Рви! Меня изнутри! Бесцеремонно, резко и жестко. Рви! Меня разрывай! Без жалости и без пощады! Разрушь мой разум и кости сломай, Пока звучат мои серенады! Горький — Рви.
Чёрная змея витиеватым узором расползалась по плечу Саске. Ее чешуйчатый хвост слегка задевал лопатку, а голова покоилась на груди. Своим устрашающим взглядом существо охватывало буквально все вокруг, но если перед ним внезапно возникала иная человеческая фигура, то его зрачки сразу же направлялись в её сторону и незамедлительно зажимали в клещи. С какой стороны ни взгляни, взор змея всегда будет устремлен прямиком на тебя. Просьбы Учихи не были проигнорированы, поэтому рядом с головой в хаотичном порядке были изображены несколько укусов в виде отметин, оставшихся после острых ядовитых зубов. Насытившись вдоволь, животное отдыхало на теле юноши, четко обозначив свои границы, и казалось, будто это сам Орочимару заявлял свои права на столь желанного Саске. Но обладал ли он действительно такими привилегированными полномочиями? Стоит отметить, что при помощи мастерства и таланта наставник умело подчеркнул через свое своеобразное творение великолепную, изящную красоту младшего Учихи. Змеиный узор нарочито располагался на самых живописных областях тела, тем самым выделяя угловатость худощавых плеч, остроту немного выпирающих лопаток и утонченность все же крепкой грудной клетки. А черная краска идеально гармонировала с практически неестественно бледной кожей, акцентируя ее гладкость и, может, некую уникальность. По крайней мере, для Орочимару Саске всегда являлся уникальным и единственным в своем роде совершенством, которое, пусть и недолго, но все же удалось вырастить, а затем выпустить в этот бренный жестокий мир. Всю эту красоту в течение недели юноша старательно скрывал от брата, дожидаясь того самого момента, когда рисунок наконец-таки заживёт, но Учиху неуклонно преследовала одна и та же проблема: как удержать Итачи возле себя аж на целые семь дней? По возвращении домой Саске получил сильный нагоняй за то, что задержался и дал прескверной мысли о возможности солгать воплотиться в реальность. А затем на его голову свалился еще один нагоняй, а все из-за того, что в качестве самого целесообразного стратегического решения парень избрал не что иное, как симуляцию, которая вроде бы сработала на ура. И, как и следовало ожидать, Итачи непременно разозлился, ибо, во-первых, Саске ослушался и вышел на улицу, толком не вылечив свою пневмонию, а во-вторых, своими действиями он только усугубил положение, позволив болезни распространиться дальше. Единственное, что все никак не мог уяснить Саске, так это то, что в гневе Итачи становился просто невыносимым. Вся неделя младшего Учихи прошла в бесконечных прятках, покашливаниях, сопениях, пердениях, трениях градусников об одеяло и прочих притворствах. В общем, он использовал весь набор гениальных идей школьников, упрашивающих своих родителей прогулять уроки. Самой тяжелой была необходимость скрывать тату. Саске напяливал на себя тысячу и одну толстовку, а затем, как жук, скрывался под пледом, пуская настороженные взгляды в сторону Итачи, который иронично вскидывал брови и, постоянно отшучиваясь, проходил мимо. На самом деле старший Учиха уже давно понял, что готовится что-то очень интересненькое. Его то и дело распирало от колющего чувства любопытства, и мужчина, тщетно пытаясь подавить в себе нарастающее напряжение, ошивался возле младшего брата. Однажды под предлогом того, что мелкий частенько потеет, укутывая свое тело во всевозможные шубы, Итачи попытался затащить его в душ, но тот лишь фыркал и рычал в ответ, пытаясь выпихнуть назойливого братца прочь из ванной. А старший Учиха забавлялся еще больше, ощущая, как тонкие руки упираются в его в грудь, как Саске нервничает, потому что ему никак не удается сдвинуть с места непоколебимую скалу в лице дорого нии-сана. — Ну так же нельзя, — с притворной досадой начал приговаривать мужчина, расплываясь в азартной ухмылке, от которой у Саске невольно начали проявляться неприятные рвотные позывы. — Ты, поди, уже подванивать начинаешь, а это, между прочим, нарушение моих прав. Можно, конечно, делать все, что заблагорассудится, но помни, что права одного человека заканчиваются там, где начинаются права других людей. — Намекаешь на то, что я вонючий? — ноги юноши уже начинали скользить по кафелю, а Итачи все еще ни разу не шелохнулся, — тогда ты ничего не понимаешь. Это метод лечения такой. Нужно вспотеть, чтобы все вирусы покинули организм вместе с потом. — Ясно, значит, на сайтах народной медицины копаешься. — Ничего я не копаюсь. Между прочим, этот способ работает, — Саске немного помялся на месте, а затем с новым рывком толкнулся в грудь старшему брату. — С-стат-ти-стика, — прокряхтел он. Для Итачи не составило огромного труда обычным легким движением перехватить руки отото и сжать тонкие запястья своей ладонью. — Статистика статистикой, а мыться все же нужно, — он не торопясь задрал край белой толстовки младшего Учихи, и к большому разочарованию, под ней он увидел лишь дурацкую фиолетовую футболку с тупым детским рисунком, которой, по его мнению, здесь точно быть не должно. На удивление Саске легко смог вырваться из тисков брата и отпрыгнуть в противоположный конец ванной комнаты. Юноша почувствовал, как легкие вновь разрывались от нехватки воздуха, изо рта вылетали шумные тяжелые вздохи, и какая-то неприятная солоноватая жижа медленно стекала к его губам. Опять насморк? Он же выздоровел. В последнее время что ему приходилось делать, так это симулировать, а тут такое… — Я и сам могу душ принять, — выпалил парень, наспех вытирая белоснежным рукавом свои мутноватые сопли, даже не замечая такую непривычную и выбивающуюся теплоту в появившийся улыбке старшего брата, для которого подобный неряшливый жест был словно напоминанием из их детства, когда маленький Саске так и норовил испачкать только что постиранную кофту всякой биологической бякой, а Итачи наспех совал ему в нос платок, потому что их мама была очень строгой женщиной, и такого несносного отото наверняка бы ждала очередная детская нервотрёпка. Склонив голову чуть правее, мужчина облокотился об дверной косяк и принялся с интересом оглядывать съежившегося Саске, который сметливо искал место, где можно было спрятаться, а еще лучше — совсем исчезнуть, провалиться сквозь гребаную землю и больше никогда не видеть эту циничную рожу. Парень продолжал неосознанно пятиться назад, даже несмотря на то, что его задница полностью уперлась в раковину. — Как же я могу оставить тебя одного? — чуть ли не пропел Итачи, — вдруг что-нибудь случится. Ты же так тяжело болен,а больным нужно помогать, — на слове «болен» Учиха как-то неестественно повел бровями, на доли секунды расширяя зрачки своих черных глаз. И Саске показалось, будто он уже давно обо всем догадался, все знает, и что скрываться более нет смысла. Зачем так издеваться? Почему нельзя быть просто нормальным? Какое удовольствие может приносить подобное общение? Младшему Учихе хотелось, чтоб Итачи был хотя бы как все. Как все обыкновенные люди с прямым, средним, ничем не примечательным мышлением, с такими же эмоциями, чувствами, действиями. Хотя бы так, потому что именно с такими людьми живётся проще. Но не с Итачи. Он эмоциональный инвалид. У него где-то внутри что-то сломано, или нет, скорее вообще отсутствует. Он бракованный, испорченный, дефектный. Другие заботятся и любят тех, кто им дорог, а он заботится либо исходя из собственного эгоизма, потому что так удобно, так выгодно, приятно для него самого, либо потому, что его настроение в кои-то веки направленно на позитивный лад. И умеет ли он вообще любить? Это существо, бережно усаживающее на свои колени, нежно удерживающее в своих крепких объятиях, качая, словно в колыбели, с трепетным удовольствием вдыхает сладкий терпкий сиреневый аромат, лишь изредка дотрагиваясь носом до шелковистой шеи. А затем, почти не касаясь, задевает своими губами твои, попутно высасывая всю энергию, будто то был поцелуй дементора. И все. Ты сломлен, опустошён, раздавлен. В тебе больше ничего не осталось, и впереди ждёт очередное тяжелое восстановление. Зато существо, насытившись страданиями и тоннами вымученных слез, теперь пыщет от бурлящего чувства эйфории внутри. «— Он твоё искусство. Он снисходительно позволяет тебе творить, даруя своё совершенство. Ты вдохновляешься, и, вуаля, очередной шедевр выставлен на самых масштабных аукционах страны, а всевозможные музеи так и стонут в преддверии твоих новых творений. — Итачи — мое искусство? Я никогда его не рисовал. — Он будоражит тебя, вытряхивает изнутри, жалит, ласкает, уничтожает, и ты уже не ты. Ты не Саске. Да и все твои самые выдающиеся картины нарисованы исключительно после встреч с ним, разве нет? Он позволяет тебе развиваться как художнику. Не человек взращивает искусство, а искусство — человека. Вы энергия друг друга. Ему нужно топливо, чтобы продолжить жить как личности, как человеку, чтобы просто жить. Другие не подходят. Это как автомобиль, ездящий только на дизеле. Остальные виды бензина только повредят двигатель. И единственное топливо — это ты, Саске. А взамен он подарит тебе искусство.» Недавние слова Орочимару тяжелым воспоминанием отозвались в голове юноши. Он провел мягкой ладонью по влажному лбу и грузно опустился на акриловый бортик ванны. А его «искусство» все так же елейно улыбалось, предвкушая очередные нервные вопли и истерию. — Итачи, — глубокие синие глаза выразительно посмотрели на заигрывающегося старшего брата. Что бы там ни говорили о его раннем взрослении, он оставался все таким же эгоистичным ребенком, только вместо игрушек предпочитающим играть с Саске. — Оставь меня в покое. Я правда справлюсь сам. Поникший, почти безжизненный голос младшего Учихи, его вяло раскинутые по сторонам руки, зрачки, утратившие былой синеватый отблеск, заставили Итачи отступить. В глубине души он был ошеломлен, но виду старался не подавать, поэтому мужчина небрежно отмахнулся и направился к дивану просиживать время перед экраном ноутбука. «Немного подожди, нии-сан. Я не оставлю тебя голодным».***
Слова Саске Итачи воспринял буквально и решил время от времени отлучаться на «работу». На самом деле с коллегами он застревал каждый день и к брату возвращался лишь поздно вечером. А впрочем, единственное, что удерживало мужчину возле младшего Учихи, было навязчивое чувство опасения, что, оставь он братика сейчас одного, то несомненно упустит нечто очень важное. Для самого Саске подобный расклад был крайне удобен. Больше не приходилось трястись и прятаться. Татуировку он мог обрабатывать, не боясь, что старший братец ненароком возьмет да подглядит. Меньше провокаций и последующих скандалов, да и в целом, было как-то поспокойнее. Он писал картины, гулял с Наруто, уплетал помидоры, а по вечерам все равно ждал Итачи. Некоторые вещи так и не меняются. Юноша не заметил, как успел обзавестись такой ломкой. Обходиться без брата было уж совсем тяжко. И под вечер его разум стонал, ибо понимал, что опять наступает на одни и те же грабли. Итачи невозможно перекроить, и другим ему никогда не стать, а это значило только одно — Саске снова будет плохо. Но все равно он продолжал ждать, в сотый раз ставя чайник на плиту, высчитывая драгоценные минуты. А когда ключ поворачивался в замочной скважине, парень несся навстречу своему божеству с горячей кружкой ароматного чая в руках, даже не чувствуя ожогов от высокой температуры нагретого фарфора. «— Саске, не суй мне напитки прямо у порога. Дай сначала раздеться». И юноша садился на табуретку, начиная высматривать, как Итачи медленно снимает пальто и вешает его на плечики, как изящно двигается рельефное мускулистое тело под рубашкой, как густая чёрная челка спадает на идеальное лицо, подчёркивая острые скулы, как длинные сильные пальцы развязывают шнурки на лакированных туфлях, как он проходит в дом и, наконец, садится рядом. Младший Учиха трепетал под напористым тяжелым взглядом, который даже при огромном желании Итачи был не в силах изменить. И этот взгляд обличал его перед Саске, уже отчетливо начинающим понимать, что от него многое утаивают, и эта истина ему не откроется никогда. Но он был готов жить с этим незнанием, лишь бы жить с Итачи, жить без этих невыносимых разлук, жить хорошо, жить счастливо. И юноша постоянно отгонял от себя мысль, что разлуки посланы ему свыше для того, чтоб у него было время привести нервы в порядок. Саске все равно верил, что рано или поздно ему удастся отогреть душу брата, научить дышать по-новому, научить просто любить. Иногда он зависал в блогах всяких семейных психологов, которые давали бесполезные советы по выстраиванию сложных отношений, особенно когда ваш партнёр эмоциональное бревно. Но на каждое бревно свой сентиментальный сучок, поэтому Саске невольно впитывал весь этот бред, упорно игнорируя статьи по избеганию психопатов. Наруто вообще твердил, что у Учихи развился так называемый Стокгольмской синдром, о котором им рассказывали на университетских лекциях. " — Саске, ты жертва, которая даже не понимает, что она самая настоящая, блин, жертва! Тебе только кажется, что все ок, когда на деле вообще нихрена не ок. Сколько дел раскрыли с подобными случаями, а это, между прочим, было домашнее насилие и даже с летальным исходом. А про маньяков и педофилов всяких я вообще молчу. Тебе стоит задуматься». Ну и Саске, конечно же, не задумывался. Из двух зол он предпочёл семейных психологов и их советы. Орочимару говорил о том, что пора действовать, и юноша морально готовился, ежедневно ухаживая за узором на плече, который уже стремительно заживал. Но существовали ещё одни вопросы, волнующие его не меньше остальных. Такие, как, например, последствия. А что, если дело дойдёт до секса? А как вообще проходит секс у мужчин? Насколько будет больно? Он, конечно примерно, представлял, что нужно делать, но подробнее разобраться в данной теме все-таки стоило. Юноша знал, что думать о таком было слишком рано, но непрекращающиеся мысли штурмовали его голову день за днём. Когда он вообще начал размышлять о сексе? И что послужило таким сильным катализатором? Вожделение. Он вожделел. Вожделел страстно и трепетно, мечтая о долгожданной эйфории от прикосновений его совершенства. Сейчас он видел Итачи каждый день, и рано или поздно он бы начал чувствовать необузданное влечение, видеть в брате желанный объект для необъятной любви, что закралась в душе ещё с самого детства. Саске почти был уверен, что Итачи желает его так же, ибо чем можно было объяснить его постоянные стремления как-нибудь дотронуться, прикоснуться, зажать. Даже большинство его провокаций направлены в эту сторону. В конце концов, первый поцелуй младшего Учихи был подарен именно самим Итачи. Близился день «Икс». Юноша все предвкушал, как наконец признаётся нии-сану в своих чувствах, сделает первый шаг. Он выбрал весьма глуповатый способ, но по-другому выразить свою любовь не решался, поэтому пусть все идёт своим чередом. К тому же существовала вероятность, что через подобный жест Итачи поймёт, что Саске догадывается о его тайнах, и тогда мужчина, возможно, приоткроет для младшего братика завесу своего загадочного прошлого.***
Кожу пощипывало от каждого прикосновения ногтя к затвердевшей корочке. Парень медленно отдирал ее, оставляя вокруг узора небольшие покраснения. Впрочем, это выглядело не так страшно, как засохшая кровь. Особенно сильно кожа шипела, когда к ней прикладывался ватный диск с дезинфицирующим средством. Теперь в конечном процессе заживления тонкая работа Орочимару смотрелась ещё более ювелирно и эстетично. Если бы наставник решился начать подрабатывать на ремесле татуировщика, то его творения стоили бы немалых денег, по сравнению с остальными мастерами. А все потому, что Орочимару был профессионалом, до одури придирающимся к мелочам. Ну и потому, что он очень сильно любил деньги. Итачи должен был вернуться с минуты на минуту. Раздражающее тиканье часов разносилось по всей квартире. Неугомонный мотылёк в отчаянии бился об оконное стекло в попытках вырваться наружу, хоть и заветный проход был так близок. Стоило только подлететь чуть выше и левее, и вот он — путь к долгожданной свободе через приоткрытую форточку. Саске присел на кровати, сложив перед собой руки в замок. Тёмная челка оттеняла его задумчивый взгляд, следивший за уже полуживым мотыльком, что лежал на белоснежном подоконнике подергивающими лапками к верху. Чем вообще движимы эти безобидные насекомые, когда так просто залетают в жилище человека, а потом умирают в его стенах, так и не отыскав нужного выхода? С наступлением ночи мотыльки прилетают на свет, который заманивает их в свои безжалостные сети. Что, если Саске и есть мотылёк, летящий навстречу яркому огню. Он подлетает ещё ближе, танцуя в тёплых объятиях, что так нежно согревают его маленькое хрупкое тельце. Отбрасывая живую тень на стену, мотылёк продолжает порхать над алым заревом огненных лепестков. И вот языки пламени уже ласкают его тонкие крылышки, опаляя своим жаром. Мгновение, и мертвый пепел уже рассеивается в темном воздухе. «Я не могу сгореть. По крайней мере, мой ветер не позволит ему это сделать» Саске воображал себя ветром, с которым однажды сравнивал его Орочимару. Юноша слепо верил, будто его ветер может приглушить разрастающееся смертельное пламя Итачи, напрочь забывая, что свойство ветра как раз-таки распалит этот огонь ещё больше. Сегодня Учиха сделает это. Откроет свое сердце и преподнесёт дьяволу душу на блюдечке. Часы все так же не переставали тикать, а юноше никак не удавалось унять дрожь в коленях. Почему он боится? Ему же так хочется быть рядом с Итачи. Откуда взялся весь этот страх? Он так тщательно готовился: одеколон, дезодорант, идеально чистая белоснежная футболка с треугольным вырезом на груди. Все для него. Звук заглушаемого автомобильного мотора внезапно донёсся до ушей Саске. Словно ошпаренный, юноша подскочил с кровати и приложился к оконному стеклу. Все верно. Это была машина Итачи. Он вернулся, а значит, действие спектакля должно было начаться прямо сейчас. И ничего более разумного, чем закрыться в комнате склада, Саске придумать не смог. Вот, на что способно волнение, перекрывающее все клапаны трубок, через которые поступала решительность младшего Учихи. Неужели он сорвётся и пойдёт на попятную в самый последний момент? Ну уж нет. Просто нужно выждать подходящий случай. Итачи прошёл в дом и, даже не раздевшись, небрежно кинул пакет с продуктами на стол. Через приоткрытую дверь Саске смотрел, как брат опускается на диван и с раздражённым видом поглаживает собственное запястье. Он был очень нервным и возбужденным, а все потому, что не имел возможности покурить. Посидев так пару секунд, мужчина стащил с себя пальто и ботинки, а затем задрал рукав темно-бордовой рубашки. Целых четыре пластыря и никакого эффекта! Только сумасшедшая ломка. Пошёл этот Кисаме в жопу. Для Итачи советы подчиненных по поводу его жизни не значили ровным счетом ничего, но в этом случае Учиху попытались взять на слабо, и Итачи вступил в эту схватку. Только не с Кисаме, а с самим собой. Как какой-то табак, какая-то зависимость могут властвовать над ним? В мире ещё не было ничего такого, что ему было не по силам преодолеть и подстроить под себя. А тут жалкие сигареты… Он рывком поднялся с дивана и переместился на кровать, плюхаясь спиной на мягкую поверхность. Всего одна затяжка сейчас могла решить все его проблемы. Пронаблюдав за поведением старшего брата, Саске пришёл к выводу, что он будет очень сильно рисковать, если приблизится к своему аники хоть на миллиметр. Но тот, словно гром среди ясного неба, сам окликнул его: — Саске, где ты есть? Мать твою, только не говори, что ты опять свалил невесть куда без предупреждения! «Что ж, кто не рискует, тот не пьёт шампанское. Если я не покажусь, то тогда мне тем более крышка, поэтому действуем по плану», — успокаивающая установка сыграла свою слабенькую роль, и юноша выполз наружу. — Да здесь я. Работал просто. — Что-то по тебе не скажешь, что ты работал. Обычно художники выходят измазанными после своего ремесла, — забрюзжал Итачи, запрокинув руки за голову. Он не мог не обратить внимание на излишне опрятный облик младшего братца. — Опять ты начинаешь, нии-сан. Сегодня у меня хорошее настроение, и я не хочу ссориться. В соблазнительной грации и безвинном флирте Саске не было равных. Именно эти редкие, совсем не вяжущиеся с его принципами черты характера так охотно воспевал Орочимару. И сейчас был самый подходящий момент, чтоб воспользоваться всем арсеналом своего оружия. Забравшись на кровать, парень ловко перекинул ногу через нижнюю часть туловища Итачи, тем самым оказываясь прямо на его бедрах. Когда-то Карин провернула это с Саске, а сейчас ему самому приходится пользоваться подобным приемом. «Угнездиться» на крепких и твёрдых бёдрах старшего брата оказалось сложнее, чем можно было себе представить. Юноше кололо и упиралось то там, то сям, поэтому он решил просто терпеть. Ещё тяжелее было прочувствовать реакцию Итачи на себе. Взгляд мужчины был практически таким же, когда они вдвоём по нелепой случайности уселись смотреть порнуху. Только Саске то и дело пытался спрятать хоть куда-нибудь свои глаза, лишь бы не видеть экран, а Итачи был доволен абсолютно всем. И сейчас младшего Учиху разрывал этот довольный пронизывающий взор, и юноша чувствовал себя той самой порнухой. — Как прошёл твой день? — тихо спросил он, начиная немного покачиваться на братских бедрах. Вести себя невозмутимо не получалось никак. Его взгляд притупился, а щеки загорелись алым пламенем. «Итачи смотрит, Итачи смотрит, Итачи смотрит», — вот все мысли, поселившиеся в голове у молодого человека. Итачи и правда смотрел с нескрываемой вожделеющей заинтересованностью. У Саске, который бегал от него все это время, не позволяя даже элементарно измерить температуру, резко отбились мозги? Саске, боявшийся прикосновений и близости, теперь сам восседает на его чреслах? В какой момент произошёл такой сбой системы? В любом случае эта развлекаловка обещала быть интересной и способной даже затмить его сумасшедшую табачную ломку. — Саске, посмотри на меня, — Итачи чувствовал младшего брата полностью, чувствовал все, что тот ощущал, в том числе стеснение. И эта просьба была самой страшной и тяжело воспринимаемой для смущённого разума. Посмотреть сейчас? Пересечься с этим демоном взглядом? Юноша отчаянно пожалел о своём решении. Лучше бы он, как и раньше, отсиживался дома, страдал и хныкал от недостатка внимания или психологических атак. Где это видано, чтобы мышь вступала в схватку со львом. — Саске… — бархатная мужская рука плавно скользнула по поверхности колена, перемещаясь все выше настолько, насколько позволяло лежачее положение Итачи. — Ну же, давай, взгляни на меня. В чем дело? Ты же сам подошел, хотя я тебя и не звал. Ну все, нужно как-то выкручиваться. Если он продолжит так мяться, пряча голову в песок, Итачи его несомненно раздавит, как жалкое насекомое. Младший Учиха слишком хорошо знал эту вкрадчивую медовую интонацию, чтобы продолжать сидеть на месте. Он неожиданно для себя дернулся, перекладывая ладони на пресс своего брата. — Нии-сан, в общем, я… — быстро залепетал Саске и резко увел голову еще ниже, чтобы избежать хоть малейшего зрительного контакта. Попавшись в эту ловушку еще раз, можно будет раз и навсегда распрощаться с психическим и духовным здоровьем, — я сделал кое что для тебя. Решил, что это важно. Думаю, ты сам все поймешь, когда увидишь. Итачи слегка прищурился, принимая слова отото за неуверенную сметливую болтовню. Что этот юнец вообще сможет ему противопоставить? Маленькая фарфоровая куколка в его жестоких, но надёжных руках. Однако, эта «куколка» смогла сильно заинтересовать старшего Учиху, когда, скрестив руки, начала медленно задирать края футболки к верху. В последний раз Итачи видел раздетого Саске, когда тот, будучи ребенком, не мог самостоятельно принимать ванну. А теперь, спустя несколько лет, с каждой секундой ему открывался вид на подросшее юное тело, которое было прекрасно в своём молодом свежем облике. И правда, за белизну и гладкость шелковистой кожи младшего Учиху можно было прозвать куклой. Мужчина никогда бы не мог подумать, что будет смотреть на эти острые рёбра с таким наслаждением. Что эта незавершённая, легкая, почти незаметная маскулинность будет вызывать в нем трепет и нескрываемую эйфорию. Ни с одной, даже самой прекрасной женщиной ему не доводилось испытывать подобных эмоций, как со своим кровным братом. Итачи потрясала эта смесь соблазнительной утонченности, не знающей стыда, и практически монашеской смущённости, со всеми ее последующими оттенками. Старший Учиха отчетливо понимал, насколько тяжело Саске даются эти выходки. Он весь рдел и краснел, изнуряясь своим сметливым жаром, который все не унимался, как следствие его постыдных действий. Саске, который был откровенным недотрогой, девственником, за километр обходящим девушек, мог лишь просить. Просить только своим взглядом и недовольными детскими жалобами, чтобы на него обратили внимание, сделали первый шаг. И, как правило, просил он только у Итачи. Напряжение сменило желание, потому что мужчина все быстрее начал приходить к выводу, что его брата наверняка как-то подтолкнули и посоветовали взять все «в свои руки». Пускай нелепо и глупо, но все же взять. Сам Саске никогда бы не решился на такой смелый шаг. Когда вся ситуации дошла до кондиций, и Итачи наконец увидел то, ради чего парню пришлось переходить через непреодолимые барьеры, весь его огонь, предвещающий всякие разные забавы, угас. — Что это? — басистый суровый голос тяжелым набатом отозвался в голове Саске, заставив юношу втянуть плечи. — Это тату… О-оно повторяет точное расположение т-твоих шрамов. Прости, что я все это узнал, но мне прос-сто хотелось приблизиться к… — Я спрашиваю, что это? — Итачи начинал давить на брата, словно перед ним находился не самый дорогой человек во вселенной, а какой-нибудь барыга неудачник, своровавший товар с их базы, который теперь должен был нести наказание за свои проступки. — Это м-мой подарок, нии-сан, он повторяет твои шрамы, и я… — Это змея? Посмотри на меня, это змея? Мужчина вцепился обеими руками в предплечья юноши, медленно, но судорожно приподнимая корпус все ближе и ближе к испуганному нервному лицу юноши. Зрачки Саске забегали по комнате, а плечи подёргивались от жуткого напряжения. «Итачи разозлился. Почему он разозлился? Что я такого сделал?», — от нарастающей паники разум младшего Учихи погрузился в туман, и слова старшего брата он слышал очень отдаленно где-то у себя в голове, словно они являлись неким бесполезным фоновым режимом. — Это Орочимару, да? — Итачи схватил Саске за подбородок, силой заставив юнца посмотреть ему в глаза. Мужчина даже не обращал внимания на свою жестокость, которую, как он считал, применял весьма справедливо. К телу его младшего брата прикасались чужие руки, и эти руки оставили на нем след, а тот даже не сопротивлялся. Какой это к черту подарок? Итачи мало волновало то, что Саске видел шрамы. Старший Учиха и так это знал ещё с того самого момента, когда заметил на себе расстегнутую рубашку и быстрый набросок рядом с собственным портретом. Ноздри юноши непрерывно раздувались и сужались от приступов паники, а Итачи все никак не отпускал подборок, сильнее сжимая его своими крепкими пальцами. Он зажмурился, потому что его усиленно заставляли посмотреть в эти два безумно разъярённых чёрных глаза. — Я хотел дракона, клянусь. Он сказал, что не умеет, поэтому мы сошлись на змее. «Не умеет, ага, конечно» Не обратив внимания на то, что он находится на чужой кровати, мужчина нервно сплюнул в сторону, вновь поднимая взгляд на дрожащего Саске. — «Он» это Орочимару? — Да. — Сука, — практически шепотом процедил Итачи. Он наконец отпустил зажмурившегося парня, попутно вставая и принимаясь натягивать на себя пальто. Как же хреново без сигарет! Но ещё более хреновым было то, что какой-то мужик трогал его Саске. Саске, который принадлежал только ему. Это белоснежное бархатное тело было его телом, и только он имел на него право. Он имел право даже на его душу. А этот гнусавый змей вторгся в самое сокровенное, оскверняя его своим омерзительным символом. Теперь так просто он его не отпустит. Прилагая титанические усилия, Саске разлепил веки, пытаясь привести сердцебиение в порядок через глубокую отдышку. Немного погодя, краем глаза он заметил собиравшегося брата и пришёл в дикое замешательство. Он уходит? Так просто? Опять? Снова его кинули? Неужели Итачи больше волнует Орочимару? Почему он никак не хочет увидеть в этом проявление любви, которую так старательно пытался показать юноша? Все усилия бесполезны…? «Я не хочу сдаваться, потому что люблю» Глаза потихоньку наливались слезами, и Саске ненавидел, когда его организм начинал постыдно реветь. Больше всего парень хотел скрыть свою слабость от Итачи, но все, что он смог, так это сжаться и жалобно проскулить: — Пожалуйста… не уходи. Ответа не последовало, и слышались лишь продолжающиеся шуршания одеждой. Ему плевать. — Не уходи, не уходи, прошу тебя, пожалуйста, не уходи. Казалось бы, как такие измученные отчаянные просьбы могут оставить даже самого черствого человека равнодушным? Этот вымаливающий, самый искренний дрожащий голос требовал хотя-бы капелюшечку внимания, потому что он заслуживал этого. Но, видимо, звание «черствый» было слишком слабым по применению к Итачи Учихе, который уже почти завязал шнурки на лакированных ботинках. Он собирался решать основную, по его мнению, проблему. Чувство вопиющей несправедливости распирало Саске изнутри, он опухшими глазами смотрел, как нии-сан безжалостно поворачивается к нему спиной, снова оставляя его одного. Снова бросая… И в самый последний момент юноша отчаянно метнулся к дверному проему, загораживая изумлённому Итачи путь. В этот раз парень рискнул посмотреть ему в глаза, хоть и сделано это было очень напрасно. Кроме чёрной вязкой удушающей предсмертной ярости там не оставалось ничего. — Умоляю, останься! Прошу тебя, только не уходи! — Саске сам удивлялся, как резко его голос сорвался на жалобный крик, как ослабленные ноги согнулись в коленях, и он устало рухнул на пол, продолжая скулить, снизу вверх взирая на Итачи. — Что я могу сделать, чтобы доказать свою любовь? О насекомое, стоящее на пути Господне, просто сгинь! Как младшему Учихе было страшно. Он и впрямь ощущал себя насекомым, тело которого будет вот-вот раздавлено в лепешку. Мужчина смотрел на него, никак не изменившись в лице, и его фигура толико возвышалась над перепуганным парнем. Саске мог только догадываться, что было в мыслях у этого ужасного существа, но лично его мысли затмило нечто невероятно постыдное, то, что ранее никогда бы не пришло ему в голову. Нечто настолько грязное и непотребное, но именно оно казалось самой наивысшей точкой, чтобы доказать то, что хотелось выразить на протяжении стольких лет. И если он сможет решиться на подобное извращение ради того, кого так сильно любил, то он был несомненно уверен, что сможет подтвердить и, наконец, показать свои чувства. Нервно сглотнув скопившуюся слюну, Саске подполз к ногам аники, вставая на колени. Мысли сумбурным потоком крутились в его голове, и дрожащими руками юноша потянулся к ширинке темных братских брюк. Что и как делать он совершенно не знал. Что-то подсказывало ему, и он действовал, хватая пальцами ледяную застежку. А потом его внезапно и грубо схватили ладонью за лицо, сжимая щеки в титаническом захвате. Вероятно, он прикусил себе язык. Саске промычал что-то совершенно бессвязное. Его силой подняли с колен и больно приперли к твёрдой стене, так и не выпустив покрасневшую физиономию из крепкой руки. Юноша почти не касался пола. Носочки ног еле-еле ощупывали под собой твёрдую поверхность, вспотевшие ладони сжались в кулаки, а из искаженного от захвата рта непроизвольно потекла слюна. Саске было тяжело дышать, и его зрачки то сужались, то расширялись от панического адреналина в крови. Он не понимал, что происходит. Ему было больно и слишком страшно. Итачи смотрел на него разъярённо, словно вот-вот был готов убить. Он сжимал нежные белоснежные челюсти с такой силой, что из глаз младшего Учихи рефлекторно потекли крупные капли слез, хотя в этом были виноваты не только рефлексы. Мужчина чётко понимал, что убьёт того, кто сподвиг Саске на такой шаг. Его маленького глупого братика осквернили, вбив в голову эту мерзость. Итачи всегда был уверен, что обучит своего отото сам. Рано или поздно, но обучит. Это являлось одной из многих вещей, которые предстояло узнать парню исключительно от Итачи. Мужчина даже не помнил, когда пришёл к такому умозаключению. Может, он понял это только сейчас. Но факт оставался фактом: должно быть именно так, и никак иначе. Истерия — вот что пришло на смену панике младшего Учихи. Он бился пятками об стену и колошматил кулаками братское предплечье. Это было похоже на нарастающий психоз, потому что через тяжелый захват Саске пытался скалиться, и у него даже получилось проговорить то, от чего Итачи пришёл в ужас. — Ты… ты даже не представляешь, что он со мной делал. Хах, — младший Учиха попробовал улыбнуться, но сделать это получалось только глазами. — Я был не против. Он имел меня… Имел столько раз, сколько часов я требовал у него для совершенствования своих навыков. Если три часа, то меня имели три раза. Если четыре, то, соответственно, четыре. Бывало, даже до семи раз доходило. И это не в неделю, нии-сан, а в день, — юноша оскалился, растекаясь в дьявольском удовольствии, язвительно хихикая и всматриваясь в деревянное лицо брата своими огромными сумасшедшими глазами. Вот так, мучайся, сукин сын. Жуткая способность Итачи чувствовать все, что чувствуют его жертвы, всегда работала и никогда не подводила. Они ещё сами не полностью осознавали свои эмоции, а Учиха уже все знал. Он был ошеломлён заявлениями младшего брата, которые явно не ожидал услышать. Но было одно «но» — Саске всегда являлся только жертвой. Мужчина нагнулся к юноше, так и не разжав ладони. Он прикрыл глаза и провёл носом возле шеи и лица брата, вдыхая его аромат. А юнец знатно потрудился. Какой приятный лосьон. Видимо, даже рассчитывал на секс. Можно будет подарить ему одно сладкое ощущение. Итачи потянулся и медленно провёл языком по подбородку и нижней губе отото, слизывая растекшуюся прозрачную слюну. Затем он отстранился и тихо прошептал возле покрасневшего братского уха: — Ты смердишь страхом, и никакой лосьон тебе не поможет. Даже бешенный стук сердца Саске напрочь остановился, и все вокруг замерло, создавая молчаливо мертвецкую тишину. Вдохнуть хотя-бы каплю воздуха было опасно. Зрачки юноши сузились, и он смог разглядеть частички пыли, витающие в пространстве, заполненным вечерним светом. Тиканье часов стихло, и, казалось, время перестало существовать для обоих братьев. Но… Момент, и Саске резко развернули в противоположную от стены сторону. Затем он почувствовал дикую острую боль в правой челюсти. Тяжелый кулак Итачи, подкрепляемый внушительным и молниеносным замахом, сделал своё дело, и у парня сразу же потемнело в глазах. Он не успел опомниться, как потерял координацию и сразу же рухнул на пол. Его отшвырнуло достаточно далеко, но все же сознание он сумел не потерять. Если бы Итачи и правда хотел этого, то замахнулся бы значительно сильнее. Как говорится, за слова нужно отвечать, а наговорил Саске немало. Несколько секунд потребовалось юноше чтобы более-менее придти в себя. Он вяло распластался на полу, осматривая поблекшими глазами окружающий фон. Ему казалось, что этот удар выбил из него душу, и сейчас она витала где-то в ином пространстве, напрочь отделенная от тела. Еще пара медленных отрешенных морганий, и зрачки Саске сразу же зацепились за почерневшую фигуру, все так же стоявшую возле дверного проема и все еще сжимавшую руку в том самом, теперь уже ненавистном кулаке. Это являлось фатальным потрясением для юного существа, которое никогда не ощущало на себе столь непомерной жестокости. Ему всегда было все равно, как относятся к его персоне другие люди, сколько раз они будут плевать ему в спину, наносить душевные «раны». Но принять такой ужас от самого любимого человека на свете он не мог. Точнее, он не мог поверить в возможность подобного исхода. С каждым днем Итачи менялся, все чаще обличая перед Саске свои психопатские наклонности, и даже это юноша воспринимал, как своеобразное проявление нежности. А сейчас из его рта вытекала алая жидкость, загрязняя собою весь пол. Антонимом к слову «любовь» является не ненависть, а безразличие. И младший Учиха все никак не мог понять, неужели брат настолько равнодушен к нему, раз способен причинять такую боль, или же просто ненавидит? Ненавидит его настолько, что готов уничтожить. Саске запутался, засомневался окончательно. Он просто видел перед собою иного Итачи, отличающегося от прежнего своей чернотой. Парень и раньше видел эту черноту, правда, это были лишь небольшие намеки на то, что стояло перед ним сейчас. Старший брат не тот, кем является, он врет, он другой. Нужно было хоть как-то вставать, и юноша уперся ладонями в пол, через силу приподнимая свой корпус. Буквально сразу же у него закружилась голова, поэтому другого выхода, кроме как присесть на колени, не оставалось. Кровь крупными порциями стекала по подбородку и измазывала бледное дрожащее тело. Саске провел пальцами по полости рта, нащупывая поврежденные зоны. Все верно… ему разбили губу и неслабо задели десну. Она как раз и кровоточила больше всего остального. Чудовище. Юноша остервенело оскалился, обнажая свои окровавленные зубы, и болезненно впился взглядом в родного братишку. Нервный дьявольский смех скрипучим безумством отозвался в голове Итачи. Смотреть на то, как отото пребывает в припадке, то и дело выгибая спину и пытаясь зацепиться ногтями в твердый пол, было откровенно неприятно. Но ни одна мускула не дрогнула на этом каменном лице, и он продолжил стоять с бушующим внутренним гневом наедине. — Я не понимаю, — прохрипел Саске, прекращая смеяться, — чем я заслужил такое отношение? — он помолчал пару секунд, дожидаясь так и не прозвучавшего ответа. А затем слезы и сопли смешались с кровью, и парень перешел на крик: — Я не понимаю, зачем ты обнимаешь меня каждую ночь? Зачем целуешь? Зачем пытаешься прикоснуться? Кто я для тебя? — видимо, настолько высокий тон был вне возможностей его голосовых связок, потому что они всячески срывались и надрывались в безумном писке. — Я все знаю! Бесполезно внушать мне что-то там про сны, я прекрасно знаю, что ты хотел от меня, и я собирался дать это тебе! Собирался сказать, как сильно я тебя люблю! И я был уверен, что ты тоже! Но ты просто выстрелил в меня! Нормальные люди улыбаются, становятся счастливыми, когда им говорят, что их любят! Они не насилуют и не избивают в ответ! Горло саднило от разрывающегося крика, и Саске было просто необходимым сделать паузу, чтобы хотя бы отдышаться. Вены на висках посинели и набухли, и он почувствовал, как кровь приливает к голове, а тело покрывается жаром. — Я хочу помочь тебе, — вновь начал он, понижая тон. Сверкающими глазами юноша посмотрел на брата и практически на четвереньках начал к нему подползать. — Мне хочется помочь, хоть я и боюсь тебя. Видимо, мне все ещё неизвестно, какой ты на самом деле. И, скорее всего, Наруто был прав, когда говорил, что у меня какой-то там стокгольмский синдром. Ну и пусть. Я готов жить с этим, чтобы научить тебя любить, как все, чтобы помочь стать нормальным, нии-сан, прошу послушай меня. Саске плакал, с надеждой прося бога об этой помощи. Действительно ли он хотел помочь брату или же самому себе? Но он точно не врал, когда говорил, что любит. И ему было так стыдно и больно от всей этой любви, что настигла его столь нещадным способом. Это несправедливо! Чем он отличается от остальных, что на его участь выпало такое мучение? Их любовь никогда не будет принята обществом, и эту любовь почти невозможно построить, потому что Итачи любит по-другому. Он любит удовольствием, интересом, контролем и манипуляциями. И ему чужды эти стандартные каноны. Поэтому Саске плакал. Старший Учиха ненавидел, когда ему хотели помочь, когда кричали об этой гребаной необходимости в ненужной ему помощи. Он не так слаб, чтоб ему помогали. А особенно сильно его раздражало, когда об этом говорил младший брат. Саске самому надо помогать по жизни и указывать куда идти, а иначе получится такое же дерьмо, как с Орочимару. Орочимару, Орочимару, Орочимару. Черт возьми! Не было времени слушать нытье отото, ползающего по полу психуя и крича что-то там о помощи и любви. Что он вообще знает о любви? Любовь — это то, что делает для него Итачи, и то, что он собирается сделать и вообще будет делать всегда. Глупый младший братец, которому не хватает силы, чтобы самостоятельно выжить в этом мире. Поэтому эту силу будет давать ему старший. А иначе зачем вообще нужны старшие братья, причём такие идеальные? Чтобы быть неприступной стеной, которую должны преодолеть младшие. Мужчина слегка кивнул головой на слова юноши и, отворив дверь, начал выходить из квартиры. — Да… Да, Да! ДА! Конечно! Уходи! Снова проваливаешь вон! Тебе вообще плевать на меня! — Саске несколько раз ударил кулаком в пол, разбивая костяшки пальцев в кровь. Итачи не ответил ничего и просто покинул помещение, даже не подозревая, насколько сильно взбесил младшего Учиху подобным действием. Парню пришлось выбежать на лестничную площадку. Он вцепился ладонями в перила, перевалившись через них доброй половиной корпуса. Догонять Итачи, особенно в таком окровавленном страшном виде, было бесполезно, поэтому он просто орал. Орал вслед. — Ты уходишь, потому что все мои слова чистая правда! Ты всегда уходишь! Я ненавижу тебя, сукин сын, урод, ненави-и-ижу! Я до сих пор не знаю, кто ты такой! Что ты за мразь? Мне не известно ничего! Ты хочешь, чтоб тебя боялись? Я боюсь тебя! Боюсь, твою мать, мне страшно! Я боюсь почувствовать вкус твоей совести! Шум стремительных шагов оборвался где-то внизу, сразу после громкого звука, издаваемого тяжёлой железной дверью. Саске обессилив опустился на корточки, все так же продолжая держать обеими руками перила. Босые ноги замерзали от прикосновения с холодным серым каменным полом, кровь на лице и теле практически высохла, а глаза распухли от слез. — Я боюсь почувствовать вкус твоей совести, — снова прошептал про себя юноша и опять зарыдал. — Н-ненав-ви-ижу. Нена-а-вижу тебя, Ит-тач-чи. Как же ему было больно от собственных слез. Он ненавидел того, кто заставлял их постоянно проливать, но ещё больше ненавидел собственную слабость. Но сейчас все равно был не в силах остановиться. И ему так же было плевать, что соседка снизу открыла дверь и высунула свою седую голову для того, чтобы посмотреть на причину разносившихся криков, стонов и теперь уже всхлипов. Просто дайте, черт возьми, поплакать.