Реформы

      В бар Николай входит, как сапер на поле боя, с тем лишь отличием, что саперов на этом самом поле редко приветствуют дружным радостным воплем. Кто-то, кажется Муравьев-Апостол, хлопает его по плечу. Кто-то, кажется Бестужев-Рюмин, сует ему в руки открытую бутылку пива.       — Нашего полку прибыло, я смотрю, — скалится Пестель, ловко отправляя шар в дальний угол.       И Николай, к несказанному своему удивлению, понимает, что улыбается Паша совершенно не враждебно.       — Играешь?       — Немного, — Коля неопределенно пожимает одним плечом.       — Тогда с тебя партия. В этом благовоспитанном обществе большинство с трудом кий в руках держит.       — Пойдем, — Рылеев возникает у Николая за плечом и тянет его за локоть к угловому дивану. — Ты еще успеешь пасть жертвой этой машины для бильярдного убийства. Нерастерзанным он тебя точно не отпустит.       Трубецкой полулежит на диване, разбросав бесконечные конечности, прихлебывает из своей бутылки и приветственно машет рукой.       — Подвинься, — Кондратий слегка лягает его в лодыжку, заставляя подтянуть ноги, практически пихает Колю на середину дивана и плюхается с другой стороны.       — Молодец, что не забыл и пришел, — Трубецкой слегка толкает Колю плечом.       — Сложно было забыть, получив ровным счетом шестнадцать очень художественно написанных напоминаний, — усмехается Николай.       — Я только четыре посылал, — удивленно сводит брови Трубецкой.       — Что? — Кондратий делает невинные глаза. — Мне было скучно на последней лекции. Ты стихи переписывал для Якова Васильевича. А я развлекался, как мог.       Кондратий прихлебывает из стакана с соком.       — Это несправедливо, между прочим. Вечеринка в честь меня, а я единственный, кому нельзя пить. Бельская, конечно, тоже вон сок пьет, но она-то по собственному выбору.       У барной стойки Аня, расслабленно улыбаясь, что-то рассказывает смеющемуся Оболенскому, а неожиданно нарядный и совершенно нехарактерно и аккуратно причесанный Каховский подливает ей в стакан из картонной коробки.       — Слушайте, — тугой узел нехороших предчувствий, стягивавший Колины внутренности весь день, начинает потихоньку расслабляться. — А что у Ани с Муравьевым? Почему она на него фыркает все время?       — О, друг мой, — расплывается в довольной улыбке Трубецкой. — Вот что значит редко выпивать с коллективом. Ты всю активную часть Санта-Барбары ушами прохлопал.       — Дело в том, — Рылеев наклоняется к Колиному уху, положив ладонь ему на плечо. — Что некоторым везучим лопухам природа время от времени щедро отсыпает смелости, красоты и обаяния. Умом, правда, зачастую обделяя. Слабоумие и отвага, ну ты знаешь.       — По слухам, — Трубецкой приваливается к Колиному боку с другой стороны. — В старших классах господин Муравьев-Апостол перетрахал половину женского личного состава школы-пансиона, в котором учился. А вторую половину просто не успел, пришло время в университет поступать. Вот они, минусы современной образовательной системы. Не понавводили бы всякого совместного обучения, глядишь, и разобрался бы тезка быстрее в своих предпочтениях. А так, видимо, все пытался любовь свою истинную найти. Научным методом перебора.       — Анечку он приметил, еще когда они документы пришли подавать, — тоном заправского сказочника продолжает Кондратий. — А так как она у нас единственная и неповторимая в группе, то шансов укрыться от натиска сногсшибательной харизмы у нее не было никакого.       — Паша, кстати, клянется, что после вступительного по физике, видел, как они, прилипнув друг к другу, зашли в лифт, после чего лифт застрял между этажами, — Трубецкой тыкает Колю коленкой. — И я не склонен ему не верить.       — А потом, — Кондратий делает театральную паузу. — Первого сентября случилось первое общее собрание группы — и все! Ангельский вид, дьявольский характер и, конечно же, роскошные усы Михаила Бестужева-Рюмина порвали мировоззренческий шаблон Сержа в мелкие клочья. Как он объяснялся с Бельской осталось неизвестным. Сам он на этот счет молчит, как партизан, и только испуганно вздрагивает, когда его об этом спрашивают.       — Теперь герои-любовники обретаются в местной общаге, — Трубецкой встряхивает свою бутылку, убеждаясь что она пуста, ничтоже сумняшеся берет Колю за запястье и отхлебывает из его почти нетронутой. — Все соседи от них разбежались, заявив, что совершенно невозможно спать под постоянный ритмичный скрип кровати. Один Пестель остался, но того и из пушки не разбудишь, если он спать хочет. Одно слово, контуженный. Хотя…       Трубецкой вдруг выпрямляется и вцепляется взглядом в мило воркующее трио у бильярдного стола.       — Кондратий, — тянет он пораженно. — Мы, кажется, тоже кое-какие монументальные подвижки в групповой динамике прохлопали ушами.       — Это ты прохлопал, — сварливо замечает Кондратий. — А я давно подозревал. Пестель сразу после первой сессии стал какой-то подозрительно окрыленный. Помнишь, с нашей грандиозной вечеринки после последнего экзамена они в общагу все трое на бровях уползли.       Николаю кажется, что следы от прикосновений на плече и запястье горят так, что свечение их видно сквозь новую темно-синюю рубашку.       — Одним словом, — Трубецкой расслабляется и снова приваливается к Николаю теплым боком. — У этих, значит, тишь да благодать. А вот с Аней теперь другая напасть.       — Видишь ли, — Кондратий кладет подбородок Коле на плечо. — Наш суровый и мрачный Петр Каховский втрескался, похоже, не по-детски. Да вот незадача. Во-первых, физиономией он, прямо скажем, не вышел. А у женского пола с этим строго бывает. А во-вторых, капитально себя перед Анечкой скомпрометировал всем нам известным мордобоем. Понимаешь, он как почтальон Печкин. Тот раньше злой был, потому что у него велосипеда не было. А Каховский злой, потому что у него не было хорошей женщины. А может и совсем никакой не было.       Кондратий глядит через зал на застывшего в почетном карауле за плечом Ани Каховского с искренним сочувствием.       — Ситуация, конечно, сложная, — морщит нос Трубецкой, но нам хочется верить, что не безнадежная. — Поэтому мы разработали гениальный план по наведению мостов. Нужно только втереться в доверие к Бельской и…       — Слушай! — восклицают они хором, одновременно озаренные, и синхронно придвигаются к Коле так, что он оказывается зажат между ними, как кот между диванными подушками.       — Тебе ведь она доверяет! — возбужденно восклицает Сергей, приобнимая Колю за плечи.       — Ты же идеальная кандидатура на пост резидента, — рука Кондратия ложится поверх Сережиной.       — Правильно ли я понимаю, — Коля из последних сил старается не напрягаться и не дрожать голосом. — Что если я соглашусь принять участие, то доверять она мне резко перестанет?       — Нууу, — тянет Кондратий. — Это конечно возможный вариант развития событий…       — Романов! — голос Пестеля перекрывает музыку и шум голосов. — Ты мне партию обещал.       Коля встает и на нетвердых ногах пересекает зал. Покинув диван, он испытывает неимоверное облегчение. Неимоверное облегчение всмятку раздавленное непреодолимым желанием немедленно на этот диван вернуться.       Пестеля он обыгрывает в шесть ударов, заработав бешеные овации, в том числе от самого проигравшего.       — Может, мы перестарались? — Кондратий смотрит вслед отъезжающему такси. — Когда ты сказал, что ему далеко добираться и предложил у нас переночевать, он, бедняга, аж заикаться стал и так яростно в приложение тыкал.       — Не волнуйся, — Сергей наклоняется и целует Кондратия за ухом. — Ты же видишь, он даже к обычному дружескому контакту не привык, вытягивается сразу по струнке, как на параде.       — Почему так? — Кондратий оборачивается и вопросительно глядит на Сергея. — Он же красавец и умница. Перед ним влюбленные люди обоего пола в штабеля должны укладываться.       — Не знаю, — Трубецкой берет Кондратия за руку и тянет от обочины. — Может и хорошо, что не укладываются. А то нам бы не достался. Не будем торопить события, предвкушение, как известно, не менее приятно, чем само событие.       Николай благодарит высшие силы, пославшие ему молчаливого водителя. Он глядит на проносящиеся мимо фонари, на остатки снега на обочинах, не сдающегося под апрельским натиском, и пытается унять сердцебиение и такую реальную и одновременно такую призрачную надежду.       — Ты где? — высвечивается на экране телефона от Александра.       — Я уже еду.       Коля нажимает «отправить» и давится воздухом, получив через минуту в ответ вместо отповеди или упреков за возвращение под утро: — Хорошо. А то я тут понял, что так и не удосужился поговорить с тобой на тему грамотной контрацепции.