Амнистiя

Серёжа Муравьёв приподнимает опухшие веки и не видит перед собой ничего. Лишь приглушённые лучи алого закатного солнца пробиваются сквозь грубую холщовую ткань мешка на его голове. Руки крепко связаны за спиной. Толстая верёвка больно впивается в запястья. Он отчаянно пытается освободиться, но всё без толку: пальцы не слушаются. Становится по-настоящему страшно. Он хочет закричать, но не может выдавить ни звука. Его бросает в холодный пот. Серёжа слышит оглушительный рёв многолюдной толпы, жаждущей зрелищ. На него волнами накатывает тошнотворное предчувствие чего-то жуткого и неотвратимого. Внезапно его поражает безумная догадка: он смертник. Очнулся в момент собственной казни. Ему становится дурно. Ноги подкашиваются. Сердце неистово колотится о рёбра. На грудь ложится что-то тяжёлое и плоское. Деревянная дощечка. В следующий миг он чувствует, как на шее затягивается петля. Он на виселице. И ему тут самое место, ведь он — Сергей Иванович Муравьёв — убийца. Безжалостный душегуб. Его руки по локоть в крови. Он сгубил сотни ни в чём не повинных людей. Повёл их на верную смерть в угоду собственным эгоизму и гордыне. Бездумно бросил их на жертвенный алтарь наивных идеалов, недостижимой утопии. За эти страшные грехи его бессмертной душе суждено целую вечность провести в мучениях. Снова и снова сгорать в адском пламени, не зная покоя. Земля вдруг уходит из-под ног. Резкий рывок верёвки. Перед глазами мелькают страшные картины. Он видит свой поверженный полк. Его черниговцев выкосило картечью. Грязный снег обагрён живой горячей кровью. Отовсюду доносятся плач и стоны раненых, их предсмертные хрипы. Серёжа никогда не забудет молодого солдатика, отчаянно прижимающего слабеющие руки к кровавой каше, оставшейся на месте живота. Его всегда будет преследовать выражение расширенных от ужаса глаз, уже подёрнутых смертной пеленой, но всё ещё смотрящих на него с презрением и ненавистью. Что же он натворил… Видят Боги, он этого не хотел! Будь он навеки проклят! Петля с силой врезается в горло. Шум в ушах нарастает. В глазах темнеет. Жуткая боль трескающегося кадыка. Омерзительный хруст ломающихся позвонков. Это конец. Серёжа парит над собственным мёртвым телом, сорвавшимся с лопнувшей петли. Он пристально наблюдает за тем, как на холщовой ткани, в том месте, где должны быть глаза, медленно проступают влажные кроваво-красные пятна. По обеим сторонам от обрывка его верёвки зловещей траурной рамкой качаются ещё два висельника. Он не может задержаться. Ему пора идти дальше. Он взмывает всё выше и выше, до тех пор, пока шибеница не превращается в крошечную, едва различимую точку.

***

Серёжа проснулся от собственного пронзительного крика. В первые секунды он не мог осознать себя, будто только что вернулся в покинутую оболочку. Ему был виден светлый квадрат окна на дальней стене, но он никак не мог понять, где находится: то ли дома, то ли у родителей в Москве, то ли у Рылеева. Постепенно бешеное сердцебиение замедлилось, паника отступила, и он начал приходить в чувства. Боги, он больше никогда не будет пить! На этот раз его мозг, одурманенный алкоголем, превзошёл сам себя и выдал ему до ужаса правдоподобную картину собственной смерти. Муравьёва мучило похмелье. Во рту пересохло. Язык распух. Голова гудела, как чугунный колокол. Его мутило. Внезапно в сознании всплыло жуткое видение мёртвого тела в пропитанном тёмной кровью казённом мешке. Желудок тут же отреагировал острой резью. Серёжа едва успел добежать до туалета и склониться над унитазом, как его обильно вырвало горькой желчью.

***

С той июньской ночи Муравьёв перестал спать. Ему всюду мерещилось заснеженное поле боя. Он видел страшные глаза солдат, по его вине умирающих в чудовищных мучениях. Слышал резкий свист натягивающейся верёвки. Чувствовал фантомные боли в раздавленной петлёй гортани. Серёже пришлось вернуться к транквилизаторам, прописанным психотерапевтом. Но вместо ожидаемого успокоительного эффекта, они, казалось, наоборот только растормаживали его. Снотворные тоже не действовали. У него появилась дурная привычка днём урывать пару часов на сон. Ночью же он лежал, оцепенело пялясь в потолок стеклянными глазами. Муравьёв пытался убедить себя, что это всего лишь сны. Плод его буйного воображения. Он ни в чём не виноват. Он никого не убивал. Не было никакой войны, никаких мёртвых солдат. Его никогда не казнили, не вздёргивали на виселице. Всего этого никогда не случалось. Серёжа повторял заветные слова, как мантру, но не верил сам себе. Настойчивый голос в его голове без устали шептал, что вся пролитая кровь будет вечно на нём. Он стремительно терял вес. Не мог есть. Кусок не лез в горло. Еда потеряла вкус, казалась ему ватной. Он отдалился от друзей. Даже верный Пашка не понимал, что с ним творится. Серёжа всё чаще ловил на себе его обеспокоенные взгляды. Иногда всё вокруг представлялось ему нереальным, как будто он сидит в зрительном зале и смотрит фильм с самим собой в главной роли. Ему не удавалось ни на чём сосредоточиться. Он чем-то занимался, куда-то ходил, с кем-то разговаривал, но делал всё на автопилоте. Через месяц такого существования Серёжа начал всерьёз опасаться, что сходит с ума.