seven wonders of the world

- Мы снова с вами, дамы и господа, я Нина Кудроу, а это вечернее ток-шоу «NinoTalk», - пропела худощавая ведущая, и зал взорвался аплодисментами. - Встречайте нового гостя. Вы его прекрасно знаете: обворожительный романист, новый голос нашего времени, произведения которого смогли достучаться до каждого. С нами Намджун Ким. Я слышу из-за кулис свое имя и выхожу на съемочную площадку. Женская половина зала аплодирует стоя, от чего я поклонился и помахал им. Фанаты взорвались в крике. Я подошёл к Нине и пожал ей руку. Она пригласила меня сесть в соседнее кресло. - Намджун, рада снова видеть тебя на шоу. Кажется, в первый раз мы виделись, когда про твой талант только начал раскрывать крылья? - Верно, Нина, это было 4 года назад, - улыбнулся я. - Теперь твои книги выпускаются огромными тиражами и имеют бешеную популярность не только в Америке, но и на твоей родине, а также в Японии и Китае. Как же бедный мальчишка-писака дорос до успешного писателя с армией поклонников? Я удобнее устроился в кресле и поправил растрепавшиеся темные пряди волос. Рядом на столике стоял приготовленные для меня кофе, я взял кружку и отпил. По телу разлилось приятное тепло. - Нина, всегда сложно пережить момент, когда тебя никто не хочет слышать. Я начинал со сборников рассказов: «Ночная суета», «Музыка несчастных», «Кровавые фонари». Они посвящены проблемам, которые знакомы каждому человеку: любовь; смысл жизни, как сам путь, его осмысление, его потеря, его приобретение; противостояние человека и общества; доброта и злоба; честность и предательство; роль искусства в нашей жизнь. Если кто читал, - в этот момент зал стал аплодировать, - спасибо, так вот, если кто читал, тот знает, что рассказы в сборнике хоть и малы по объему текста, но очень весомы в проблематике. Я подавал свой первый труд в 10 издательств, но ни одна не одобрила его. Редакторы оправдывались тем, что мои рассказы невесомы, детский лепет, что они слишком откровенны и резки для читателей. Да, я могу согласиться с тем, что в моих книгах много сцен сексуального характера, но чтобы моя работа, в которую я вложил всю душу, которую носил, словно мать в утробе своего ребенка, была пуста и глупа, таково я не мог принять. Позже все же одна компания "GlobalRB", с которой я сотрудничаю до сих пор, одобрила «Ночную суету», а позже и две последующие книги. Наконец-то до людей донесся мой голос, мои мысли, мои произведения. Зал стал аплодировать. Прожекторы резко ослепили меня, и я сморщился. Я никогда не любил выступать по телевидению, потому что считал это пустой тратой драгоценного времени, но сейчас это было крайне необходимо. Просьбу редакторов надо было выполнять. Начиная ворошить прошлое, мне было трудно вспоминать то тяжелое время, когда я только-только приехал в Америку. Мне приходилось работать и днем, и ночью, чтобы прокормить себя и оплачивать комнатушку, в которую я приходил поспать и успеть черкнуть пару строк. Америка звала меня еще с детства. Мама заставляла меня учить английский, уверяя, что он мне обязательно пригодиться. Она была права. Я тратил много времени на учебу и просмотр классических американских сериалов с субтитрами, и в 15 лет уже свободно говорил на английском. Я смотрел «Друзей» и мечтал о Нью-Йоркских улицах и шуме машин, о сияющих витринах и об американской жизни. - Намджун, ходят слухи, что твой самый продаваемый роман «Неоновые вывески» ты написал меньше чем за 3 недели. Это правда? Я усмехнулся и постарался скрыть это. - Да, это правда. - Как же так получилось? Я не поспешил дать ответ. Как это получилось? Ха… После того, как я стал известен, как подающий надежды начинающий писатель, редакция сказала мне: «Ударь по застывшему Бруклину и загнившему Манхэттену тем, что нельзя не заметить, твой новый роман должен взорвать всю общественность, как однажды это сделал Набоков, Пастернак, Харпер Ли. Вот, что люди хотят увидеть. Им нужна жизнь, а не выдумки на листках, которыми можно подтираться и высмаркиваться. Напиши бомбу, и успех ляжет с тобой в постель на долгие ночи». Я был готов приступить к работе хоть сейчас. Я загорелся энтузиазмом, но все идеи резко закончились. Я не знал о чем писать. Все, что мне приходило в голову, было избитым, как старая пластинка. Я сильно расстроился, когда понял, что вдохновение пропало и что я неделю не сидел за пишущей машинкой. Как сильно я бы не впадал в депрессию, но мою подработку никто не отменял. В то время я подрабатывал грузчиком на строительном складе. Работа была тяжелой и пыльной, но хорошо оплачиваемой. Возвращаясь поздно вечером, я наслаждался отдаленным гулом машин и легким ветерком. Хандра немного спала, но все же я глубоко переживал, хотя и верил, что проблема вдохновения – лишь вопрос времени. Добираясь до своего района через закоулки, я искренне надеялся, что дойду до дома без приключений. Но не тут-то было. - Прошу вас, прекратите. Я же сказала, что нет. Впереди меня к бетонной стене прижимали девушку какие-то два парня. - Мы слышали, что ты новенькая в этом деле. Хочешь, мы просветим тебя в курс дела? Девушка замотала головой и начала сопротивляться. - Пожалуйста, отпустите меня. - ХхХАА!!!!! Я просто не мог пройти мимо. Я и мой язык… - Эй, вы, - крикнул я тем парням. – Считаете, что это по-мужски обижать девушек в темных переулках? Лошадиный хохот прекратился. Они повернулись ко мне. - Топал бы ты отсюда узкоглазый. - А то что? Я был готов драться. Я не мог смотреть, я не мог даже представить, чтобы могли сделали эти мрази с девушкой. Я снял рабочую куртку и откинул ее в сторону. Руки ныли после тяжелой работы, но сейчас я как-то меньше задумывался об этом. Я сделал пару шагов к ним. - Блять, - буркнул один парень и опустил девушку. – Валим отсюда, а то кровь этого кретина с кроссовок не смоем. Не скрывая, я облегченно выдохнул, когда увидел, что они сбежали. Драться я плохо умел. Девушка уже сидела на земле. Ее трясло. - Ты как? Испугалась? – подошел я и опустился перед ней на корточки. – Нельзя же гулять в таких местах. Ты не знала? Она обхватила себя руками и взглянула на меня. На ее глазах были слезы. - Оххх, спасибо… Я отдал ей свой платок. - Нет, я сама… - Бери, пока дают. Она кивнула и стала вытирать слезы. - Так что ты тут забыла? Она молчала. Я не торопил ее. - Работаю… - Что? - Я здесь работаю. Я не понял и нахмурился, но потом заметил: вызывающий макияж, короткая юбка, зеленая майка с глубоким декольте, туфли на каблуках и чулки, блядские чулки в сетку. Не то, чтобы это удивило меня, просто я ни разу не видел проститутку. Теперь я молчал. - Я пойду… Спасибо тебе… Она стала подниматься, как я остановил ее. - Разве одного спасибо хватит? Девушка стыдливо опустила глаза, сжав подол юбки. - Я могу … я могу … На час сойдет? В то время мой невинный мозг не сразу уловил смысл ее слов. Мне понадобилось около 10 секунд, чтоб понять, о чем она. Я так смутился, что кончики ушей покраснели. - Что?? Нет! Ты меня не так поняла, - затараторил я. – Сходишь со мной поужинать? Тут рядом отличная забегаловка. Мне надоело есть в одиночестве. А ты составишь мне компанию. Идет? Девушка удивилась. Она, явно, не ожидала этого. - Ты хочешь поужинать с проституткой? - Я хочу поужинать с девушкой, что стоит напротив меня. Она потупила взгляд, руки же отчаянно оттягивали юбку вниз. - Но … я одета очень … - Надень мою куртку. Девушка накинула ее на свои плечи, и куртка скрыла ужасный зеленый топ и юбку. Ее губы дрогнули. - Идем? – спросил я. Она кивнула. - Куртка пахнет потом, - принюхиваясь, сказала девушка. – Ты рабочий? - Работаю здесь на складе. Я, кстати, Намджун. - Кореец? – удивилась она. - Да. Не похож? Она натянуто улыбнулась. - Извини, просто я ни разу не видела корейцев. Я, кстати, Лилия. - Приятно познакомиться, - улыбнулся я. Это было так странно: сидеть в 12 часов ночи в забегаловке, есть горячую пиццу, запивая колой, и разговаривать с проституткой напротив. Она была диковинкой, она так интересовала меня, что я не мог скрывать свое любопытство. Я хотел знать про ее детство, про то, как она пошла на панель и что она чувствует, когда продает свое тело первому встречному. Все в ней рождало мой литературный интерес. Я подумал, что нашел свою новую музу. Для Лилии я заказал то же самое. Она жадно уплетала кусок пиццы, будто 2 дня не ела. Это могло оказаться правдой: на вид она выглядела истощенной и уставшей. Кажется, от жизни ей хорошо досталось. На шее красовался продольный синяк, который был плохо скрыт тональным средством. - Вкусно? – спросил я. Она радостно закивала, а я от этого грустно улыбнулся. Лилия заметила это и остановилась. - Ты из жалости привел меня сюда? Отчасти это было так. Она мне напоминала меня 2 года назад. Я остался совсем один. Я не захотел учиться в университете на юриста и сбежал в Америку, чтобы стать писателем. Наверняка, родители были в ярости, потому что не связывались со мной уже год. Вчера я окончил школу, а сегодня подрабатываю дворником, чтобы купить поесть. Ужасное время. - И да, и нет. Лилия нахмурилась, но продолжила есть. - Тогда что? Бесплатный сыр только в мышеловке. Я кивнул. Она была права. Ничто в этой жизни не бесплатно, за все приходится платить. - Расскажи о себе. Лилия удивленно посмотрела на меня. - Ты извращенец? Я засмеялся на всю забегаловку. Официантка за стойкой недовольно цыкнула, но промолчала. - Нет, я не извращенец, вроде как, - на секунду задумался я. – Я писатель. Она удивленно ахнула. - У тебя есть опубликованные книги? - Да, но … сейчас у меня небольшой перерыв. Дело в том, что все мои произведения получаются настолько откровенными, что многие считают их недопустимыми. Все же мне удалось пробиться в редакцию, но перед тем, как начать писать свою новую книгу, я понял, что у меня совершенно нет идей. Вот уже месяц я мучаюсь, но так ничего не заинтересовало меня. Но ты… Девушка смутилась. - Я? Я … я … же проститутка. - В этом и дело, - воскликнул я. – Я хочу написать про тебя. Все внутри вновь ожило. Голова закружилась от нахлынувших идей. Я так воодушевился, что не мог скрывать эмоции. Я уже предвкушал долгие ночи за машинкой, пустые стаканы из-под кофе и наполненную комнату табачным дымом. Лилия опустила голову, перебирая в руках салфетку. - Я не уверена, как-то все это … Я вздрогнул. Я не мог допустить, чтоб она ушла от меня. Сейчас Лилия казалось мне самой прекрасной девушкой, что я видел: тонкие русые волосы, спадающие на узкие женственные плечи, миловидное личико с темными глазками-пуговками, пухлые бледные губы и розовые щеки. Вся она хрупкая, маленькая кричала о банальной мужской защите. Что же случилось с этим цветком? Как дошло все до того, что она вынуждена продавать не только свое тело, но и душу? Я никогда не понимал это преступление против невинности. Я не понимал, как девушки могут предавать самое святое, что в них есть, их предназначение, их цель, их великий дар: деторождение. Как можно продавать себя? Свое нутро? Что они чувствуют, когда их оскверняют, пачкают, кидают им деньги за недолгую ночь вместе и бросают. Я не мог представить, что с такой девушкой с таким цветочным именем могут сделать подобное. По телу прошлась дрожь. Лилия перезвонила через 2 дня. Она пригласила меня поговорить в своей комнатушке. Здесь не хватало места даже для двоих. Маленькая комната со старой, потертой кухонькой, мизерная туалетная зона, старые окна с облезлой краской, через которые отказывается проникать дневной свет. На удивление, в квартире было чисто, но неуютно. Я присел в угол комнаты, пока Лилия готовила чай. Я вспомнил свою первую комнату, в которой жил по приезду в Америку. Мне приходилось переносить свою боязнь тараканов, которые были у меня частыми гостями. Я помню, как 18 – летнему мальчонку хотелось плюнуть на все и сбежать домой. Изнемогая от усталости, я приходил домой и падал на матрас в углу комнату. Ноги и руки гудели, сил не было, чтоб даже поплакать. Нет, чужая страна не для глупца, сбежавшего из дома от родителей. Мы сидели в тишине, и пили горячий чай. Это не то, что нужно в жаркий летний день, но он как никогда способен создать некую атмосферу уюта, в которой мы нуждались. Она начала говорить полушепотом, смотря на хрупкую чашку, которая, кажется, разобьется в ее руках в любую минуту. - Все пошло ужасно, когда я влюбилась в парня старше меня на 4 года. Мне было 17, я была дурой. Он был редкостным козлом, но разве это волновало меня. Курил, пил, играл в карты, ходил по клубам, а мне он нравился до безумия. Я думала, что смогу исправить его, но нет. Все-таки он заметил меня, но для него я была, как одна из тысячи других. Мы переспали раз, два, пока я не забеременела. Я вздрогнул. Внутри что-то кольнуло. Я заметил по щекам Лилии слезы. - Мне было 17. 17. Боже, - она зарыдала. – Я была не готова. Я сама еще была ребенком. Я с трясущимися руками делала тест. Когда увидела две полоски, я с ужасом упала на ровном месте, зарыдав с такой силой, я билась об пол, а потом … Она тяжело всхлипнула и вытерла мокрые щеки. - Я ударила кулаком в живот с такой силой, что потеряла сознание. Мама нашла меня в туалете. Я пролежала около 3 часов. В больнице сказали, что я чуть не убила ребенка, ему было тогда 3 недели… Оххх, мой Калеб…. Лилия сжалась в комочек и молчала минуту или две. Только сейчас я заметил в столь маленькой комнате плюшевого медведя с ладонь, книгу «Питер Пэн» и маленькую кофточку, висевшую на спинке стула. Она живет здесь не одна. Или жила? Где же тогда ребенок? - Мама не отвернулась от меня, - продолжила Лилия. – Но школу мне пришлось бросить. Какой был позор. Я была несовершеннолетняя. Ему пришлось жениться на мне, чтоб его не посадили. Каждый день я видела, как он приходил домой пьяный, обкуренный. Ненавижу его. Он обвинял меня в том, что я забеременела от него специально, каждый день он бил меня, а я … терпела … ради ребенка, что рос во мне. Неожиданно она улыбнулась и встала с пола. Лилия достала с полки фотографию и опустилась обратно. Она протянула ее мне. С фотографии на меня смотрел пухлощекий младенец с голубыми глазами. - Он родился в ночь. Мне пришлось сделать кесарево сечение. Больше я не могу иметь детей. Он был таким очаровательным: маленькие ручки, пальчики, ножки, пухлые щечки, губки. Я разревелась от счастья, когда мне его показали. Я назвала его Калебом. Слушая, я параллельно обдумывал ее рассказ. Несмотря на то, что она ненавидела отца своего ребенка, самого мальчика она любила всем сердцем. Удивительно. Материнская любовь. Удивительно. - Калебу уже годик. Он такой шустрый, - рассмеялась она. – Такой сообразительный. Ходит ровненько, говорит разборчиво. А как он любит плюшевые игрушки. Мне приходилось долго экономить, чтоб купить ему этого медвежонка. Этот … Она на секунду сморщилась, будто во рту у нее что-то противное. - - Отец Калеба нигде не работал, я справлялась с подработкой, с уходом за ребенком с огромным трудом. Если бы мама не жила за городом, то было бы намного проще. Она пересылала кое-какие деньги, но даже этого было мало. Это была не жизнь, это был ад. Лилия провела рукой по волосам. В уголках глаз собралась влага. - 4 месяца назад Он проиграл в карты огромную сумму. Немыслимую сумму. 10 000 долларов. Она зарыдала с новой силой. - 10 000 долларов! 10 000 долларов! В этот же день он сбежал. Подлая тварь. Я осталась одна с Калебом и с огромным долгом. Пришли мужчины и сказали, чтоб я отдавала определенную сумму каждую неделю или они навредят мне и моему ребенку. Она замолчала. Я не знал, что сказать, словно ком в горле. Такое чувство, что все это случилось со мной и теперь мне любой ценой нужно возвращать эти деньги. - Я отдала Калеба маме в надежде, что когда-нибудь я верну долг и заберу сына обратно, а сама … , - ее взгляд стал стеклянный. – Теперь ты понимаешь, почему я стала шлюхой? Я не мог ничего сказать: ни слова поддержки, ни слова сопереживания, потому что они ей были не нужны. Они бы еще больше ранили и унизили. Она смотрела в пол пустым взглядом, а я – на фото малыша. Он еще такой маленький, но пережил великую несправедливость: он вынужден переносить ошибки своего отца, страдания своей матери. Бедный мальчик. Бедная Лилия. С осторожностью я положил свою ладонь поверх ее, лежавшей на холодном полу. Я почувствовал холод и то, как она вздрогнула всем телом, но руку не отдернула. Мне было очень жаль ее. Я написал книгу меньше чем за месяц. Я почти не выходил из дома. Написание так захлестнуло меня, что я забыл о внешнем мире. Буквально. За месяц моя квартира покрылась пылью, да и сам я стал выглядеть не очень, словно ходячий труп. В моих мешках под глазами можно было бы собирать котят. История получилась очень захватывающей и колоритной. Я взял за основу рассказ Лилии, а все остальное пришло в порыве вдохновения. Роман повествовал о противостояние хрупкой девушке и огромного преступного мира. К сожалению, я не смог завершить эту историю счастливым концом, но я надеялся, что он может произойти в реальности. Я отправил рукопись в издательство. Через 2 дня мне позвонил мой редактор. «ЭТО ПРЕВОСХОДНО! ЭТО УСПЕХ! Я знал, мальчик мой, что ты справишься. Давно такого не читал! Жду тебя в издательстве через час, мы обсудим небольшие детали, и скоро твое новое творение выйдет в свет». Именно книга «Неоновые вывески» принесла мне популярность, подъем на новый уровень. Я придумал себе псевдоним «Арэм», чтоб многих не смущало мое корейское происхождение. Ко мне пришло признание со стороны издательств и таких же писателей, как и я. «Неоновые вывески» продавались в каждом книжном магазине и не задерживались долго на прилавках, так как быстро раскупались. Продажи были так высоки, что я смог отказаться от подработок и переехать в приличную квартиру в хорошем районе. Мне больше не надо было ни на чем экономить, не выматывать себя ночной работой на складах, а полностью посвятить себя писательству. Наконец – то мои старания принесли плоды. С первых заработанных 10 000 долларов я отнес их Лилии. Я хотел, чтоб она закрыла долг своего мужа и вернулась к своему ребенку. - Намджун, я не знаю, как тебя благодарить, - мы стояли посреди ее комнатушки, и Лилия, державшись за меня, вытирала слезы платком. – Я … яя… я вечно буду благодарна тебе. Такие, как ты … . Огромное тебе спасибо! Ты … ты … спас меня! Мы долго стояли в обнимку, пока Лилия плакала у меня на груди. Я чувствовал, что впервые сделал что-то правильное. Ее слезы были впервые от счастья. Наконец – то для нее этот ужас закончился. Через 3 месяца Лилия пригласила меня на ужин. Она сбросила SMS с адресом дома, где жила сейчас вместе с сыном и матерью. 3 Лилак Плейс Рандольф, Нью-Джерси. Я добирался за 2,5 часа на такси. В первый раз я выезжал из Нью-Йорка так далеко. Почти 79 миль. Шел дождь. Только сейчас, слушая музыку и смотря на дорогу, я стал скучать по Корее. Я ехал и смотрел на голые поля, исхудавшие деревья. Да, бедная природа. Отрицать глупо, что сердце не сжимается, когда я думаю о доме. Узкая улочка, дома стоят в ряд друг напротив друга. Прямо, прямо и поворот налево, калитка, и я дома. Запах свежих булочек и крик сестры о том, что братик пришел со школы. Лиён… По ней я скучаю каждый день. У нас разница в 6 лет, но никто как она не понимала и не поддерживала меня. Лиён со слезами на глазах отпускала меня в Америку. Сестра, молча, закрыла за мной входную дверь, когда я сбежал ночью из дома в аэропорт. Она была первой, кому я рассказал, как я устроился в Нью-Йорке. Сейчас мы перестали поддерживать связь даже через интернет, расстояние дает свои плоды, и мы отдалились друг от друга. Я держал в руках серого мишку. Я купил его малышу. Мне очень хотелось сделать приятно этому мальчонку. Мишка был одет в костюм пирата. Я надеялся, что Калебу он понравится. Если бы я был маленьким, то я был бы счастлив. В голове так и не укладывалось, как можно было бросить жену с годовалым сыном на руках. Я не мог представить себя на его месте и придумать причину, по которой я брошу все и оставлю бедную девушку в чужих долгах. Какой скотиной нужно быть, чтобы переспать с несовершеннолетней и обрюхатить ее? Я понимал, что в этой ситуации есть доля вины и Лилии, ведь, если сука не захочет, кабель не вскочит. Все это было сложно. Я потер виски. Голова разболелась. Несмотря на то, что моя семья считалась успешной и благополучной, даже в ней были огромные проблемы. Будучи маленьким, я уже знал, что отец не любит маму. Их брак был лишь фикцией, но родившиеся дети, которых совсем не планировались, не смогли привести к разводу. Отец владел юридической кампанией и надеялся, что его первенец займет когда-нибудь его место. Я разрушил все его планы, когда сказал, что хочу стать писателем. Осечка вышла, когда вторым ребенком родилась девочка. Отец был очень недоволен, ведь он рассчитывал на второго сына. Можно сказать, что я вырос без отца. Он долго задерживался на работе, по вечерам часто приходил подвыпившим и с чужой помадой на воротнике, на выходных его не было дома, а в воскресенье ночью он возвращался с облаком из чужих женских духов. Мама закрывала на это глаза. Ей было плевать на отца. Главное, чтоб он не трогал ни ее, ни ее детей и чтоб о его похождениях на стороне никто не знал, но все знали. Соседи шептались за нашими спинами. Наконец-то приехав в Нью-Джерси и остановившись у нужного дома, я расплатился за такси и вышел из машины. Дождь уже прошел, но в воздухе еще чувствовалась влага. На террасе дома стояла Лилия и махала мне. - Намджун, мы заждались! Я так рада тебя видеть. Она кинулась в мои объятия. Мы оба была счастливы вновь увидеться. Лилия заметно похорошела. Она немного набрала в весе, костлявая худоба прошла, впалые щеки исчезли, и вернулся здоровый цвет лица. А главное - Лилия улыбалась, она светилась от счастья. Скромное хлопковое платье шло ей больше к лицу, чем наряд проститутки. - Ну, пойдем в дом. Моя мама очень хочет с тобой познакомиться. А еще Калеб … он заждался тебя. Как только входная дверь за нами закрылась, в тесном и узком коридоре нас ждала мама Лилии. - Намджун Ким, добро пожаловать! Чувствуйте себя, как дома. Меня зовут Хлоя Смит, я мама Лилии. Я подошел пожать ее руку, но как вдруг она заключила меня в крепких объятиях. Я стушевался и слегка смутился. Женщина была намного ниже меня ростом и упиралась носом мне в грудь. Я услышал тяжелые всхлипы. - Мама…. – спохватилась Лилия. Хлоя подняла на меня тяжелые глаза. Они были полны слез. - Мальчик мой, я не знаю, как благодарить тебя, - прошептала женщина. – Ты … ты … такой хороший, спасибо тебе. Наши двери всегда будут открыты для тебя. Мы вернем тебе эти день… - Нет! – неожиданно воскликнул я, отчего и мать, дочь испуганно вздрогнули. – Ничего возвращать мне не нужно. Мне они не нужны. Глаза женщины вновь наполнились слезами, она хотела уже что-то сказать, как вдруг ее перебил топот маленьких ножек. - Дядя! В коридоре появился голубоглазый мальчонка. Он был одет в обычную кофту и штанишки, а на голове творился неописуемый хаос, похожий на птичье гнездо, темные волосы вились и не хотели слушаться. Я стоял, как дурак с медведем в одной руке, и смотрел на мальчика, а он - на меня. Поразительный зрительный контакт. Он хлопал своими яркими глазами, и мне казалось, что он видит меня насквозь. - Калеб, милый, поздоровайся с гостем. Мальчик испуганно дернулся, но остался на месте. Он не сводил с меня взгляд и молчал, иногда поглядывая на медведя в моих руках. Мне все же пришлось разуться и сделать первый шаг к знакомству. Я подошел к ребенку и сел перед ним на корточки, усаживая медведя на свое колено. - Давай знакомиться. Я Намджун. А ты? Я протянул ему руку. Мальчик тяжело взглотнул, но мышцы его лица не дрогнули. На заднем плане мама и дочь затаили дыхания и ждали реакции ребенка. - Я Калеп, - ответил мальчик и пожал мои пальцы. Женщины позади меня облегченно выдохнули, а я глубоко в душе обрадовался: это был первый ребенок, который не испугался меня. Мы вчетвером отлично поужинали. Я много рассказывал о себе, о своей семье, о прошедших годах, о писательстве. За вечер семья Смит стала мне, как родная. Тетушка рассказала о покойном отце Лилии, о своем саде и о многом другом. Давно я не проводил настолько семейные вечера. Малыш Калеб оказался, действительно, смышленым малым. Он не стеснялся говорить со мной, хотя частенько запинался в словах, но его хорошо можно было понять, в отличие от других детей. Весь вечер он просидел у меня на коленях, прижимая подаренного мишку, которому он был очень рад. Я же был счастлив оказаться в таком теплом кругу. Я часто навещал Смит: раз в две недели я регулярно заезжал в гости. Так было до тех пор, пока я не переехал. Прожив в Нью-Йорке еще год и отметив свое двадцатилетие, я написал еще один роман и сборник стихов. Мое творчество стало настолько читаемым и популярным, что меня стали приглашать на разные шоу, писать статьи в журналах, приглашать в клубы и узнавать в обществе. На день рождения я смог осуществить свою мужскую мечту, купил малышку моего сердца, Toyota Camry. Пожалуй, это единственная женщина, которую я когда-либо любил, кроме мамы и сестры. Я с самого детства мечтал о машине. Отец ездил на Lexus и бил меня по рукам, когда я делал хоть какие-либо лишние движения, которые могли бы навредить машине. Тогда, я маленький, заливался слезами, и меня выгоняли из салона. Мама ругала отца, отец орал на мать. Я плакал в стороне и грозно кричал отцу, что куплю себе свою машину и сам буду на ней ездить. На что он лишь усмехался и отвечал, что ни вона не даст мне. Я обижался, дул губы и не разговаривал с отцом, хотя мы с ним и так не общались. Когда он засыпал ночью, я вставал из постели и бежал босыми ногами в гараж. Там стояла она: большая, мощная, серебряная мечта. Я мог коснуться ее своими маленькими ручками, сесть на водительское сидение и покрутить руль, представляя, как я еду на ней по дороге. В такие моменты, я был самым счастливым мальчиком, пока случайно не посигналил и отец не проснулся от громкого шума. Я неделю не мог нормально сесть на жопу, тогда даже мама не смогла меня защитить. Туалетные духи Kouros, швейцарские часы Omega, костюм на каждый выход в свет, рубашки от Versace и моя черная малышка – все это стало моей визитной карточкой. Ким Намджун, сбежавший от отца из Корее и живший, как последний отброс общества, вырос в успешного молодого человека. Продажи шли горой, моя популярность не падала, а росла и росла с каждым днем. Мои книги обсуждались, критиковались, по ним писали анализы и рецензии. Голова шла кругом от нахлынувшего успеха. Но как бы трезво я не смотрел на свое положение дел, я считал, что все это я заслужил огромным трудом и терпением. Переехал я в Лос-Анджелес через полгода. Одна студия предложила мне поработать над одним сценарием нового многосерийного сериала. Я был бы дураком, если бы отказался от такой возможности. Лос-Анджелес – город порока. Я понял это, когда проснулся в незнакомом месте в постели с какими-то голыми девушками. Выбравшись из цепких рук, я споткнулся об бутылки из-под хеннесси, нашел свою одежду на диване, где спали два пьяных парня и, вызвав такси, отправился домой. Не нагулявшись подростком, я стал делать это сейчас. Я не мог отказать себе в удовольствие прогулять всю ночь, а на следующий день написать небольшой рассказ о девушке в зеленых туфлях и каемке ее черных чулков. Мои ночные приключения дарили новые идеи, а они – желанную работа за машинкой. Итак, жизнь одарила меня своим уникальным подарком – желанием жить. Табачный дым заполнил Camry. Я мысленно ругнулся и приоткрыл окно. Ночной воздух проник в салон и прошелся по моей шее. Я припарковался на стоянке напротив студии "Electric Ladyland" и пытался унять скуку и накрывшую меня усталость после трехчасовой записи ток-шоу. Утром встреча с агентом и 2 часа обсуждений новых предложений и встреч. В обед – редактор, поправки и уточнения деталей новой книги. После я работал с командой редакторов над сценарием нового фильма вплоть до съемок с Ниной. Заебался – это мягко сказано, но почему – то именно плотные график работы приносил мне некое удовольствие: проработать в полную силу, а после легкая усталость с бокалом виски в руках. Новая книга отнимала слишком много сил. В этот раз я смог написать такое, что даже мой редактор всерьез занялся своей работой. Мы неделю не можем сойтись во мнениях. История заключалась в человеке, в одном единственном человеке, человеке пропащем и покинутом всеми и лично собой. Это история о выборе между жизнью и смертью. Каждый хоть раз, но задумывался о суициде. Так, правильно ли решать умереть тебе или жить? В этот роман я вложил слишком много себя, поэтому сейчас я чувствую себя полностью выжатым, как лимон. Ужасное чувство. Докурив сигарету, я оставил ее в пепельнице и оглядел пустую парковку. Он все не собирался заканчивать. Я посмотрел на время. «22:32» Я вышел из машины и направился в здание. Шагая по пустым коридорам, в которых обычно суетятся люди и стоит шум, я не мог унять дрожь по всему телу. Это было странно. Без причины на меня нападало какое-то волнение. В голове стояла работа и еще раз работа. Наверное, я, действительно, в первый раз в жизни устал. Чем ближе я подходил к нужной комнате, тем отчетливее я слышал голос друга. вспомню, что осталось за спиной, когда земля горела подо мной. смотрел на небо, но достать не мог, так хотел попасть на самолет, самолет. Этот человек пел так живо и громко, что я разбирал каждое его слово. Упорство ему не занимать. Тот всей душой жил музыкой. Трудоголик из него не хуже, чем я. Он часами пропадает в студии и с головой уходит в написание песен. Это очень вдохновляет. Я не стал даже стучаться, а сразу открыл дверь. Он стоял ко мне спиной с бумагами и начитывал текст. Я с минуты стоял и не мог оторвать его от занятия, он был так увлечен музыкой, что даже не заметил как я вошел. Я покашлял. - Хен? – вздрогнул он и обернулся. – Давно ты здесь? - Я ждал тебя полчаса на парковке. - Да? Он посмотрел на свои часы и сжал губы. - Прости, Хен. Я совсем забылся во времени. Я промолчал. Он никогда особо не был пунктуален, и я привык к этому, но именно сейчас я слишком устал, чтобы хотя бы сделать ему замечание. Этому парню все сходит с рук. - Идем? – он уже собрал свои вещи и держал в руках джинсовку. - Да, Хосок. Мы, молча, ехали в машине, слушая радио. Он был в своих мыслях, а я - в своих. Несясь на скорости 90 км в час, обгоняя попутные машины, я спешил в назначенное место. Мы должны были быть там 20 минут назад, но как всегда с этим парнем я опаздываю. Я краем глаза взглянул на него. С его приезда прошло около 3 лет. Хосок очень изменился. Я помню, как мы познакомились на День Рождении Ли Чон Сока, который и представил нас. С Чон Соком я встретился в одном клубе через год после моего переезда в Лос-Анджелес. Мы сразу нашли общий язык и стали общаться. Для меня это было очень важно, ведь особо у меня никогда не было друзей. А еще через год приехал Хосок, который и стал для меня самым лучшим другом. Хосок работает на износ. От наушников у него болят и горят уши. Подушечки пальцев стерты в кровь. Под ночь он мало говорит, потому что голос хрипнет от пения. Я восхищаюсь им. Его трудолюбию - это первая причина, почему мы сошлись характерами. Когда я впервые его встретил, я увидел рыжего мальчишку с мягкими щеками. Внешность бывает обманчивой, потому что под юностью скрывалась огромная сила воли, стойкость, упорство, талант и огромная мечта, подпитываемая годами. Хосок через 3 года добился колоссального успеха. Его музыка всегда была в топе. Она яркая, цепляющая и заедающая. Это, действительно, успех, если подумать, с какими певцами ему приходится конкурировать. Рядом со мной на соседнем сидение сидел не мальчишка, а мужчина. Хосок заметно вытянулся, но так и остался чуть ниже меня. Благодаря танцам и тренировкам он был в хорошей форме, что даже я немного завидовал. Совсем недавно Хосок перекрасил волосы в родной черный цвет. Он выглядел так по-взрослому, хотя ему было всего 21: вытянутое серьезное лицо, поджатые губы и челка, убранная вбок и открывающая его широкий лоб. Лишь глаза выдавали его настоящую натуру, черные радужки светились радостью и энергией. - Хен? – я заметно вздрогнул, отвлекшись в своих мыслях. – О чем думаешь? У Хосока была небольшая особенность: никого старших, кроме меня и Чон Сока, он не называл хенами. Я долго прожил в Америке и отвык от формальных обращений родной страны, а Хосок употреблял их постоянно и только для нас. Наверное, это потому что мы все из Кореи. Говорят, что в чужой стране нужно держаться вместе. Что ж, наверное, это про нас. Я не спешил отвечать. В голове, кроме взросления моего хубе, стоял выпуск новой книги. Надо было столько успеть и доделать. Голова вновь начала побаливать. - Опять о работе думаешь? Я для краткости кивнул. Хосок нахмурился. - Тебе нужно отдохнуть. Нельзя столько работать, хен. - Тебе тоже нужно отдохнуть, - ответил я ему. Хосок опустил голову, посмотрев на свои руки, поправляя плетеный браслет. - Ты знаешь, что скоро это закончится. Хочу выложиться по-полному, пока есть возможность. Не хочу потом жалеть о том, что что-то не успел или не доделал. Я похлопал его по плечу. Все это очень грустно. Мы сидели у Чон Сока и выпивали. У меня в бокале переливался бурбон и утолял накатившую усталость. Я качал бокал из стороны в сторону и наблюдал, как он отражает диодный свет. Голова тяжелела, и разум погружался в мягкую истому. Чон Сок сидел напротив и покачивал в такт тихо играющей музыке из колонок. В 26 лет он выглядел отпадно: вьющиеся темные пряди волос, спадающие на лоб, пропорциональные черты лица и пухлые широкие губы, которые особенно выделялись на фоне всего остального. Сразу видно, что перед тобой сидит модель. Чон Сок сама грация и чертова эстетика. Бокал вина в его руках выглядел не хуже своего хозяина. Хен даже в шелковой пижаме выглядел как с обложки журнала. Хосок … Хосок пил со мной бурбон и напевал себе под нос. а я хочу в большой круиз, я хотел бы быть, как Немо. денег нет совсем, но мне нужно лишь уехать. Это было совершенно. Ни о чем другом я и не мечтал. У меня была любимая работа, со мной моя печатная машинка, хорошая квартирка с видом на далекий океан, моя черная малышка и друзья, которых до этого у меня никогда не было. 25 – прекрасный возраст, подумал я. Я отвлекся от своих мыслей, когда Чон Сок смачно зевнул, прикрываясь ладонью, и вытянул длинные ноги, раскидываясь на кресле звездочкой. - Вся эта тишина меня уморила, - протянул он. – Вы ко мне думы думать пришли? Хосок хохотнул. - А что мы, хен? Мы все устали. - Я тоже устал. Я тоже работаю! - Жопой перед фотокамерой вертеть…? Мне бы такую работу! - Вот мелочь! – прошипел Чон Сок и кинул в Хосока подушку. Хубе принял ее в свои объятия и лукаво улыбнулся, прижимая к себе. - А что ты предлагаешь, Чон Сок – хен? Вы же уже старперы, вам дома сидеть да из бокальчиков попивать. Я просто поддерживаю вас, чтоб вы себя ущербными не чувствовали. Чон Сок нахмурился, а я сделал еще один глоток. Младший набрался смелости и шутил, а Чон Сок ненавидел, когда его называли старым. - Хоби…? – позвал старший и показал ему средний палец. Хосок захохотал театрально, как старая леди, и потянулся к телефону. Чон Сок сел ко мне. - Мелкий, ты в конец оборзел. Кого ты тут видишь старперами? Хосок беззвучно указал на нас пальцем, и Чон Сок взревел. Они о чем-то живо спорили, а я изредка вставлял свои реплики. Чон Сок с минуты пофыркал себе под нос и резко вскочил. - - Собирайте шмотки, дамы, мы едем отрываться! Предложение все охотно поддержали, а я уже чувствовал, как на утро моя голова будет раскалываться и я опять проснусь в незнакомом месте. Она обвила меня, словно змея, и не слезала с моих колен все оставшееся время. Я шутил, она смеялась. Я рассказывал, она внимательно слушала. Я возмущался, она поддакивала. Я мог сказать что-то оскорбительное, она впитывала это и принимала, как должное. Я мог в порыве чувств накричать на нее и сказать, чтоб она не подходила ко мне, но когда я возвращался домой, она сидела у двери и падала в мои объятия. Она не требовала ни верности, ни ласки, ни любви. Она не требовала отношений. Она предлагала себя с огромной охотой и желанием. Единственное, что я мог дать ей - свое внимание, которое она расценивала превыше платонический чувств. Она плачет, будто брошенный щенок, когда я забываю встретиться с ней больше 2 недель. Ранимая, но с огнем в глазах она расталкивает конкуренток и усаживается ко мне на колени, впиваясь в губы и утягивая в свой омут с демонами. Не понимая в чем химия, я введусь на нее, а она толкает меня в пропасть, не забыв подстраховать. Наутро я выбираюсь из него и словно заново родился. Она, странная, необычная, преданная, как пес, уйдет, не по своей воли, а я и не замечу, потому что опять буду в себе и только о себе. Ева болтает напротив, а ее пьяная мутная речь пробуждает во мне желание. Жгучее нестерпимое желание выебать ее прямо на этом самом столе. Похуй на друзей, которые все увидят, похуй на выпивку, что за дорога была заказана в этом клубе, похуй на кальян, который разобьется, когда я посажу ее на стол и буду удовлетворят нашу с ней физиологию. Вот мы в тесном задымленном коридоре. Ты сама стянешь с себя одежду, сама щелкнешь бляшкой моего ремня. - Кто нас упрекнет? - Кто осудит? - Кто узнает? Меня кроет лучше, чем от ЛСД, когда я слышу твои блядские вокальные стоны подо мной. Покорная. Податливая. Я придавливаю тебя к стене, выворачиваю руки и деру, как последнюю блядь. Твои губы почти искусаны в кровь, влажные волосы прилипли ко лбу, и ты представляешь собой синоним к слову «затраханная». Концентрированная похоть проникает к нам под кожу и накрывает с головой. Я хватаю тебя за волосы, прижимаю к себе, и вбиваюсь с новой силой, вырывая свое имя, как молитву для тебя. Твои глаза блестят. Тебе, как никогда нравиться, когда я в тебе. - Смиренная ты сука, - вырывается у меня, и я бью со всей силы ладонью по ее ягодицам. Ты срываешь голос и сжимаешь меня так сильно, что в глазах начинает мутнеть. Только со мной ты обращаешься из чувственной девственницы в натасканную шлюху. Ты существованием доказываешь, что блядство – не процесс, а суть. Я не могу смотреть на нее днем. Меня все в ней раздражает. Она носишься с подносами для кофе, мило улыбаешься, приветлива. Кокетка, одним словом. И так услужлива, что тошнит. Персонал тебя обожает. Редактор не сводит взгляд с твоей сжимающей бедра юбки-карандаш. Не считайте меня ребенком, но когда-нибудь я расскажу всем, как она сладко стонет, когда я вхожу в нее. Ее двуличность первое время пугала меня. Я не думал, что Евочка, помощница редактора, ночью может стать моим страшным кошмаром. Она побудила во мне самую порочную сторону, когда, напоив меня, привела к себе и дала в руки ремень. «Хотите узнать, какие следы остаются на коже после 10 удара ремня?». Я узнавал с каждым новым шлепком, с каждым ее вскриком, с каждой саднящей полоски на коже. Я открыл в себе другую сторону. Пока мое блядство не имело границ, книга прошла редакцию и вышла в свет. «Черная палитра» создала такой ажиотаж, что я не успевал читать рецензии и просматривать заказы новых экземпляров. Книга произвела настоящий фурор и порочила мне огромный успех, а я лишь был счастлив, что моя работа наконец-то дошла до людей. Измотанный и уставший, я взял двухнедельный отпуск, но даже в эти свободные минуты руки тянутся к творчеству. Это, действительно, стало, как потребность в еде или в воздухе, писательство стало частью меня, и было бы преступлением, если бы я игнорировал эту потребность в самореализации и самовыражение. Тем временем наступила весна. Лос-Анджелес ожил, почувствовав тепло, и смело скинул теплую одежду. Я же чувствовал себя некомфортно от столь жаркой знойной погоды. Я скучал по родине: о сухой и ясной погоде, легком ветерке, о цветущей вишне и о парках и садах, утопающих в пестрых и ярких цветах. Я никогда не был патриотом и старался ни к чему не привязываться, но именно весна в Корее пробуждала во мне сладкие воспоминания из детства, когда мы всей семьей посещали ежегодный фестиваль. Я хватал сестру за руку, и мы бежали от торговой палатке к другой, стараясь попробовать и купить все. Дождавшись сумрака, отец и мама находили уютное место под сакурой и расстилали покрывало, на котором мы ели мамину фирменную курочку и чачжанмен, отдаленно наблюдая за финальным концертом. Это был единственный день, когда мы были настоящей семьей. Все мы забывали свои проблемы и наслаждались этим особенным днем. Я засыпал на коленях мамы. А она нежно гладила меня по волосам, а я чувствовал ее присутствие даже сквозь сон. Фестиваль заканчивался тем, что я полусонный брел с мамой к машине, а папа неторопливо нес сестру на руках. Лиён спала у меня на плече, а я старался не смыкать глаз, чтоб как можно больше насладиться моментом, когда мои родители не ругаются, а тихо о чем-то беседуют на передних сидениях. Весна для меня означала не только нахлынувшие воспоминания из детства и тоска по родным, но и приближающийся отъезд Хосока. Трехгодовая стажировка в Лос-Анджелесе заканчивалась, и в конце апреля он должен был вернуться и дебютировать в Корее. Хосок, который никогда не унывал, излучал энергию и светился от счастья, последнее время ходил мрачнее тучи. Мало того, что ему приходиться бросать все, что он добился в Америке, так приходиться начинать «с нуля» на родине. Хосок не хотел возвращаться. Он переговаривался с менеджером, звонил в компанию. Корея зовет. Молодой рэпер J-Hope набрал уже Фан-базу на родине, и все с нетерпение ждали его официального дебюта. Наблюдая за страданиями друга, я не мог игнорировать его переживания. Возвращение пугало его. Я не знал всего, но был в курсе, какое тяжелое выдалось у него отрочество. Сейчас у него было все: музыка, признание, успех, друзья и любовь – переезжать в то место, где всего этого не будет, казалось для него ошибкой. Мы сидели в моей квартире и разбирали его новый текст песни, когда Хосок схватился за голову и стал нервно ерошить свои черные волосы. Он издал тяжелый стон и замолк, опустив голову. - Хосок…? Он взглянул на меня усталыми полувлажными глазами и скривил губы в жалкой улыбке. - Я не могу, хен, я просто не могу. Каждый день меня терзает чувство, что я делаю что-то не так: не то пишу, не то сочиняю, не так варю кофе, не так вожу машину, не так собираю веще. Вещи… Осталось 2 недели, и я уеду. Я не хочу. В душе что-то разрывалось от его мучений. Я тоже не хотел, чтоб Хосок уезжал, ведь он мой лучший друг. С кем же я буду проводить свои дни? С кем мне общаться так открыто, как с ним? Я совершенно не хотел, чтоб он уезжал. Но… - Хосок, разве не об этом ты мечтал? Вернувшись в Корею, ты перейдешь на новый уровень. Музыка – твоя мечта, твоя цель. Не отступай от нее! Я понимаю, что тебе страшно возвращаться туда, но ты уже не подросток. Посмотри на себя: ты J – HOPE. На твоей песне «Airplane» 20 миллионов просмотров, а к ней штук 10 каверов. ВЗБОДРИСЬ! Хосок улыбнулся и покачал головой. - До сих пор не могу забыть, как в школе чморили меня. Уехав из Кореи, все это прекратилось. - Не бойся, сядь на самолет и лети к новым вершинам. Америка не последнее место, где ты будешь работать. Пора вернуться на родину и надрать ей зад. Я воодушевил тебя, J – Hope? Хосок рассмеялся и закивал. - Намджун, ты лучший! Сказать честно, Хосок сильно паниковал. Каждый день он делал помарки в программе своего дебюта и досконально прослушивал новый микстейп, пропадая в студии до ночи. Я наслаждался своим отдыхом и ждал неизбежного. Ли Чон Сок заранее пожелал удачи Хосоку и уехал в Нью-Йорк по работе. Чем ближе подходила дата отлета, тем больше я задумывался о возможности тоже поехать в Корею. На то я рассматривал несколько весомых причин. Во-первых, одна крупная сеульская издательская компания предлагала мне поработать над моими книгами на корейском, но с условием, что я приеду и встречусь с ними лично. Это было очень заманчивое предложение, на которое и мой редактор советовал согласиться. Во – вторых, Хосок, мне бы не пришлось расставаться с лучшим другом. И наконец, в – третьих, я подумывал встретиться с семьей. Я не видел и не разговаривал с ними около 7 лет. Я ничего не знаю о здоровье мамы, она часто болела, а когда мне было 17, ее зрение резко ухудшилось. Про свою сестру я тоже ничего не слышал. Я потерял с ней связь. Кажется, сейчас ей должно быть 19. Боже, когда я уезжал, она была совсем ребенком: маленькая, с ямочками на пухлых щеках и большими черными глазами. Она была самой милой и красивой. Интересно, какая она сейчас? Теперь она не ребенок, а девушка. Даже с отцом я хотел встретиться. Раньше я хотел доказать ему, что я тоже могу добиться успеха, как и он. Прошло время. Я хочу взглянуть на него. Что время сделало с ним? Он все так же красив снаружи, но уродлив внутри? Как много морщин появилось на его лице? Имеет ли он такой же успех, как и раньше? Я хочу встать напротив него, смело посмотреть в его поблекшие глаза и сказать: - Посмотри, отец, чего я добился: в 18 лет я сбежал в чужую страну, жил, как бродяжная собака, спал на холодном, ел объедки и работал во дворах и складах, чтобы получить хоть доллар и выжить, а ночью писать романы, за которые теперь я получаю тысячи долларов. Все знают меня, как Арэма, молодого романиста, публициста, автора многих социально-нравственных статей. Я уже не тот мальчишка, который как огня боялся тебя. Теперь ты гордишься тем, что я твой сын? Хосок возвращается Корею не один. И дело даже не во мне, хотя тот был безумно рад, что я решил лететь с ним и собрался встретиться с родителями. Для меня не было секретом, что Хосок – гей. Я не удивился, когда увидел в клубе у барной стойке, как Чон Соку оглаживает бедра какой-то парень. Я тихо смирился, когда был случайным свидетелем того, как Хосок прижимал к стене случайного парнишку. Тяжело вздохнув, я принял тот факт, что мои друзья геи, которые при этом когда-то «очень крепко дружили». Сам я не имел ничего против однополых отношений, но больше предпочитал девушек. Я был уверен, что Хосок такой гей, что Элтон Джон нервно курит в стороне и кусает губы. Не то чтобы Хоби выделялся чем-то. Нет. Ничто не выделяло и не выдавало его из толпы. Парень всегда улыбался, но при этом выглядел так непринужденно, круто и стильно. Одевался он всегда с изюминкой: сегодня он мог надеть все черное и солнечные очки, от чего весь его вид кричал бы о сексе, а наследующий день он будет во всем цветном и от каждой шутки ржать как конь. В этом был весь он: его невозможно понять до конца. Как только ты подумаешь, что ты понимаешь этого парня, Хосок делает что-то, что ставит тебя в ступор. Хосок настолько многослоен и сложен, что даже он не может разобраться в себе до конца. Чон Сок был прав: «Он лишь на вид такой, а на самом деле, кто знает, что лежит у него на душе. Наверное, мы единственные, кто смогли прорвать хоть пару его слоев». Возвращаясь к переезду в Корею, я успел договориться с транспортной кампанией и привезти мою малышку в Сеул. Когда я прилечу, она будет ждать меня в новой квартире. Вещи были собраны, а билет на самолет куплен. Все тяжелое было отправлено самолетом вперед меня. Хосок собирался лететь не только со мной. Как бы удивительно это не звучало, но с ним летела его девушка. Для нас было огромным сюрпризом узнать, что самый натуральный гей, вдруг стал натуралом. А до этого момента мы о ней ничего не знали. Хосок пообещал все рассказать, когда мы будем в Сеуле. Запирая свою квартиру в последний раз, я оставил ключи в холле. Консьерж помог мне загрузить чемоданы в подъехавшее такси, и я попрощался с Иваном, он работал в этом доме с тех пор, как я переехал сюда. День стоял жарче, чем обычно, в салоне было душно, отчего я приоткрыл окно. Прожив в Америке около 7 лет, я никогда не думал, что когда-то мне придется вернуться домой. Я так много работал, чтоб добиться своего места под солнцем. И я его добился несмотря ни на что. Столько времени прошло. Нам всем нужно было гордо посмотреть прошлому в глаза и сказать, что я выше этого. Я так долго боялся отца, что сбежал от него, я так долго был в низах и не думал, что выберусь из них. Сейчас все не так. Я не тот, и мир другой. Он смотрит на меня с одобрением, потому что я на высоте, я смотрю вниз и не боюсь упасть. Он смотрит на меня, потому что у меня есть деньги и связи. Я не мальчишка в лохмотьях с четко различимым акцентом. Я выше всего этого. Я был готов встретить жестокую Корею. Я ехал принять вызов и окончательно самоутвердиться. Поправляя каштановые волосы, я закурил. Таксист впереди захрюкал: - Эй, пацан, здесь не курят! Я хмыкнул. - Я Намджун Ким. Если мое имя вам не о чем не говорит, то 5 долларов смогут заткнуть вас и дать мне покурить столько, сколько я захочу? Толстый мужик громко задышал и, пробубнив что-то себе под нос, продолжил вести машину. Я усмехнулся про себя и отложил деньги. Продолжая курить, я стряхнул пепел в пепельницу и с наслаждением затянулся вновь, предвкушая славную Корею. С губ сорвалась улыбка.