D E S I R E

Есть три слова и они просты. Но в них каждый смысл может видеть свой. Я люблю тебя не за то, кто ты. Я люблю тебя, за то, кто я с тобой...

Катя услышала знакомый стук трости о деревянный пол. Она все сразу поняла. Ей было так паршиво, так сложно подняться с кровати. Быть может ей было уже все равно и крепостная потеряла тот свой, жаждущий свободы, инстинкт самосохранения. Катерина судорожно выдохнула весь воздух из грудей и вместе с тем вздохом улетучилась частица боли, окутывающая молодую девушку как растение плющ. Девушка вскочила со своей постели, выровнявшись перед новоиспеченным хозяином. Из-за долгого молчания Катя решила поднять на Червинского свои страшно проплаканные глаза. Пан стоял перед ней облаченный в черный фрак, чернее глаз самого Григория, только лишь белоснежная сорочка под жилетом не давала ему слиться с темнотой. Стоял он тяжко, всем телом опёршись на свою вечную помощницу в нелегком передвижении - трость. Взгляд его был запечатлен на Вербицкой, пока она сама не подняла на него свое уставшее лицо, тогда глаза пана дали сбой. Ведь некогда он сверлил Катерину своим нездоровым, пугающим взором. Теперь не может, сейчас очи его бегали из стороны в сторону, старательно избегая зениц Катри. Какова ирония. Доселе паныч просто грезил лицезреть невинное личико желанной, далекой, непокорной крепостной. —Зачем Вы тут?- Катин голос вдруг разнесся, словно эхо, в небольших апартаментах. Что ответить мужчине на это? Сам он не знал почему ноги снова приводят его сюда. В такую маленькую, неприметную, душную комнатушку. Возможно так думали все, но он иначе. Для него это был портал, волшебный мистический вход, где каждый раз, когда переступал его, душа Червинского переворачивалась, металась как побитая собаченка, после чего там сам черт бы ноги сломил. —Катя, я...-не смог выговорить и полуслова, голос хриплый, низкий, будто шепотом говорил. "Что со мной? Кем я стал? Это не я сейчас перед обычной крепостной девкой мнусь,точно как неумелый пастух не способный справиться с непослушной овечкой!"- думал про себя молодой помещик, ухмыляясь про себя, кривя восходящую улыбку и протестующе выгоняя из головы мысли, что совсем не обычная девка перед ним стоит. Теперь настала его очередь становится невольником, холопом, рабом перед зеркалом души Катерины. Как удалось еще совсем юной крепачке взволновать барина? Да так, что он ни о чем другом и думать не хотел. Но Григорий Петрович пришел совсем за другим. Не пытался сегодня помышлять о том, как же в этот раз затащить норовистую Китти. Эх нет, не крепачкой ей судилось появится, а знатной панной слыть на всю Червинку. —Сегодня же до вечера приберешь везде в доме, подготовишь гостевые апартаменты, прикажешь подать на стол самые лучшие блюда, сама проследишь за этим. Помощников возьми себе, пару девок со двора позовешь, да гляди в оба, чтобы не украли чего. С тебя спрашивать потом буду.-Григорий будто очнулся ото сна, приказным тоном отчеканил свои поручения, а погодя добавил.-Приезжает семья моей дражащей супруги, сделай в точности все, как полагается.-Червинский вел себя непринужденно, тот виноватый вид и жалкий голос вмиг пропал, будто и не было того на самом деле. Китти послушно кивнула головой и, сомкнув руки перед собой, робко присела, поклонившись. Очи паныча задержались на бордовом пятне, которое красовалось на запястье Кати как клеймо. А она совсем и позабыла об этой уже засохшей ранке, которую она успела поставить себе, прежде чем была спасена от страшной глупости. Григорий, тяжело хромая, подошел к дивчине и схватив ее не больно за руку, повернул запястьем к себе. —Что? Что с твоей рукою, Катя?-его глаза метали недовольные,даже немного угрожающие молнии. Он вопросительно водил глазами с лица Китти на поврежденную кисть, не разжимая цепкую хватку с ее нежной руки. Хотел таким образом напугать ее или же хотел вновь вспомнить прикосновение к коже девушки? Сейчас на его сосредоточенном лице невозможно было найти ответа на этот вопрос. —Ничего, пустяк. Я хочу немедля заняться делами, чтобы все успеть к вечеру-Китти резко и проворно выдернула руку и тут же направилась решительно обойти барина и покинуть это помещение, в котором не на шутку повисло тяжелое напряжение, где было невозможно более находится. —Успеешь еще,-грубо оттолкнув девушку, Григорий снова вцепился в ее руку, теперь уже сжимая с нескрываемой злобой.-Вздумала тут самосуд вершить? Как посмела? Забыла как недавеча привязанная к столбу стояла, тряслась как осиновый лист, от хлыста Якова? Думаешь и в этот раз тебе все с рук сойдет, думаешь я опять стану спасать твою шкуру?-уже срываясь на крик, паныч бесцеремонно тряс Катерину за руку, пытаясь достучать до нее, запугать, научить уму разуму, чтобы впредь не повадно было.-Как же ты не вразумишь, что все, все что есть у тебя принадлежит мне, тело твое мое, я его купил, тебя купил, понимаешь? Моя ты! И не смей больше причинять себе вред, поняла?!-скрипел зубами до смерти разъяренный Червинский. В комнату наконец-то все же заявилась Павлина с теплым тазом воды и свежими рушниками. Увидев развернувшееся зрелище перед ней и кто перед ней стоит, выпучила глаза и с неприязнью спешила оскалиться на эдакого "чертяку": —Вы чего это, Григорий Петрович, бедную Катьку снова истязаете? И так дивчина натерпелась, а Вы... Григорий прервал кухарку на полуслове: —А ты не суйся не в свое дело. Перед тобой я точно отчитываться не обязан,-враждебно фыркнув на нее, рывком дернул уже обмякшую руку Китти вниз, последний раз взглянув в ее глаза полные собирающихся слез, выпустил пугающе воздух из носа и поспешил покинуть это место. Точно клубы дыма выпустил, не иначе ярость закипала внутри барина. Катя была напугана пуще прежнего, руки дрожали и судорожно перебирали оборки на платье. На глаза наливались новые слезы, но Катя сдерживала себя, глубоко дыша. Павлина немедля поставила таз на столик, а рядом положила рушнички. —От уже аспид! Совсем из ума выжил. Что хотел то, Катюша?-женщина искренне беспокоилась за Катрусю, родными они стали с ней: и по несчастью, и по счастью. —Надо скорее привести себя в порядок, Павлусь, наказал к вечеру все поместье убрать, Дорошенки приезжают,- затрепетала Китти, кинувшись к тазу взволнованно умываясь,и вытирая руку от крови. Кровь смылась в один миг, а вот красные следы от рук Григория остались краснеть на молочно-белой коже Кати, подобно кайданам, которые смиренно носят каторжники.