seokjinism

Лениво переворачиваясь на широкой постели, залитой утренним солнцем, Сокджин распахивает миндалевидные глаза. Он зевает и вновь укладывается на подушки. Каждая из них пахнет Чонгуком. Джин глубоко вдыхает хорошо знакомый запах, блаженно жмурится и переводит взгляд на панорамное окно, тут же приоткрывая рот. И есть от чего. Во дворе их укромного домика, что был арендован на время отпуска, в лучах недавно взошедшего солнца стоит обнаженный Чон, поливая из шланга клумбы с неизвестными Сокджину цветами. Ким не обращает внимания на цветы. Кому они вообще нужны? Чонгук – само совершенство. Вечность бы любовался. Сокджин смотрит на шапку пушистых иссиня-черных волос, даже после сна уложенных так, как будто постарался лучший парикмахер на свете, переходит на крепкую шею и широкие массивные плечи. Доходит до чуть выпирающих лопаток, где, прищурившись, видит маленькие следы собственных ногтей. Обращает внимание на ямки у поясницы, облизывает голодными глазами подтянутые ягодицы, крупные бедра, стройные ноги. В сочетании с бронзовым загаром и мягким солнечным светом Чонгук выглядит так завораживающе красиво, что Сокджин стонет в голос. В голове всплывает каждая деталь сегодняшней ночи, как Ким себя вел, позволяя Чонгуку делать с его телом все, что тому придет на ум, поэтому Сокджин вздыхает, все еще восторженно и нагло пялясь. Встает с постели, подходит к двери в сад, распахивает ее. Ветерок обдает его разгоряченную кожу, из-за чего Ким покрывается мурашками, но все так же, не торопясь, мужчина крадется к напевающему себе под нос Чону. — С добрым утром, — мурчит он, легонько задевает плечо Гука ладонью. Тот резко оборачивается и столбенеет, окидывает взглядом роскошное тело, быстро удаляющееся от него. Сокджин любит ловить такие сумасшедшие взгляды Чонгука, выдает себя непозволительно маленькими дозами, сводя с ума сильнее, чем мог бы сам себе представить. Ким останавливается на лужайке, раскидывает руки и стоит так около трех минут. — Жарища, — недовольно шипит он и мотает головой, прежде чем уйти в сторону домика. Чонгук заливает несчастный цветок. У него, как и ночью, стоит до боли, потому что Сокджин вот такой. Неземной, красивый, самый лучший на свете. Пьянит, сводит с ума. И Чонгук идет брать свое. Берет. Заваливает на кровать так, что Джин ложится животом; падает сверху, прижимает нагревшимся телом к прохладным простыням, создавая такую разницу температур, от которой Сокджин в голос стонет. Вырваться даже не пытается, потому что заведомо знает – сопротивление жаждущему настолько сильно Чонгуку бесполезно. Возбужденный, тяжёлый член проходится по расщелине между ягодиц, отчего стонет уже Гук. Он даже не думает скрывать бешеное, кипящее желание. Он не умеет. У Чонгука все от сердца, особенно в делах любовных. Искренний, нежный, готовый все отдать, только бы видеть блеск в глазах напротив. Гук спускается поцелуями по линии позвоночника, наслаждается каждым миллиметром кожи. Обнаженной, теплой, мягкой, притягательно гладкой. Глубоко вдыхая запах тела Сокджина, Чонгук прикусывает, метит то тут, то там. Джин извивается на простынях под тяжелым телом. Сходит с ума, почти кричит и сам вскидывает вверх бедра в надежде получить желаемое. Чон с силой шлепает по ягодице и оставляет красный след, который бездумно покрывает поцелуями. Согнув ногу Сокджина в колене, Чонгук понимает, что ему неподвластна эта ситуация. Он не выдерживает, не может больше ни секунды держать себя в руках, да и зачем, кому это нужно? Растянутое колечко мышц, которое Гук облизывает жадным взглядом, судорожно сжимается и разжимается. Сокджин разочарованно выдыхает, про себя проклиная дурацкое чувство пустоты. — Хочу тебя так, что аж больно, — ломаным голосом произносит Чон и упрямо добавляет: — Хочу. Недолго думая, он надавливает на вход указательным пальцем, завороженно наблюдая, как тот, фаланга за фалангой, скрывается внутри. Глубже и глубже, до костяшек. Джин всхлипывает и закусывает губу. Ему, растянутому ночью до предела, от одного пальца ни жарко, ни холодно, ровно до тех пор, пока Чон не надавливает на простату. Разомлевшее тело сотрясает крупная дрожь, Сокджин чуть зубами не стучит, рвано дыша. Ему хорошо и плохо, ему не хватает Чонгука, его члена, его тепла, его тела. — Чонгу-у-ук! — протяжный стон разносится по комнате, когда Джин совсем сходит с ума. Он так хочет перевернуться на спину, посмотреть в темные глаза, заставить, наконец, Гука его взять. Однако тот – кремень, держится пусть и из последних сил, но мучает, добавляет второй палец, любовно поглаживая ягодицы рукой. Чонгука манят бедра Сокджина, парень их до ужаса любит. А если бы сейчас у него было достаточно выдержки, он бы обязательно протолкнул внутрь Джина язык. Мысли тянутся, наполняют тяжелую голову, но Чонгуку лень разбираться с ними. И он расслабляется. Все, что ему нужно, лежит, раскрывшись, принимает его. Голос Сокджина высокий, тот звонко стонет, мечется по постели, но сил на то, чтобы вырваться и взяться за дело самому, никаких нет. Разгоряченный, задыхающийся Чонгук больше не собирается терпеть. Он мысленно пожимает сам себе руку, потому что смазка находится на тумбе рядом с постелью. Когда Гук второй раз проводит головкой уже смазанного члена между ягодиц, Сокджин в очередной раз подбрасывает бедра. Чон крепко сжимает их в руках и толкается внутрь. Волна дикого удовольствия прошивает вспотевшее тело, туманит усталый, не способный ни на что мозг. Мышцы плотно обхватывают член, приятно давят, дыхание Чонгука срывается. Джин, дождавшийся ощущения наполненности, расслабляется, выше поднимает колено, чтобы стало еще приятнее и глубже. Чонгук застывает ровно в тот самый момент, как входит по самое основание. Ему сверху открывается потрясающий вид на довольного Сокджина. У того ярко розовеют щеки. Внутри разгорается пожар, который контролировать все тяжелее. Во рту скапливается вязкая слюна, Гук громко сглатывает и начинает двигаться. Движения плавные, срываться на бешеный темп даже при такой страсти – табу. Удовольствие нужно растягивать, а с Сокджином это хоть и превращается в пытку, но, безусловно, стоит того. Между ними всегда притяжение. На особо глубоких толчках Чонгук стонет даже слишком громко. Он с упоением наблюдает за тем, как член до конца скрывается в растянутом проходе, слушает громкие шлепки их бедер. Не в силах держаться дольше на дрожащих руках, парень ложится на Джина, изведенного жарким, медленным терзанием. — Самый лучший, — задыхается, шепчет Ким, надеется поймать поцелуй. — Лучший, Чонгук, самый лучший! — Я люблю тебя, — незамедлительно отвечает тот, его горячее дыхание опаляет длинную красивую шею Сокджина. Не удержавшись, Гук ведет языком от плеча до уха, захватывает проколотую мочку, прикусывает, оттягивает. Ему так нравится весь процесс, ему до жути нравится состояние его парня. Когда приближается разрядка, а воздуха становится все меньше, их будто отрезает от всего остального мира. Нежные чувства, взаимное обожание только усиливают вспыхивающее удовольствие. Джин мелко дрожит, едва не плачет от переживаемых ощущений. Почему-то с Чонгуком каждый раз, как первый: его касания обжигают, напор – удивляет. Без сомнений, Чон всегда так хочет им обладать, словно никогда раньше не имел такой возможности. Сгорать от страсти, стонать сквозь сжатые зубы, может, даже рычать, но любить аккуратно, нежно, – это все Чонгук, каждый, каждый раз. — Я обожаю тебя, Сокджин, — прерывисто выдыхая и слегка успокоившись, произносит парень, откидывает со лба влажную челку. Ким такой же потный и снова сонный, разомлевший от пережитого оргазма, наполненный, распластанный по постели. Он не дает Чонгуку отползти далеко, хватает и притягивает к себе. — Потом помоешься, — ворчит Джин, прерывает открывшего было рот Чона. Тот покорно кивает и без лишних слов крепко обнимает. С удовольствием наблюдает, как мужчина устраивается поудобнее. Гуку и самому жутко нравится лежать с любимым человеком в обнимку, охранять его сон или слушать его бесчисленные истории. А Чонгук большой и горячий. Сокджин любит приходить и обниматься с ним, грея ледяные ступни. И Чон ноет, но греет, ни на секунду не выпуская Джина из своих объятий. — Целуй! — требовательно произносит мужчина и подставляет губы. Он пугает этим расслабленного Чонгука, но тот быстренько поднимает голову и оставляет почти целомудренный поцелуй. Бесконечно трогательный, сладкий. Как будто ставит печать на губах напротив, закрепляет свои права, но делает это нежно, уважительно. Сокджин довольно вздыхает и лениво приоткрывает один глаз, чтобы ехидно поинтересоваться: — Так что там с цветами? — и засмеяться, когда Чон на это только закатывает глаза.