воздухе. Драко занялся следами рук и подошв, делая новые следы невидимыми. Панси прошла к кладовой. Кого они убили? В банках и склянках она обнаружила лекарства, в сушеных травах признала полынь и валериану, а записи о назначениях для пациентов говорили, какую деятельность вел мужчина. Они убили лекаря. Лекаря, Мерлин их прокляни! И еще девушка, Присцила, которой он пытался помочь, — ее они тоже убили. Возможно, он был единственным, кто мог излечить ее. Неужели мать Панси была права, когда говорила, что эти трое не знают меры? Они такие люди, которые под покровом ночи врываются в чужой дом, размеренный быт, мирную жизнь и отнимают все? — Теперь мы превратились в наших родителей окончательно, — голос Панси был хриплым и сдавленным. — Нет, — покачал головой Блейз, — мы хуже. — Мы должны уйти отсюда, утром я сообщу Макгонагалл, что я натворил, и попрошу убежище для вас. — Что? — Панси нахмурилась, — что ты… — Если будет суд, казнить будут того, кто убивал, я буду говорить, что проделывал все сам… — С ума сошел? Да ни за что! — разозлилась Панси. — Я давно это решил, и я… — Идешь нахрен! — твердый голос Забини слегка остудил пыл Драко. — Блейз… — Слышать ничего не желаю! — рукой Забини как бы отрезал этот разговор. — Блейз… — Решил? А нас ты спросил? — Блейз… — Ты спросил наше… — Не спросил! И спрашивать не буду! Ясно?! — взорвался Драко. — Я сделал все, чтобы вы были минимально замешаны в этой истории! Я убивал больше, чем вы видели, подкупал, подставлял, угрожал! Я делал то, что представить мерзко! И делал это не напрасно. Я не позволю единственным людям, которых я люблю, умереть. — И почему же ты решил, что эти люди позволят тебе взвалить на себя всю вину? — тихий голос Блейза въелся в самую подкорку. Драко переступил черту и потащил друзей за собой. Панси была права — это то единственное, что отделяло их от спасения. Убийство человека нельзя оправдать. Часом ранее Драко мог пойти к Минерве. Люциуса казнили бы в ту же ночь, над Нарциссой, Хелен, Агнес и многими другими снова начались бы судебные тяжбы. Если бы они дожили до суда, не встретив смерть от рук Последователей. Сама троица села бы тут же. Неизвестно, каким мог бы быть финал их судеб, но теперь, после случившегося, их не ждало ничего, кроме поцелуя Дементора. — Черт, — Драко зажмурил глаза, массируя переносицу, словно его в эту секунду одолела мучительная головная боль. — Мы вернёмся в школу, а завтра утром подумаем, как из этого вылезти, — спокойно предложил Блейз, — нам нужно отдохнуть, — огромные болотные глаза Панси глядели с ужасом и сомнением, он кивнул, призывая к доверию, — всем нужно отдохнуть. Драко начал употреблять маггловский жаргон, скоро и кофе сам себе сварит. — Не смешно, — тихо ответила Панси, — он все равно не знает, что значит это слово: кофе. В гостиной старост было темно, лишь лунный свет со двора освещал письменный стол у окна. На столе в ровный столб стояли книги, пара тетрадей у самого края и тарелка. Драко подошел ближе. В тарелке были лимонные дольки, обсыпанные сахаром, который уже растаял и превратился в жижу. Что это значит? Он не припомнит, чтобы кому-то говорил, что хочет их. Сюда никому нет хода, если Грейнджер или сам он не пригласят. Драко еще поглядел на дольки и вздохнул — нет, никакое количество лимона не исправит горечь души. Какая разница, кто их принёс? Не могла же Грейнджер в самом деле… Нет, наверное, он сам их поставил днем, а из-за событий ночи позабыл. На часах было половина пятого утра. Так тихо вокруг, даже стук собственного сердца стал тоньше и тише. Драко прочистил горло, собираясь произнести заклинание, чтобы превратить дольки в целый лимон, но всю башню старост заполнил истошный крик. Драко даже не съежился от неожиданности, будто ничего не произошло, только неотрывно и тревожно глядел на дверь чужой спальни. Оттуда снова завопил женский голос, будто жадно моля о помощи. Не думая ни о последствиях, ни о причинах, Малфой преодолел расстояние до двери и взломал ее, заваливаясь внутрь. В комнате царила тьма, на прикроватной тумбе горела маленькая лампа, освещая копну каштановых кудрей. Их хозяйка металась на кровати, что-то стонала, а потом перешла на крик: — Беги! Гарри, беги! Нет! — Грейнджер? В голосе Драко было так много тонов, он сам едва улавливал, каким именно был подтекст. Он презирал слабость, за которой наблюдал? Увы, нет. Он понимал, что с ней происходит? Увы, да. — Пожалуйста, пожалуйста, — девушка была в агонии, — я ничего не знаю! И снова девичий крик разорвал барабанные перепонки. Драко в два шага сократил расстояние в семь лет, кучу оскорблений, ненависти, упреков, недоверия, простого заклятия защиты и схватил ее за руку, которой она отмахивалась, за руку, на которой вырезана была причина этих непониманий. Она резко вывернулась и вскрикнула яростное нет. Гриффиндорка не собиралась сдаваться без боя, с кем бы она ни сражалась. Малфой снова попытался схватить ее руки, за что получил в лицо и грудь, он потянул девушку на себя, но она отпиралась и была довольно сильна для хрупкой старосты, к которой он привык. Резкий перехват левой руки, правой она заехала ему куда-то в печень, и они оба упали на пол. Она продолжила вырываться. — Гермиона, черт возьми! — Пожалуйста, хватит, — взмолилась девушка, становясь совсем маленькой в его руках. — Я не причиню тебе вреда, — прошептал Драко, более не зная, как ее успокоить, — иди сюда, — он совсем сгреб ее в объятия. Она поместилась целиком между его ногами и руками, словно детская кукла. — Я не выношу, слышишь… — она продолжила бредить, но уже цепляясь за его одежду, — я устала. — Тш, тихо, все хорошо, — Драко убрал ее локоны назад и всмотрелся в лицо. Длинные брови были нахмурены, губы дрожали и сжимались. Она еще пребывала во сне. Он провел указательным пальцем по складкам на лбу, разглаживая их, затем по бровям: так делала Нарцисса, когда плакали племянники. И Мерлин его прокляни, он провел большим пальцем по губам. Она лежала на его груди, держась левой рукой за его шею, словно цеплялась за реальность. — Гермиона. Тихий уверенный голос донесся будто через слой земли. Ее веки затрепетали, но она снова нахмурилась. В последнюю секунду под ее веками заштриховались сцены военного времени, и перед ней предстал Драко Малфой, устроив руки в карманы, он едва сдерживал улыбку. Гермиона распахнула глаза, втягивая носом воздух. Перед собой она увидела бледное лицо с синяками под глазами. — Малфой? Оу… — он крепко сжимал ее в объятиях, одна его рука была где-то на шее, а большой палец ощущался тяжестью на щеке. — Ты, — начал он сурово, но она поняла, что он напуган, — ты в порядке? — то ли он сам понял, что голос сдал его с потрохами, то ли решил не юлить, но его тон теперь выражал сочувствие. — Не уверена, — честно ответила Гермиона, — но… ты можешь отпустить. Его брови взметнулись вверх, словно ему вдруг предстала картина происходящего целиком. Гермиона подумала, сейчас он вскочит на ноги, бросив ее на полу, со своей невыносимой высоты посмотрит на нее, как на грязь под ногтями, и скажет что-нибудь подлое. Гермиона найдет, что сказать в ответ, такое же ядовитое, но он аккуратно поставил ее ноги на пол, одну за другой, отодвинулся на пару сантиметров, потом, взяв ее за руки, посмотрел прямо в глаза: — Сможешь встать? Гермиона кивнула, скорее пытаясь прийти в себя, чем точно зная ответ на вопрос. Драко помог ей подняться и, убедившись, что она не рухнет обратно, отпустил ее руки. Он огляделся и, будто не найдя иных причин здесь быть, снова взглянул на нее: — Тебе нужно принести воды или, может, позвать Поттера? — Гарри? — Ты кричала его имя, — Драко прочистил горло, — это не намек ни на что, даю слово. Тебе явно снились дни войны, обычно хочется убедиться, что все хорошо с теми, о ком снится, что… в общем, позвать Поттера? — Нет, не нужно. Я прошу прощения за… — Не будь идиоткой, Грейнджер. У всех в голове сидят монстры. — Это были просто воспоминания. — Не просто. Воспоминания, хорошие они или плохие, — это монстры, которые пожирают нашу сущность. — Хорошие воспоминания тоже? — Да, если им больше не суждено повториться, они еще хуже, потому что они самое точное доказательство того, что ты уже никогда не будешь счастлив. Если бы Гермиона могла, она бы задохнулась этими словами. Пронырливый засранец проявил не заботу, нет, слишком это звучит по-дружески. Драко проявил участие. То, каким он может быть, вдруг сбило ее с толку. — Я… — Если тебе ничего не нужно, я хочу принять душ и проспать завтрак. — Спасибо, — у самой двери его застал врасплох ее оглушительный шепот, — за то, что не скажешь об этом никому, — он с силой зажмурился, потому что призрачным следом почувствовал ее слезу на своей щеке. Это было слабостью, о которой она молчала. Они несколько недель под одной крышей, но он ни разу не был свидетелем ее кошмаров. Может, потому, что она тоже накладывала чары на свою комнату? Может, зелье для сна? Да нет никакой разницы. Сегодня его душа породнилась и примирилась с воспоминаниями о Ней. О девочке из детства, которая заехала ему в нос, о девочке, которая демонстративно отодвигала от себя желе на ужине, отдавая предпочтение лакричным палочкам и чаю с чабрецом, о девочке, которая не могла смириться с несправедливостью, которая искала жабу малознакомого плаксы, которая вздергивала подбородок, стоило слизеринскому самоназванному принцу появиться рядом, которая строила ему гримасы и ядовито отвечала на его колкости. С той девочкой, которая зашла в большую залу под руку с легендой квиддича и ни разу не взглянула на слизеринского задиру. С девушкой, лежавшей на полу его особняка, из которой медленно уходила жизнь. С девушкой, которая решилась назвать его по имени, потому что «все изменилось». С самой главной слабостью его юности. Драко рухнул на кровать и признал поражение. Да, дело было далеко не во влюблённости. Она была его слабостью по гораздо более весомым причинам. По причинам, в том числе приведшим его этой ночью на улицу Надежды. Драко сотворил зло, руководствуясь надеждой на лучшее, но это не имело значения. Когда он убил директора, он почувствовал, как что-то тёмное заволокло сердце, и тогда он с ужасом усомнился, хватит ли ему сил избавиться от этого. Теперь все было иначе. У него был выбор, и он снова выбрал себя. Теперь нечто чёрное и холодное навсегда вплелось в жилки сердца. Он снова открыл двери войне. Солнце слепило, а песок забился в ботинки. Маленькие пальцы аккуратно и педантично вырисовывали узор на замке. Мама сидела недалеко, у самой кромки воды. Отец ей что-то показывал, а она смеялась. Очень громко. Здешние женщины смеялись так же. Для мальчика это всегда было чересчур. Это казалось фальшивым, и что важнее — выходило за рамки воспитания. — Блейз, ты закончил свой замок? — Нет, мама, еще немного. — Милый, ты очень тихо разговариваешь. У этого ребенка нет и капли моего характера, — женщина встала и подошла к сыну. Отец стоял на месте. — Куда ты смотришь, Блейз? Блейз смотрел на темную фигуру на выступе. Она давно там стоит и наблюдает за ними. Блейз уверен в этом. Он бросил принадлежности для замка и встал, твердо намереваясь узнать, кто это такой и что ему нужно. Когда он двинулся в сторону тени, мать схватила его за руку: — Куда ты? Блейз не ответил. Каждый шаг вверх давался с трудом, а наказы матери вернуться назад резали слух. Фигура заслонила теперь солнце, и все вокруг стало темным. Блейзу надоело смотреть на него каждый день. Хватит. Сегодня он выяснит, кто похитил его покой. Маленькая детская ручка коснулась носков чужих туфель, и Блейз посмотрел наверх. Глубокий вдох из собственной глотки разбудил Забини. Он сел и принялся оглядываться, словно потерянный в пространстве и времени. Блейз замерз, согревающие чары перестали работать. Он уснул у озера, с которого теперь поднимался густой туман. В планы это, конечно, не входило. Солнце бледной полосой выглядывало вдалеке. Скоро вся школа проснется и увидит Блейза Забини у озера. Не бывать такому. Он встал, отряхнул с себя грязь и двинулся к школьным дверям. Этот сон так часто ему снился, что он и забыл, когда был первый раз. Эти детали: шляпа матери, серая рубашка отца, с закатанными рукавами, его ботинки, в которых так много песка, что те начали звякать, подобно стеклу, — все это было изучено досконально. Блейзу никогда не удавалось рассмотреть фигуру, не удавалось понять, кто это. Иногда он падал с того уступа, так и не коснувшись фигуры, иногда не мог никак приблизиться. Это чувство чего-то отдаленно наблюдающего за его жизнью, тьма, заливающая любой маломальский клочок, менее защищенный сознанием, — чертовски выматывало, но было уже частью существования. В отражении школьных окон сверкнула до тошноты знакомая тень, и Блейз встал как вкопанный. Он резко оглянулся, желая поймать причину своей тревоги, но позади никого не было. Парень вновь посмотрел в окна и, к своему ужасу, нашел ответ на вопрос, мучивший его полжизни. Темная фигура, омрачавшая его детство, а потом и юность, это он сам. Самое злое и кровожадное существо, главным лакомством которого была его душа, — он сам. Уроборос, в котором одна личина пожирала другую. Мрак его жизни, то что, разрушало будущее, — это он сам. Поэтому бежать некуда, поэтому все пути приводят обратно к одиночеству, поэтому все камни подводные. Знать о себе чуть больше лучше, чем не знать ничего — решил он. Нельзя сейчас убивать мозг этими мыслями, когда в приоритете друзья. Нужно принять душ и прийти в себя, впереди утро, полное дерьма. Белокурые локоны нырнули в проем подземелий, и Блейз ускорил шаги, чтобы догнать преследователя, но пустая гостиная заставила его передумать. Никто его не преследовал, по крайней мере сейчас. Студентка, наверное, просто весело провела ночь и вернулась, пока все спят. Это была Хэллоуинская ночь. Самый паршивый Хэллоуин. Раньше такой любимый праздник испортился навек. А остались ли любимые праздники? Остались вообще праздники? Что у них осталось, кроме тоски по тому, кем они были когда-то? В них самих больше ничего нет. Даже руины можно восстановить, но на выжженной земле ничего больше не растет.