blank

Юкичи меняет охлаждающую повязку уже третий раз за последние пару часов — жар всё никак не спадает, ухудшая и без того плачевное состояние. Мужчина на его футоне беспокойно мечется, без конца бормочет что-то бессвязное, то и дело повторяя имя своей малолетней любимицы. Фукудзава и рад бы избавиться от непрошенного гостя, но раз уж Огай так некстати изволил свалиться в обморок возле его дома, другого варианта он просто не видел. Они встретились около десяти часов назад, когда мечник, прогуливаясь по своим привычным тропам в отдалении от главных улиц, подкармливая кошек и размышляя о чём угодно, кроме босса мафии, вдруг встретил его, прислонившегося спиной к стене старого здания, едва дышавшего и совершенно одинокого. — Не в ваших методах крысятничать возле дома врага, разве нет, доктор Мори? Разумеется Юкичи насторожила подобная встреча, лишь на мгновение, но он уже тянулся за катаной, когда Мори, не ответив ничего вразумительного, с силой закашлялся. Фукудзава хмыкнул, опустил руку, едва коснувшись рукоятки меча и осмотрелся по сторонам: Элис и правда нет поблизости, ее присутствие не ощущалось даже способностью самого Юкичи. Он замешкался, подумал о чем-то непонятном даже для себя самого и, словно отбрасывая каждую из мыслей, сделал решительный шаг вперед. — Что вы здесь делаете? На секунду показалось, будто между приступами удушающего кашля ему ответили "ищу вас", но это наверняка лишь игра чересчур чуткого воображения. К тому же, вдохнув чуть глубже, Огай ответил ему более внятно: — То же, что и вы, полагаю, Фукудзава-доно. Прогуливаюсь. Если бы не болезненная хрипотца, босс мафии звучал бы вполне естественно, разве что немного озлобленно — Юкичи он напоминал загнанного в угол стаей собак кота, драного и уличного, но с чувством собственного достоинства. Он почти уже собирался напомнить, что именно Мори когда-то очень давно поделил Йокогаму на условные зоны, которые нельзя пересекать боссам, дабы не навлечь проблем на организации, и что он прекрасно знает — Фукудзава живет на соседней улице, а значит Портовой Мафии тут не место, но стоило только открыть в возмущении рот, как Огай, слабо дернувшись, вдруг перестал устойчиво стоять на ногах и, все сильнее, опираясь на стену, споз по ней к самым ногам мечника. Несколько минут сложных решений, уговаривания самого себя, прикидывание вариантов, при которых детективное агентство не станут атаковать целой армией после обнаружения босса мафии на улице без сознания в опасной близости от дома директора детективного агентства, и вот Огай Мори уже лежит на футоне, перетащенном из спальни в гостинную, едва дышит и с завидной жадностью припадает к стаканам с водой. Он не приходит в себя, определенно не понимает, где находится и на шестой час беспокойных метаний вдруг произносит: — Опять натащили сюда своих благовоний, Фукудзава-доно, дышать же нечем. Юкичи, зажигающий в это время очередную ароматическую свечку, убежденный в том, что отчасти должно помочь, неожиданно даже для самого себя вздрагивает — он словно оказывается не в своем доме, а в крохотном мед.кабине с кучей книг, стопками разбросанных прямо по полу, с продавленным старым диваном, на котором пару раз приходилось заночевать и с продолговатыми окнами, едва пропускающими естественный свет в помещение. Фукудзава с тоской усмехается самому себе и своим мыслям, отставив благовония подальше от постели, сам придвигается наоборот ближе и прикасается ладонью к бледному, но пылающему жаром лицу. Огай пахнет болезнью, и этот запах Юкичи знаком ровно так же как жжёный ладан, напоминающий о работе телохранителем. Грипп. С Мори уже случалось подобное — тогда, правда, он стоически переносил вирус на ногах, умудрялся проводить операции, носился как ужаленный со всеми документами и найденной от подпольных организаций информацией, отмахивался от Фукудзавы и кокетничал как ни в чем не бывало с Элис. Кашлял он в точности, как и сейчас, закидывался противовирусными, жаропонижающими и, несмотря на все пререкания и доводы, отказывался пить травяные настойки. Юкичи как сейчас помнит все отмазки врача, рассуждения о бесполезности "традиционного лечения", эффект плацебо и прочее. Однако он знает наверняка — Огаю просто не нравится вкус, а если точнее невозможность подсластить чай хотя бы кусочком сахара. Ребёнок. Если бы не эти мешки под глазами, Мори бы совершенно ничем не отличался от себя же, но 12 лет назад — всё те же привычки, повадки и предпочтения. Фукудзаве остается только обреченно вздохнуть, когда имя Элис сменяется на его собственное. Мори зовет его как в бреду, без конца повторяет будто заученное "Юкичи" и никак не может не напоминать о том, что случилось очень давно. Нутро тянет холодной тяжестью, и, пытаясь вернуть из себя из ледяного омута нахлынувших воспоминаний,мечник отстраняется, почти одергивает руку от лица доктора и сжимает её до боли в кулак. Он обещал себе никогда не вспоминать и почти успешно даже справлялся, но вот Огай спит на его футоне, сжимая слабыми пальцами подушку, едва дышит и выглядит таким беспомощным в своей лихорадочной расслабленности, что любой бы на месте Фукудзавы давно избавился от расчетливого мафиозного босса. Юкичи, конечно, не станет этого делать. Он списывает все на самурайское благородство, на собственные моральные ориентиры, на подлость такого нечестного в конце концов поступка, но игнорирует самый правильный из возникающих вариантов — привязанность. Мечник умеет отличать личное от рабочего и тем не менее не позволяет себе забыться, как это случилось с ним однажды. С ними обоими случилось. Назвать ту ночь ошибкой он не решится никогда, но есть в ней что-то неправильное, какая-то невидимая грань которую они переступили вместе. Огай выбрал остаться за чертой, Юкичи же отступил назад. Он слышит, прямо сейчас слышит,как доктор просит его исступленно присоединиться, как зовет снова и снова по имени, но понятия не имеет,что стоит делать. Позволяет себе лишь прикоснуться, смахнуть со лба прилипшие пряди волос и накрыть ладонью глаза, лихорадочно бегающие под опущенными веками, словно пытающиеся найти выход из той клетки, в которой Мори сам себя запер. Фукудзава может только догадываться, что творится сейчас в голове его некогда нанимателя, соперника и, чего уж, любовника. Разум Огая — потёмки, он и сам себя не всегда понимает, хоть и очень усердно старается не показывать виду. Чего только стоили те голодные прерывистые поцелуи, когда они оба и до последнего отрицали происходящее: Юкичи убеждал себя, что они в любой момент могут остановиться, Мори же всё шептал про чистое любопытство. Хотя именно он был инициатором, именно его вело и пьянило от каждого прикосновения, именно его прошибало как током от малейшей полученной ласки. Огай умеет быть искренним. Вот и сейчас, распластанный, потерянный и забывшийся — он буквально воплощение болезненно слабой честности; не сумеет солгать, даже если захочет. Только сумасшедший бы не воспользовался подобным шансом и Юкичи, все так же вспоминая докторские нравоучения о выгоде, мысленно смеясь над самим собой, еле слышно вопрошает: — Так что же на самом деле ты искал у моего дома, Огай? Ответа закономерно не следует. Проходит еще несколько бессонных и молчаливых для мечника часов, прежде чем он начинает замечать изменения. Мори все также слабо дышит и хоть и перестает срываться на удушающие приступы кашля, продолжая ворочаться и подминать под себя одеяло, обнимая его на манер игрушки, как обнимал когда-то своего телохранителя, до последнего не желая отпускать и прерывать появившуюся вдруг связь. Они уснули рядом, убаюканные сердцебиением друг друга — ровным и спокойным у Юкичи, но сбивчивым и частым у самого Огая. Но это было давно, сейчас же сердце доктора выдерживает четкий, почти солдатский, ритм. Фукудзава касается слабых рук, убеждая себя в этом, а после склоняется, чтобы губами тронуть лба. Это не поцелуй — убеждает он себя — лишь проверка, ведь сложно доверять холодным ладоням, без конца меняющим компрессы. Жара нет. Наверное этим все могло бы и закончиться, но стоит Юкичи скользнуть по виску, касаясь теперь кончиком носа темных волос, как Огай вновь заходится кашлем и лениво разлепляет припухшие веки. Делает глубокий вдох, затем еще один, пока зрачки беспокойно мечутся, пытаясь зацепиться взглядом хоть за что-то. Мори находит искомый оттенок серого в глазах пойманного в расплох Фукудзавы, но он ошибается в собственных предположениях — то вовсе не смерть. Так на него смотрят проблески оставленной жизни.