Золотой и белый

Слэш
R
Завершён
208
автор
Размер:
511 страниц, 24 части
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
208 Нравится 268 Отзывы 53 В сборник Скачать

Глава вторая

Настройки текста
      Они сидели за столиком, возле барной стойки, друг напротив друга и молчали. Брагинский, блудя улыбкой и подпирая рукой подбородок, разглядывал Джонса. В полумраке его зеркальные глаза отражали и тьму, и всполохи света, и чужой смех, и чужую страсть, и чужие пороки, но не открывали ничего собственного, как будто довольствуясь всем заимствованным. Иван смотрел, но точно не видел ничего вокруг, не видел и Альфреда. Единственное, что было в нем живого — это рот. Брагинский спокойно и ласково улыбался. Джонс не понимал его, не понимал, зачем они сидят теперь здесь и упорно хранят молчание. Он начинал уставать от этой игры в загадочность; в Иване ему чудилась какая-то неестественность и сконструированность в поведении; Брагинский точно хотел производить впечатление. И вместе с тем — он, несомненно, был равнодушен к мнению окружающих.       Музыка играла — громкая и бьющая по ушам, пьянящая, но в их отдаленном углу она казалось немного приглушенной. Люди в центре зала, где не было столов, танцевали, пили, двигались черной, лепечущей массой. Вспышки разноцветных огней слепили; за соседним столом громко смеялись, кто-то развязно, смачно целовался. Брагинский достал сигарету и закурил, выпустил дым сквозь плотно стиснутые ровные зубы, оскаленные в улыбку; опустил глаза, потом поднял их и врезал свой взгляд — в глаза Альфреда. Спустя секунду Ваня заговорил:       — Обернись и посмотри. — Он кивнул на соседний столик.       — Зачем?.. — недовольно хмурясь, спросил Джонс.       «Встать и уйти. Не слушать его бредни. Просто встать и уйти», — повторял про себя Альфред и все-таки оставался на месте.       — Обернись — и сам поймешь, — легкая улыбка Ивана таила мягкую насмешку.       Джонс оглянулся. За столиком, залитым пивом, сидела молоденькая хорошенькая девушка; она со страстностью прильнула к мужчине, обхватившему ее за талию пухлой рукой, и прижалась к нему своей маленькой упругой грудью. Топ и юбка едва прикрывали ее стройное загорелое тело; кудрявые, коротко остриженные черные волосы обрамляли ее хорошенькое личико. Мужчина был толстым, неповоротливым, с серыми заплывшими глазками и с крупными, лоснящимися жирной влагой губами.       — Ее зовут Татьяна. В шесть лет ее изнасиловал родной отец, в пятнадцать — она уже состояла в сексуальных отношениях с собственным братом; в семнадцать случился выкидыш, потому что отец ребенка — ее брат — избил Татьяну до полусмерти из ревности. Теперь ей двадцать один, и она работает со мной. — В подсиненных прорезях глаз Брагинского мелькнуло непонятное чувство, и он с наслаждением затянулся; Альфред внимательно смотрел на красивую, пьяную, с кокетливыми ужимками Татьяну, нежно нашептывающую какие-то пошлости толстому мужчине, и чувствовал, как в нем шевелится отвращение.       — А рядом с ней — мистер Булман. Бывший военный. В молодости подвергся изнасилованию со стороны старших по званию. После этого и сам неоднократно зверски издевался над своими подчиненными: заставлял их поедать собственные отходы и вылизывать грязные полы, за что был привлечен к суду и ответственности. Когда всё выяснилось, жена ушла от него, а единственный любимый сын был убит в пьяной драке. Теперь Булман разыскивает девушек и юношей и приводит их к нашему начальнику — это его работа.       Альфред повернулся к Брагинскому.       — Для чего мне это знать? — спросил он мрачно, сжав губы.       Однако Иван не ответил.       — Но это — ску-ка, а теперь взгляни туда. — Брагинский указал тонким пальцем в двигающуюся в такт музыке толпу. — Видишь того мужчину, высокого такого, с испитым лицом, черноволосого? Это Бенджамин Нельсон, ему тридцать восемь лет, — Иван погасил сигарету о пепельницу. — В девятнадцать — в состоянии алкогольного опьянения — он зарезал свою беременную мать, отсидел, а выйдя на свободу, не нашел, чем себя занять. Отец его выбросился из окна, жена умерла в родах, а ребенок родился с жестокими уродствами и долго не прожил. После этого у Нельсона обнаружилась нездоровая страсть к мелкому воровству. Пару раз его засаживали, еще пару раз — отправляли в психушку. Теперь он распространяет наркотики. Я видел его фотографии в молодости, он был очень привлекательным. Взгляни на него сейчас — глаза раздвинулись от переносицы, а лицо превратилось в аморфную, оплывшую маску. Третья стадия алкоголизма. Говорит он часто бессвязно, но дело свое знает. Пить ведь на что-то надо. — Брагинский улыбнулся. — А вот тот мальчик — видишь? — который вьется у стойки. Тоненький такой, хорошенький, с азиатской внешностью. Мы зовем его Чао. Настоящего его имени никто не знает. Не знаем мы — и откуда он родом и какой он национальности. Когда Булман привел его к нам, он не мог говорить — до такой степени был запуган. Ему пришлось выучиться здешнему языку; теперь Чао немного изъясняется по-английски. Отец продал его в рабство в возрасте тринадцати лет; четыре года Чао жил на положении животного у какого-то богатого турка в гареме, ежедневно подвергаясь зверским побоям и издевательствам. Однажды ему удалось сбежать. Уж не знаю как, но он очутился в Америке. Теперь Чао работает с нами. На нем, бедняжке, живого места нет. Спина — один сплошной рубец, на левой ноге оторваны два пальца, срезана правая ушная раковина. А как он боится мужчин… боже… Только… — короткая улыбка тронула губы Брагинского; он скользнул прищуренными глазами по застывшему лицу Альфреда. — Только они — его постоянные клиенты.       Иван поднялся и пересел к Джонсу, положил свою холодную руку — на его. Альфред в упор смотрел на Брагинского.       — Наклонись ко мне, — Иван поманил его пальцем, — так тебе будет виднее.       Джонс с мгновение колебался; он вдруг почувствовал, что сильно покраснел, и вместе с тем он не ощущал смущения. Но не чувствовал он и страха, не чувствовал и омерзения. В нем только разгоралось жгучее желание. Ал слушал голос Ивана — тихий, певучий и мягкий — и не мог наслушаться. Но то, что нашептывал ему этот голос, ужасало и приводило его в ступор. Верно, таким голосом дьявол уговаривает человека испить греха. («Ему бы песни петь с таким голосом, а не телом торговать», — подумал Джонс.) Ал чуть наклонился к плечу Ивана; он видел светлые завитки волос на его бледных висках и затылке, и видел крошечную родинку, притаившуюся за его аккуратными белым ухом. А когда Брагинский за руку пригнул Джонса еще ближе к себе, он вдохнул его, Ивана, запах. От его тела исходил странный аромат: тягучий — меда, прохладный — сирени и душный — ладана. Сладкий, но не приторный, умиротворяющий и вместе с тем — манящий.       — Видишь ту девушку? Ее зовут Мишель Идо. Предоставляет услуги преимущественно женщинам. Когда Мишель было шестнадцать, ее младшая сестра, страдающая шизофренией, облила ей грудь и шею кипятком. За это Мишель вытолкнула сестру из окна, с тринадцатого этажа. Полжизни Идо провела в психиатрических клиниках. В двадцать — бежала из страны. Теперь она работает здесь.       Альфред молчал, слушая его голос и его запах. Иван прижмурил глаза и продолжал:       — Взгляни теперь на ту девочку, которая сидит возле сцены. Белокурая, с большим некрасивым ртом. Ее имя — Асель Монтеро. Мечтала стать актрисой, но ей всегда доставались только второстепенные роли субреток в захолустных театрах. Ни постель, ни талант не помогли Асель. Никакого сколько-нибудь стоящего ангажемента ей так и не предложили. Зато в одном из театров она познакомилась с прехорошеньким капельдинером и сразу же выскочила за него замуж. Ну так знаешь, что он сделал? Он напоил ее до бесчувственного состояния и заставил при свидетелях — своих знакомых — подписать какие-то документы. Асель лишилась квартиры и оказалась выброшенной на улицу. В Америке у нее не было ни родных, ни друзей, она не знала, к кому обратиться, денег на адвоката у нее не было. Покидать Штаты тоже казалось ей бессмысленным. Асель некуда было возвращаться. На родине ее никто не ждал. Примерно в это же время она заболела пневмонией и легла в больницу. После выздоровления она была очень слаба, подурнела и не могла выносить долгих репетиций. Стала перебиваться случайным заработком; жила, где придется, чуть ли не в подвалах; несколько раз Асель насиловали ее же сожители. В конце концов Монтеро отыскал Булман и привел к нам. Теперь у нее стабильный заработок. А на клиентах она отрабатывает свое актерское мастерство: премило надувает губки и строит из себя девственницу. — Иван замолчал и прищурил в полумрак глаза, точно что-то припоминая, затем продолжал — размеренно, словно читал вслух: — А рядом с ней — Ян Якоби; возраст — двадцать пять лет. В девятнадцать — был завербован полурелигиозной террористической группировкой; участвовал в трех подрывах; однажды взял в заложники женщину с ребенком, а когда его загнали в угол — расстрелял их. Бежал из своей страны; его мать была казнена — не помню за что; после нее осталось двое младших братьев Якоби. О их судьбе ничего неизвестно. Отец умер, когда Яну было пять лет. Теперь Ян занимается контрабандой и работорговлей, иногда балуется наркотиками… А вот тот, с повязкой на лице, — Фил Далтон — премилая история, — Брагинский слабо и печально улыбнулся, — работал когда-то полицейским. Славная работа, большой дом, дружная счастливая семья: четверо детей, жена, мать, теща, младшая сестра и маленький черный шпиц, с которым возились все женщины. Только однажды Фил надрался до чертиков, а при нем было его оружие — он и расстрелял всю свою семью, кроме шпица, который жалобно подвывал во время казни. Когда Фил очнулся и осознал, что натворил, то чуть не сошел с ума от горя. Он пытался застрелиться, но выжил. Остался без глаза. Сейчас он больше не работает в полиции, теперь он торгует нелегальным оружием и людьми. А шпиц, бедняжка, издох через год после случившегося.       Альфред поймал неуловимый, словно текучий взгляд Ивана на себе. Их лица были совсем близко, и Джонс ощущал на своей коже его горячее дыхание. Ему почудилось, что у Брагинского жар. Иван улыбнулся ему:       — Ну как? Тебе всё так же мерзко или ты уже излечился? Я могу говорить до рассвета. Я знаю здесь почти каждого.       Джонс покачал головой.       — И что это должно значить? — спросил Брагинский.       — А ты?..       Иван изобразил удивление.       — Что «я»? — сказал он, мягко усмехаясь.       — А ты как здесь оказался? Зачем ты здесь? У них у всех есть своя история; не может быть, чтобы не было ее и у тебя, — Альфред перехватил его холодную руку и стиснул ее так, что Иван едва заметно изменился в лице и побледнел. Джонс почувствовал прилив решимости и силы.       Брагинский понятливо блеснул глазами.       — Я пришел сюда потому, что больше ни на что в этой жизни оказался негоден, — спокойно отозвался он.       — Что это значит?       — А то и значит. Ты, может, думаешь, что у меня было тяжелое детство, что со мной случилось какое-то горе или страшное несчастье, что у меня была неблагополучная семья? Вовсе нет. Ведь вот в чем тут дело, Альфред: я не оправдываю этих людей. Они то, что они есть: они проститутки, наркоторговцы и работорговцы, алкоголики и наркоманы — жалкие ублюдки, которые не справились с жизнью. Я не верю в судьбу. Им выпала случайная плохая карта, и они позволили себе проиграть всю партию. А я?.. — Он вздохнул. — Я тоже проиграл свою жизнь, но, в сущности, ни о чем не жалею. Я тоже то, что я есть. Я сам сделал свой выбор и сам за всё плачу, какой бы высокой ни была цена. И судьба здесь абсолютно ни при чем.       Альфред отрицательно мотнул головой.       — Я — верю в судьбу, — твердо произнес Ал. — И она есть. Почему тогда одним повезло родиться в достатке и прожить свою жизнь счастливо, а другим — нет? Что это, если не судьба?       — Святая простота, — Брагинский потрепал Джонса по щеке; и Ал ощутил, как горячая кровь плеснулась ему в лицо. — Людьми не управляет Бог или Рок, это глубокое человеческое заблуждение или слабость — как хочешь. Склонность к вере и фатализму вообще в нашей натуре, ты не находишь? Но если взглянуть на эту проблему трезво: везение в жизни — как везение в рулетке. Красный и черный сначала кружатся в бешеном хороводе, но вот круг останавливается, и ты слышишь свой приговор.       — А когда случается, что в игре везет постоянно? Разве это — не судьба? Постоянно проигрывать или выигрывать?       Иван улыбнулся, и эта короткая, скрадывающая ироническую насмешку улыбка жиганула Ала по сердцу.       — Это только скопление случайностей. Это просто случаи. Они не зависят друг от друга, они не связаны, не составляют какое-то единство, то есть Судьбу. Случай может быть счастливым или несчастливым. Но это ничего не доказывает, — сказал Ваня.       — А я считаю, что доказывает. Это — всё. Нами что-то движет. Всем человечеством управляет какая-то более мудрая, властная и справедливая сила. Иначе зачем всё это? Какой во всём этом смысл?       — Нет никакого смысла. Это просто шутка. И даже шутка — была бы причиной или целью. А здесь — так. Ни для чего.       — Но это невозможно!       — Если предполагать Рок, то нужно предполагать и Бога. Ты веришь в Бога?       — Я?.. — Альфред замялся и нахмурился. — Я не знаю… Скорее всего — нет, не верю.       — Но тогда, как ты можешь допускать Провидение, если не веришь в Бога или в какие-то иные высшие силы? — Брагинский усмехался уже открытой, оголенной, веселой усмешкой; его грудь вздымалась немного нервно и порывисто, точно от внутреннего, невидимого смеха.       — Но Судьба — не Бог, — возразил Джонс.       — Но Судьба — то, что пишется независимо от нашего сознания, чем-то, что не обладает нашим разумом и нашими понятиями, но что устремляет все человеческие жизни к единой цели. Разве не это — есть Судьба? Она — проявление Бога.       — Нет, но… не совсем, это не то… — Альфред жалостливо улыбнулся. — Так ты не веришь?       — Во что? — Брагинский улыбался ему в ответ; но глаза его замерли на какой-то неопределенной точке и не мигали, словно остекленели.       — Во всё… во всё это…       («Зачем он мне всё это объясняет? Смеется он надо мной, что ли? Нет, не похоже…»)       Иван усмехнулся и опустил взгляд, губы его замерли полураскрытыми, точно не высказали какой-то мысли.       — Я в Бога не верю, Альфред. Но очень бы хотел. Устойчивое представление о мире и главное — о смерти избавляет от тоски и страха конца. Вера — истинная вера — всё бы разрешила. Но не всем она дана. Она и не дар, и не прозрение, и не слепота, но она одна способна дать ощущение покоя — настоящего покоя. Покой, по-моему, — это всё; это единственное, к чему нужно стремиться. Вот тебе и смысл жизни.       — Но что такое этот твой «покой»?       Брагинский рассмеялся; в чертах его мелькнула мягкая ирония. Ему, видимо, нравилось, что Альфред слушает его с такой серьезностью, но сам Брагинский говорил обо всем с таким тоном, с каким бы говорил о погоде или о приглашении на обед.       — Это конец. Какой-то очень умный, но несколько жестокий человек сказал, что покой — «душевная подлость». Пусть так. Тогда я хочу быть подлецом. Зато я не буду страдать, ненавидеть, искать разрешений вопросов, на которые нет ответов. Дух будет спокоен, и он замрет в безучастном оцепенении ко всему земному. Правда, придется пожертвовать и любовью, и светом, и мечтами, но плата эта, по-моему, не так высока.       — А не проще сразу умереть? Вот тебе — твой «покой», — ответил Джонс; и изумился, как жестоко прозвучали его слова.       — Ты умный мальчик, — Брагинский печально засмеялся и склонил голову к плечу Альфреда, спрятав свое лицо и свои зеркальные глаза.       — Это не может быть целью. Здесь нужно жить изо всех последних сил, а ты говоришь, что проще уснуть до того, как умрешь. И проспать… всё проспать… Проще сразу удавиться, — проговорил Джонс и пристально посмотрел на Брагинского.       («Что я такое несу?» — подумал Ал.)       — То, что ты мне предлагаешь, — это пустота и холод. А я хочу иного покоя — тихого, теплого и незабвенного. Такой можно обрести только на земле.       — А Джоанна?       Иван поднял голову.       — Она любила меня больше, чем жизнь. А я люблю жизнь, я люблю жить… — проговорил он низким, певучим голосом и опять — улыбнулся. Ресницы его чуть-чуть дрожали.       — А если нет веры, то, по-твоему, нельзя достичь и покоя?       Иван утвердительно кивнул:       — Круг зам-кнул-ся.       Альфред пораженно глядел на него. Вдруг до Джонса стал доходить весь комизм и нелепость его положения. Он только что обсуждал Бога с проституткой. Джонс усмехнулся, потом — еще раз, и вдруг — весело-обреченно расхохотался. На них недовольно глянули из-за соседнего столика. Ваня, кажется, совершенно не собирался обижаться на его смех. Напротив, он, несомненно, был очень обрадован, что Джонс не принял его слов всерьез. Альфред за этот короткий разговор успел перечувствовать в своей душе странную сумятицу ощущений: от непонимания и страха — до обостренной доверчивости и нежности. Он ощущал нежность к Ивану, но нежность, не похожую на сострадание или любовь, а сродни тому умилению, какое бывает у глубоко верующих людей, стоящих на молитве. И вместе с тем, он желал его, как желал раньше одних только женщин.       Брагинский тронул Джонса за плечо.       «А он меня заболтал, наплел какой-то чуши, которой я ни на столечко не понял, а не сказал — как он здесь оказался», — подумал Альфред.       Но только он хотел было раскрыть рот, чтобы спросить об этом Ваню, как невдалеке от них, в толпе, заметил странного, одетого во всё черное человека. Бледное, молодое лицо его было наполовину скрыто черной, похожей на больничную маской, на голове — был капюшон. А сам он, заложив руки в карманы черного худи, внимательно изучал его и Ивана. У человека были алые пронзительные глаза. Альфред вздрогнул от нехорошего предчувствия.       — Кто это такой? — спросил он у Брагинского и кивнул в сторону человека в маске.       Иван поднял взгляд и пошарил им по толпе. Вскоре он наткнулся на того человека, на которого показал ему Альфред. Глаза Брагинского расширились, но ничего не выразили, он побледнел и сжал губы.       — Пойдем-ка отсюда, — спокойно сказал он; голос его внезапно охрип.       Ал послушно поднялся, и Иван, взяв его за руку, повел его сквозь толпу подальше от человека в черном.       — Кто это такой? — переспросил Ал.       Брагинский не отвечал.       Вскоре они подошли к полукруглой облитой электрическим сиянием сцене. Иван отдернул алую портьеру рядом со сценой: за ней обнаружилась дверь. Он открыл ее своим ключом, и они вошли. Брагинский заперся на замок. Он точно переводил дыхание, но лицо его сохраняло холодно-бесстрастное выражение. В помещении сильно пахло женскими духами. Там стояли стулья, кресло и два туалетных столика, на которых обнаружились мириады склянок, помад и кисточек. По красным с черными вставками стенам были развешаны непристойные картинки в дешевых рамках. На полу был расстелен багровый мягкий ковер. В углу находилась кровать под изящным, но потрепанным и пыльным балдахином. Брагинский вздохнул и обернулся к Джонсу. Альфред, не раздумывая больше ни секунды, обнял его и поцеловал, за что получил поразительно болезненный удар в грудь. Ал задохнулся и с испугом воззрился на Ваню.       — Боже мой, извини, извини меня… — Иван поддержал его за локоть, чтобы он не упал. — Ну кто же так набрасывается, не предупредив?.. Но ты прав, прав. Ты заплатил за меня, время близится к рассвету, а мы с тобой еще не успели как следует по-ша-лить, — Брагинский лукаво погрозил пальцем.       Руки его обвили шею Альфреда и потянули к кровати. Джонс повиновался. Губы его нашли губы Ивана; они целовались, сидя на постели под красным балдахином, и Джонс весь трепетал от смущения и страсти.       — Хочешь, чтобы я — тебя?.. — беззастенчиво спросил Брагинский и принялся своими холодными пальцами расстегивать пуговицы на рубашке Альфреда; тот задыхался.       — Нет, я — тебя, — ответил Джонс прерывающимся голосом.       Ваня согласно кивнул и лег на спину, утягивая Ала на себя. Альфред навис над ним и принялся целовать его шею, его лицо и белое плечо, которое выглянуло из сбившегося на бок глубокого выреза блузы. Грудь под его руками дышала спокойно и холодно. Джонс оторвался от тела Брагинского и заглянул ему в глаза. Они поразили его. В них не было ни капли страсти или желания, только чувственные губы его изобразили улыбку вожделения; маленькие завитки русых волос разметались по простыням вокруг его головы, и на скулах проступил слабый румянец. Альфреду стало дурно от его полупустого взгляда.       — Закрой глаза, — попросил Ал.       — А? — Иван удивленно улыбнулся, но в чертах его промелькнула догадка. Он полуприкрыл глаза, спрятал их зеркальный блеск под ресницами и, взяв ладони Ала, положил их себе на бедра.       — Давай скорее. У меня сейчас смена кончается. Я очень… очень устал. — Грудь Вани тяжело вздрогнула, а щеки зажглись огневым румянцем, когда Джонс резко сдернул с него шорты вместе с бельем.       Брагинский, с искусством истинного профессионала своего дела, направлял Альфреда, своими холодными руками показывал, что можно с собою делать и чего — нельзя. Джонс и был объят страстью, и одновременно ощущал каждую секунду взгляд чужих, холодных, обращенных в себя глаз из-под дрожащих ресниц. Он не мог бы обвинить Брагинского в неумелости или эгоизме. Иван сделал всё, чтобы доставить Джонсу удовольствие, нисколько не заботясь о себе. Он и вздрагивал от его поцелуев, и был объят лихорадочной дрожью во время акта, и мял простыни пальцами, но душа его оставалась равнодушной. Ему не было никакого дела до Джонса; он словно замкнулся в себе и ушел. С ним было тяжко.       Всё произошло как-то нелепо просто и без церемоний. Альфреду было хорошо, очень хорошо, но непонятная гнусь всё равно комкала его душу. Он поднялся с кровати и стал одеваться. Иван лежал на спине, согнув одну ногу в колене. Краем глаза Джонс видел его плоский живот, сбившуюся на груди черную блузу, четко очерченные ребра, словно выведенные изразцом на белом мраморе, и выступающие, как острые уступы скал, края подвздошных костей. Брагинский поднялся и нашарил на прикроватной тумбе пачку сигарет. Альфред подошел к нему.       — Ты доволен? — спросил у него Брагинский, сжимая сигарету между тонких пальцев и небрежно растягивая губы в косой полуулыбке.       Джонс молчал.       — Ну, тебе пора, — Иван быстро оделся и подвел Альфреда к выходу. Но дверь была другая — не та, через какую они сюда попали. Эта дверь выходила на задний двор, в переулок.       — Будь осторожен, — Брагинский мазнул губами по щеке Джонса. — Пока-пока.       — Передай это своему боссу, — Альфред сунул ему пачку денег. Иван спокойно посмотрел на плату за свои старания.       — Хорошо.       — Я приду еще?..       Иван улыбнулся и опустил взгляд, затем снова вскинул его.       — Приходи прямо сюда. Через этот вход. Постучись — Феликс тебе откроет, — Брагинский протянул руку к лицу Джонса и накрутил на палец его золотой локон. Альфред вдруг перехватил его ладонь и благоговейно прижал ее к своим губам; глаза Вани чуть-чуть расширились; по лицу его скользнул слабый холодный трепет. Они простились.       Иван запер за ним дверь. И Джонс остался один — в предрассветных потемках. Начинало светать. Повеяло утренней свежестью.
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.