Я выживу, я буду жить и процветать, Выйду победителем из этой смертельной игры, Преступление во имя любви… Я выживу, я буду жить и процветать, Я выживу, я выживу… Siouxsie Sioux — Love Crime from the Wrath of the Lamb.
— «Тело известного художника было найдено сегодня утром в одной из комнат собственного дома…» — из телевизора доносился металлический голос репортерши, рассказывающей о событиях с места происшествия. Саске уткнулся локтями в колени, сцепляя руки в замок возле подбородка, а его глаза суетливо разбегались, всматриваясь в широкий экран. Полицейские машины, сотрудники в униформе, сирены, интервью… все смешалось в один сплошной клубок хаоса, от которого Учиха никак не мог прийти в себя. Юноша до конца не верил в произошедшее, ему казалось, что эта информация относится к совершенно другому человеку, пока в конце концов не прозвучало имя жертвы, что так боялся услышать шокированный парень. Орочимару мертв. Такая громкая, свистящая, раздражающая тишина сжимала в невидимых тисках ушные перепонки, от чего Саске обхватил голову руками, что есть мочи защуривая припухшие фиолетовые веки. По версии федералов, к убийству были причастны Акацки, так как в доме было обнаружено около килограмма наркотических веществ, принадлежавших данной группировке. «Мы думаем, что он задолжал им кругленькую сумму», — на экране показался крупный, слегка одутловатый седовласый мужчина, являющийся представителем, некогда раздражающих младшего Учиху, стражей порядка. — «Акацки характерны такие способы расправы над должниками. Мы практически уверены, что это их почерк». — Да он никогда не употреблял в подобных количествах! — Саске подорвался с места, впиваясь пальцами в плазменный корпус. — Максимум траву покуривал, и то… Юноша обессилено рухнул на пол, бросая тусклый взгляд на собственные руки, покрытые многочисленными царапинами и ссадинами, оставленными Карин. — Суки! — он в тот же миг врезал кулаком по твердому полу, разбивая и так уже израненные костяшки пальцев в кровь. — Какого черта так совпало? Итачи, ты… Пространство в грудной клетке потихоньку заполнялось грязной дымной тяжестью, а тело, словно рыхлый мокрый песок, так и норовило рассыпаться на части, без возможности собраться воедино. Снова проклятое чувство вины. Если бы он не солгал, если бы его юную безмозглую голову не посетила эта подлая мысль, вероятно, Орочимару был бы жив. Где-то в глубине своего подсознания Саске ощущал причастность Итачи к смерти наставника. Таких совпадений не бывает. Итачи дьявол. Ему стоит только захотеть, и все случится именно так, как он того пожелает. Будто с рождения на его голове находилась некая корона, а все из-за его властных особенностей. Старший брат только разозлился, успев выместить всю злость на змеиного сенсея, как тут же пожаловали Акацки. Если это не провидение, то что… Юноша уже был не в силах даже взглянуть на себя. После всего того, что он сотворил с Карин, известие о смерти близкого человека практически сломило его на корню. Что теперь он сможет сказать ей? Извиняться? При таких обстоятельствах не извиняются хотя бы потому, что это не только, очевидно, бесполезно, но и потому, что это бессовестно, насмешливо, бесчестно в большей степени по отношению к жертве. Ему нужно было исчезнуть, сдохнуть, и, может быть, только тогда он как-нибудь искупит свою вину. Саске ковырялся в щели на полу, как внезапно кто-то положил ему руки на плечи. — Я стучался, но ты не слышал, — парень резко обернулся и увидел за спиной поникшего Наруто, — у тебя было не заперто, поэтому я вошёл. Прости. Учиха ничего не ответил, а лишь отвернулся и вновь начал ковырять почерневшим ногтем поверхность пола. — Судя по всему, ты уже знаешь, да? — взгляд Узумаки мельком остановился на телевизоре, по которому транслировалась новостная передача о случившемся, — это ужасно, чудовищное убийство, мне так жаль. Отец сейчас там, правда я знаю совсем немного… — Как его убили? — скрипящая тишина отравила все помещение своим разъедающим ядом после того, как Саске, больно надломив ноготь указательного пальца, перебил почему-то дрожащего товарища. Наруто съежился от неприятных ледяных ощущений внутри. Ему совершено не хотелось говорить об этом с Учихой, даже если рано или поздно тому все равно пришлось бы узнать обо всех подробностях. — Мне кажется, не надо… Все-таки не стоит. — Я хочу знать! Хочу знать, как умер Орочимару, — глаза Саске ни на секунду не отрывались от пола, а сломанный ноготь потихоньку начинал кровоточить. Что бы Наруто там себе ни надумывал, тяжело склонив голову, он прихватил Учиху за плечо, предлагая присесть хотя-бы на диван. — Твоего учителя лично убил сам обуян Акацки, — юноша набрал в грудь побольше воздуха, дабы иметь силы для продолжения разговора, — ему прострелили глаза. — Что ещё? — С чего ты взял, что было что-то ещё? — Говори! — это был первый раз, когда Саске настолько пронзительно, глубоко и целенаправленно посмотрел в сторону Наруто. На мгновение Узумаки показалось, что он видел яркий алый отблеск в этих темных глянцевых зрачках. Что-то в этом взгляде заставляло его почувствовать себя в некой иллюзорной реальности, в которой он не в силах говорить «нет», в которой не бывает места для его воли и чувств. В которой может существовать лишь слепое повиновение. Где-то он про это слышал, но не мог вспомнить, где. — Его зверски изувечили, и в те моменты он находился в сознании. Думаю, это сделали намеренно и с большим удовольствием. — Хах, — внезапно Саске насмешливо ухмыльнулся, отчего Наруто пришлось насторожиться. «Ну конечно, кто ещё любит намеренно причинять боль». Мысли Учихи не позволяли ухмылке убраться с его лица. Видимо, обуян Акацки очень схож с Итачи характером. Это и впрямь божественное... нет, дьявольское провидение. — Как именно его изувечили? — Саске! — Не заставляй меня повторять дважды. Смирись, Наруто. Он непоправимый эгоист даже по отношению к себе. — Ему отрезали половой орган, впоследствии поместив его в ротовую полость. Грубо оторвали руку, ну и… в общем, сильно повредив анальный проход, просунули ее прямо туда. В ладони была зажата курительная трубка. Учиха молчал ещё около полутора минут, когда Узумаки подался вперед, чтобы проверить его реакцию, и в случае чего помочь. — Он ненавидел Орочимару, — Саске нервно поглаживал пальцами запястье левой руки, — боюсь, тот забрал у него что-то. Что-то дорогое и очень интимное. — Ну ты у меня хоть мою профессию не отнимай, — почесывая желтоволосый затылок, Наруто неестественно улыбнулся, приправляя свою неловкость нелепым смешком. — Больше всего были повреждены именно половые органы. Эта неприсущая ему театральность, даже некая показушность. Что он хотел этим сказать? — Саске, Акацки всегда убивали жестоко. Расчленка и кровавый забив — их конёк. А тут ещё и эта бесячая фишка с глазами. Они ничего не хотят сказать, они только показывают, что бывает с теми, кто пытается переходить им дорогу. Это единственное объяснение. — Нет, тут определено другой посыл, — Учиха тщетно пытался унять дрожь в коленях. Его челка оттеняла половину лица, но так и не смогла прикрыть нервный, бегающий из стороны в сторону, суетливый взгляд. Зрачки сузились до микроскопических размеров, а, когда капли тяжелых слез глухо разбились об холодную поверхность пола, юноша наконец поднял голову, вцепившись ладонями в предплечья Наруто. — Мне страшно. Я боюсь, что могу знать что-то, могу понимать, почему все так сложилось. Я это чувствую, чувствую какую-то связь с этим всем. Будто я держусь за конец какой-то веревки, которая связывает меня с ними. Черт возьми, мне так тяжело. Саске практически всегда неоднозначно относился к Итачи. Он, безусловно, его любил и обожал, но в то же время боялся. И именно сейчас, в свете последних событий, чаша весов основательно перевесила в сторону страха. Не было никаких доказательств, подтверждающих причастие старшего Учихи к смерти Орочимару, но странное нагнетающее предчувствие не давало юноше возможности прийти в себя. И тогда Узумаки крепко схватил его за плечи, легонько потряхивая, словно пытаясь вывести полуживой организм из длительного сна, отчего темноволосая голова покачивалась из стороны в сторону, как игрушечный маятник. — Эй-эй, это шок, слышишь меня? Ты потерял близкого тебе человека, конечно же ты будешь чувствовать связь. Но не смей думать, что причастен к Акацки или же они причастны к тебе, потому что это невозможно, потому что я рядом с тобой, потому что, в конце концов, Итачи рядом с тобой, и к тому же сидит в правительстве, ты считаешь, что он допустил бы такое?.. Саске грубыми и резкими движениями спихнул руки Наруто со своих плеч, — Не смей... — он всем своим весом накинулся на ошарашенного парня, заваливая его на диван, — произносить это имя!!! Пара бешеных чёрных зрачков впивались, будто клыки кобры, в раскрасневшееся мальчишечье лицо товарища. А тот, успокоившись, молча наблюдал, как две ноздри раздувались в потоке гнева. Все стало понятным. Для Саске имя «Итачи» и любые упоминания о его обладателе были чем-то вроде красной тряпки для быка. Стоит лишь заикнуться, как Учиха резко ловит различные припадки, и успокоить его можно, только если оставить в покое, то есть совсем одного. — Знаешь, я шёл сюда не за тем, чтобы сообщать тебе о гибели Орочимару, и я не буду спрашивать, откуда у тебя столько шрамов, ссадин и эта ужасно разбитая губа, просто сейчас я поступлю, как полнейшая скотина, ибо считаю, что ты должен услышать это, в каком бы состоянии ни находился, потому что она любила тебя, любила больше всех нас вместе взятых, — Наруто спокойно лежал и смотрел, пока Саске нависал над ним, словно гиена над дохлой добычей, — поэтому ты должен знать… — Этой ночью Карин погибла в автокатастрофе.***
В ту самую ночь Итачи возвращался домой в буквальном смысле с руками по локоть в крови. На пороге его случайным образом встретила Конан, которая, вроде бы, и должна была удивляться внешнему облику Учихи, но делать этого не стала, потому что для неё это уже давно было чем-то самим собой разумеющимся. Мужчина мельком взглянул на небольшую стопку бумаг, располагающуюся в изящных, но в то же время уже жестких, слегка огрубелых женских ладонях. Самые доверенные члены Акацки нередко оставались работать у Итачи дома даже в моменты отсутствия последнего, а все из-за крайне удобного расположения здания и, конечно же, высококлассной охранной системы. Собственно, за утечку данных можно было не переживать. Что касается самого жилища, то это скорее называлось некой геометрической аппликацией в темных тонах. Квадрат на квадрате, треугольник на ромбе, и все это обрамлялось в чёрный цвет, изредка чередующийся серыми и бордовыми красками. «Современно, стильно, просто», — так отзывался Итачи о своём доме. Но на самом деле ему было все равно, он не из тех людей, которые переживают о красоте и интерьере, для него была важнее практичность. А чёрный… чёрный просто его цвет. Он не раздражает, не рябит, не жалит, не запускает свои цветные щупальца в его голову, навязывая светлый позитив, от которого только тошнило. Итачи и позитив, как кола с ментосом — не совместимы от слова совсем. — Это, конечно, не входит в твои обязанности, — мужчина задержал взглядом Конан, собиравшуюся идти делать дальше свою работу, — но приготовь мне, пожалуйста, ванную. Она была в праве отказать, развернуться и уйти, но, в который раз бросив короткий взор на испачканную рубашку, руки и мокрое пальто, решила согласиться. Помощь лишней не будет. К тому же она чувствовала, что это было необычное дело. Лицо Итачи выглядело разбитым, сам он казался каким-то отстранённым, да и редко Учиха решал расправляться с кем-нибудь лично. — Поняла. Как только девушка удалилась, он косым шагом прошёл к своему кабинету, а затем начал судорожно рыскать по столу и ближайшим стеллажам. — Хоть бы оставался запас, — бормотал Итачи, опускаясь на корточки к нижним ящикам. Возможности заскочить в магазин не было хотя бы потому, что за состояние его внешнего вида сулил только арест под стражу. Наконец он все же сжал в ладонях заветную упаковку. — Слава богу, — и только Учиха собирался сделать долгожданную затяжку, как его вновь окликнула Конан: — Ванна почти готова, но я не успеваю доделать все полностью. Прошу меня простить… тут важный… — Ладно, иди, — ответил мужчина, не вынимая сигареты изо рта. Он ещё давным давно подметил, что девушка отличалась от всех остальных своим сильным несгибаемым характером. Она никогда не пресмыкалась, не подлизывалась, не пыталась угодить. Вся ее работа выполнялась донельзя тщательно, и даже если за редким исключением где-то допускала ошибку, то просто тактично извинялась без излишнего коленопреклонства, которое было характерно практически всем членам Акацки. Итачи протяжно выдохнул, а затем, захватив с собой всю пачку, отправился делать водные процедуры. Темная просторная комната, кое-где поблёскивающий кафель, огромная конусообразная люстра с приглушённым холодным светом и стоящая точно посередине прямоугольная чёрная лакированная ванна. Он не торопясь стаскивал с себя влажную от чужой крови рубашку, обнажая гладкие массивные плечи, постепенно открывая вид на широкую гибкую спину. Вероятно, Саске считал его идеальным, совершенным творением Господа, если не самим Господом, и когда «Господь» обратил внимание на своё еле заметное отражение в затемнённых гранитных стенах, то в глаза сразу бросился тот самый стягивающий шрам, словно это была небрежная клякса на чистом полотне, фальшивая нота в трезвучии, его отвратительная душа в несравненной оболочке. Не такой уж и идеальный. От присутствия Учихи все, даже самые темные помещения, становились ещё чернее. Можно, конечно, не верить в существование магических аур, но зато можно точно прочувствовать, что вокруг Итачи она несомненно была. Она чувствовалась в его плавных мерных движениях, когда он распускал свой привычный низкий хвост, в его твёрдой неслышной холодной поступи, в его спокойном сконцентрированном взгляде, которым он рассматривал мертвую гладь воды, которая казалась чёрной и густой, как смола, из-за специфики сантехники. Мужчина положил сигареты на бортик ванной, принимаясь избавляться от нижнего белья и брюк, чьи края были запачканы дождевой грязью. Босые ступни безысходно касались ледяной кафельной поверхности, отчего по его сильному телу невольно пробежались мурашки. Эта генетическая родовая особенность Учих делала его кожу неприступно белоснежной, с помесью кремового и молочного оттенков, но ему не суждено было сравниться с фарфоровой неестественностью Саске, то и дело вызывающей восторженный шёпот у обычных людей, сталкивающихся с ним при различных обстоятельствах. Секунда за секундой, и Итачи медленно погружался в густоту глянцевой воды, что постепенно скрывала собою его тело. Если бы так можно было скрыть свои прегрешения, свои поступки, свою сумасшедшую любовь, которая превратила его в монстра, коим он являлся пару часов назад, то Учиха был бы готов утопиться в ней безвозвратно. Но даже если не станет его, то останется младший брат, совершенно одинокий и потерянный в этом запутанном мире. О чем бы ни начинал думать мужчина, в последствии все размышления сводились к одному — к Саске. Влажные ладони самовольно потянулись к слегка промокшей пачке сигарет. Главное, чтобы содержимое оставалось в сухости. Запрокинув голову и отстранённым взглядом всматриваясь в чёрный потолок, Итачи закурил. За эти полтора дня сейчас у него впервые получилось как следует насладиться процессом. И его красивые руки, обхватившие бортики ванны, слегка подрагивали от незначительного, но долгожданного чувства расслабленности. Для чего ему вообще были даны столь сильные, словно сошедшие со средневековых картин, с кое-где выступающими плотными венами руки? Он бы мог ими обнимать, но душил, мог помогать, но отнимал, в конце концов, мог просто любить, но убивал, как убивал свой единственный смысл жизни. Его кулак ещё помнил тот самый удар, который пришёлся в хрупкую челюсть Саске. Итачи поморщился, выдыхая очередную порцию грязно-серого дыма, и решил спрятать кулак под водой, будто это что-то могло исправить. Учиха углублялся в свои мысли ещё дальше, потихоньку погружаясь под воду, и, когда четкая граница оказалась у его горла, он пожелал быть задушенным. Но в конце концов Саске сам виноват в произошедшем, сам спровоцировал его, сам подтолкнул к подножию пропасти их обоих. Как же Итачи хотелось в тот момент прижать к себе эту лохматую темную макушку, зацеловать каждый сантиметр белоснежной кожи, подарить изливающееся безграничной любовью наслаждение. И если с самого начала Саске подталкивал его своей страстно изнуряющейся порочной скромностью к реализации искреннего желания вожделеть, то потом просто разорвал все и без того тоненькие ниточки, которые связывали ещё хоть какие-то моральные постулаты с Итачи воедино. Саске великолепен даже когда кричит. С огромной тяжестью в сердце старший Учиха понимал, что ему приносят удовольствие мучения и нервные срывы любимого отото. Наблюдать, как он плачет, распластавшись на полу, прижимать его к стенке, заставляя беспрерывно смотреть в глаза, касаться, трогать, грубо целовать — все это доставляло неописуемое чувство эйфории, но оно работало только тогда, когда Итачи доводил Саске сам. Остальным же о таком запрещалось даже думать. Снова последовательность глубоких затяжек, затем ещё тяг и еще. Потом очередная сигарета, третья, четвертая… То ли он навёрстывает упущенное, то ли просто сошёл с ума, но он явно продолжал бы до бесконечности, если бы в дверь ванной комнаты не постучали и впоследствии не зашли. — Ещё раз прошу меня простить за вторжение, — Конан стояла напротив двери, равнодушно взирая на затылок Итачи и сомкнутую в его руке тлеющую сигарету, — недавно звонили. Это важная информация, будет лучше если вы услышите ее прямо сейчас. Мужчина никак не отреагировал, позволяя своим молчанием говорить ей дальше. — Из-за увеличения концентрации полиции в наших районах мы вынуждены ограничить функционирование портовых точек, а это значит, что крупная транспортировка товара в страны Евросоюза временно недоступна. Боюсь, у нас будут проблемы с теми, с кем мы заключали договора о поставках… Все слова сумбурным потоком смешались в голове. Итачи прикрыл глаза, приводя мысли в порядок. Идеальная собранность и работоспособность Конан заставляла ее переживать о таких мелочах, как полиция. Поэтому он слегка приподнял правую руку, указывая на то, что девушке лучше не продолжать, а затем жестом подозвал ее к себе. Смущение было недоступно Конан, по крайней мере, по отношению к мужчинам. Она не доверяла им и оставалась равнодушной. Ее мрачный макияж, прическа и пирсинг на лице всегда вызывали неодобрительные возгласы среди простого люда, и, как правило, в мужском обществе никто не воспринимал ее всерьёз только лишь потому, что она являлась девушкой. Но Итачи был другим, совершенно не похожим на остальных. Его никогда не интересовал пол, родословная и прочие поверхностные характеристики, он заглядывал дальше и глубже, в самую суть человеческого потенциала, поэтому она сумела найти своё место в Акацки, находясь у самой вершины, до которой было не суждено добраться иному сброду. Девушка твёрдым шагом подошла к своему обуяну, останавливаясь на уровне его предплечья, и отчего-то не смела посмотреть ему в глаза. — Конан, — медленно начал он, — нас ждёт кое-что посерьёзнее, чем проблемы с транспортировкой товара, — его рука не торопясь потянулась к ее бёдрам, как бы невзначай обнимая и притягивая к бортику ванны, — и я хочу, чтобы в эти моменты ты была рядом со мной. Итачи смутно понимал суть своих же слов. Он что-то чувствовал, что-то надломилось в привычном ходе вещей, и теперь ему были необходимы надежные люди. Либо это являлось вещим предчувствием грядущей опасности, либо он был слишком возбуждён от мыслей о младшем брате, потому что сейчас его губы мягко, но в то же время настырно целовали ее ледяную кожу, а руки все выше задирали узкую женскую юбку. Смятение и растерянность сковали все существо Конан по рукам и ногам. Она не понимала, как ей нужно было отреагировать в подобной ситуации. Для неё Итачи был чуть ли не единственным человеком, к которому она испытывала хоть какой-то процент уважения. Неужели он такой же, как и эти все похотливые самцы? Неужели он видел в ней только сексуальный объект для удовлетворения собственных потребностей? Тогда почему же она не оттолкнёт его от себя? Не пошевелится. Девушка отчётливо ощущала его нежные прикосновения губ, в которых чувствовался сладкий привкус власти. Учиха был из тех, кто мог совмещать невероятную покровительную нежность и неопровержимое доминирование. Он так силён и так мягок. Спустя какие-то несколько секунд Конан начала осознавать, что ей было приятно. Это первый раз, когда ей приятно с мужчиной, когда она по собственной воле хотела чувствовать его поцелуи на внутренней стороне своих бёдер. И, когда он посмотрел ей в глаза, слегка улыбнувшись, что было практически незаметным, а затем вкрадчиво произнёс: "Тебе ведь так привычнее, да?" — она запрокинула голову назад, отдаваясь его воле до самого конца. Будто он знал ее, знал, как будет лучше. Колоссальный опыт или же заботливая чуткость? Он слишком хорошо учёл все ее женские физиологические особенности, потому что ей так и не удалось удержать в себе череду тех самых томительных мягких протяжных стонов. Она могла наслаждаться мимолётным процессом без малейшего колебания, ведь они больше никогда не вернутся к этой теме, не обменяются даже парочкой коротких вопросов, все будет так, будто ничего и не было. Ни ей, ни ему не нужна была эта связь, потому что она не любила мужчин, а он не выносил отношений. Что до самого Итачи, то ему просто внезапно потребовалось это сделать. Он был голоден до чужих эмоций, спровоцированных им же. Конечно, кроме отото никто не в силах удовлетворить его настолько, насколько требовала его извращённая сущность. О, сколько же он мог отдать!.. То юное, такое родное трепетное существо. Старший Учиха с каждым разом все крепче осознавал, что без Саске он просто сойдёт с ума, озвереет от голода и, вероятнее всего, сначала совершит что-нибудь очень ужасное, после чего обычно следует смерть. Преодолев пиковую точку, когда Конан уже практически не могла стоять на ногах, он отстранился от нее, не сказав при этом ни слова, но каким-то магическим образом все равно сумев передать девушке своё желание о том, что будет лучше, если она удалится. В ее взгляде невольно прослеживался немой вопрос «Почему он не зашёл дальше?», Ведь практически все предпосылки и основания для этого виднелись, как на ладони. В любом случае она ещё сильнее поняла, насколько это был странный человек, имеющий способность уничтожать и перекраивать под себя личности других людей, ибо сейчас Конан ощущала лёгкую щепотку злости от того, что ей было мало. Он несколько раз провёл языком меж ее бёдер, и ему резко стало насрать? В итоге девушка ничего не ответила, и, поправив кое-где помятую юбку, поклонившись согласно всем японским традициям, вышла за дверь. Все-таки общество женщин куда приятнее, потому что мужчины — отвратительные существа.***
Спрятавшись в тени высокой сосны, Саске стоял, оперевшись плечом об ее шершавый ствол. Он никогда не задумывался о похоронах, о том, как они проводятся, лишь иногда изредка видел в кино. И то, что происходило сейчас, в корне отличалось от его представлений об этом действии. Вместо дождливой, пасмурной погоды ярко светило светило солнце, заливая своими лучами всю лесистую местность. Никаких темных зонтов, толпы людей в чёрных строгих одеждах, постоянно раздающихся стонов и плачей. В конце концов, здесь не было даже священника, и молитвой за упокой можно было считать только перебивающееся пение птиц, то и дело перелетающих с ветки на ветку. Похороны Орочимару не насчитывали присутствия даже четырёх человек — настолько его личность была скрытна и неоднозначна. Державшись вместе, два более-менее близких товарищей-художников стояли поодаль от Учихи. Юноша же предпочитал за всем следить издалека: как гробовщики аккуратно укладывают роскошный зеленоватый гроб в специальную яму, как земля укрывает своим толстым одеялом его деревянную поверхность, как, несмотря на ясную погоду, был неподвижен молчаливый воздух. Поскольку самым близким человеком Орочимару оставался Саске, ему и пришлось взять проведение похорон на себя. Кабуто кремировали, как тот сам и желал, однажды резко высказавшись за обеденным столом, а темноволосый парень запомнил и благополучно воплотил в реальность. Впрочем, до Кабуто ему не было никакого дела, но Орочимару… Юноша помнил все. Каждую его мысль, требование, предпочтение. Сенсей не верил в бога, презирал религию, но молился искусству, чем и объяснялось отсутствие священника. Не переносил скопища людей и доверялся только единицам. Хоть его смерть и придавалась широкой гласности, Учиха попытался сделать все, чтоб на похороны не нагрянул всякий сброд. А сейчас он безмолвно стоял, как должен был стоять ещё на прошлой неделе на похоронах Карин, но не смог. Сколько бы Наруто не колошматил кулаками в его дверь, сколько неосторожных проклятий не посылал в его адрес, Саске не смог. Это было выше его сил, он ощущал себя конченым трусом, но ещё больше чувствовал, насколько же он был виноват в ее смерти. В те дни он неимоверно много пил. Пил не просыхая, доведя себя до совершенно ублюдского состояния и абсолютно не замечая, как квартира художника, заставленная красками и мольбертами, быстро превратилась в квартиру алкоголика со складом бутылок и рюмок по всему помещению. А если говорить про Итачи, то они даже не созванивались и не виделись. И, как бы сильно Саске не хотелось набрать номер его телефона, он всякий раз останавливал себя, берясь за бутылку. Какая ирония. Они совершенно не имели возможности поговорить друг с другом, когда на деле оба являлись убийцами. Убийцы в одну ночь, в один час, в один миг. Любовное преступление или же странное стечение обстоятельств? Казалось, будто изначально замершая стрелка на часах внезапно начала свой отсчёт, и привычный уклад их жизни разрушился в одночасье. Карин и Орочимару погибли. Саске не оставалась ничего другого, кроме как винить в случившимся себя. Подсознание невольно связывало смерть сенсея со старшим братом, потому что мозг категорически отказывался верить в совпадения. Являясь по своей природе страшным человеком, Итачи спокойно мог бы заплатить Акацки за его смерть. Но спросить об этом напрямую у младшего Учихи не хватило бы духу. Так прошли безмолвные полчаса, прежде чем все разошлись, и Саске остался один на один перед серым каменным памятником. Он присел на корточки, доставая из внутреннего кармана пиджака небольшую флягу, вероятно, наполненную каким-нибудь коньяком или виски. — Прости меня, сэнсэй, — юноша направил свой взгляд на фотографию Орочимару, отображавшуюся на гладком камне, — это я виноват. Мне не стоило впутывать тебя в это все. Парень сделал несколько небольших глотков, а затем заговорил снова: — Я ненавижу себя. Ненавижу за свои слова, за свой язык. Я хотел только лишь позлить его, а вышло… П-прост-ти… Обхватив лицо рукой, Саске не мог сдержать внутри себя череду всхлипов. Алкоголь, наоборот, вызвал излишнюю эмоциональность, но никак не помог. Саске вытер ладонью влажные от слез глаза. — Спасибо тебе за все, правда. Знаешь, я так сильно люблю Итачи, поэтому… если сможешь, прости и его тоже. — Ничего не меняется. На кладбище либо извиняются, либо благодарят, либо вспоминают. Учиха резко обернулся на внезапно раздавшийся позади хрипловатый голос, который принадлежал мужчине преклонного возраста. Выглядел он, мягко говоря, не очень. Сгорбленная спина, поношенные бинты на левом глазу и правой руке, какие-то перепачканные мешковатые одежды, старая деревянная трость. — Вы ещё кто такой? — Саске прищурился, стараясь внимательнее разглядеть неожиданно нагрянувшего незнакомца. Тот в свою очередь, тяжело выдохнув, присел на мраморную лавку, расположенную возле свежего памятника. — Я давний друг твоего учителя, — как оказалось, он был весьма немногословен, что значительно напрягло настороженного юношу. — Что-то он совсем не рассказывал про вас. — А это и не нужно. Мы были друзьями смолоду, когда он только начинал свою карьеру. Дальше наши пути разошлись. — Однако на его похороны вы тут же явились, — Учиха ехидно ухмыльнулся, отхлебывая очередной глоток из фляги. — Нас связывало тесное прошлое, и я не мог проигнорировать смерть давнего товарища. — Оу, тогда вы наверняка знаете, как создавалась его картина «Адамовы яблоки». Он нарисовал ее еще в молодости, причём прибегнув к настолько удивительной технике, которую я никак не могу воссоздать. Картину сэнсэй ни в какую не желал выставлять, да и мне ничего не рассказывал. Рука мужчины судорожно потянулась к крестообразному шраму на подбородке, принявшись легонько его почесывать. А парень еле заметно нахмурил брови, потому что ответ старика уже прилично задерживался. — А, та самая картина! Да, я помню. Он придумал идею при достаточно забавных обстоятельствах, но это долгая история. — А мы никуда не торопимся, — в интонации Саске мельком прозвучали угрожающие нотки. Он напрягся, изо всех сил стараясь не подавать виду. В то же время старик сохранял удивительное спокойствие, будто вся ситуация складывалась для него в легкую светскую беседу. — Ты мне лучше скажи, зачем в столь юном возрасте так много пьёшь? Это как-то связано с твоим братом, за которого ты пару минут назад просил прощение? — лицо незнакомца изменилось от внезапно пробудившегося любопытства, и казалось, что эта тема была для него как-то по особенному важна. — А вот это тоже не нужно, — юноша ловко ускользнул от ответа, потихоньку собираясь сваливать. Этот старик не внушал абсолютно никакого доверия. Саске чувствовал некую надвигающуюся с его стороны опасность, поэтому, бросив короткую незначительную отмазку, поспешил к своему автомобилю. По мере продвижения Учиха ни разу не обернулся назад, зато его спину словно пронзила тысяча острых копий. А все потому, что незнакомец пристально смотрел ему вслед. Творилось нечто странное. Причём это «нечто» с каждым разом набирало все большие обороты, впоследствии превращаясь в настоящий трындец. Юноша плюхнулся на водительское сиденье и захлопнул за собой дверь. Его голову атаковали сметливые тревожные мысли о происходящем. Он на двести процентов был уверен, что с этим стариком что-то не так, хотя бы потому, что никакой картины «Адамовы яблоки» и вовсе не существовало, и всю свою молодость Орочимару провёл заграницей в полном уединении с самим собой. К тому же откуда ему было знать, что Итачи приходился Саске кровным братом...