Альфред стоял перед дверью дома, в котором жил Брагинский. Было раннее утро; чуть брезжился рассвет. У горизонта бродили грозные комки туч; веяло дождевой прохладой. Стояла поздняя осень, как и тогда, было свежо, безлюдно, и узкий, затопленный предрассветными грязно-серыми сумерками проулок, как и в тот раз, напоминал вход в мрачный лабиринт. В ослепших, зеркальных окнах домов не горело света. Царила тишина — ни одного человека, ни одной машины. Время как будто остановилось. Альфред оглядывался, точно в недоумении. Он не был здесь… да, он не был здесь около года. Тогда была ночь. Теперь — раннее утро, но такая же тихая, ничего не предрекающая, молчаливая поздняя осень. Джонсу было тревожно.
Он пришел сюда, потому что Ивана в борделе не оказалось. Альфред хотел еще раз повидать Брагинского и прояснить произошедшее. Но в черно-красной комнате Феликс и девушки сообщили ему, что Брагинский как убежал, ударив Ала, так обратно и не возвращался. А после — по телефону — сказался больным. «Ивану не стоит приходить сюда больше. Если бы не вы, мистер Джонс, боюсь представить, что бы тогда было. Ему следует совсем уйти из этого района, но я очень опасаюсь, что он вернется и будет работать, как ни в чем не бывало, — поделилась с ним Асель своими тревогами, — если вас не окажется рядом в следующий раз… Настанет конец…» Асель долго затем как-то бездумно и потерянно качала головой.
Джонс решил зайти к Брагинскому. Он боялся, что Иван снова разозлится, снова станет обвинять его, Ала, в чем-то, и от этого у Джонса ныло всё нутро. Не за себя. За себя он не тревожился. Он не понимал, что творится с
ним.
Альфред постучался — довольно громко, но дверь ему отворили не сразу. Там кто-то долго, кряхтя, копошился, ворочался, как ночной мрак по углам комнаты, затем раздались скрип и щелчки открываемого замка. И эти щелчки показались Алу выстрелами пистолета. Он весь подобрался и побледнел. В щель между дверью и косяком заглянул заплывший жиром черный пронырливый глаз; показался край уродливого, словно бесполого, лица.
— Что вам нужно, сэр? — послышался удивительно мягкий и ласковый, грудной, срывающийся на томные басы голос. Альфреду стало не по себе. Ему и всегда становилось немного страшно, когда голос человека не соответствовал его внешности. Было в этом нечто… нечто — изломанно-таинственное, пугающее.
— Иван Брагинский дома? — спросил Ал.
Заплывший черный глаз сделал попытку округлиться от удивления.
— Хм-м… — задумчиво загудела женщина. — Дома.
— Я бы хотел его видеть.
— Хм… Понимаете ли… — женщина из-за двери пристально и критически оглядела костюм Джонса и его открытое, чистое, красивое лицо. — А вы ему кем, собственно, приходитесь?
Альфред ощутил легкое раздражение.
— Собственно, будущим мужем.
— О-о-о… — прогудела женщина, но как-то недоверчиво, даже чуть-чуть насмешливо.
Джонс догадался, что это и есть хозяйка дома и мачеха сестер Виллар. Его вдруг, как и в тот раз, охватило безотчетное отвращение к ней, к ее оплывшей, как будто восковой, фигуре, к ее жирной шее, сразу перетекавшей из подбородка в плечи, к ее изуродованному гримасой жестокости и игривого нахальства лицу, ко всему ее аморфному, скользкому образу.
— Какая прелесть, — снова заговорила хозяйка. — Ну если женишок, то заходите. — И она пустила Альфреда внутрь.
Кухня, которая по совместительству являлась также и прихожей, была бедно и скупо обставлена и серо освещена проникавшими из-за занавесей окон лучами восходящего солнца. На этот раз Альфред не нашел в ней ничего зловещего или пугающего — весьма прозаичное жилье. Не то что тогда, год назад, когда здесь гудела яростная ревущая борьба двух демонов.
— Присядьте вот здесь, — мягко сказала хозяйка, пододвигая к Алу стул.
Джонсу было неприятно находиться в этом доме; ему казалось, что здесь слишком душно.
— Нет, спасибо. Не могли бы вы позвать Брагинского? А лучше проводить меня к нему? — обратился Ал к хозяйке.
Та как-то непонятно, не то удивленно, не то иронично, посматривала на Джонса.
— Видите ли… — проговорила женщина, но вдруг — примолкла.
Откуда-то сверху доносились приглушенные голоса. Они то вспыхивали, то угасали, словно ссорились. Разобрать, что они говорили, было нельзя.
В кухне обнаружились две двери, ведущие в другие комнаты. Одна — на том же этаже, что и кухня, — была чуть приотворена — оттуда в тот раз, год тому назад, появился Иван. Альфред подумал, что эта комната принадлежит ему. Но была здесь и другая дверь, на втором этаже. К ней вела затемненная, прилепленная к самой стене, узкая лестница. Год назад Джонс из-за мрака и волнения не заметил ее.
— Это его комната? — спросил Ал, указывая на приоткрытую дверь на первом этаже.
Хозяйка отрицательно покачала головой.
— Мистер?.. — начала она, но вопрошающе остановилась.
— Джонс.
— Мистер Джонс, видите ли, Иван просил, чтобы в ближайшее время его не беспокоили. — Она ласково скривила губы и оглядела Ала. — Но вы можете присесть и подождать здесь. Он сам к нам выйдет, когда освободится.
Альфред раздражился. И в этом раздражении была большая доля затаенного страха.
(«Просил, чтобы не беспокоили? А вдруг Ваня знал, что я приду?..»)
Заметив, что Альфред помрачнел и нахмурился, хозяйка сделалась очень ласковой, а густой голос ее — почти утешительным. Красивый юноша, видимо, пришелся ей по душе; она захотела развлечь его разговором.
— Мистер Брагинский действительно жил в той комнате, на которую вы указали, но после смерти бедняжки Джоанны… Но вы же не знаете! Моя падчерица погибла в аварии. Точнее, ее сбил какой-то богатенький мальчик со Среднего Запада. Сам жив остался, конечно, а Джоанна… — она деланно вздохнула. — И вспоминать не стоило…
Альфред побледнел, но промолчал, сжав зубы и не взглянув на хозяйку.
— После этого Иван захотел переехать наверх, — она указала на лестницу, — в ее комнату.
На лице Джонса отразилось слабое удивление. Хозяйка, внимательно наблюдавшая малейшие оттенки изменения в его чертах, усиленно закивала головой.
— Да-да… Я бы сама ни за что не согласилась жить в комнате покойника, но он настоял на этом, — хозяйка многозначительно улыбнулась: из-под толстых ее губ, как белые личинки из раны разлагающегося тела, вылезли крупные кривые белые зубы. — Он-то с моей падчерицей состоял в интимных отношениях. Понимаете? А вы и вправду, как вы выражаетесь, «будущий муж»? — бесцеремонно спросила она, слабо и иронически подхихикивая. — Женишок?
Альфред кивнул и хотел было добавить еще что-то, но словоохотливая женщина перебила его:
— К нему еще не приходили свататься. И домой сюда Иван никого не водил. Особенно после смерти бедняжки Джоанны. Знаете, он по ней сильно убивался. Мы уж думали, — хозяйка предусмотрительно понизила голос, — не придется ли отправить его в психиатрическую лечебницу.
— Шутите?! — изумился Джонс.
(«Либо врет, либо… А впрочем, наверняка врет. Мой Иван — да убивается по кому-то, он сам говорил, что не любил ее…»)
— Вам это интересно? — Она придвинулась к нему поближе, почти залазя ему в самое лицо; Джонс невольно отстранился от нее; отвращение зашевелилось в нем с новой силой, но ему хотелось послушать, что еще она ему скажет. — Иван рыдал, как ополоумевший, и всё молился за нее — чудн
о как-то, по-своему, чуть ли не лбом стучал об пол, когда поклоны клал. Мы переживали, что он расшибет себе голову. Потом стали подозревать, что Иван сошел с ума. Четыре ночи пришлось выносить этот ужас. Я ему пыталась говорить — из того расчета, что он какой-никакой верующий: «Джоанне теперь хорошо. Она больше не мучается. Незачем так страдать из-за нее». Я сама христианка. И похоронили мы Джоанну, как полагается, чтобы его не расстраивать. Я ему так сказала, а он, знаете, что мне ответил? — ее густой грудной голос, казалось, заполнял всё пространство кухни.
Альфред и не заметил, как голоса на втором этаже сделались еще тише, точно боязливее. Джонс смотрел на хозяйку, приоткрыв от удивления рот.
— Иван вдруг ни с того ни с сего расхохотался — громко и истерично, всё время выкрикивая что-то на своем родном языке. Ну, если уж на английском разучился говорить (а говорил он очень хорошо), то, думаю, точно свихнулся. А он посмеялся и отвечает — по-английски — очень отчетливо — как нормальный человек: «Да хоть бы и по религии, а ни самоубийцы, ни убийцы в рай не попадают». Я сильно испугалась его безумия, начала звонить, куда следует, но вовремя спохватилась: Брагинский мой в Америке уже давно нелегально живет — ВИЗа просрочена. Но зачем я вам это рассказала?! Забудьте! Он такой хороший смирный жилец и платит всегда исправно. Только недавно стал какой-то наведываться… Он и сейчас там… — Хозяйка указала толстым пальцем на лестницу. — Ругаются часто… Ничего нельзя разобрать. Язык незнакомый.
Голоса наверху вдруг взволновались с новой силой, и внезапно — раздались пронзительный звонкий крик и звон разбивающегося стекла. Комната, по-видимому, находилась не над кухней, но звуки от этого тише не стали. Альфред вздрогнул. Джонс узнал голос — он принадлежал Ивану. Ал быстро подбежал к лестнице. Но хозяйка вмиг очутилась возле него, словно из-под земли выросла. Никто бы не мог ожидать от ее неповоротливой грузной фигуры такой проворности.
Женщина схватила Альфреда за руку. Руки у нее были скользкие и холодные, но очень сильные. Ал отшатнулся от нее.
— Нет! Мистер Джонс! Ваня запретил мне кого-либо к нему впускать! Так и сказал — нельзя! Ничего страшного! Покричат и разойдутся! — испуганно прогудела она, как горн.
Сверху опять донеслись злые, ругающиеся голоса. Теперь слова были слышны отчетливо, но Альфред с ощущением, похожим на ужас перед неведомым явлением, понял, что они говорили и кричали не по-английски. Хуже — даже не на каком-то определённом языке. Один голос, чужой Алу, грубый и стальной, в страшном яростном исступлении изъяснялся на каком-то отрывочном, гаркающем и непримиримом языке. Джонс с трудом различил, что это был немецкий. Когда-то давно, в школе, Ал изучал его, но вспомнить ничего не мог. Второй — до странности звонкий, почти девичий — принадлежал Ивану. Альфред мог только догадываться, что он говорит в этот момент по-русски.
Но самое странное — два человека — там наверху, кажется, понимали друг друга. Они отвечали, перебивали, перекрикивали, говоря на разных языках, но, несомненно, понимали друг друга. Иногда в языке Ивана слышались инородные слова; в словах того — чужого — русские слова. Это-то и ужасало Альфреда больше всего. Хозяйка, вцепившись в его руку, только озадаченно качала головой:
— Что они опять не поделили?..
Вдруг — раздался новый крик — того, чужого — хриплый и злой — крик боли. Потом опять — страшный грохот. Дверь распахнулась. Альфред оттолкнул хозяйку, и она от испуга и изумления сама отпустила его. Джонс вбежал на лестницу. Из двери навстречу ему торопливо вышел чужой человек в черном капюшоне. Он закрывал нижнюю часть лица рукой, сквозь белые его пальцы, по подбородку, на черную толстовку, обильно текла алая кровь. Человек на ходу с ненавистью посмотрел на Ала; и Джонс оцепенел под этим горящим неизбывной злобой взором. Но человек сразу же отвернулся и побежал вниз. Альфред хотел было догнать и остановить его, но из комнаты на втором этаже раздались всхлипывания. Это страшно потрясло Джонса. Он мигом очутился на пороге.
Иван сидел на полу посреди свободного пространства комнаты, опустив ладони к стеклянным сверкающим осколкам. По руке его текла кровь; бледное лицо его застыло в безучастном спокойствии, он только изредка шмыгал носом, как будто плакал; и чудилось, что он только что пережил страшное потрясение и выгорел изнутри дотла. По его выражению ничего нельзя было понять. Альфред, испуганный и взволнованный, подбежал к нему и опустился рядом на колени.
— Ч-что произошло? — Джонс увидел кровь. — Ах, черт! Ты весь изранен! — Ал схватил руку Вани.
Тот почти изумленно воззрился на него, словно не верил своим глазам.
— Ал?.. — проговорил он тихо. — Что ты тут?.. Делаешь?.. — Брагинский осекся, он наконец опомнился, где он и кто перед ним; Иван улыбнулся. — Ничего страшного. Осторожно, тут осколки, не поранься сам. Надо бы их собрать…
— Что случилось? Кто тот человек? — Не унимался Альфред.
Комнатка была маленькая; мебели в ней было немного: кровать, комод возле нее, стол, стул, книжный шкаф в углу. Мебель была чистая и новая, из темного, теплого оттенка дерева. Всю комнату залило-заполонило яркое золотистое утреннее сияние. В ней было тепло, и дышалось легко и свободно, совсем не так, как там, внизу. Альфред сразу это ощутил.
— Никто. Так. Один мой клиент. Ты знаешь, у меня ведь много клиентов, — Брагинский загадочно, но очень печально улыбнулся, всматриваясь в голубые, наполненные тревогой глаза Джонса. — Ты прости меня за вчерашнее. Я не хотел тебя обидеть.
— Сейчас не до этого! Сначала нужно кровь остановить! Где у вас тут ванная?
— Нет, я не пойду вниз. Не надо, — Иван умоляюще посмотрел на Джонса.
— Должны же быть у вас бинты или йод? — Альфред вскочил на ноги и выбежал из комнаты.
Через пару минут хозяйка принесла таз с теплой водой, поставила его возле Ивана и, охая и пыхтя, принялась убирать осколки. Альфред стоял рядом, держа в руках маленькую аптечку.
— Вода кипяченая, не беспокойтесь, — успокоила женщина Ала, который с сомнением глядел на воду в тазу. — У нас из-под крана вода черная почти течет. Вы кровь смойте и обработайте ранки как следует. — Хозяйка говорила обо всем с таким видом, точно после посещений того человека это была у нее обычная практика. Да возможно, что так оно и было.
— Если бы мистер Джонс не пришел, вы, Иван, так бы и сидели и истекали кровью… Совершенно беспечная личность, творческая натура, — возмущенно продолжала гудеть она, подбирая сверкающие в солнце осколки. — Если бы я вам не готовила и не прибирала бы тут у вас — хотя это-то, заметьте, Иван, не входит в мои обязанности — вы бы умерли с голоду или задохнулись в пыли.
— Нет, куда?.. Не выбрасывайте… — Брагинский вдруг всполошился и схватил хозяйку за руку.
— Да зачем вам этот мусор? — категорично возразила хозяйка.
Иван, все еще сидевший на полу и, кажется, не помышлявший о том, чтобы подняться, укоризненно посмотрел на нее, как на полную идиотку.
— Они красивые. В них свет спрятался. А тут… так темно. — Он улыбнулся и поглядел на Джонса. Тот затрепетал от странного, зеркального взгляда Вани.
— Какой бред! — вознегодовала хозяйка.
— Сложите там, на столе.
— Выкинуть надо!
— Сложите, смилостивитесь уж, — Иван спокойно улыбался; голос его не выражал ни приказа, ни просьбы, он стал каким-то прозрачным. В нем слышались только странные нотки, словно отблески солнца в гранях острых осколков.
Хозяйка гулко заворчала, но все-таки высыпала самые крупные осколки на стол. Потом она, грузно переваливаясь, подкатилась к распахнутому настежь окну. Но стоило ей только подумать о том, чтобы закрыть его и задернуть желтые с белыми узорами занавески, как Брагинский опять упредил ее:
— Не закрывайте, я задохнусь.
— Вы мне, Иван, весь дом выстудили. На улице осень, холодно, — возразила женщина.
Альфред потерянно рассматривал сидящего на полу Ивана.
— Тут очень душно. Кому приятно в четырех стенах сидеть? Стены мысли душат, — на лице Брагинского мелькнула снисходительная улыбка. — Неужели вы не понимаете? Не закрывайте. И без того тяжело здесь находиться.
— Да вам бы всё гулять на улице… И спали бы тогда под открытым небом, раз уж вам так сильно хочется, — хозяйка убрала руки от окна и недовольно посмотрела на Ивана.
— Я — человек, миссис Виллар. Мне под небом спать страшно, — отозвался он.
— Кто вас разберет?.. Странный вы какой-то…
Хозяйка еще погудела некоторое время своим грудным, зычным голосом, попереваливалась по углам комнаты и вскоре исчезла.
Альфред сел рядом с Иваном на полу и, закатав рукава своей белой новенькой рубашки, стал смывать водой из таза кровь на руках Брагинского. Костяшки на правой кисти Вани были разодраны. Брагинский внимательно, храня абсолютное молчание, следил за действиями Ала. Джонс явственно ощущал, как его пронзительный зеркальный взгляд шарит по его, Ала, склоненной над тазом макушке.
— Извини меня, Альфред, — нежно позвал его Иван.
— Ничего-ничего… Главное, что ты в порядке, — смущенно пробормотал Джонс, не поднимая головы, и слегка покраснел; он неловко налепливал широкие пластыри на царапины Ивана.
— Ты не злишься?..
— Какой резон мне злиться и обижаться? Ведь ты был напуган… А тот человек больше никогда не придет, я тебя уверяю. Не бойся, — проговорил Ал, избегая смотреть на Ваню. Джонсу мерещилось что-то неладное, какая-то перемена в душевном состоянии Брагинского.
— Ты меня защитишь?..
Альфред изумленно вскинул голову. Глаза его уперлись в зеркальный, пристальный взгляд Вани; лицо Брагинского было совершенно спокойно, только нижняя губа его чуть дрогнула, и он нежно-нежно, тепло улыбнулся Алу.
— Ну конечно! Конечно! Я всё для тебя сделаю! Всем пожертвую, чем хочешь! Я люблю тебя! — воскликнул Джонс с жаром, его охватило горячее, будоражащее чувство, словно у сердца зацвели желтые и белые хризантемы.
Иван широко распахнул глаза и вдруг — тихо, светло засмеялся. Он обнял Альфреда за шею и прижал его голову к своей груди. Иван гладил золотистые волосы Альфреда и как-то торопливо, судорожно целовал его лоб, виски, веки. Джонс млел под этими ласками. Хризантемы у сердца цвели ярко и величественно, но от них веяло осенней холодной свежестью. Из окна дуло.
Они не заметили, как поднялись с пола и сели на кровать. Брагинский по-прежнему мягко, сухими горячими губами расцеловывал Ала; тот только улыбался и не сопротивлялся; руки Джонса прижимали Ивана к своему телу.
— Хороший ты, Ал. Добрый, милый мальчик. Такой юный и чистый, — сбивчиво шептал ему Иван.
Альфред ощущал запах хризантем, сирени и ладана. В комнате Ивана и возле Ивана ему было очень хорошо, немного сонно, немного блаженно, немного великолепно.
— Ты не сильно старше меня, — отозвался Альфред — нужно же было что-то сказать.
— А сколько тебе?
— Двадцать два, — ответил Джонс.
Иван мило улыбнулся:
— Совсем ребенок.
— Вовсе нет. Тебе самому сколько, а? — Альфред сжимал в своих руках пальцы Ивана. Он смотрел на них — бледные и тонкие, и ему хотелось целовать их.
— Трогательный ты, Ал, — Брагинский уткнулся носом в изгиб шеи Ала; дыхание у Ивана было горячее, путаное, почти лихорадочное. Джонс вздрогнул от слабой щекотки чужого дыхания.
— Я? Почему это? — Альфред рассмеялся. — Ты странный, Ваня. Ты даже не представляешь, как я тебя люблю!
— Мне говорят, что я странный, раз десять на дню. Сегодня это уже — третий.
— Твоя хозяйка, я, а кто третий?.. — Альфред нежился в его тихом, певучем голосе.
— Тот, который только что ушел.
Джонс встрепенулся.
— Если его нужно отвадить, ты только скажи, я что-нибудь придумаю, — грозно и мягко нахмурившись, пообещал Ал.
— Нет! Не надо! — Ваня засмеялся и опять, взяв лицо Джонса в свои ладони, стал быстро целовать его губы — как-то невесомо, невинно. — Ты хороший, хороший мальчик. Ты сильно меня любишь?.. — Брагинский опустил и снова поднял мерцающий взгляд.
— Очень-очень! Больше жизни!
Улыбка сползла с лица Ивана.
— Нет, жизнь любить нужно больше, — Брагинский медленно накрутил прядь волос Ала на свой палец.
— Ты — моя жизнь! — немедленно, без колебаний отозвался Джонс. Иван засмеялся и крепко прижался к нему.
Они сидели на кровати, а перед ними, распахнутое настежь, летним, не осенним светом сверкало утреннее солнце. На прямоугольном высоком комоде стоял небольшой, мутный, черного и золотого письма иконостас. Возле него скромно приютилась лампадка и фотография в золоченой рамке — семейный портрет. Альфред всмотрелся повнимательнее. На ней было пятеро человек: видимо, отец и мать Брагинского и трое юношей — все братья между собой очень похожи. Только у одного, поменьше ростом, было худое угрюмое лицо, а у другого — самого высокого — напротив, круглое, мягкое и добродушное. Иван, стоявший посередине, был чем-то средним между ними. Но на фотографии у него еще не было этих зеркальных пронзительных глаз.
На столе, чуть поодаль, в лучах утра, тысячью маленьких солнц, блестели осколки.
Брагинский крепко обнимал Джонса и, смеясь и перебивая себя, шептал:
— Я — твоя жизнь?! Ну разве ты не трогательный?.. Разве ты не… глупенький ты, Ал, глупенький… Если бы это была правда, если бы это только была правда, как бы я тебя… Какой ты всё-таки добрый и нежный, Альфред…
Ал слушал, и его обволакивала приятная полудрема, время для него остановилось; было только это солнце, эти осколки, эта фотография, эти нежные прикосновения и темные лики иконостаса. Джонс чувствовал, что он очень счастлив. Из окна повеяло приятной прохладой, откуда-то далеко, из недр неба, раздался раскат грома.
Брагинский вздрогнул и замолчал; затем поднялся и вышел. Встал и последовал за ним и Альфред, еще раз обернувшись и окинув благоговейным взором его комнату. Он осторожно прикрыл за собой дверь.
***
В борделе царил страшный шабаш и переполох. Сегодня заведение было закрыто для посетителей.
— Что такое? — с тревогой спросил Альфред, зашедший в красно-черную комнату через черный вход.
Девушки громко щебетали и пересмеивались; Чао напугано и потерянно бродил среди них, обматываясь теплой одеждой; Феликс яростно вырывал себе расческой волосы.
— Чтобы я еще раз с мокрой головой лег! — скрежетал он зубами.
— Проблемы мужчин — такие проблемы мужчин, — ехидно усмехнулась Мишель.
— Твой Торис ждет у главного входа. Он сказал, что проводит нас до больницы, — сообщила, запыхаясь от бега, вбежавшая в комнату Джулия.
— Я же типа просил его сегодня не приходить! — Феликс выдрал у себя еще один клок пшеничных шелковистых волос. — И хватит каждый типа раз прибавлять, что он «мой»!
Девушки восторженно засмеялись и завизжали.
— В больницу? — ошарашенно переспросил Альфред.
— Мистер Джонс! — Татьяна наконец заметила его; после ее восклицания все стали здороваться с Алом. — Как хорошо, что вы помирились с Ваней! Тот ужасный человек больше не приходил! Какой вы умничка, мистер Джонс! — Она радостно захлопала в ладоши.
— Ваня, Ваня! Твой Альфред пришел! — закричала Асель, выглядывая из двери, ведшей в главный зал. Там тоже царила паника, толпились девушки и несколько парней.
— Перестаньте, пожалуйста, повторять, что он «мой»… — с мягким укором откликнулся Ваня.
— Я же говорю, что это типа вообще нисколько не приятно! — поддакнул Феликс.
— …всем и так это прекрасно известно, — закончил Брагинский.
Все дружно прыснули. Даже Феликс, до этого недовольно поджимавший губы, расплылся в улыбке. Альфред вспыхнул.
— А я-то думала, что дети этого возраста не краснеют, — сострила Мишель; Ал с обидой посмотрел на нее.
Пухлая, укутанная в теплый пуховый платок Аманда прикрыла рот рукой, чтобы Джонс не увидел ее улыбки и не обиделся; другие опять громко расхохотались.
На пороге возник Иван. Альфред бросился к нему, словно спасаясь ото всех на свете.
— Почему вы идете в больницу? — спросил он, беря Ваню за руку.
— ЗППП, — лаконично ответил Брагинский.
— У вас кто-то заболел?! С тобой всё в порядке?!
Иван посмотрел в глаза Альфреда, полные любви и тоскующей нежной заботы, и опустил глаза в пол, слабо улыбаясь.
— Нет, Ал. Нас просто проверяют. Чтобы мы были безопасны для клиентов. Каждый месяц, реже — раз в два месяца. Бывает, что чаще. Надеюсь, что никто из нас ничем не за-ра-зил-ся. Хотя и предохраняешься, а все равно — за всем не усмотришь, — Брагинский потрепал Джонса по щеке. — Попрошу, чтобы меня проверили потщательнее, я ведь не хочу, чтобы ты из-за меня заболел какой-нибудь дрянью.
— Если что вдруг, ты мне скажешь?.. Если нужно лечение, я дам денег, — тревожно и просяще пролепетал Альфред. Он, кажется, только теперь стал понимать, с какой опасностью сопряжено занятие проституцией.
— Конечно, скажу, Ал, не переживай, не пе-ре-живай, — Иван поцеловал Джонса. — Подкинешь меня? Неохота что-то пешком тащиться до больницы.
***
Толпа девушек и парней высыпала на небольшую площадь перед белым высоким зданием больницы. Было прохладно, свежо и солнечно. Огден о чем-то беседовал с вышедшим покурить врачом. Альфред ждал, когда же появится Иван. Девушки, одна за другой, выходили на улицу, махали Алу. Он улыбался им. Всё это сборище походило на праздничное гуляние. Все были хорошо, ярко и тепло одеты. И настроение у всех было словно праздничное, прохладный воздух и чистое небо бодрили. Со стороны и не скажешь, что это маленькая толпа проституток.
Только Иван всё не появлялся.
Джонс стоял рядом с невысоким, тоненьким юношей из Литвы. Это был тот самый Торис. Торис с немым восхищением и страхом глядел на Альфреда.
«Разумеется, ему успели порассказывать всяких небылиц обо мне», — подумал Ал.
— А правда, мистер Джонс, что ваша семья владеет сетью торговых центров, кафе и обувных? — робко поинтересовался Торис.
Альфред устало вздохнул. Его неприятно знобило от прохлады и от того, что Брагинский всё не возвращался. Огден, активно жестикулируя, убежденно что-то доказывал врачу.
— Правда, — Ал дружелюбно улыбнулся Торису; ему не хотелось пугать бедного студента.
Откуда-то выпорхнул радостный, раскрасневшийся на воздухе Феликс. Он подбежал к Торису и по-хозяйски обвил его шею руками.
— Анализы будут еще не скоро, но врач осмотрел меня и сказал, что я здоров! — гордо провозгласил Феликс. — Надеюсь, что это правда.
(«Как мало они ценят это свое здоровье. Для них оно — не залог будущей счастливой жизни, а только непременное условие для работы. Без здоровья они не смогут зарабатывать себе на хлеб.»)
— Это хорошо! Я очень рад! — Торис обнял Феликса. Студент весь преобразился, даже на несколько сантиметров выше стал, плечи расправил.
— А где Ваня? — торопливо прервал их Ал.
Лукашевич несколько замялся.
— Он сдал все анализы, но потом еще зачем-то пошел на рентген, — Феликс пожал плечами. — Не знаю зачем.
— Рентген?.. — Альфред судорожно принялся сгребать в кучу все свои знания по биологии; знаний было немного или, вернее, совсем не было, зато страхов вмиг возникла тысяча; Джонс очень растерялся от этого известия и побледнел.
Феликс поспешил его приободрить.
— Ну мало ли зачем, верно? Просто типа на всякий случай. Нам и рентген раз в два года делают. Огден о нас, как о родных детях, заботится.
— А разве?.. — заикнулся было Торис, но Феликс метнул на него такой страшный и угрожающий взор, что тот испуганно сник.
— Что?! — взволновался Альфред.
— Ну, видишь ли, в чем тут типа штука, — наконец решился Лукашевич. — Только не говори Ване, что я тебе рассказал. Ваня один уже несколько раз в больнице был. А потом вдруг стал много есть, хотя до этого всё на диете сидел — для красоты типа. И помрачнел сильно. Я уж у него выспрашивал, но он мне ничего не говорит. — Феликс посмотрел на Альфреда; тот стоял, как громом пораженный. — Не переживай ты так. Может, еще ничего и нет, а ты уже готов в обморок типа упасть!
— О чем беседуем?
Альфред вздрогнул и обернулся: за спиной у него стоял Иван, укутанный до носа в свой любимый белый шарф.
— Ни о чем! Нам пора! — Феликс схватил Ториса за руку, и они оба поспешно ретировались.
Альфред и Иван бродили по парку, недалеко от больницы. Дорожки были мокрыми, недавно прошел дождь. Ветер шевелил золотые верхушки тополей и клёнов и играл в их листве и ветвях. На небо иногда набегали тучи, темнили лик солнца. Джонс все никак не решался заговорить.
— Чем ты болен?.. — наконец, глубоко выдохнув, спросил Альфред.
Иван остановился и непонятливо посмотрел на Ала, затем усмехнулся.
— Ничем. С чего ты взял?
— Мне Феликс рассказал, — Альфред спохватился, что не должен был говорить, — то есть он намекнул, что ты ходил в больницу несколько раз… один…
— Ну и что? — Иван только плечами пожал.
Подул сильный ветер. Солнце скрыли темные тяжелые тучи.
— Что это значит, Ваня? Ты болен или нет? Ответь же! — с досадой и страхом в голосе возмутился Ал. Он взял руку Вани в свою и крепко сжал его холодные пальцы.
Брагинский поморщился.
— Я ничем не болен, успокойся.
— Ты лжешь!
— До сих пор ты мне всегда верил, — Иван прищурил глаза. — В чем проблема?
— Зачем ты делал рентген?
Брагинский утомленно закатил глаза.
— Альфред, у меня искривление позвоночника. Небольшое. Вот врач и присоветовал. Возможно, протрузия или грыжа. Ничего особенного.
— Ты лжешь.
Ваня усмехнулся.
Стал накрапывать дождь. Они стояли друг напротив друга и не замечали его. Ал смотрел на опущенную в задумчивости голову Вани, на его бледную кожу, чувствовал холод его пальцев в своих пальцах; и сердце его тревожно сжималось; какой-то холодный пустой мрак распространялся по его душе.
— Пойдем, погуляем, — попросил Брагинский.
— Ты не лжешь?.. — уже менее уверенно переспросил Альфред. Ему хотелось верить, что всё в порядке.
Они шли по тропинке, а дождь — мелкий, бисерный, робкий — стучал по асфальту и листве.
— Я для тебя не заразен.
— Да при чем тут это?! — Альфред дернул Ивана за руку.
— Я не лгу! Я не болен! Не лгу! Правда! Правда! — потеряв терпение, воскликнул Иван. — Ну прекрати, давай не будем об этом. Почему ты мне не веришь?.. Я ведь не лгу… Смотри, как хорошо, смотри, какое небо там, в прорывах… — понизив голос, заговорил Иван.
Небо, обложенное тучами, было налито свинцом, но облака часто разрывались, и тогда ярко-синие, как цветы горчанки, возникали небесные заплаты. Лучи солнца прорывались сквозь тучи и освещали золотую листву, но дождик всё шел. Казалось, свет и тьма, солнце и дождь борются в небе. И люди глядят на эту безмолвную борьбу снизу и ощущают, как она отражается и в их душах.
— Пойдем, Ал.
— Хорошо, — Альфред несчастно, грустно посмотрел на Ивана. Брагинский улыбнулся ему и погладил его по щеке.
Они шли. А солнце то пряталось, то снова освещало им путь. Синее всё больше завладевало небом, но крошечные, как маленькие бриллианты, капли дождя продолжали сыпаться сверху. Они застревали в волосах Альфреда и волосах Ивана. А еще они покоились на его, Брагинского, светлых ресницах.
***
— Твой брат только что был у меня, — раздался мягкий голос Ивана из трубки.
— Что?! — Альфред чуть телефон из рук не выронил; он ехал на машине и принужден был припарковаться. Он как раз возвращался от Ивана домой. — Ты уверен?! Как это вообще возможно?!
— Он представился как Артур Керкленд. И разговор у нас был о тебе.
— Ч-что?! Что он тебе наговорил?!
На том конце рассмеялись, словно посыпались осколки стекла.
— Сегодня тебе предстоит трудный разговор. У главного входа стояла, сколько я мог понять, и твоя сестра. Ты меня извини, конечно, — Альфред не видел лица Ивана, но понял, что тот улыбнулся. — Она — сущая ме-ге-ра.
— Алиса?!
Всё случившееся никак не укладывалось у Альфреда в голове.
— Наверное. Не та, что ты мне показывал тогда, в ресторане. Не Эмили.
— Ох… — Альфред уныло потер переносицу. — Что они от тебя хотели?
— Чтобы я бросил тебя.
— И что ты ответил?
На том конце опять рассмеялись; казалось, смеется бесплотный резвящийся дух где-то у самого сердца Ала.
— Сказал, что птице нельзя запрещать летать, потому что она одним небом и дышит.
— Э… — Джонс уже представлял, какое впечатление странности Ивана произвели на Алису и Артура. — Ты так и сказал?
— Да.
— И что это значит?
— Это значит, что мне никто не указ.
Альфред улыбнулся; на душе у него вмиг потеплело. Желтые хризантемы цвели, как маленькие желтые солнца.
— А Артур что? — снова спросил Ал.
— Предлагал мне денег. Много денег. На всю жизнь бы хватило.
— И?
— Я рассказал ему притчу о «птицах небесных».
— Что-что?
— Он точно также у меня переспросил. Даже голос был такой же. Но на Эмили ты больше похож. У этих — другая порода…
— Так что за птицы?
— И твой брат опять переспросил то же самое, когда я ему не ответил. Птицы небесные, Ал. «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, а Отец ваш Небесный кормит их.» Евангелие от Матфея.
Альфред вздохнул.
(«М-да… понятнее не стало…»)
И тут же другая мысль.
(«Атеист, молящийся за погибшую возлюбленную и цитирующий Евангелие. Просто бинго.»)
— Он будет очень злиться?.. — грустно и сострадательно спросил Иван. — Из-за меня?
— Наверное, — Альфред придал своему голосу как можно больше смелости и молодецкой удали. — Да какая к черту разница?! Что он мне, отец, что ли?! Глупости! Как-нибудь улажу с ним дела и сразу — к тебе!
— Хорошо-хорошо, тогда прощай, береги себя.
— Ага, до связи.
Альфред не слишком спешил домой. Он зашел перекусить в ресторан, потом погулял по парку около больницы, где они недавно разговаривали с Иваном. И только потом Ал заставил себя поехать домой. Не то чтобы он боялся, но это же был Артур… Ну и устроит же старший братец ему головомойку.
(«Ему всё этот поганый Брукс рассказал. Так и чешутся руки — рожу ему подпудрить. Кровью с размозженным мясом.»)
Но кровожадные мысли быстро сменились волнением и страхом.
В холле дома Ала встретила перепуганная до смерти Эмили. Она обняла его и сочувственно взглянула на брата. Во всем ее облике прояснялась немая поддержка и горячее участие.
— Я всё-всё-всё знаю! Боже мой, Альфред! Проститутка! Она ведь проститутка! Альфред! Всему должен быть предел! Даже любви! — заговорила она, боязливо оглядываясь и прислушиваясь.
— Это не она, а он, — тоже пригасив голос и наклоняясь, проговорил Ал.
— Господи! Правда?! Ну то есть… — Эмили опять опасливо оглянулась на огромную черную дверь в большой зал. — А он красивый?
— Очень, — Джонс довольно и гордо улыбнулся; ответная улыбка расцвела и на губах Эмили.
— Он наверняка несчастлив, и у него бедная семья, и его отец пьяница, а мать бьет его. Это почти романтично! Сколько ему лет? — вопросы так и сыпались из уст вспыхнувшей любопытством Эмили.
— Нет-нет! У него хорошая обеспеченная семья! — Ал протестующе замахал на сестру руками.
— Не может быть!
— Ал!
Альфред и Эмили, как рассекреченные заговорщики, побледнели и вздрогнули. У входа в большой зал стоял Мэттью. Он обеспокоенно оглядел Альфреда.
— Ал, — расстроенно проговорил Мэттью. — Как же так?.. — Но он вдруг спохватился. — Артур тебя зовет. Он слышал, как твоя машина подъехала ко входу.
— Он сильно злится? — спросил Ал.
Альфред и Эмили в нетерпении подбежали к Мэттью.
— Рвет и мечет! — Мэттью с мукой во взоре поднял глаза к высокому потолку. — Проститутка, Ал! Твоя девушка — проститутка! О чем ты только думал?! Это ведь опасно!
— Вообще-то это парень, — тут же с деловым видом и со знанием дела вставила Эмили.
— Да ну?!
— Что вы всё заладили?! — разозлился наконец Альфред. — Ну и что с того?! Такая же работа, как и все остальные!
Мэтт и Эмили в ужасе выпучили на него глаза.
— Альфред! — раздался свирепый голос Артура, сотрясающий могучие своды и стены особняка, и они все трое, дрожа от страха, понеслись на зов.
Артур взаправду рвал и метал. Алиса, как верный страж, стояла позади него и всё время, пока Артур гневно распекал Ала, она солидарно и гордо кивала.
— Я не потерплю! Это просто отвратительно! Мерзко! И от кого я это узнаю?! От чертова Брукса! От этого мерзкого старикана, которому в радость лишний раз поддеть меня! Оскорбить! Мой возраст! Да у меня одни акции «Гайпарка» стоят столько же, сколько всё его жалкое состояние! Друг отца! Плевать я хотел! Я глава в этой семье! А ты!.. Ты!.. Позоришь меня! Если об этом узнает пресса?! Ты хоть понимаешь, что станет с нашей семьей?! Я ли не терпим?! Гей ты или не гей — меня это не колеблет! Но связываться с подобной сволочью! — Артур задыхался, как от быстрого бега; Альфред не мог разобрать и половины из того, что брат выкрикивал; Мэттью и Эмили ежились за спиной Ала; Алиса глядела на младшего брата, как на человека, однозначно запятнавшего свою честь. — Я понимаю: один раз сходить!.. — продолжал Артур, набрав воздуху в легкие. — Но жить там! Но ходить туда ежедневно! Но появляться с
ним в общественных местах! Пропускать учебу! Пропускать экзамены! Альфред, ведь ты завалил экзамены! Я еле уговорил профессуру повременить с твоим отчислением! Это престижный солидный вуз! Ал! Ты меня вообще слушаешь?!
Джонс опустил голову, как побитая собака.
— Альфред! Ты немедленно отправишься к врачу! Ты мог заразиться чем-нибудь от этого ублюдка! Да! Я был у него! Он, наверное, успел уже тебе сообщить?! Он ненормальный, больной идиот! Лопочет какую-то чушь про каких-то птиц!
Альфред вдруг вскинул голову, и лицо его вмиг залил багровый румянец ярости.
— Не смей так о нем говорить! Ты вообще предложил ему денег, чтобы он расстался со мной!
Алиса удивленно приподняла брови и посмотрела на старшего брата. Мэттью и Эмили тоже непонимающе и вопросительно воззрились на Артура.
— Да, предложил! И что тут такого?! Не вижу в этом ничего зазорного! Я просто хотел спасти моего брата! О каких нормах чести и морали можно говорить, когда речь заходит о проститутке?!
— Он — самый умный, самый великодушный, самый добрый, самый невинный человек, которого я когда-либо знал! — закричал Альфред.
Мэттью протянул было к нему руку, но Ал резко отстранил ее.
Артур даже посерел от возмущения и негодования.
— Он?! Невинный?! Ты что несешь?! Ты совсем отупел?! Он — лицемерная тварь, которая только и ждет удобного случая, чтобы выбить из тебя побольше твоих денег! — в исступлении прорычал он.
— Неужели?! Как интересно! Но деньги, которые ты ему предложил, он почему-то не взял! — не менее гневно отпарировал Ал.
Алиса еще более округлила свои тонкие изящные брови и повела плечами. Весь ее вид так и произносил: «Любопытненько».
— Это ничего не доказывает! — не растерялся Артур. — Эту шваль — убить мало! И я его раздавлю! Его! И его семью! Он будет ползать у меня в ногах! Вот и посмотрим — какой он невинный, какой он гордый! Ума много не надо быть подстилкой!
Джонс почувствовал, что страшная ненависть ожгла его, точно огнем. Он бросился на Артура, но ничего умнее сделать не мог, как схватить своего низкого, тщедушного, по сравнению с ним, Алом, старшего брата за грудки и яростно встряхнуть его. Эмили и Алиса закричали. Мэтт схватил Ала за руки и отцепил их от ворота Артура. Но Артур вдруг размахнулся и залепил Алу звонкую пощечину. Все застыли в изумлении и ужасе. Немая сцена длилась несколько мгновений, но наконец Артур, бледный, с дрожащим подбородком, проговорил:
— Если бы отец был жив… Он бы тебя еще и не так…
— Если бы отец был жив… — Альфред, едва удерживая накипающие слезы, посмотрел на Артура. — Только он умер. А ты — не стал мне отцом… — Голос его охрип и оборвался.
Джонсу было страшно обидно. Ненависть прошла. Осталась жгучая обида. За себя, за Ваню. Артур, кажется, уже раскаялся в том, что ударил Ала. Он стоял перед младшим братом как-то нелепо, потеряно, не находя, что сказать.
Ал отвернулся от него и пошел к выходу. Он ощущал, что больше не может сдерживать рыданий.
— Ал… — виновато бросил ему вдогонку Артур, но Джонс не обернулся, он взбежал к себе в комнату, заперся, упал на кровать и разрыдался. Сомнения, тревоги и страхи — всё мигом тяжким грузом навалилось на него. Как мог брат его вот так вот ударить, при сестрах?! Как мог он его так унижать?! Унижать Ваню?! У которого в лице немного от иконы и в глазах светятся осколки солнца и который, наверное, болен чем-то, только упрямится и молчит? И который отказался от денег, предложенных ему Артуром, потому что любит его, Ала? Как можно быть таким слепым и несправедливым?! Как?! Как?!
Джонс плакал навзрыд, как ребенок. Давно, давно он так не плакал. И вскоре, обессилев, заснул.
