***
— Кольцо в Шире, Боромир… полурослик хранил его все эти годы, скрывая ото всех, даже от Гэндальфа. Или маг просто не хотел торопить события… и перемены. Круглые двери любовно прорытых в изумрудно-зеленом холме на берегу зеркально чистого озера домов-нор плавно покачивались в глубине видящего камня, как в отражении. Силмэриэль со странным чувством, похожим на сомнения, смотрела на кажущиеся детскими фигурки ничего не подозревающих хоббитов. Соприкосновение с тьмой Ока оставило непроходящее желание большего… никогда прежде она не сталкивалась с подобным себе. Душа отца, хотя он и пал во мрак, свернув с пути света, не была темной — Властелин Мордора лишь исказил и помрачил его помыслы, склонив ко злу. Поработить ее разум Око не сумело, наверное, то, что темно от рождения, исказить уже нельзя, и Палантир не опасен для нее. Встретит ли она когда-нибудь в чужой душе Тьму, способную слиться с ее, утолив тоску двухвекового одиночества, а не лишь мимолетно коснуться, и что тогда произойдет, что-то хорошее… или нет? — Я должен успеть забрать кольцо… пока слуги Саурона не добрались до него. Что полурослики могут им противопоставить? — Не слушая ее более, Боромир отстранился, уносясь помыслами куда-то очень далеко, где нет и не может быть места смертным, даже столь самоуверенным. — Хоббит будет ждать Гэндальфа в Бри, пока маг не приедет за ним, или не пришлет вестей. Если ничто не заставит его отправиться в Раздол раньше… в сопровождении следопыта. — О следопытах Силмэриэль добавила от себя, с некоторым злорадством отметив, как исказилось лицо Боромира, утратив мечтательное самодовольство. Гондорец мысленно уже занял место на бывшем троне Черного Властелина… во имя света и блага народа Гондора, разумеется, судя по заблестевшим не вполне здоровым огнем глазам. — Я сопровожу его… в Минас Тирит. — Это долгий и опасный путь. — Все сильнее чувствуя непонятную горечь, отравляющую торжество победы — Палантир покорился ей и хваленое Око отступилось — Силмэриэль положила руки ему на затылок, заставив наклониться. Захочет ли гондорский витязь вспомнить о ней, если его безумные мечты все же сумеют стать явью? — Никто не справится в одиночку… даже ты. — Ты хочешь пойти со мной? — недоверчиво усмехнулся Боромир, касаясь ее приоткрывшихся губ. — Нет… — Силмэриэль на миг захотелось на самом деле все бросить — проклятую папину башню, орков, обманом присвоенный посох — и навсегда убежать из Изенгарда с сыном Денэтора. Чтобы он только посадил ее на коня впереди себя и придерживал руками… нежно и крепко, хотя это и было безумием и совершенно невозможно. — Я должна остаться, иначе отец тут же выйдет на свободу, и… нам останется только попытаться бежать без оглядки, как можно дальше от него. Если только ты хочешь меня, а не кольцо… Не буду спрашивать. И что она будет делать, превратившись в лишившуюся всего изгнанницу? Только здесь можно… стать наконец кем-то, орки и украденный у отца посох скорее по-настоящему принадлежат ей, чем сердце гондорца… без темного колдовства. Она двести лет не видела ничего, кроме Изенгарда, и останется, пока не станет его полноправной хозяйкой, или отец не убьет ее. Если удача не изменит, и честолюбивый сын наместника никуда от нее не денется, будет любить ее и желать… больше проклятого кольца. Она его заставит, если не захочет сам. — Полуорки… я могу дать их тебе и приказать служить. Только… они могут перестать слушаться меня, когда папа восстановит силы. — Мне не нужны темные твари… я не собираюсь грабить и убивать. Лишь забрать себе колечко. А если полурослик ответит «нет», извинишься и уйдешь? От того, что Боромир не сумел, или не захотел скрыть презрения к «темным тварям», Силмэриэль обиженно поджала губы. Не относил ли он к темным тварям и ее… где-то в самой глубине души? Или пока просто не видел ее темной сути? «Твои темные твари» прозвучало бы еще неприятнее, гондорец все же не сказал этого, но прочитать столь очевидную мысль смог бы даже не владеющий осанвэ. — Я буду видеть тебя через Палантир, и полуросликов тоже. А темные твари могут еще помочь тебе… разобраться с некоторыми следопытами. Силмэриэль, прищурившись, поспешила сложить руки на груди, чтобы устоять перед бурей негодования, но Боромир вновь удивил ее, неожиданно промолчав.***
Темные твари еще могут помочь тебе… разобраться с некоторыми следопытами. Силмэриэль имела в виду полуорков, или себя? Что ж ты не спросил, неужели благородному наследнику трона наместников все равно? Моей дочери удалось с тобой то, чего не получилось у меня… придется отдать девочке должное. Или это не ее заслуга, ты сам готов на все? Поцелуй меня… если тоже не боишься. Маняще приоткрывшиеся по-детски пухлые губы (хотя лет ей явно неизмеримо больше, чем ему) вдруг растянулись в пугающе зверином оскале, отливающие янтарем, как капли сосновой смолы на солнце, светло-карие глаза заполнились чернотой разрытых могил и не знающих света душ… от готового выпрыгнуть из их глубины хотелось в ужасе убежать, закрывая лицо руками, как от страшного детского сна, ища спасения в теплых материнских объятиях. А ты знаешь, что моя дочь делала, чтобы получить служащих тебе полуорков? Сейчас увидишь… Из затягивающего в полный страха и таящегося на самом дне леденящего зла омут забытья не было выхода… все слабее сопротивляющееся сознание еще понимало, что за смутно бликующим на поверхности светлым пятном пробуждение и спасение, но сделать решающее усилие и достичь его не могло. До недавнего времени в то, что Силмэриэль подобна Саруману, Гэндальфу и выжившему из ума Радагасту, верилось с трудом, даже после того, как он повисел под ее наивно заразительный смех в воздухе. Уж слишком мало в ней от седобородых старцев в мантиях, способных метать молнии взглядом и с наконечника посоха — больше всего дочь Сарумана напоминала откровенно жаждущую его ласк простую гондорскую девчонку. Только Палантир слегка поколебал его уверенность. Сфера, источающая концентрированную, без остатка поглощающую свет тьму и неподвластную ни одному выкованному созданиями Эру мечу опасность, лишь притягивала ее подрагивающие от нетерпения руки. В светло-карие глаза со все больше, до неестественно пугающих размеров расширяющимися зрачками словно из кружащей голову глубины видящего камня наползала чернота. Но, прежде чем он успел убедиться, что это не игра света и тени, Силмэриэль опустила ресницы, наслаждаясь контактом с проклятой сферой, а когда все наконец закончилось, взгляд просветлевших глаз дочери Сарумана снова стал обиженно-неуверенным. Наверное, их просто затемнило отражение Палантира в полумраке похожей на склеп башни колдуна. А теперь в навеянном темным колдовством Сарумана… или нашептанном собственной совестью кошмарном сне, в реальности которого не было ни малейших сомнений, жуткие картины сменяли друг друга, заставляя морщиться и безуспешно пытаться поднять налившуюся свинцовой тяжестью руку, защищаясь от хаотично разлетающихся кровавых брызг. Тонкие белые пальцы, робко ласкавшие его плечи, судорожно сжимали грязную рукоять кривого орочьего ножа, покрытое слизью и кровью уродливое порождение зла лежало на сгибе локтя создательницы… творить подобное мог лишь Властелин Мордора и… тот, чье имя лучше не вспоминать. За гранью, которую не переходят даже вершившие самые ужасные казни и пытки. Жуткий яростный вой, уже почти не способный напугать, проник в опутавшее вязкими щупальцами сонное марево, рассеивая морок, испуганные крики и треск веток под ногами достигли ушей сладостной музыкой, сменив нечеловеческие вопли из рассыпающегося сна. Мертвенно тусклый лунный свет ударил по глазам, болезненно ослепив… похожие на призраков фигуры в черных плащах надвигались по склону, словно паря в воздухе.***
— Луртц! Не забывай, кому ты служишь… Силмэриэль со все возрастающим страхом и раздражением ударила рукой по совершенно не пугающему ее Палантиру… больно, как от любого другого камня, вот и все, что он может ей сделать. Глупо и бессмысленно бить неживое и бессловесное. Многодневная (сколько их прошло, она не могла сказать даже примерно) сосредоточенность почти полностью выбила из реальности, и коварно лишила сил, враз утекших в незаметно подступивший во все плотнее обволакивающем сознание полумраке миг. Темное пламя Ока не беспокоило ее более, видящий камень послушно показывал примостившееся у заброшенного тракта на границе Хоббитании Пригорье и болота Глухоманья. Прикажи оркам убить следопыта и хоббитов, забирай кольцо и возвращайся… ты же этого хотел! Он вернется в Изенгард, не может не вернуться… идти одному в Минас Тирит было бы безумием, и тогда… Кольцо губительно для смертных… глупая! Или ты гораздо более жестокая девочка, чем я думал? Если кому и говорить подобное, то только не ему — Саруман Белый последний, кто вправе упрекнуть ее в жестокости. Усталый разум машинально ответил на обвинение, не заметив ничего странного. — Жизнь губительна для смертных, папа! Она обрывается быстро и навсегда, с кольцом и без кольца! — То есть ты не расстроишься? Что? Отец не сумел скрыть разочарования, и… откуда он опять взялся в ее сознании? Не дававший ей покоя сотни лет голос не успел стать чем-то пугающим и необычным… Помрачившееся сознание начало путаться в деталях, забыв, как все изменилось. — Боромир! Она чувствовала связь все слабее — от усталости, расстояния, или он отдалился от нее, не сумев преодолеть охватившие сомнения? Или это отец… он вот-вот вернет себе принадлежащее по праву, что она ни за что не желает отдавать, если ничего не сделать. Силмэриэль в панике оглянулась — черные стены колебались перед глазами, подергиваясь туманом, попытка вглядеться отдалась болью в висках и тошнотой. Посох… она оставила его рядом, и он никак не мог забрать, все не желал находиться, пока с глухим стуком не упал на пол. Словно отец вот-вот опередит ее, Силмэриэль, не стараясь сохранить равновесие, потянулась за укатившимся в сторону древком, слабо белеющим в углу, и, неловко упав на колени, судорожно сжала в руке безупречно гладко обточенное дерево. Почти неощутимая боль в коленях без следа прошла от разлившегося в груди облегчения… ничего еще не потеряно, пока он у нее, она сможет все исправить. — Орки снова подчиняются мне, Силмэриэль. Они схватят тебя, если я им прикажу. — Они не посмеют… или умрут! Зрение постепенно становилось четче, позволяя видеть выход и уходящую вверх спираль лестницы. Ей придется пойти туда, пока он сам не спустился за ней… и орки не явились исполнить приказ хозяина. Что именно папа мог им приказать, думать и узнавать не хотелось, от раскалывающей голову почти нестерпимой боли тошнило и без этого. — Не все, сил не хватит! Оставшиеся накажут тебя за плохое поведение… и за то, что мне придется делать новых. — Нет, это мне придется! Не может же… все так обидно закончиться, когда она только узнала вкус свободы и… счастья? Последнего пока нет, но может и хочет наконец узнать. — Прочь! Силмэриэль замерла в нерешительности, прижимая к груди так и норовящий вырваться из рук гладко отполированный видящий камень. Она так и не успела выбросить его в Изен, «извини, Гэндальф», времени и возможности уже не было. Тусклый свет ущербной луны обжигал разучившиеся видеть мир глаза, а солнечный просто убил бы ее на месте. Плотоядно оскалившийся рослый полуорк взвыл, опаленный разрядом, остальные злобно заворчали, пятясь назад. С раздражением и испугом почувствовав усилившееся головокружение и слабость в ногах, Силмэриэль бросила Палантир в полузасыпанную заброшенную шахту. Возможно, отец не скоро найдет его там, а орки слишком глупы, чтобы помочь. И, изо всех сил стараясь не споткнуться на каменных ступенях — это могло стать концом — отступила назад, за спасительную дверь башни.