Амнистiя

Серёжа Муравьёв резко распахивает глаза и видит бело-зелёное знамя с двуглавым орлом на алом фоне. Полотнище ярким пятном выделяется на хмуром свинцово-сером небе, с которого сыплет мелкий снег. Острые снежинки больно впиваются в нос и щёки. Серёжа продрог до костей. С каждым выдохом изо рта вырывается молочно-белое облачко пара. Озябшие пальцы мёртвой хваткой вцепились в шершавое древко стяга. Муравьёв медленно опускает взгляд, и далеко на горизонте, словно из туманной дымки, выступает строй размытых человеческих фигур. Они неспешно плывут над землёй, приближаясь к нему. Он слегка трясёт головой в надежде рассеять морок, но тот не желает исчезать. Через мгновение Серёжа в смятении осознаёт, что призрачные люди не двигаются. Это он идёт к ним по заснеженному тракту, едва перебирая окоченевшими ногами и чуть пригибаясь под тяжестью знамени. Тревога стремительно нарастает. Он слышит собственное натужное, прерывистое дыхание. Колени подкашиваются. Но он не может дать слабину. Только не теперь. Ему непременно, во что бы то ни стало, нужно добраться до смутных силуэтов на той стороне дороги. Сейчас он дойдёт до них, и всё кончится. Он сумеет убедить их не открывать огонь. Уговорит примкнуть к восставшим черниговцам. Всё получится. Они объединятся, выйдут на Ржевскую дорогу и двинутся на Петербург. Только бы дойти! Только бы успеть вовремя! Муравьёв видит происходящее будто в замедленной съёмке. Отяжелевшие ноги не слушаются. Каждый шаг даётся ему с колоссальным трудом. Словно какая-то неведомая сила неуклонно тянет его назад. — Серёж… Серёжа… — откуда-то сзади раздаётся тихий неуверенный оклик. От звуков этого голоса, такого родного, такого любимого, сердце болезненно сжимается. На долю секунды он застывает на месте. Боги, как же хочется всё бросить, развернуться и устремиться на зов! Но он не смеет. Не имеет права подвести свой полк. Не теперь, когда он вплотную приблизился к цели… Внезапно тишину разрывают резкие звуки выстрелов. Серёжа падает навзничь. Ослабевшие руки роняют полковое знамя в грязный снег. Он с ужасом понимает, что лишился слуха. Зажимает ладонями кровоточащие уши. Перед зажмуренными глазами вспыхивают и взрываются багровые звёзды. Голова раскалывается от дикой боли. Муравьёв отчаянно пытается удержаться в этой реальности, остатками разума цепляясь за болезненные ощущения в теле, но всё тщетно. Ещё миг, и он камнем летит в бездонную чёрную пропасть. И только жалобное “Серёж… Серёжа…” эхом отдаётся где-то на краешке угасающего сознания.

***

— Серёжа, Серёжа, проснись! — чьи-то сильные руки настойчиво трясли его. Муравьёв с трудом вынырнул из сна, тягучего и вязкого. Тупая боль, угнездившаяся за левым глазом, с каждым ударом сердца отдавала в висок. Он непонимающе уставился на всё ещё трясущего его Пашку. — Серёж, займи денег, а? — хриплый голос Пестеля был похож на наждачку. — Налика нет, на картах по нулям. Я обещал встретиться с ребятами на Сенатской. Если опоздаю, Рылеев меня с говном сожрёт. Ты ж его знаешь. В прошлый раз так орал на Трубецкого, что даже у меня глаз дёргался, — продолжал тараторить Пестель. Серёжа лишь недоумённо смотрел на друга, пытаясь прийти в себя. — Ну так чё, денег дашь? — в Пашкином тоне явственно проскальзывало нетерпение. — Опять все бабки спустил, финансит хренов! — недовольно пробурчал Муравьёв себе под нос и потянулся к валявшимся на полу джинсам. Боль пульсировала в голове в ответ на каждое движение. Начиналась мигрень. Надо было срочно принять обезболивающее, иначе день грозил закончиться, так и не начавшись. Серёжа выудил из кармана джинс пару мятых купюр и протянул Пашке. — Спасибо, бро! От души! — Пестель хлопнул его по плечу своей огромной ручищей. — А ты точно с нами не хочешь? В ответ Серёжа лишь осторожно покачал головой, чтобы не спровоцировать очередной приступ боли. — Дело твоё. Мне пора, — Пашка поспешно вышел из комнаты, хлопнув дверью. Серёжа ещё раз потянулся к джинсам и на этот раз достал пачку сигарет с зажигалкой. Медленно встал, натянул тёплую бордовую толстовку с капюшоном и вышел на балкон покурить. Зимнее питерское небо было точно таким же, какое он только что видел во сне. Тяжёлое, низкое, набрякшее снегом. Начинался январь, новогодние праздники были в самом разгаре, а настроение так и не появилось. Первый семестр в универе пролетел очень быстро. Хорошо, что у Серёжи было мало пар и много времени на самостоятельную работу над диссертацией, иначе он бы просто тронулся умом. Он не понимал, в чём дело: то ли в переезде, то ли в местной безрадостной погоде, то ли в общей гнетущей атмосфере города. Но факт оставался фактом. Тревожные ночные кошмары всю осень не давали ему покоя. Он снова видел красивые грустные глаза из своих детских снов и испытывал тягостное подспудное чувство вины. Будто эти глаза грустили из-за него. Будто он совершил нечто страшное, нечто непоправимое. Прикрыв веки и глубоко затянувшись сигаретой, Серёжа попытался воскресить в памяти родной голос из сна, звавший его по имени. Звук этого голоса странным образом связался в его сознании с карими глазами, преследовавшими его. Он был почти уверен, что когда-то очень давно знал этого человека и что этот полузабытый человек был очень важен для него. Но сколько Серёжа ни старался, никак не мог вспомнить, кто он такой и где они могли познакомиться. Его образ всё чаще являлся Муравьёву за последние полгода питерской жизни. И не всегда в кошмарах. Изредка Серёже везло, и он видел невероятные, прекрасные сны. Сны, в которых он был счастлив.