Фарфор, осколки и дым

Он не отвечает на звонки, не появляется на собраниях, его брат молчит, лишь отмахивается и закатывает глаза, когда спрашивают о нем. Чи никогда нельзя было назвать безответственным, он всегда делал то чего от него ожидают, дорожил своим хлипким авторитетом. И уже три дня до него нельзя достучаться. Парень боится: неопределенности и неизвестности, боится, что испортил его, заразил его своей болезнью, с поцелуями, с одним дыханием на двоих передал этот дым, этот хаос, эту анархию. Он мечется в мыслях, как загнаный зверь, не знает что делать: мчаться на первом же самолете к нему или же сказать себе: «Всё, хватит! Он тебя приглашал? Нет. Вот и сиди не рыпайся». Ворох смятых мыслей шуршит под этой чуть поехавшей крышей. Он не может усидеть на месте. Но все же сидит недвижим и молчалив, когда внутри его все склизко, будто сгнившая вода. Его мутит. Он абстрагировался от этой молчащей, но в то же время роящейся словно туча ос, толпы. Этой серой правильной массы, где каждый это лишь винтик огромной чудовищной машины, весом давящей все воокруг, губящей все надежды и мечты. Жизни. Его брат шлет смс. «Все ещё хочешь увидеть этого придурка? Если да, ключи у меня есть. Захвати поесть».

***

Чи сидит недвижим, величественен, как прекрасные горы Хуаншань. Такой же прекрасный и чарующий. Такой же божественный и изящный. Вокруг витает дым. Сладкий, будто цветочный, нежный, будто молоко с медом… Но едва ли этот в силах перебить этот запах огней. Этот запах искр и запах пожара, запах нового года и безумного карнавала… Он вновь вдыхает этот дым, стараясь перебить запах бенгальских огней. Но в коробке все равно огонь. В теле жар, в глазах туманный блеск, в руках мундштук. Все плывет, и кальян кажется единственным островком «правильности», но Чи не важно. Он сорвется. Чертовы гормоны. Чертовы инстинкты. Чертов гон. Чертов Росс, который наверняка, не согласился бы помочь. Или согласился? Сейчас это уже не важно: до конца пытки остался последний закат. Чи ни при каких условиях не согласился бы провести эту неделю с ним — пусть образ интеллигентного мужчины оставался бы перед глазами, пусть образ всесильного и не подчиняющегося животным порывам не разрушался бы. В противном случае фарфор легко бьётся. Осколки опасны, они легко режут плоть — на срезах растёт гранат, спелый-спелый, его бусины разрывают фонарики твердой кожицы и блестят драгоценными камнями… Где-то в дыму слышится стук, скрежет, тихий-тихий, что с лёгкостью можно принять за скрежет когтей соседской кошки по плитке. — Эй, узкоглазый! Ты там как? Я между прочим, нет не то, чтобы волнуюсь, но… Да, черт возьми, я волнуюсь! О нет‐нет-нет! Чи игнорирует. Может он все же уйдет, не найдя ответа? Или же это просто дым, ложь, неправда, больная фантазия, горящего разума? Может все это лишь бред нашоптанный тлеющими травами и монотонным бормотанием магнитофона? Может это просто желание, которое продуцирует вселенная? Может это просто испытание? Может это…? Может…? Так сложно сосредоточиться! Запах сладковатого дыма и бенгальских огней смешался вызывая отвращение и рвотный рефлекс, и когда он заходит в комнату Чи чувствует прохладное дыхание улицы и чего-то очень свежего. Эта свежесть разрушает тяжелый туман запахов, призванный защитить от зверининого желания и мерзкой похоти… Защитить кого? Мужчина не видит вошедшего, но каждой клеткой чувствует. «Почему же ты не бежишь?» Парень заходит, шурша пакетом с чем-то вкусным. Его шаги осторожны, Чи более чем уверен, что он в растеренности. Вся комната в каком-то вязком розовом дыму, старый магнитофон бормочет на подоконнике, мужчина сидит в позе лотоса на полу в легком шелковом халате. «Ты разве не чувствуешь огня?» — Чи, что ты… Он закашлялся, закрывая нос, будто стараясь защититься. Ну почему же будто? Алюминий ядовит. Вызывает судороги, крошит кости в порошок. «О так ты его почувствовал» Парень отходит назад, зажав нос и бормоча: «я, наверное, попозже зайду, тут вот в пакете салаты и поесть…» Чи начинает глубоко дышать, новый свежий запах его влечет, и он не может ничего поделать. Уже в дверях он валит парня на паркет. Тот не успевает никак среагировать: от этого моря запахов дыма его мутит, кружится голова. Мужчина, не обращая внимания на слабое сопротивление, рывком переворачивает его на живот, подминая под себя и кусая сквозь бадлон. Парень мычит. Запах огней слишком близко. Из последних сил пинает локтем Чи в грудину, извивается. Повернув голову чуть вбок, чтоб хоть как вздохнуть, он, заметив колено азиата, локтем пинает. Альфа, отвлекшись на ремень брюк, сваливается мешком возле от удара. Удар в правильное место, в точку опоры. Колено болит. Кажется вывих. Мгновение, и парень перекатившись оказывается сверху, локтем пережав шею. Кадык судорожно дергается. Если неправильно вздохнет или дернеться, с легкостью может задохнуться. Росс, злобно прищурив глаза, оседлал Чи прижав ногами его руки к полу. Всё с такой же звериной дымкой в глазах и расширинных зрачках Чи кривит губы. Касету заело и борматание наставника по медитации потеряло всякий смысл. Они минуту сидят молча без движения. Хоть одно движение — они перебьют друг друга. Росс закрывает глаза. Его чуть покачивает. Отравляющий дым начинает разрушать его. Он шумно дышит, но поверхностно: эти запахи жженых сладких цветов и бенгальских огней убивают. Чи пытается сосредоточиться, загнать зверя в клетку. Для него этот запах неопасен, неприятен — да. Он жмуриться, и когда вновь открывает глаза, смотрит уже осмысленно. — Можешь отпустить. Я пришел в себя. Росс безразлично вглядывается в знакомое лицо: острый подбородок, вздернутый нос, темные густые брови и живые золотые глаза, без глупой повседневной искры неуместного веселья. Только серьезность. Осторожно, готовясь в любой момент ударить, он убирает руку с шеи. Спокойно. Чи смотрит глаза в глаза. — Ты точно больше не будешь ТАК делать? — с недоверием переспрашивает парень. Он знает, что такое альфа в период гона, и причин доверять, пускай и любимому, у него нет. Получив слабый кивок, убирает ногу с одной руки. Она вся посинела от пережатых артерий. После вторую, слезает и усаживается, облокотившись о стены. Азиат тоже устраивается рядом. Колено ноет, чуть им двинуть. Руки онемели. Росс дышит совсем поверхностно. На ослабших ногах поднимается, чуть не задев кальян, открывает окно и жадно ловит загазованный пекинский воздух. Чуть красноватые пятна заметны на сером бадлоне. Он цыкает и, прихрамывая, подходит сзади. Когда его нос касается нежной кожи шеи, русский испуганно дергаеться. Грудь быстро поднимается и опускается, сердце бешенно колотится. — Прости. Парень опадает в объятьях. — Знаешь, ты неплохо «держишься», но давай в следующий раз ты скажешь, когда у тебя будет «это»… Он кивнул и робко, будто заглаживая вину, коснулся губами шейного позвонка под воротом. — От тебя вкусно пахнет, Руру… Росс устало вздохнул: «К сожалению, не могу сказать о тебе того же…» Мужчина прыснул от смеха.