Подобный розе

      Проснувшись Чимин поежился от по-осеннему прохладного ветра. Сентябрь медленно, но все же вступал в свои владения, и яркая, налитая золотистым солнцем погода, все чаще ревела такими же холодными, как и ветер, дождями. Лето отступало слишком быстро. Хотя юноша уже и не помнил осени во всей ее красе, он не хотел прощаться с теплым летом, в которое он снова, спустя долгое, слишком долгое время вышел на свободу. Птицы уже собирались лететь куда-то далеко-далеко, и от этого денно и нощно рассекали подернутую сероватой дымкой небесную гладь, дразня его своей вольностью. Парень снова поежился и принялся ближе притираться к графу, чтобы было теплее и уютнее. Он решительно не любил осень. То время, когда природа медленно чахла, погибая, напоминая его самого, запертого в клетке борделя.       Юнги, видимо, почувствовав явное поползновение в сторону своего личного пространства, промычал, переворачиваясь на другой бок. Все же юноша прижался слишком близко. Настолько, что даже стало жарко. Чимин на это ничуть не обиделся, но при этом с явной неохотой выбрался из теплого кокона. В дальнем углу валялась вчерашняя розовая юбка, выглядевшая в дневном свете как никогда вульгарно. И как он только согласился это на себя напялить? Он оглянулся на спящего мужчину, давя в себе нежные чувства к нему. Это уже не просто привязанность или влюбленность. Он любил. И от этого становилось и тепло, и спокойно, ведь Юнги уже тоже не был к нему равнодушен. Назвать эти чувства необъятным страстным пожаром Чимин бы не решился, боясь ошибки, но он уверен, что стал для него кем-то близким. Мин ему доверял, и это факт. И, кажется, он знал и про ту искру, что уже давно не давала покоя сердцу юноши.       Все же уговорив самого себя, что ничего страшного из этого не выйдет, Пак снова забрался на кровать, запуская пальцы в угольно-черные мягкие лоснящиеся волосы, перебирая пряди всего несколько секунд в своеобразном прощальном жесте. Они с Лили договорились снова пойти в деревню сегодня. При чем как можно раньше утром. Девушка обещала его там с кем-то познакомить, и он охотно согласился на встречу, полностью доверяя своей подруге. Вот только уходить нужно было уже сейчас, а разбудить графа он никак не мог решиться.       — Ну и ладно, — шепотом решил он, аккуратно выбираясь из кровати и любовно поправляя одеяло. — Спи. Я вернусь.       Он понятия не имел, зачем дал это обещание, когда и так было понятно, что идти ему больше некуда, что это место он с теплотой в голосе звал домом и что он был неразрывно связан с Юнги его ночным обещанием не искать себе партию. Нечто подобное, сказанное Чимином, не имело бы никакого значения, ведь он и так всецело принадлежал графу. А вот как раз-таки его слова освобождали юношу от конкуренции и, хоть и не давали даже частичной принадлежности, приводили его к мысли, что теперь Мин вполне мог быть с ним неограниченно долго. И его задачей теперь было не привязать его к себе, но всего лишь не надоесть ему.       Поэтому Чимин позавтракал в шумной компании прислуги, попросив рассказать графу, где он, и уже после этого вместе с Лили выдвинулся в путь. Сама деревня находилась недалеко — ее отлично было видно в окна поместья. И дорога к ней была проложена хорошая: не петляла, а шла сразу напрямик после развилки с выездом на тракт, ведущий в город. Вся загвоздка заключалась в том, что эту самую хорошую дорогу знатно размыло дождем, вследствие чего пришлось добираться пролеском, идущим от особняка к деревне как бы по диагонали, без всяких развилок и заворотов.       — Ай! — вскрикнул юноша, споткнувшись об корни весьма неожиданной в этой местности ели, от чего, собственно, едва не упал.       Девушка на это фыркнула, изо всех сил стараясь не захохотать во весь голос: нечего лесную живность пугать с утра пораньше. И, совершенно не обращая внимания на постоянно спотыкающегося парня, продолжила тараторить.       — Знакомься, — Лили с гордостью подошла к поджидающему их почти у самого поселения парню. — Это Хосок.       Пак сначала нахмурился, оглядывая незнакомца, но потом, поняв, что угрозы нет, просиял своей самой счастливой улыбкой и протянул руку. Хосок после этого заметно расслабился, ибо первые секунды, когда они только закладывали фундамент представления друг о друге, прошли, и прошли довольно успешно. Он касался Лили так, как Чимина касался Юнги: трепетно, нежно, но совершенно по-собственнически, так, что юноше сразу стала ясна причина, по которой его сюда привели, и он скрестил на груди руки, еще раз окидывая пару оценивающим взглядом.       — Только маме и папе не говори, — покраснев, попросила девушка. — Я потом сама. И даже господину!       — А что, он у вас известный доносчик? — ухмыльнулся ухажер, и юношу даже кольнула обида.       Но в итоге все разъяснилось тем, что он скорее болтун, чем ябеда, и, если что и выдаст, то исключительно по неосторожности и близости к графу. Ну, а после он, не желая никому мешать, ушел чуть дальше в поле, мимоходом собирая букетик, чтобы хоть как-то себя занять. Было кристально ясно, что его взяли ради прикрытия. Чтобы появилась веская причина сходить в деревню на тайное свидание. Он особо не возражал, да и девушка обещалась, что к обеду они уже точно будут дома. И действительно, очень скоро парня позвали деревенские, и он вынужден был, что называется, откланяться. На пути обратно девушка разразилась благодарностями, на что Чимин лишь пожал плечами — все равно нечего делать. И уже на подходе к дому их поймала горничная.       — Чимин! Чимин, тебе срочно нужно в сад, — девушка явно находилась в возбужденном состоянии и едва ли не прыгала от волнения, но ее порыв оказался не понят, и ей пришлось останавливать Лили, что пошла было с ним: — Нет, один. Там господин… Он ждет тебя. Быстрее, быстрее, быстрее!       Горничная убежала далеко вперед, потом остановилась, поняв, что парень так и остался на месте, вернулась и потащила его за собой, схватив за руку. Но, когда они подошли достаточно близко, боязливо отпустила, не желая попасться на глаза графу на грубом обращении с его пассией. Чимин замешкался, нервно озираясь то на нее, то туда, откуда они пришли, то туда, где, по словам девушки, его ждал граф.       — Иди, иди. Тебе понравится, — горничная подтолкнула его в нужном направлении, желая ускорить процесс, и после этого сразу же убежала.       Чимин, по дороге случайно выронивший цветы, нерешительно обошел розовые кусты, выходя на небольшую площадку с купальней для птиц. И обомлел. Юнги держал под уздцы красивого белого коня, от безделья бьющего копытом по дороге и фыркающего. Заметив его, мужчина оживился, сделав всего один шаг вместе с лошадью, вынуждая юношу самому сократить оставшееся расстояние.       — Это тебе. С днем рождения, — он едва заметно улыбнулся. — Его зовут Вильям. Подойди, не бойся.       — С-спасибо, — пробормотал юноша, ошарашенный подарком на праздник, про существование которого сам уже давно позабыл, и осторожно протянул руку к морде коня.       Тот снова фыркнул, и Чимин, испугавшись, быстро ее отдернул и тут же покраснел, поняв, что ничего страшного животное ему не сделает. Во всяком случае под присмотром Юнги. При следующей попытке, мужчина взял его ладонь, осторожно кладя чуть ниже глаз.       — Вот так. Видишь? Совсем не страшно, — Мин медленно убрал руку, смотря на улыбающегося юношу, что все еще боязливо гладил коня. — Когда-нибудь ездил верхом?       Чимин покачал головой, приходя от контакта с животным в детский восторг. Юнги подошел ближе, беря его за запястье и утягивая в другую сторону от морды, к которой юноша уже вроде бы привык.       — Давай помогу, — и, уложив руки на его талию, с легкостью приподнял его, помогая поставить ступни в стремена. — Так. Успокойся. Он чувствует твою тревогу. Сиди спокойно и уверенно и держись вот… — Мин указал было ему выступающую часть седла, но Чимин потерял равновесие и обвил руками шею коня, из-за чего он вздохнул: — Ладно, так тоже можно…       И снова взял поводья, идя к главной аллее сада, а не к той, по которой привели Пака. И вот тут-то началось самое интересное. Лошадь тронулась и юноша пискнул от восторга, волнения, удивления и радости — всего, что смешалось в нем и сделало глаза такими горящими, живыми и счастливыми, какими граф их еще не видел никогда. Он прижимался к коню, смотря на Юнги теми самыми глазами, которые сейчас бы с легкостью затмили по красоте целую вселенную. Казалось, в них было даже больше: больше существующих звезд, больше существующих цветов, больше чувств, больше переливов, больше света, больше, намного больше прекрасного… И все это великолепие сейчас смотрело только на него.       — Юнги, — тихо и робко позвал он, от волнения сильнее вцепляясь в шею коня и хлопая намокающими от слез глазами, когда губы растянулись в самой теплой и искренней улыбке в мире. — Я люблю тебя.       Люблю. Он впервые говорил ему это. И он по скользнувшему по лицу Мина румянцу понял, что смысл был понят правильно. Это не то «люблю», которое говорили дарителю особенно понравившегося подарка. Не преисполненное теплых дружеских чувств и не сказанное лишь из обязательств. Это было самое чистое и самое нежное «люблю», которое было как нерушимая вечная клятва верности и принадлежности. Казалось, юноша сам не понимал, сколько чувств он вложил в это простое слово, но Юнги знал, что все они верные и переполняли его сердце. Но он не ответил. На такое нельзя отвечать. Он мог бы сказать, что тоже любит, но едва ли его «люблю» могло бы сравниться с тем, что сейчас произнес он. И мог бы назвать это глупостью, но как можно было осквернять что-то настолько чистое? И он просто отвернулся, едва заметно улыбнувшись и продолжая уводить лошадь вместе с ним все дальше в сад. И еще долго это простое и искреннее «люблю» отдавалось в его голове звоном кристального ручья, нежной песней соловья или мелодией весенней капели. Он был очарователен. Не зашуганный, не отчаявшийся, не забитый, каким он видел его на вечере. Он расцвел. В нем все еще звучало прошлое, но теперь это был не нагнетающий бой барабанов, а романтизированная и хрупкая трель. Его слезы были драгоценным жемчугом, несущим в себе переливы самых разных чувств, испытанных этим юным созданием. Их больше нельзя было ронять понапрасну.       Юнги остановился и взял его лицо, большим пальцем собирая крохотные слезинки. Чимин улыбался. В его улыбке было облегчение от того, что его признание воспринято без насмешек, в его улыбке было счастье от того, что ему есть кому сказать такие слова, и в его улыбке была… Любовь. Юноша был совершенно очарователен в своей невинной любви к нему. И между ними повисло какое-то странное чувство, обычно подталкивающее к необдуманным поступкам, после которых часто приходилось брать на себя ответственность. И они оба в какой-то степени были даже рады, что их уединение прервал дворецкий, приглашающий к столу.       Обед прошел совершенно без слов. Чимину было жутко неловко за свое наивное признание, на которое так и не ответили. И граф вдруг сделался таким задумчивым и серьезным, что он никак не мог хотя бы предположить, что творится у него в голове. И он слишком быстро убежал в кабинет, оставляя юношу в тоскливом одиночестве. Ему бы хотелось рассказать это Лили, но она не поймет. Они с Хосоком давно дали друг другу клятвы, и она, как оказалось, именно от этого подначивала его сделать то же. Девушка находила странным, что он так и не признался ему в своей симпатии. Она не понимала, чего он так боялся в трех простых словах «я тебя люблю», ведь граф явно к нему неравнодушен, и даже есть крохотная возможность, что его чувства окажутся взаимны. А боялся он многого: для Юнги он никто, но при этом всецело зависящий никто. Даже простая его привязанность должна быть так смешна с его стороны! А он сказал «люблю». На что он мог надеяться? Он не хотел ни связывать графа этими наивными клятвами, ни становиться посмешищем для него. И от того заплакал в саду: от стыда. Он ждал насмешки. Ждал укора. Но не получил ничего. Юнги все понял с одного только его взгляда, но до сих пор никак не ответил. Он видел его спящим. Таким беззащитным и уязвимым, что невольно забыл, что он по-прежнему скован рамками приличия и благочестия. В нем есть и надменность, и высокомерность, и режущий холод взгляда. Но он так же нежен, ласков, заботлив и робок. И Чимин уже просто не знал, что из этого — маска. А, возможно, это все — Юнги? Он просто запутался.       Остаток дня граф молчал. Молчал и Пак, покорно ожидая встречного хода на свой. Он ожидающе всматривался в лицо, знакомое до огромного узла в животе, и с горечью понимал, что его беспокоило уже что-то другое. Он забыл. Забыл или не придал значения — это было не столь важно, когда суть оставалась одна: ответа не будет. Между тем он был взвинчен. И даже в продолжение ужина писал и зачеркивал что-то, потом снова писал, и снова зачеркивал, и так продолжалось до тех пор, пока он не потерял контроль окончательно. Скомкал несчастный кусок бумаги, со злостью швыряя его куда-то в стену. Чимин было дернулся, испугавшись, но он ушел первый. Юноша впервые видел его таким. У него что-то не получалось. Что-то выходило совсем не так, как надо, и Мин не мог найти верное решение. Отчаяние смешалось с бешенством, досадой и разочарованием в своих силах. Его буквально резало изменившейся аурой графа.       — Юнги? — он робко постучался в дверь его комнаты, не зная зачем и почему ему не сиделось у себя, но все его существо тянулось именно сюда, желая успокоить.       Снова не дождавшись ответа, он… Да, сначала он, руководствуясь разумными доводами, повернулся в противоположную от двери сторону, но так и не сделал ни единого шага прочь. Вместо этого он развернулся обратно и все же вошел в комнату.       — Юнги? — снова позвал он, собираясь дотронуться, но невольно вздрогнул от остановившегося на нем взгляда.       Нет, он был не просто зол. Он был в ярости. В бешенстве. В таком эмоционально шатком состоянии, когда разум не ручался ни за одно действие тела. И он ненавидел. Нет, не Чимина. Он ненавидел всех. Как загнанный в угол раненый зверь начинал истошно метаться на последнем издыхании, так же метался и Мин. Такой беспорядок был даже страшен. По всей комнате были разбросаны бумаги и журналы с учетом. Поверх них опрокинута чернильница, а перо — у стены напротив. Что-то порвано, что-то измято и все, абсолютно все исписано какими-то цифрами — творился абсолютный и ничем не удерживаемый хаос. Зря он вошел.       — Боишься меня? — оскалился мужчина, от чего его глаза как-то недобро блеснули.       Чимин невольно сделал шаг назад. Да, он боялся. Безумно, животным страхом боялся удара от любимых рук. Боялся ненависти в любимом голосе. Боялся презрения в любимых глазах… Но… Юноша остановился, почти что кивнув на вопрос.       Он ошибся.       Он уже видел Юнги таким. Он не злой — он открытый. Такой же, каким был, когда спал. Его эмоции сейчас ничего не скрывало, разве что вместо умиротворения было раздражение. И в его глазах блестело отнюдь не бешенство, как казалось на первый взгляд, а досада. Досада от того, что он не понял его открытости перед ним. Это был ответ.       — Нет, — решительно прошептал юноша, ласково улыбнувшись и сделав несколько шагов к нему.       Распахнутые руки… И он уткнулся лбом в его плечо, нежно и без опаски прижимая к себе. Он не боялся. Не Юнги. Он еще ни разу не подавал повода для этого. Почему? Почему Чимин не заметил этого раньше? Он сильнее вжался в чужое тело, будто пытаясь физически сдержать порыв. Мужчина как окаменел. Не ожидавший такой быстрой смены чужой реакции, он невольно поддался тому едва ощутимому толчку, с котором юноша прильнул к нему, и опустился на кровать, позволяя забраться на колени. Он был так близко, что если бы Мин хоть на секунду замешкался в анализе происходящего, он бы непременно ударил его. Неосознанно. Инстинктивно. Потому что был слишком уязвим сейчас, чтобы подпускать кого-то. Однако реакция дала сбой, позволив Чимину тихо и ровно дышать ему в шею, успокаивающе гладя по спине.       Пак не знал, как долго ему придется обнимать его, чтобы полностью погасить пожар, но он чувствовал, что все делал правильно. Юнги, пусть не сразу, приобнял его в ответ и ослабил напряжение, теряя осанку, а вместе с ней и остатки своего устрашающего вида. Он боялся пошевелиться. Но не потому, что ждал удара: он не хотел спугнуть. Граф успокаивался. Юноша вслушивался в выравнивающиеся дыхание и сердечный ритм и понимал, что постепенно засыпал, но оставался на месте. Юнги был похож на дикую ягоду, что, привыкнув к тому, что люди лишь болезненно отбирали, начинала усыпать свои ветви и листья шипами ради защиты. И Чимин на них натыкался. Царапался, резался и ворошил весь куст, отчего мужчина только еще больше ощетинивался, с неохотой открывая свои внутренние качества. Но когда ягода была найдена в ворохе колючек, ее не сорвали. Ее выставили солнцу, давая наливаться солнечным светом, и окружили заботой ровно в той мере, которая была необходима, чтобы не убить избытком и не дать зачахнуть в одиночестве.       Чимин был светом. Даже сломанный, увядающий он стремился обогреть окружающих. Он много раз обжигался, резался, кололся о чужую грубость, но никогда не отвечал тем же. Давил собственные эмоции, которые накапливались внутри до взрыва, изливаясь потом истерикой. И когда их наконец не пришлось снова гасить, когда все пламя вырвалось на поверхность его сердца, он смог отдавать больше прежнего света без ущерба для себя. Юнги не позволит зачахнуть его нежному цветку.       Юноша сквозь сон видел, как его переодели, уложив после в постель. А затем граф принялся собирать разбросанные по комнате бумаги, снова принимаясь за поиски ошибки в них. Чимин больше его не трогал. Знал, что мужчина больше не потеряет контроль, когда тонкие нити их чувств сплелись воедино. Он чувствовал нервозность. Решительность… И благодарность. И также ощущал ответную реакцию на свои чувства. Его спокойствие и доверие делилось на двоих. Теперь он знал, что первым поймет, если что-то случится. Такая сильная привязанность… Может ли Юнги однажды стать его?       Проснувшись, Чимин зевнул. Графа рядом уже не было, но чутье говорило, что он сегодня в приподнятом настроении. Уселся, принимаясь рассматривать рубашку так, будто впервые видел. Пахла Мином. И он по-прежнему в ней тонул. Откинулся на подушки, случайно проваливаясь между них, и, фыркнув, выбрался из мягкого укрытия. Время подходило к девяти, и ему было пора спускаться.       До этого он умел считать до двадцати. Когда он попросил научить его хотя бы счету, владелец оскалился. А после его до самого побега заставляли считать то удары плетью, то что-то похуже. А если он ошибался, то удары следовали до того, пока он не назовет верное число, зачастую уже теряя сознание и задыхаясь от рыданий. Но зато Юнги похвалил его за знание цифр. И он так и не смог заставить себя сказать, какой ценой это знание досталось. Хотелось выговориться и чтобы его приласкали, но стоит ли напоминать, после чего он достался графу? Ведь мужчина все это время настойчиво старался стереть след прошлого, и у него получалось. От всей той «надрессированности», из-за которой он шугался от одного только взгляда на себя, почти ничего не осталось: он все еще сильно смущался от долгого зрительного контакта, но уже мог заглядывать графу в глаза. Мог целовать его улыбающиеся губы, с блаженным урчанием осознавая, что причина этой улыбки — лишь он. И, главное, он мог рассказать ему, если его что-то беспокоило. Но… только не это. Наверное, он сможет рассказать все о себе, но не сейчас. Чимин не хотел снова видеть взволнованно-усталый взгляд. Юнги устал от его страхов, устал от его пугливости и плача. Юноше пора стать увереннее в себе и своем будущем. В конце концов, за последние несколько месяцев все стало даже лучше, чем он смел мечтать.       Он прошел мимо графа, как бы случайно касаясь его руки при пожелании доброго утра, и сел на привычное место. Мужчина все еще возился с бумагами, хотя и выглядел менее нервозно и напряженно, что крайне радовало. Но он никак не среагировал на прикосновение, будто и вовсе не заметил его. Чимин же решил не придавать этому особого значения: Юнги занят, не стоило его отвлекать. Но ему бы этого хотелось. Лили говорила, что в саду есть особые ночные цветы, которые полностью распустится именно сегодня, а потом начнут увядать. И, по словам девушки, они были очень красивы. Вот только ему нельзя было выходить на улицу так поздно. Возможно, Юнги бы и разрешил ему, но он все боялся спросить. Может, лучше вообще не стоит? Его не будет всего одну ночь, что может случиться? Он по горло завален делами и, скорее всего, опять просидит с ними до поздней ночи. Шансы, что он заметит отсутствие юноши, ничтожно малы. Наверное, он все же может разок пренебречь установленными правилами.       В итоге он поймал себя за бесцельным ковырянием куска мяса. Задумался, бывает. И, судя по всему, Юнги не было уже довольно давно, раз по залу свободно расхаживали горничные, убирая все лишнее и постепенно гася свечи. Прислуги в поместье было много. Чимин даже не уверен, что знал всех поименно. Тем более, что он постоянно всех забывал, в чем сильно себя винил, но не мог ничего поделать с тем количеством информации, что свалилось ему на голову в последние месяцы: очень много новых знакомств, (особенно, если учесть, что до этого у даже приятелей как таковых не было), да еще и граф пытался чему-то обучить его непутевую голову. Даже свои старые детские книги откопал в библиотечных залежах.       Юноша быстро затолкал в рот остатки пирожного и со смущенным видом поставил тарелку на поднос горничной, что уже собиралась уходить. Та только пошутила, что даже ее младшие братья и сестры ведут себя более взросло, чем окончательно вогнала его в краску. Но, как оказалось, это было не самое худшее. Он честно не знал, за каким вообще чертом пошел посмотреть, что это за странные звуки в закутке коридора, в котором мало того, что был тупик, да еще и находились в основном комнаты прислуги, так что ему там особо делать было нечего. Даже Лили ему не показывала свою, оправдываясь тем, что делит ее еще с несколькими девушками, и было бы весьма неловко, если бы он случайно нашел что-то там. Но вот ну дернуло же его посмотреть, будь он неладен! Пуглив до невозможности и все равно ведь пошел. И почти моментально поплатился за свое любопытство. Ему хватило одного только взгляда на прижатую к окну горничную с поднятой юбкой и помощника садовника, опирающегося на подоконник по бокам от нее, чтобы мгновенно порозоветь едва ли не всем телом и с невнятнятным «извините» сбежать куда подальше. Вот тебе и посмотрел, Пак Чимин. Довольна ли твоя душенька? Душенька-то может быть и довольно, а вот воображение — вряд ли. Ибо оное оперативненько выкинуло главных действующих лиц из памяти во имя сохранения и без того настрадавшейся психики и поставило на их место его… с Юнги. И стыдно, и неловко, и кончить захотелось. Вляпался ты, мой дорогой, что называется.       Чимин прижался к стене, переводя дыхание после бега. С вставшим членом нужно было что-то делать. Не ходить же так, в конце концов? Поэтому, сыпя собранными от всех и каждого проклятиями, юноша подобрался к господскому кабинету. Варианта было два: сдаться с повинной или же попытаться все сделать тихо и тайно. Второе выглядело более безобидно, но в этом случае он бы нарушил приказ графа не трогать себя. Безвыходная ситуация. Ну вот и почему он вечно находит себе проблем на голову… И… не только голову.       Сделав напоследок глубокий вдох и приготовясь оправдываться за все свои грехи, юноша дрожащими руками приоткрыл дверь, как-то совсем позабыв хотя бы постучаться. В идеале бы еще спросить разрешения, но перспектива быть пойманным с… Ну вы поняли. Как-то не очень, в общем. Будучи цвета помидорки, он сделал несколько шагов на ватных ногах, а потом попросту рухнул перед Мином на колени, автоматически состроив свою самую милую и жалобную мордашку, на которую только был способен.       — П-пожалуйста… Юнги… — прошептал он, желая отвести смущенный взгляд, но не смея этого сделать в ожидании реакции.       Мужчина растерянно смотрел в ответ, оббегая его глазами, чтобы наконец понять, в честь чего такой спектакль. И как только заметил стоящий колом член, едва не прыснул со смеху. Вот же глупышка!       — Ну, иди сюда, — граф встал, поднимая за собой и его. — Тебе не обязательно просить об этом так.       Рукой осторожно отодвинул все лишнее на другую сторону стола, благо этого самого лишнего было немного, а стол был большой, и усадил юношу перед собой. Тот с любопытством осмотрел столешницу из благородного темного дерева, на которой теперь восседал, и привычно уложил ладони на крепкие плечи. В целом, жестко, конечно, но выглядело достаточно прочно и безопасно, хотя он по-прежнему предпочел бы мягкую кровать с ворохом подушек. Хотя, с другой стороны, на столе с Юнги он еще ни разу этого не делал. Поэтому в пробном разе он не увидел ничего страшного и охотно принял первый поцелуй. Нечестно, что он уже распален, а мужчина еще только-только входил в ситуацию, но что ж, теперь придется отыгрываться.       — А не хочешь ли ты рассказать, как все-таки так получилось? А, малыш? — лукаво намекнул Мин, целуя шею и принимаясь за расстегивание пуговиц. — Чем надо было заниматься, чтобы прибежать ко мне настолько возбужденным?       Чимин отвел взгляд. Неужели прямо сейчас сознаться? Так глупо и неловко все это вышло… И все из-за этого дурацкого воображение!       — Там были странные звуки в коридоре… И я решил посмотреть, — смято начал парень, на каждом слове еще сильнее покрываясь красными пятнами. — И там была горничная с… С садовником… Они… Но я сразу убежал, честно!       — Подсматривал за прислугой, чтобы напроситься ко мне? — рассмеялся Юнги, прижимая его к себе, и, гладя обнаженную спину, провел кончиком носа по шее. — Вот же негодник.       — В-все не так! — поспешил возразить Пак, хотя прекрасно понял, что мужчина просто шутит.       — Да ну? — будто бы не веря изогнул бровь граф, поднимая его голову за подбородок и оставляя на пухлых губах очередной успокаивающий поцелуй. — А кто был тот парень, к которому вы ходили с утра?       Чимин даже опешил от такой скорой перемены интонации. Из игривой она стала какой-то колючей и допытывающей, хотя граф и старался прикрыть это лаской. Он ждал ответа, юноша чувствовал это. Но ведь Лили просила его не говорить никому. Должен ли он выдать секрет? Он доверял Юнги, это бесспорно. И хотел бы разделить с ним абсолютно все, пусть даже и секреты, но…       — Я не могу сказать, — проговорил парень, тоже приобретая серьезное выражение.       — Я начинаю ревновать, Мини, — граф больно укусил его за плечо, выказывая свое недовольство, но тут же принялся зализывать ранку, призывая довериться.       Ревновать… Его? Чимин уставился на него огромными глазами. Юнги целовал ключицы, целовал грудь, плечи, руки, живот — он целовал его. Прикрыв глаза, нежно проводя языком по солоноватой коже, опускался на колени и поднимался вновь. Ревновал… К кому? К Хосоку?! Да он бы ни за что не променял бы эти губы ни на какие другие, пусть даже в сотни и тысячи раз лучше! И ведь граф знал, что он влюблен. Влюблен не в какого-то там другого, а в него. И все равно приревновал, стоило ему выйти из дома и заговорить с кем-то незнакомым ему. Какой же смешной.       — Это Хосок, — все же решил сознаться юноша, чтобы успокоить зародившееся волнение, и Юнги тут же поднял голову, на вид, готовый к любому продолжению, но Чимин знал, что ему нужен был лишь один ответ. — Он с Лили. А я… Только твой. И всегда буду.       Он прошептал последние слова, чувствуя, как приступ беспочвенной ревности угасал. Только подумать… Приревновал… Нет, это не показатель недоверия или неуверенности в себе, как принято считать. Он не хотел его терять. Не хотел, чтобы он принадлежал еще кому-то. Эгоистично? Возможно. Но только по отношению к самым близким мы такие эгоисты. Людей, не важных для нас, мы отпускаем без сожалений. И Чимин был рад, что смог, пусть и неосознанно, вызвать эту глупую ревность.       Позволил уложить себя на столешницу, раскидав непослушные волосы. Обвил ногами талию и притянул графа к себе, напрашиваясь на очередной поцелуй. Ему всегда будет мало. Даже задыхаясь и чувствуя угасающее от нехватки кислорода сознание, он не хотел отпускать его губы. Сминал, облизывал, прикусывал, впускал в свой рот и робко исследовал его. Чужое бедро между его ног. И так неосторожно надавило на пах, заставляя застонать. Чимин бы хотел быть тише. Сейчас не то время и место, когда можно было бы без зазрения совести нарушать тишину. Совершенно не хотелось, чтобы их услышали. В конце концов, он даже дверь не запер от неловкости всей ситуации. Вот только тише совсем не получалось. Все, что он чувствовал, тут же вырывалось на поверхность, раскрывая весь букет. Влюбленность, желание, смущение, счастье и вина за раскрытый секрет. Хотя с каждым новым прикосновением последняя угасала, пока и вовсе не исчезла, забытая обоими вместе с секретом.       — Тише. Подожди, — Юнги на силу выбрался из цепкой хватки и осел на пол, скидывая с него обувь, а потом потянулся и к штанам. — Кажется, на тебе кое-что лишнее.       Из-за похолодания Чимину пришлось заменить шорты, но гольфы все еще оставались, и добавляли обнаженному красивому телу вид ребячества и шаловливости. Вроде мило, но в то же время невероятно соблазнительно, когда он еще и возбужден.       Юноша закрыл глаза, едва не растекаясь под медленными поглаживанием бедер. Тепло рук одновременно дразнило и успокаивало, а потом… Он едва не вскрикнул, почувствовав сначала горячее дыхание на головке, а потом и жар, и влажность чужого рта. На секунду даже показалось, что ему все это сниться, но приподнявшись на локтях и увидев это, ему пришлось признать реальность происходящего. Юнги делал ему минет. На столе. В кабинете. С ума сойти и не вернуться. Только тело сразу же размякло и отозвалось даже слишком приятными ощущениями. Горячо. Мокро. И… Так хорошо. Он откинул голову, но потерял равновесие и снова свалился на стол, слегка ударяясь. Впрочем, даже и не замечая этого. Губы Юнги, эти очаровательные сладкие губы, обхватывали ствол и медленно вели по всей длине. Вызывая ворох мурашек и ничем не сдерживаемые стоны. Юноша сначала пытался прикусить ребро ладони, но рука отказывалась слушаться, а разум уже давно отключился от канала связи и сейчас отдыхал где-то там, куда уж точно так легко не заберешься. И ситуация стала только хуже, когда граф выпустил, переводя дыхание, и принялся собирать пальцами с его члена собственную слюну вперемешку со смазкой. Новый заход сочетал в себе еще и погружение пальца в нутро, на что тело Чимина отозвалось окончательным взрывом всех нервных окончаний. Он даже не уверен, что находился в сознании все это время. Было чертовски хорошо. Чувствовался будто усилившийся запах Юнги, слышались хлюпы и причмокивания, и будто где-то вдалеке раздавались собственные стоны.       — Нравится? — граф поднялся к его лицу, вводя второй палец до конца и ловя полукрик губами. — Если хочешь, чтобы я продолжил: придется ответить.       Хитрая ухмылка пробежала по его устам, и он принялся зацеловывать шею, плечи и торс, не забывая наблюдать, как юноша старался собрать остатки рассудка в кучку и что-то предпринять. Тело само отвечало на все прикосновения вне зависимости от того, насколько этого осознавал он сам. Он же несколько минут раздумывал над ответом и так и не придумал ничего лучше, кроме как повторить то же слово, но только не игривым и испытующим голосом, а задыхающимся и надломленным. Он старался, честно старался выглядеть не так открыто и хоть немного посопротивляться оказываемому на него влиянию. Вот только сыпавшиеся поцелуи срезали все его попытки на корню, вынуждая признать полное поражение.       Юнги делал то, что хотел. Касался, где хотел. Целовал и лапал, где хотел. Ему оставалось только подстраиваться и пытаться обнять его, поцеловать, прижать к себе. Мин едва ли не урчал, утыкаясь лицом в изгиб шеи и совершенно по-кошачьи ластясь. Чимин почувствовал высыхающие слезы на его щеках и нежное прикосновение подушечки пальца на своем шраме. И не было ничего зазорного в том, что граф видел его таким сломленным, покоренным, нуждающимся лишь в нем.       — Скажи, чего ты хочешь? — прошептал Юнги прямо в губы, освобождая растянутое нутро и прижимая его запястья к столу, чтобы не ерзал так сильно.       — Т-тебя, — прошептал Пак в попытке вырваться и обнять, но понял, что такой ответ оказался недостаточен. — Тебя во мне… Ах! Юн…ги!       На этот раз он замер, хватая распахнутым ртом воздух и свыкаясь с предельным чувством наполненности. Было слишком хорошо, так, что происходящее казалось настолько ирреальным, что было страшно лишний раз дернуться. Юнги наклонился ближе, целуя в лоб и пытаясь носом убрать его упавшую челку.       — Как долго ты в этот раз сможешь продержаться? — мягкие поцелуи осыпали его лицо, и он не знал куда себя деть от всего, что сейчас ощущал. — Мне делать это медленно, Мини?       — Н-нет!       Юнги чуть слышно рассмеялся, быстро набирая темп. Верно, он уже устал от всего того, что с ним сотворили. Пытался обнять его ногами, но те не слушались и то и дело соскальзывали, демонстрируя его полную беспомощность перед графом. Он хныкал, хватался за него, что-то бессвязно шептал, глотал слезы и всхлипы, разрушая все мысли о ревности. Даже если в него кто-то влюбится, он сам не согласится сдаться другому.       — Мой, — прошептал Юнги, зарываясь пальцами в его волосы и заглушая пиковый вскрик поцелуем. — Всегда будешь моим.       Юноша на это довольно заурчал, позволяя догнать до оргазма и себя, хотя его тело настойчиво протестовало против продолжения толчков. Мужчина стонал полухрипло, все чаще и громче, пока на паркет не брызнула сперма, после чего они оба еще приходили в себя. Чимин понял, насколько же тут жестко и неудобно, только когда граф выпустил его из объятий и принялся, как ни в чем не бывало, выписывать бумаги на оставшейся половине стола. Его выдавали только намокшие волосы и все еще красное лицо, выражение которого теперь приняло серьезный, но не холодный вид. Паку нравилась эта сосредоточенность во взгляде и медленные, но четкие движения. Он перевернулся на бок, мысленно проворчав в очередной раз на отсутствие чего-то мягкого, и засмотрелся на него.       — Я не мешаю? — робко поинтересовался опомнившийся парень, оглядев по его вине резко сократившееся вдвое рабочее пространство.       — Нет, — коротко бросил мужчина, даже не подняв головы. — Но лучше оденься. Простынешь.       Юноша покраснел. Он ведь совсем забыл, что развалился тут в одних гольфах! Быстро уселся, насильно возвращая разум из отпуска и заставляя оного соображать. Через какое-то время он лежал здесь же, но уже одетый. И ждал, либо пока за ними кто-то придет, либо пока его выгонят — сам уходить он не особо желал. Да и вел себя тихо и спокойно, ничего не трогал и не спрашивал, так что мог раздражать разве что пристальным взглядом, но Юнги сейчас выглядел даже мягче, чем когда он вошел, так что вряд ли. Просто сидеть рядом было как-то по-особенному уютно. Хотелось еще забраться ему на колени, но Чимин решил, что он и так себе слишком многое позволил. Случайно встречающиеся взгляды выдавали все эмоции, так что юноша был уверен, что Мину так же хорошо и спокойно в его компании.       Но, несмотря на это, он так и не решился спросить про ночную прогулку. Не решился все портить глупым вопросом. И в тихую выбрался из дома. Место он знал — они подходили к нему утром. И когда он пришел, бутоны уже начали распускаться. Девушка была права: цветы безумно красивы. Они будто отражали свет луны, или же сияли сами. Завораживающие переливы то темно-фиолетовых, то нежно-розовых, то небесно-голубых лепестков в три-четыре яруса. Запах напоминал смесь черники, меда, розы и чего-то еще. Звучит крайне странно и нереально, но на деле аромат разносился не резкий, не густой, а еле слышный, невесомый, чарующий… Волшебный. Возможно… Нет, он уверен, что с этими цветами связана какая-нибудь красивая легенда. Но было почему-то необъяснимо жаль, что сейчас с ним не было Юнги. Он много где ходил по округе без него, но именно сейчас отсутствие графа ощущалось особенно остро. Чувствовал ли мужчина, что он не спал?       Чимин поежился от очередного дуновения сентябрьского ветра. Он не заметил, как стало светать. Рассвет, а он даже глаза не закрывал. Из головы никак не лезли мысли о том, что было бы, если бы Юнги любил его. Наверное, какая-то особенная атмосфера лунной ночи на него так действовала. Он зевнул, решая, что на сегодня, пожалуй, хватит событий, и ему действительно пора поспать. Хотя бы пару часов. А потом можно будет еще и сразу после завтрака сбежать…       Но вот в комнате его ждал сюрприз. При чем не самый приятный в этой конкретной ситуации: Юнги. Мужчина нервно нарезал круги по комнате и быстро среагировал на шаги вновь пришедшего, оборачиваясь.       — Где ты был?