***
На утро Ал очнулся в совершенно чужой квартире. Он долго не мог прийти в себя и сообразить, что вчера произошло. Ал старался собраться с мыслями, устремив изумленный заспанный взгляд в незнакомый потолок, как вдруг — рядом с ним кто-то шевельнулся. «Ваня», — привычно, теплея душой, подумал Джонс, но человек — внезапно прижался к нему обнаженной упругой девичьей грудью, и Ал в ужасе подскочил с кровати. («Что за дерьмо?! Какого черта она в моей постели?! Я даже не знаю, кто она! Впервые ее вижу!») Рядом с ним и вправду спала незнакомая, стройная и миловидная брюнетка; она во сне недовольно почмокала полными губами и перевернулась на другой бок. Она была абсолютно голой. Таким же был и Ал. («Черт! Черт! Черт! Где моя одежда?!») Одежда отыскалась, разбросанной на полу. Джонс оделся и заметил, что одна из дверей, обнаружившихся в небольшой комнате, по которой были разбросаны бутылки, обертки и прочий мусор и в которой мебель оказалась переворочена вверх дном, была приоткрыта и вела в ванную комнату. Джонс зашел туда и принялся растирать лицо холодной водой, словно хотел прогнать противное осклизлое сновидение. Пробуждение было не из приятных. Ал ощущал себя очень грязным и плохим мальчиком, как будто нашкодившим школьником. Гадкая, гадкая шалость, глупый проступок. Но Джонсу было до того неприятно, что он мог бы сравнить свои ощущения с изменой — пускай случайной, по пьяни, без любви связью — но все-таки изменой любимому человеку. («Как это глупо… А где же Ваня?») К его руке вдруг прильнула та брюнетка, которая спала с ним в одной постели. Он и не заметил, как она подкралась к нему. Ал хотел ее оттолкнуть, но девушка держала его крепко, а ему не хотелось причинять ей боль, да к тому же она была красавицей. — Уже уходишь? — спросила девушка, блестя своими влажно страстными, черными, оголенными глазами. Она не соизволила одеться, но Джонса отчего-то не смущала ее нагота, не смущала и не возбуждала. — Ага, классная ночка была, — из вежливости он ослепил ее белизною своих зубов. — Ты хоть имя мое помнишь, красавчик? — насмешливо глядя на него, спросила брюнетка. Альфред смутился, но продолжал улыбаться. — Не-а… — Я тоже, малыш. Так что мы в расчете. — Она вздернула черными резкими бровями. — Точно не хочешь еще немного поразвлечься? — Она продолжала прижимать его руку к своей груди и развратно усмехаться, пожирая глазами его сильную, как у породистого жеребца, шею и красивые широкие плечи. — Спасибо, не стоит. — Ал высвободил свою руку. — Но с тобой было классно! Брюнетка недоверчиво хмыкнула. («Я даже не помню, было ли что-то между нами или нет!») — А ты не видела?.. — Альфред заметил, что в оголенных темных ее глазах мелькнула догадка. — Твою русскую красавицу?.. — И снова кривая и двусмысленная улыбка скользнула по ее смазливому личику. — Он в соседней комнате. По крайней мере, был там. Мы вчера с ним устроили соревнование. Кто громче будет стонать: я или он. И с прискорбием вынуждена признать, что он победил. Голос у него явно певческий. — Она рассмеялась. Джонс поблагодарил ее; брюнетка потянулась к нему за поцелуем на прощание, и он позволил ей мазнуть своими влажными горячими губами его по щеке. Затем Ал перешел в другую комнату, намного больше той, в которой проснулся он сам, и огляделся. Всюду царил беспорядок и разруха. На столе обнаружились недопитые и опрокинутые бутылки, подле них был рассыпан порошок какой-то непонятной теологии, а на полу валялись использованные шприцы. Под белыми одеялами на кровати лежало двое человек. В одном из них Ал сразу же узнал Ивана; тот впервые спал сном праведника и не проснулся, когда над ним склонился Джонс. — Вставай, — Альфред просто хотел надеяться, что Иван спит так крепко только потому, что очень устал. Он схватил Брагинского за руку и посмотрел на внутреннюю поверхность локтевого сгиба; кожа там была белой и чистой. Другая рука, которую Иван подложил под щеку, тоже не имела на себе никаких подозрительных следов. Джонс выдохнул с облегчением. Однако сразу же накатило другое чувство. Заклокотало внутри — злобно и раздраженно. Альфред еще ни разу по-настоящему не ревновал Ивана, поэтому не сразу понял, что бурлит и клокочет в нем именно ревность. На другом конце кровати, отвернувшись, лежал какой-то мужчина — черноволосый и смуглокожий, с развитыми мышцами на крепких плечах и шее. Остальное скрывалось под одеялом. Ал загорелся от негодования. — Вставай, — опять произнес он, но уже громче и слегка тряхнул Брагинского за руку. Тот что-то промычал, но не проснулся. Альфред начинал беситься. Искусанные губы Ивана были чуть приоткрыты, и их хотелось целовать и ласкать, но злость и раздражение пересилили в Джонсе все остальные чувства. («Почему я так бешусь?! Черт! Неужели он никогда не проснется?! И как я отдал Ваню этому ублюдку?! Ничего не помню!») — Да поднимайся же ты! Вставай! Вставай! — закричал Альфред и принялся жестоко тормошить Ивана; тот наконец распахнул глаза и ошалело посмотрел на Джонса. Брагинский был взъерошен, с помятым ото сна лицом, шея его зацветала алыми крупными засосами, которые, разумеется, оставил не Ал. Иван потерянно улыбнулся и огляделся. — Где мы?.. — спросил он. — Хороший вопрос. Брагинский удивленно взглянул на Джонса. Неприкрытые досада и почти бешенство в тоне Альфреда резанули ему по слуху. — А это кто такой? — Иван вытянул шею и стянул край одеяла со смуглого незнакомца, лежащего рядом. — Ой. — Он испуганно округлил глаза. — Ой. — Чего ты ойкаешь?! Брагинский, судя по всему, был несколько поражен. — Ты собираешься вставать? — спросил Ал нетерпеливо. — Ой, как неудобно вышло… — пробормотал Иван. — Ой, как нехорошо получилось… — Где твоя одежда? Брагинский стал нервно смеяться. — Где твоя одежда, черт тебя дери?! Иван не отвечал и только, бледный, лихорадочно подхихикивал. В зеркальных глазах его отразилось что-то похожее на ужас. Тогда Альфред, плюнув на всё, обернул Ваню одеялом, подхватил его на руки и потащил из комнаты. — Отпусти, отпусти! — запротестовал Брагинский; но Джонс вынес его в прихожую, поставил на ноги, затем — вернулся и принес ему его помятую черную одежду. Иван скинул одеяло и оделся. Ал небрежно навязал ему на шею многострадальный белый шарф, после чего они вышли на лестничную площадку. — Здорово мы вчера по-ку-ти-ли, — улыбнулся Брагинский. — Ты что, злишься? — Он остановился ступенькой выше и склонился над Алом, игриво накручивая его золотые пряди на свои белые тонкие пальцы. — Ведь я не злюсь, что ты вчера переспал с какой-то девицей. — Я ничего не помню, — возразил Ал, глядя на Ваню снизу. — Я тоже! — Он весело рассмеялся и обнял Джонса за шею. — А знаешь: кто это были такие? — Иван заговорщически улыбнулся. — Губернаторские дочь и сын, дурачок ты мой! — И он опять залился неудержимым беспечным смехом. Альфред оторопел, затем, поняв, в какой они оказались ситуации, — расхохотался следом за Брагинским. Он чувствовал, как руки Ивана оплетают его шею и перебирают его волосы, как губы Вани целуют его лоб и макушку, и это лучше любого иного средства утишило его ревность. Джонс вдруг опять сделался самым счастливым человеком на свете. Брагинский был непривычно весел и смешлив, но Альфреду не было до этого ровно никакого дела. К нему вновь возвращался блаженный душевный покой.***
В этот день Ал впервые не пошел на лекции. От одного раза ничего не случится — решил он. И остался с Брагинским. Они зашли в тихое кафе на углу улицы. Небо, молочно белого цвета, еще предрассветно холодело; а воздух был удивительно свеж и насыщен. Они сидели у окна. Ал потягивал кофе, а Иван, всегда отличающийся отменным аппетитом даже после самой страшной попойки и почти никогда не страдающий похмельем, уплетал яичницу с беконом. Он жевал медленно, с наслаждением, гоняя под тонкой кожей комки желваков и поглядывая на непривычно задумчивого Альфреда. — Голова болит? — спросил Иван участливо. — Нет, не сильно, — Ал вздохнул. — Просто думал. — О чем? — поинтересовался Иван, однако глаза его не выразили никакого любопытства. — Да так… — Джонс неловко улыбнулся. — О нас… Я думал… — Лучше бы ты подумал о том, конечна ли или бесконечна Вселенная, — перебил его Брагинский и ласково улыбнулся. — Как по-твоему? — Н-не знаю, — растерялся Джонс. — Еще бы, дурачок ты этакий! — Иван тихо и бесстрастно рассмеялся; в глазах его заиграли искры веселья. — Если бы ты это знал, то едва ли сидел передо мной! — А что бы со мной случилось?.. — Слился бы с абсолютом и познал истинного бога, — Иван поднял глаза к потолку и сложил ладони, как в молитве, перед грудью, напоминая чем-то кающуюся Магдалину. — Да ну?.. Шутишь, что ли? — Альфред улыбнулся, с сомнением изогнув бровь. — Вселенная, впрочем, не более бесконечна, чем твоя наивность! — Иван прикрыл лицо руками и засмеялся; Джонс вспыхнул. («Он сегодня какой-то чересчур веселый.») — А пойдем в картинную галерею! — вдруг предложил Брагинский; он оперся локтями о стол и подался всем телом вперед, как нетерпеливый ребенок, ожидающий разрешения от родителей. — Куда?.. — Удивился Джонс. («Да что с ним сегодня такое? Неужели и правда действие наркотиков не прошло?») — В галерею. Картины глядеть. — Брагинский потупил глаза, затем, в своей привычной манере, опять вскинул их на Джонса. — Не знал, что ты живописью увлекаешься. — Ты много еще чего обо мне не знаешь, — Иван многозначительно улыбнулся. И они взаправду поехали посреди белого дня гулять по городскому музею, «глядеть картины», как выразился Брагинский. «Глядел картины» один только Иван, а Джонс с неподдельным любопытством рассматривал самого Ваню. Брагинский вдруг, как будто нарочно, принял вид глубокой задумчивости и созерцательности; он переходил от картины к картине и подолгу задерживался взглядом на каждой. Когда он любовался пейзажами, на губах его теплилась улыбка; когда рассматривал сцены погребения или соборования умирающих, какие-то темные тени пробегали по его лицу; а когда он подходил к масштабным эпическим полотнам с сценами войны, крови и страданий, по телу его пробегала слабая огненная дрожь наслаждения. Джонс с ужасом непонимания следил за изменениями в его лице. Когда они приблизились к картине, на которой было изображено снятие распятого Иисуса с креста — распространенный в ту эпоху сюжет — Иван побледнел, встряхнул кудрями, печально улыбнулся и, обернувшись к Альфреду и указывая на полотно, вдохновенно прошептал: — Прекрасная смерть! И вдруг — рассмеялся, спрятал лицо в ладонях и быстрыми скорыми шагами пошел прочь из зала. Альфред стоял посреди музея, ничего не понимающий и растерянный. Он все никак не мог привыкнуть ничего не понимать.***
Джонс думал, что его счастье будет длиться вечность. День за днем — они продолжат жить, как живут теперь, и ничто не переменится. Как же жестоко он ошибался! Пошла третья неделя. Хронический недосып, алкоголь, буйное распутство стали сказываться на его здоровье. И хотя он был молод, и хотя быстро восстанавливался, пришлось все-таки пожертвовать тем, что раньше Альфред считал своей первостепенной обязанностью, — учебой. Он перестал являться на занятия, перестал учиться и, упоенный любовью и страстью, совершенно забыл о надвигающихся экзаменах. Но пока что это не нарушало его душевного равновесия. Ему никто не докучал и не мешал развлекаться. Эмили была занята своим немцем, Алиса — отделкой своей комнаты во вкусе ренессанса, Артур — делами на бирже. Мэттью вообще никогда не имел привычки вмешиваться в личную жизнь близнеца. Он иногда оказывался настолько тактичен и ненавязчив, что Альфред даже забывал о его существовании. Хотя, безусловно, он очень любил Мэттью. Как и всю свою семью. Однако именно на третьей неделе их с Иваном знакомства произошло событие, кардинально изменившее положение вещей. В среду или четверг, под вечер, Джонс как всегда с легким сердцем и радостным предвкушением встречи с Иваном направлялся к черному входу в бордель. Но что-то было не так, как обычно. Альфред это сразу почувствовал, уловил. Стряслось нечто ужасное. Джонс встревожился, увидев, что задняя дверь распахнута настежь. Зачем? Отчего? Странно. Предчувствие не обмануло Ала. В черно-красной комнате царила паника. Феликс, непривычно бледный, с искривленными губами, быстро, запинаясь от волнения, говорил: — Этого не может быть! Мистер Огден должен что-то типа сделать! Это незаконно! Так ведь нельзя! Он ведь тоже типа человек! Не живой товар! Так нельзя! — Я говорила, чем это закончится! Я предупреждала! Этот ублюдок Огден просто собирается его продать! Господи… подонки! — надрывалась Асель; красный огромный рот ее был искажен от ужаса и ярости; сама она вся дрожала и не находила себе места, расхаживая взад и вперед по комнате. Чао тихо и жалобно всхлипывал; Татьяна, распустив рот, тоже плакала, содрогаясь всем телом и утирая предплечьем обильные слезы. Джулия сидела, молчаливая и бледная, перед зеркалом и отупело пялилась на свое отражение. Мишель мрачно понурила голову. Аманда, закрыв лицо носовым платком, бормотала что-то невнятное. — Мистер Джонс! — воскликнула она с безысходной надеждой, когда в комнату вступил Альфред. Все тут же обратились к Алу. — Мистер Джонс… Ваня… — заревела Татьяна. Лицо Альфреда умыла злая бледность. По их обрывочному разговору он сразу догадался, что произошло, но еще боялся поверить. — Что с ним?.. — осипшим от страха голосом спросил Джонс. — Всё! Скажи «пока» своему Ванюше! Сейчас его увезут! Заклеймят и закабалят! Как скотину! Как раба! — и Асель разразилась матерной страшной бранью. — Где он?.. — Альфред обратился к Феликсу. Но тот пожал плечами и сочувственно покачал головой. — Его Огден только что увел. Сказал, что типа «по делу» и чтобы Ваня не сопротивлялся и не вздумал чего над собой учинить. С Огденом пришло еще двое каких-то амбалов. Ну Брагинский собрался и пошел. Дело типа прозрачное, — проговорил торопливо Лукашевич. — Нельзя ли полицию?.. — хныча, простонала Татьяна. — Что же делать?.. — Полицию, ха! — возразил язвительно Феликс и натянуто, деланно усмехнулся, явно храбрясь. — Полиция нам, непременно, поможет! — Куда он его повел?.. — спросил, как в лихорадочном полубреду, Альфред. Все опять взглянули на него. — Помоги ты ему! Ты же можешь! Ты-то точно можешь! Мы — грязь у них под ногами, а ты — один из них. Ты им ровня! Если любишь, предложи, какие угодно деньги! Угрожай, если не согласятся его отпустить! — с надрывом в голосе произнесла Асель. — Тебе это ничего не стоит! А он себе горло перережет, как только Огден с тем ублюдком сговорятся о цене! Джонс вздрогнул. В голове его в ужасе метались тысячи мыслей и идей, но ни одной — ясной и вменяемой. Он ощущал в себе силы убить того, что обидел его любимого Ваню. — Они вышли в главную залу, а потом пошли к комнатам для особых посетителей! Ты знаешь, где они! Иди же! Скорее, идиот! Что же ты встал?! — кричала Монтеро, но слова ее уже почти не доходили до сознания Джонса. Ал выбежал в зал, продрался сквозь толпу, дым, музыку, вспышки прожекторов к алым бархатным занавесям и стал распахивать каждую из них. В комнатах либо никого не было, либо были те, кого Ал не искал. Джонс ощутил, как отчаяние неумолимо подкатывает и подступает к сердцу. («Если они не тут?.. То где?.. Что же делать?.. Так, успокойся, Альфред, успокойся, соберись. Истерика тут не поможет… Где же Ваня?..») Он опять обернулся и принялся взволнованно шарить по колеблющейся темной толпе дико блестящими глазами. У Джонса начинало мутиться перед взором; он рисковал совершенно потерять голову от страха. Его колотил озноб. И в тот миг, когда он уже хотел бежать к коридору, ведшему в комнаты для плотских утех, куда обычно утягивали проститутки своих опьяненных жертв, — в тот самый миг он увидел, как мимо барной стойки мелькнули фигуры Брагинского, обмотанного белым шарфом, двух высоких людей в черном, Огдена и еще какого-то строгого статного господина с седой густой бородой. Альфред сорвался с места; они вышли на улицу. Джонс выскочил следом. Ледяной воздух и мрак ночи хлынули ему в лицо. Брагинский уже подошел к черному дорогому автомобилю, когда Ал закричал ему, боясь от волнения не услышать свой голос. — Ваня! Иван вздрогнул и обернулся. Обернулись к Алу и все остальные, что окружили Брагинского. Альфред, запыхавшийся, остановился напротив них. — Альфред?.. — С явным изумлением проговорил седой высокий моложавый старик; очень крепкий на вид, с густой, абсолютно белой бородой и густыми седыми длинными волосами, зачесанными в хвост на затылке. Его подтянутый стройный стан облекал черный деловой костюм; в руках он держал черную трость с набалдашником из желтой слоновой кости. — М-мистер Брукс?.. — опешил Ал. Огден в ужасе шмыгнул своими черными маленькими глазками сначала по Альфреду, затем — по Бруксу. Иван был очень бледен, однако лицо его было совершенно непроницаемо; глаза глядели равнодушно, при появлении Ала они только слегка расширились, губы дрогнули. В бледных чертах его мелькнуло что-то похожее на надежду. — Не знал, Альфред, мальчик мой, что ты посещаешь такие злачные места, — почти по-отечески усмехнулся старик в седую бороду; молодые живые карие глаза его недобро сверкнули. Он проследил за испуганным взглядом Альфреда и понял, на кого тот смотрел. Он понял даже больше. — Не знал, что вы покупаете людей, как вещи! — воскликнул в праведном гневе Альфред. Он то краснел от ярости, то бледнел от страха за Ваню; он не знал, что предпринять. Брагинский спокойно смотрел на Джонса из-за спины Брукса, но губы у него сильно дрожали, и он судорожно, потихоньку, думая, что никто не замечает, кусал их. Его бледный испуганный вид придал Алу храбрости. — А как, наверное, будет интересно узнать об этом Артуру! — В голосе Джонса послышалась открытая угроза. Имя Артура оказало магическое действие. Глаза старика заискрились от ненависти. — Ты неправильно понял, Альфред. Всю эту ситуацию, — проговорил он примирительно. — Речь не идет о рабстве или о чем-то подобном… — Тогда что это, черт возьми?! — Небольшая сделка, основанная на обоюдном согласии. Не стоит драматизировать. Погляди сам: разве господина Брагинского кто-нибудь принуждает? Может быть, ему скрутили руки и надели на голову мешок? А, Альфред? — иронично, шутливо спросил Брукс; однако шутка была явно неуместной. — Да, мистер Джонс. Ничего страшного. Иван вернется в скором времени, — пролепетал Огден, приближаясь к Алу и стараясь ухватить его за руку. Джонс отпрянул от него. — Это ничего не доказывает! — отпарировал Альфред. — Двадцать первый век — такие, как вы, обделывают дела иначе! Без шума, без лишних хлопот! — Что ж, может быть, тогда спросим у самого господина Брагинского? — улыбнулся старик и повернулся к Ивану. Ал увидел орлиный четкий профиль Брукса и его жестокую ухмылку; в темных глазах старика шевелилась черная угроза. Брагинский посмотрел на него и явно угадал эту угрозу, но она не смутила его. Однако когда Ваня перевел взор на Джонса, на его умоляющие перепуганные голубые глаза, то отчего-то побледнел еще сильнее и потупился. Губы его сжались, как от сильной боли. («О чем он только думает?!») — Ваня?.. — позвал дрогнувшим голосом Альфред. На лице Брагинского отразилась страшная внутренняя борьба; он вскинул пустые, холодные, какие-то безумные глаза, но ничего не ответил. — Вот видишь, мальчик мой. Тут не о чем пережива… — Да… — упавшим, хриплым голосом, с мучением, не разжимая зубов, выдавил из себя Иван. — Он… — Брагинский как будто задыхался, каждое слово давалось ему ценой неимоверных усилий. — Он меня продал… в рабство… против моей воли… — Иван оскалил зубы и закрыл глаза, точно перемогая невыносимую боль. — Альфред… — Так я и думал. Вы состоите в отношениях? — спросил старик; однако лицо его и шея покрылись красными пятнами гнева. — Это не ваше дело! — отрезал Альфред и подошел к Ивану. Тот не подымал глаз. Джонс схватил его за руку; она была холодной и безжизненной, Альфред потянул его от машины. Двое охранников покосились на Брукса, но тот кивнул им головой, позволяя увести Брагинского. — Надеюсь, больше такого не повторится, мистер Брукс! Мне бы не хотелось тревожить моего брата, — уверенно и твердо произнес Альфред, заводя за спину Ивана; тот молча повиновался. Джонс был убежден в своей власти над Бруксом и Огденом, поэтому голос его окреп. — А вы бы наверняка не хотели потерять свою репутацию. Я знаю, как вы ей дорожите. Ну, до скорого свидания! — Альфред кивнул головой, презрительно улыбнулся и повел Брагинского ко входу в бордель. Чужая рука в руке Ала лежала — немая и холодная, как мрамор. Джонс решил, что Иван просто до сих пор не пришел в себя от страха. — До скорой встречи! Буду ждать счастливых вестей от мистера Керкленда! Он, несомненно, обрадуется такому родству! — бросил им вслед Брукс. Иван встрепенулся и вырвал свою руку. — Урод!.. Убью!.. Убью!.. — прорычал он, обернувшись к Бруксу. И такая обнаженная ненависть вспыхнула в лице Вани, такой беспощадный приговор звучал в его словах, что старик невольно попятился. Огден тоже был очень напуган. — Ваня, — Ал попытался опять взять его за запястье, но Брагинский оттолкнул его и быстро пошел по направлению ко входу. Джонс последовал за ним. Когда они вошли в красно-черную комнату, Иван остановился, тяжело дыша. Девушки с криками радости бросились к нему; Чао при виде его залился еще более отчаянными слезами; Феликс облегченно вздохнул. — Слава богу! Слава богу! — плакала Татьяна. — Молодчинка мистер Джонс! Молодчинка! — Что ты им сказал? Они его насовсем отпустили?! — волновалась Асель. Джонс принялся рассказывать, как было дело. Иван стоял, отвернувшись от него и не разжимая бледных губ. — Как ты им нос утер! — злобно радовался Феликс, потирая руки. — Не ожидал от тебя типа такого, Альфред! А с виду — тотальная тряпка тряпкой! — Эй! — возмутился Ал. Но вдруг — всех потряс дрожащий, прерывающийся голос Ивана: — Уйди отсюда, Ал… Уйди… — Что с тобой? — Джонс в тревоге наклонился к Брагинскому, чтобы заглянуть ему в лицо; однако Иван сам резко вскинул голову и, бледнея от ярости и сжимая кулаки, прошипел: — Кто просил тебя мне помогать?! — Что? — Альфред даже рот раскрыл — так он был поражен. — Н-никто… Я… я просто… — начал зачем-то оправдываться он. По лицу Ивана опять поползли следы душевной борьбы; он опустил глаза. — Уйди… — Но почему?! — воскликнул Джонс с обидой в голосе. — Ваня, ты бы должен быть типа благодарен. Альфред тебя спас, — хмурясь, вступился Феликс. Иван дышал со свистом и сапом, раздувая ноздри и сжимая побелевшие кулаки. — Просто уйди. Прошу. Уйди, — прошептал он. — Что я сделал не так?! — Альфред схватил его за предплечье и хотел обернуть к себе, но Брагинский, размахнувшись, ударил Джонса в грудь; Ал охнул и согнулся от боли. — Ты что делаешь?! — закричала Асель. Феликс вскрикнул и закрыл рот руками. Мишель и Аманда подбежали к Ивану, но тот не собирался продолжать избиение. Он мотнул головой и выбежал вон из комнаты через черный ход. Альфред изумленно, ничего не понимая, чувствуя накипающую в нем обиду, поглядел ему вслед. — М-да, — проговорил удрученно Феликс. — Что произошло?! В чем я виноват?! — вопрос этот Альфред ни к кому не обращал в особенности, но ответил на него именно Лукашевич: — Черт его разберет! Не то самолюбие его типа задел… но в нем оно уже давно отмерло… как странно… давненько он так ни на кого не злился. — Феликс подошел к потерянному и опрокинутому Альфреду и ободряюще хлопнул его по плечу. — Поздравляю! Похоже, ты ему не безразличен! Теперь, по крайней мере, он тебя ненавидит! Огромный прогресс в ваших типа отношениях! Это был очень сомнительный повод для радости. И едва ли он мог хоть сколько-нибудь утешить Альфреда.