Реформы

      — Иными словами, продолжая придерживаться точки зрения, что реформы являются наиболее предпочтительной формой общественных преобразований, следует признать, что революционные изменения могут быть неизбежны и, более того, логичны в ситуациях, когда правящая верхушка не способна объективно оценить истинное положение, трудности и чаяния управляемых ею масс населения, и грамотно и своевременно отреагировать в предложенных обстоятельствах, учитывая что…       — Романов, ты издеваешься? — стонет Бестужев-Рюмин. — Ты нормальным русским языком можешь изъясняться? И с паузами. Лучше с мхатовскими. Для таких медленных и незамутненных, как я.       — Стоп-стоп-стоп, — Муравьев-Апостол поднимает палец и чуть не подпрыгивает на стуле. — Ты признал сейчас объективную возможность и даже необходимость революции?       — Не совсем, — Николай набирает воздуху в грудь. — Я хотел сказать, что…       — Это ты его покусал? — театральным шепотом вопрошает Кондратий, поворачиваясь к Пестелю.       — А чего я-то сразу? — Паша делает круглые глаза. — Я не при чем. У Каховского спроси.       Каховский только молча и озадаченно пялится на Николая.       — Тише, ребята, ну что за цирк, — вмешивается Мордвинов. — Дайте докладчику закончить, вопросы будут после. Продолжайте, Коля. Кажется, нас ждет очень интересная дискуссия.       За грандиозным всеобщим ором, гвалтом и смехом последовавшей дискуссии группа пропускает звонок с пары.       — Вот это я понимаю, пара, — Трубецкой вгрызается в бутерброд, запивая его черным кофе. — Ради такой не жалко и к восьми утра в универ приехать.       — Вот видишь, — назидательно говорит Кондратий, подозрительно нюхая содержимое пластикового стаканчика Трубецкого. — А ты проспать хотел. Не зря я тебя с дивана за ногу стаскивал. Это что, нефть?       — Это черный кофе, — бубнит Трубецкой с набитым ртом. — Он поможет мне пережить сопромат.       — Помоги нам Бог всем его пережить, — бормочет себе под нос Бестужев-Рюмин.       — Коль, ты не хочешь в политических дебатах со старшекурсниками поучаствовать, — бодро интересуется Муравьев-Апостол. — Они давно спрашивают, нет ли у нас желающих представлять первый курс.       Коля давится сырником и закашливается. Трубецкой принимается с энтузиазмом лупить его по спине.       — А почему я? — хрипит он, едва отдышавшись.       — А вот все всегда спрашивают «почему я»? — Кондратий не желает расставаться с назидательным тоном, обогащая его все новыми и новыми интонациями. — А ты возьми и поучаствуй.       — А что, по-моему, хорошая идея, — оживляется Трубецкой. — Отдадим твой доклад Пестелю, он его подредактирует в нескольких местах и вы на пару всех порвете. А где, кстати, Пестель? Завтрак пропускает, что-то на него не похоже.       Пестель вваливается в столовую через пару минут с выражением лица человека, видевшего в этой жизни все. Плюхается на свободный стул и смотрит расширенными глазами прямо перед собой.       — Ты чего? — обеспокоенно спрашивает Муравьев-Апостол. — Привидение увидел?       — Хуже, — бормочет Паша.       — Милорадовичу на глаза попался? — ахает Бестужев-Рюмин.       — Там… Там Бельская с Каховским, — Паша вытирает лоб. — Целуются. Я шел, никого не трогал, из-за угла вывернул, и тут они. Я решил сначала с перепугу, что они там сожрать друг друга пытаются. Ну, в это просто поверить проще, а они… Что весна-то с людьми делает!       Пестель отхлебывает из заботливо подсунутого Кондратием кофейного стаканчика Трубецкого и закашливается.       — Я и так психически травмирован, а ты меня еще и отравить пытаешься?       — Сережа утверждает, что это отличное тонизирующее средство, — Кондратий смотрит на красного задыхающегося Пестеля с медицинским интересом.       Муравьев и Бестужев переглядываются, потом синхронно переводят взгляды на Трубецкого и Рылеева.       — И как вам это удалось?       — Это не нам, — Трубецкой смотрит на Николая с такой гордостью, что у того немедленно начинают розоветь уши.       — Это что, Романов у нас теперь не только без пяти минут революционер, но еще и сводник? — доведенный до крайнего изумления Пестель под протестующее мычание Трубецкого проглатывает остатки кофе, даже не поморщившись. — Что ж на белом свете-то деется?       — Я не революционер, — устало вздыхает Николай. — Я же объяснял. И не сводник. Я просто поговорил с Аней и…       — Напрасные оправдания, друг мой, — Трубецкой сочувственно гладит Колю по предлечью. — Вот так, в мгновение ока, рушатся и создаются репутации. Отныне к тебе будут ходить паломники за рекомендациями по поводу организации оппозиционных митингов и советами по налаживанию личной жизни.       — Это точно не ко мне, — быстро говорит Коля, смущенно улыбаясь, и резко осекается и краснеет, осознав двусмысленность сказанной фразы.       — Ну, это дело наживное, — бормочет себе под нос Муравьев-Апостол, глядя со значением на Трубецкого и Рылеева.       — Это ты сейчас о чем, — вкрадчиво спрашивает Кондратий.       — О том, что я не слепой, — в тон ему отвечает Сергей. — И не только я.       Николай непонимающе глядит на всех одногруппников по очереди.       Николай слышит звонок в дверь с лестничной площадки третьего этажа. Он слышит, как открывшая дверь Лиза с веселым смехом с кем-то переговаривается и, решив, что это кто-то из соседей, идет в свою спальню. Лиза окликает его и зовет спуститься.       — Привет, — Кондратий стоит в прихожей в ярко-желтой весенней куртке и улыбается от уха до уха. — Я стихи принес, которые Якову Васильевичу обещал. Сережа наконец-то соизволил закончить их переписывать. Сейчас лежит дома и стонет, что теперь ему наверняка ампутируют правую руку.       Лиза звонко смеется. Николай смотрит на нее в радостном недоумении. За последние два года он по пальцам может пересчитать случаи, когда слышал этот ее беззаботный смех.       — У тебя замечательный и очень талантливый друг, — Лиза чмокает Николая в щеку и открывает входную дверь. — Я вернусь к ужину и привезу Мишу, а Саша вернется поздно, так что развлекайтесь.       — Пойдем в библиотеку? — спрашивает Николай, когда за Лизой закрывается дверь.       Улыбка Кондратия становится еще шире.       — Ты умудрился очаровать Лизу за те тридцать секунд, что я спускался по лестнице? — Николай улыбается и присаживается в одно из кресел.       — Ну почему же за тридцать, — Кондратий плюхается напротив. — У меня было гораздо больше времени.       — В смысле?       — Видишь ли, когда я лежал в больнице, мне было скучно. Поэтому, как только мне стало немного полегче, я удрал от медсестер и пошел искать приключений. И встретил Лизу в коридоре, она же через палату от меня лежала. Я представился, отрекомендовался по всей форме. Твоим одногруппником и другом, конечно же. Ей, как выяснилось, тоже было скучно, и мы стали развлекать друг друга интересными историями.       — Какими историями? — Николай выпрямляется в кресле, охваченный нехорошими предчувствиям.       — Да самыми разными, — интонации у Кондратия совершенно невинные. — Например, моя теперь любимая история о том, как два юных брата восьми и шести лет отправились на даче в поход за соседской малиной. И все бы у них было хорошо, если бы в ход истории не вмешался соседский же бультерьер, и старшему из юных героев не пришлось спасать младшего ценой порванных штанов и укушенной задницы.       Коля страдальчески стонет и закрывает глаза тыльной стороной ладони.       — Я так впечатлился, — возбужденно продолжает Кондратий. — Что уже написал половину героической баллады на этот сюжет. Я тебе почитаю потом. И тебе, и всем нашим.       — Кондратий, — Коля отнимает руку от лица и проникновенно смотрит Рылееву в глаза. — Ты взятки берешь?       — Это что? — картинно возмущается Кондратий. — Попытка коррупции?       — Да, это именно она. Что ты хочешь за то, чтобы никто больше не узнал о том, что рассказала тебе Лиза?       — Она про ваше с братом детство с такой любовью и ностальгией рассказывала…       — Да, — Коля вздыхает и отворачивается к окну. — В какой-то момент она нам с Мишей практически заменила маму, своих детей у них с Сашей нет. И ей эти истории кажутся ужасно милыми…       — Мне они тоже кажутся милыми, — тихо и искренне говорит Кондратий, потом виновато морщится. — Но тебе и Сереже тогда придется взятку давать.       — Что ты ему рассказал? — обреченно спрашивает Николай.       — Примерно все, — Кондратий втягивает голову в плечи.       — Блин, — Николай зажмуривается.       Кондратий откашливается, прерывая затянувшуюся паузу.       — Насчет взятки. Я знаю, что устроит нас с Сережей обоих.       Николай открывает глаза и приподнимает бровь.       — Мы оба торжественно поклянемся молчать, если в субботу ты пойдешь с нами в кино. Тебе исторические фильмы нравятся? — Рылеев наклоняется вперед и смотрит вопросительно.       — В кино с вами я бы пошел и безо всякого шантажа, — тихо и серьезно говорит Коля.       Кондратий несколько раз открывает и закрывает рот.       — Н-ну вот и договорились, — находится он наконец. — Тогда в субботу в четыре у «Студенческого». А я пойду попробую Трубецкого реанимировать.