Очки закрыли чувства

Ваня выбрался из комнаты, когда квартира полностью опустела. Пришлось лежать тихо-тихо и ждать, чтобы Слава перестал носиться по всей квартире и ронять вещи. Светло любил своего друга и принимал вообще все его особенности, включая нездоровую фиксацию на одной лысой знаменитости. Сам не лучше. Но сейчас ему хотелось остаться одному. Собственной комнаты уже было недостаточно. Тело — пока еще ватное от долгого лежания — требовало двигаться. Парень встал и, шатаясь, побрел на кухню. Желудок урчал, что было хорошим признаком. По крайней мере, так говорил психолог. Голод — это естественно, а вот не чувствовать его на протяжении трех дней, не очень. В дверном проеме пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Ноги сами приросли к полу. Наверное, Ваня просто ослаб за время своего добровольного заточения. И страх, зашевеливший волосы на затылке, был тут совершенно ни при чем. Два желтых фонаря в углу возле холодильника отозвались протяжным мявком на осторожное Ванино: «Гриша?» — Фу, напугал, — смешок получился больше истерический. К этому времени Ваня уже успел нашарить выключатель на стене, и кухню залил мягкий безопасный свет. А за окном было уже темно — непонятно, то ли глубокая ночь, то ли очень раннее утро. В этом вопросе помогли логика и часы над плитой. Куда бы Слава направился рано утром, когда все бары еще закрыты? На пробежку? Смешно. Часы показывали девять вечера. Поздняя осень крала время и уже к семи прогоняла солнце. А заодно и всех прохожих. Тихо было на улице, тихо в квартире. Ваня с радостью закачал бы эту тишину себе в голову да заглушил назойливое течение мыслей. Хуже всего было осознание, что ничего уже нельзя переиграть и исправить. Сон — это всего лишь сон, действительностью ему не стать, как бы ни хотелось. С Ваней никогда не случалось чудес. Вздыхать и томно смотреть в окно быстро надоело, вид улицы был ничуть не интереснее, чем узор на неровной стене Ваниной комнаты. Первым делом требовалось покормить Гришу. Парень не был уверен, что Слава перед выходом не сделал это, но рисковать не хотелось. По вечно голодным выпученным глазам с узкими зрачками создавалось впечатление, что миску Гриши вообще не наполняли годами. Насыпав корм, уже сам Светло сообразил себе пару бутербродов и забрался с ними на подоконник. Плед тут же усыпали крошки — следы Ваниной неаккуратности. Светло ел быстро, почти не жуя и глотая большие куски. Он и не думал, что будет настолько голодным. В раковине ждала чего-то гора посуды, и Светло вымыл ее, потому что неожиданно захотелось оставить после себя чистое место. Затем он вернулся в свою комнату и заправил кровать. По-хорошему, постельное белье нужно было сунуть в стиралку, но времени было в обрез. В рюкзак полетели документы, несколько футболок, носки и сменные джинсы. Ноутбук с зарядкой кое-как уместились сверху. Куртку и шапку Ваня нацепил на себя, потому что больше не было места. Похуй, что-то понадобится, пацаны потом ему вышлют по почте. Если простят. На улице его встретил мелкий промозглый дождь. Темнота стала гуще. А может, надо было все-таки написать записку? Глупо было уже об этом думать. Ваня хмыкнул — все вокруг казалось глупым. Он поправил лямки рюкзака и пошел в сторону остановки.

***

Ваня уже решил. Он вернется в родной город. Будет работать по профессии. Да и к матери ближе, сможет ей помогать. Будет писать философские статьи для местной библиотечной газеты, может даже на телеканал устроится — подводки для ведущих писать. Он твердил себе это, склоняясь над раковиной в грязной каморке вокзального туалета. Из зеркала на него смотрело совсем не его отражение. Он видел Охру. Монстра. Только сейчас тот был более…человечен. Больше похож на Рудбоя. — Так и будешь бегать от проблем? Думаешь, это поможет? — произнес Рудбой-Охра. — Ведешь себя как сопливый подросток, что вырвался из-под опеки родителей. Только вот вскоре понял, что взрослая жизнь — это вовсе не бесконечная череда тусовок и алкогольного угара. «Я просто возвращаюсь домой», — процедил сквозь зубы. Казалось, внутри что-то сломалось. — Хорошо, — тон отражения стал ласковым. — Тебе и правда нужно вернуться. По улицам там столько воспоминаний ходит. Поностальгируешь. «Пошел ты», — парень брызнул на зеркало. Отражение в ответ скалилось и плакало проточной водой. Ваня уже все решил.

***

Нет. Он не может. Ваня понимает это, когда уже стоит у окна кассы под пытливо-сонным взглядом билетерши. — Мальчик, тебе куда? Тянет-зевает, качает химической завивкой. — А, не, никуда. Светло отступает, разворачивается и практически сбегает. Потом уже стоит на холодном питерском ветру и ждёт такси. Хочется поскорее оказаться в их антихайповской квартирке и забыть этот момент слабости. В их чате телеги ничего, значит есть надежда, что Слава с Замаем спокойно спят и даже не заметили его исчезновения. Таксист попадается молодой и молчаливый, но стоит Ване сесть в машину, тут же расплывается в улыбке. Благодарит, что пассажир не благоухает смесью некачественного алкоголя и не блюёт? Рюкзак на коленях начинает терять четкость и расплываться на середине дороги. Ваня тут же смаргивает влагу и отворачивается к окну. Но водитель все равно замечает. — Эй, парень, ты чего? — Девушка бросила, — глухо пояснил Светло. Дальше никто из них не произнес ни слова до конца поездки. Ваня зашел в квартиру, тихо прикрыв за собой дверь. Красться в комнату пришлось на носочках и очень аккуратно. Было темно и тихо, даже Гриша не приветствовал хозяина. Друзья спали. Пора бы и Ване. Наверное, завтра утром он еще пожалеет, что все-таки не уехал, что остался в Питере, хотя здесь уже проебал все, что мог. Но пока ночь, и его не видно, можно ненадолго притвориться, словно ничего такого и не было. И пусть сон заберет его страхи. Ваня думал, что друзья спят, когда раздевался и забирался в кровать. Потом Светло уже ни о чем не думал, проваливаясь в сон. В это время Андрей со Славой сидели в комнате Карелина. — Он вернулся. — Я слышал. — Скажем ему? — Нет, не надо. Если он захочет, он сам нам все расскажет. Давай спать, — Замай откатился к стене и закутался в одеяло с головой. В это время на другом конце Питера Ваня Рудбой мучился кошмарами — ему снилось, будто он лишь отражение, говорящее странные вещи заблудшему страннику, но указывающее ему путь.

***

Евстигнеев проворочался на огромной кровати почти четыре часа. Удобный матрас за овердохуя, который парень сам себе покупал, сейчас ощущался раскаленной сковородой. Тогда Ваня был рыбой. Выдернутой из привычной среды обитания, выпотрошенной и кинутой на промасленную поверхность, чтобы потом быть поданной к столу. Зря он пил. Рудбой уже сто раз успел пожалеть о той бутылке виски, которую нашел в заначке на черный день. Мирон еще два дня назад весь алкоголь из его дома вынес подчистую, а до этой не добрался. И Ваня этим воспользовался. За что сейчас платил. Проблеваться не получилось ни с первого, ни со второго раза. Стакан кипяченой воды залпом ни принес ничего, кроме усилившейся дурноты. Голова болела и пухла. Гадость внутри Евстигнеева копилась и, казалось, что даже пульсировала. Но не вырывалась наружу. Это должно было случиться рано или поздно. Его желание доказать всем, что он сильнее, что его не сломить. Он просто не мог проиграть. Отец говорил, что проигрывают только трусы и пресловутую присказку «победила дружба» оставить нужно в детском саду. Довыделывался. Ваня сгибается пополам, как креветка. Вспоминается взгляд Мирона. Надо отдать другу должное, тот не стал читать нотаций или осуждающе качать головой. От него, наоборот, исходила аура…беспокойства. Тоже невыносимая в данных обстоятельствах. Евстигнеев же не маленький, понимал, что натворил. «Победил, как же». И искать себе оправдание не стоило. Отец давно уже не имел на него такого влияния. Только слабые отголоски. И понравиться ему Ваня уже не стремится. Как мертвецу понравится-то? Разве что самому умереть. Но этого в планы парня не входило. По крайней мере, в ближайшее время. Только, что теперь делать?