***
Они ищут его? За что, он же ничего не сделал, только… Топот ног… подбитых железом сапог стражников и мечущийся в темноте свет факела заставил сердце лихорадочно затрепыхаться в груди, как брошенная в лодку мелкая рыбешка. Из-за него не подняли бы такой шум, даже не явись он совсем на службу. — Как уехала, куда? Наместник лично приказал… Больше всего опасаясь попасть под горячую руку, Хадор, воровато оглядываясь и стараясь не дышать, забился в угол за тяжелую бархатную портьеру. То, что его вины нет и быть не может — он всего лишь попался на глаза… нечеловечески прекрасной женщине с пугающим, почти как у старшего сына Дэнетора, взглядом — никого не интересует и не помешает выместить гнев. Маленькая шкатулка из украшенного прихотливым кованным узором червленого серебра жгла руки и грудь через одежду, томительное желание прокрасться на площадь и выбросить ее со стены, пока никто не видел, боролось со страхом сделать лишь хуже. Так переставший быть собой (жуткие слухи, передаваемые испуганным шепотом в темных углах, ходили по дворцу с первого дня его возвращения, и те, кто видел своими глазами, сразу понимали, что это не просто слухи) Боромир только сгоряча пронзит его мечом, а за выброшенную шкатулку — он видит всех насквозь и непременно узнает — возможно, придется умирать в страшных мучениях. Посмотреть, что внутри — шкатулка не была заперта, лишь закрыта на небольшой крючок — он не согласился бы… ни за что, даже за бессмертие и все сокровища мира. И держать ее в руках было невыносимо страшно, без остатка погасивший детское любопытство липкий ужас сжимал грудь ржавыми пыточными тисками, не давая вдохнуть. — Я не провожала госпожу из замка… — голос служанки звучал гораздо слабее обычного и срывался, как от сдерживаемых рыданий, — только отвела к ней мага… сам наместник всегда принимал его, и разрешал бывать в библиотеке. Он так посмотрел на меня, что никаких мыслей не осталось, только… а потом ко мне подошла женщина… с золотыми волосами, взяла за руку и… я больше ничего не помню. Думала, это был сон — заснула, когда госпожа Силмэриэль отпустила меня, и привиделось. Хадор осторожно выглянул из-за колонны — он никогда прежде не видел щедро раздающую подзатыльники за нерасторопность и озорство строгую Ирму такой испуганной и подавленной. От того, что ведьма из Рохана — невесту Боромира все, возможно, даже сам наместник, про себя называли только так — покинула Гондор, многие втайне порадовались бы, если бы не предчувствовали немыслимо страшные кары. — Ты должна была немедленно сообщить мне! — мальчишка поспешил зажать рот ладонью, чтобы не вскрикнуть… седовласый вельможа в отороченным мехом черном плаще (он еще ни разу не видел наместника вблизи, но так кланяться стражники могли лишь ему), казался не менее озабоченным, чем слуги, на изборожденном сетью морщин жестком и властном лице мелькнуло даже что-то похожее на тень страха. — Что невеста моего сына собирается покинуть Минас Тирит. Взять ее! Служанка сдавленно всхлипнула, без сил опускаясь на колени, но поднявшие по знаку украшенной перстнями руки алебарды воины не успели выполнить приказ наместника — испуганные крики и похожий на свист внезапно поднявшегося ветра шум заставил всех замереть, глядя в окна на затенившую черным мрамор фонтана крылатую тень. — Назгул! — Нет, это мой сын, Боромир! — с нотками пугающей гордости в голосе произнес Дэнетор, и, отвернувшись, почти бегом поспешил к выходу. Воины, оставив плачущую служанку на полу, последовали за ним. Вместо того, чтобы, пользуясь случаем, затаиться или убежать, оставив проклятую шкатулку на столе, Хадор плотнее прижал ее к груди, пряча под плащом и, как зачарованный, вслед за всеми выскользнул на площадь. О Эру! Гондору не страшны назгулы благодаря ему… но он сам гораздо страшнее! Хадор чуть было не выронил злосчастную шкатулку, с ужасом и восхищением глядя на похожую на настоящего дракона (если они еще кошмарнее, то он умер бы на месте) летающую тварь, на этот раз несущую на спине не призрака в черном одеянии, а человека… и еще одну неподвижную человеческую фигуру в когтях.***
Она не испугается и не пожалеет о своем желании? И не перестанет… НеБоромир оборвал недостойную мысль на полуслове и с нажимом провел ладонью против чешуи летающей твари, не ощущая царапающего прикосновения. Нет ничего глупее, чем пытаться обмануть самого себя — какая разница, облек он чувство в слова, или нет, если оно смогло увидеть свет, предательски родившись в сердце? Он обещал в последний вечер… утро, что откроет ей свою душу, когда вернется, позволит увидеть и прочитать все, чем жил до нее. Это пугало… недостойным, тщательно изгоняемым страхом, причину которого, как и само существование, знать и понимать не хотелось. Но стало неважно, и уже совсем не страшно — лишь бы просто увидеть ее и своё отражение в ее глазах, вновь почувствовать смешавшиеся в душе полукровки тьму и свет. Может, Силмэриэль просто спит в предутренний час, когда солнце уже вот-вот покажется над оскверненными тьмой Мордора Изгарными горами? Он уже должен был ощутить ее присутствие и мысли, хоть что-нибудь. Они долго чувствовались, когда он уезжал в Итилиэн, уже слишком давно — терзавшие ее сомнения и глупый страх за него — он даже почти решил вернуться и ответить на все вопросы, только чтобы она успокоилась. Но хватило и мысленного обещания сделать это по возвращении. Знать о ней все и не давать познать себя нехорошо и неправильно, она права, и не может продолжаться вечно. Недосказанность все больше беспокоит ее, отравляя ядом сомнений и нашептывая дикие и странные глупости. Ну почему нельзя похоронить прошлое под толщей прошедших эпох? Неужели недостаточно просто ощущать родство душ, способных слиться друг с другом в заполненных общей тьмой глазах, став единым целым глубоко внутри? Он раньше не знал, и не думал, что тьма может не только ненавидеть и искажать. Доставшаяся от матери (ее не получается вспомнить, почти, и не нужно) человечность в душе его дочери и ее влечение к свету не отталкивало, лишь тайно пугало непониманием и отторжением. Силмэриэль так пока и не поняла, кто он, несмотря на названное первое имя… ей знакомо лишь второе, данное Феанором. Я уже не хочу знать, кто мой настоящий отец, раз я нашла тебя. Именно поэтому. Но она узнает… если так сильно хочет войти в его сознание. Может, лучше было не расспрашивать ее и жить без этого знания? Или он чувствовал и в глубине души понимал, что она его дочь и без картинок из памяти Сарумана? После них стало невозможно воспринимать мир и ее, как прежде. Что-то привычное и незыблемое просело и рухнуло, оставив незнакомую пустоту, а пугающе непонятное зародилось и проросло в душе. Он не представлял себе, и не хотел представлять, даже не подумал об этом ни разу до недавних пор, какие смехотворно крошечные и непонятные существа человеческие и не только дети, похожие на… Ни на что. Не все, конечно, только она… хотя и другие, наверное, теперь стали чем-то особенным. Как бы он воспринял ее тогда, сложись все по иному, смог бы так же почувствовать частицу своей души в нуждающемся в защите и заботе создании? Если он лишь в человеческом теле узнал, что это такое — она, не смотря на смертельную обиду, беспокоилась о воскрешенном адане, так… раздражающе. Считала, что должна позаботиться о нем и помочь прийти в себя… хотя настоящий сын Дэнетора заслужил лишь то, что получил. Это никогда не будет известно, и совсем не важно. Видеть беспомощное и неразумное воплощение себя в руках обезумевших от голода рабов в погибающем от последствий разрушительной войны Белерианде оказалось странно больно, хуже, чем… Чем все. В Пустоте нет жизни — и там ее не было тоже, для Силмэриэль, бывшие пленники неизбежно сделали бы с ней то же, что и с ее матерью. Если бы не Курумо… Саруман, ему действительно можно простить за это многие прегрешения. Только она уже давно не была вызывающим томительное беспокойство хрупким созданием, когда они встретились, и предназначенный для адана эликсир Гэндальфа — опоить им гондорца было совсем не светлой идеей — достался ему. Но ничего не изменил, лишь сделал ярче и острее то, что и так произошло бы, возможно, чуть позже. И будет происходить еще, она уже не сможет стать для него только дочерью, которой нужно найти мужа… за эту шутку Сарумана в очередной раз захотелось убить. И кое-кого ещё. Мысль о том, что Силмэриэль может полюбить адана, как уже было с ней, и не только с ней (ну что они в них находят?) сделала призванный осчастливить воинов перед походом пир почти невыносимым. Тогда он непременно приказал бы летающей твари разжать не слишком бережно (по-другому они не умеют) удерживающие братца когти, или просто оставил бы его в Осгилиате. Но за прошедшие недели, и особенно сейчас, когда Белая крепость все четче виднелась на фоне розовеющего неба, это стало почти забытой мелочью.***
— Ты порадуешь меня внуками, когда вернешься с победой? Захмелевший Дэнетор сам не понимал, что говорит, глаза давно уже потерявшего адекватность наместника бессмысленно и лихорадочно блестели. — Да! — Чтобы не сорвать зло на названном папаше и не напугать до смерти все сборище глупых аданов, пришлось осушить уже совсем лишний кубок, задержав дыхание. — И Фарамиру давно пора жениться… папа. Не самая удачная мысль накануне битвы с воинством Майрона, но от распоряжений Дэнетора один лишь вред, стоит найти ему занятие, если уж, как ни жаль, убить пока нельзя. И его нелюбимого единственного сына тоже, иначе некому будет защищать Осгилиат. Силмэриэль с радостью воспользовалась возможностью отсесть подальше от Дэнетора — наместник раздражал ее непомерным честолюбием и нездоровой гордостью за не своего сына. И не только ее, ему тоже все сильнее хотелось обнять неправильно любимую дочь (он окончательно понял, что желает именно этого), напоить вином, прижимая кубок к приоткрытым губам, и отнести в постель, а не выслушивать губительные для и без того жалкой армии Гондора планы. А она словно специально хотела заставить его ревновать к аданам, чтобы разрешить свои глупые сомнения — любит он её или нет… или соскучилась от долгого сидения взаперти, другой жизни его дочь до сих пор не знала. Наверное, она просто слишком молода, но… танцевать для осмелевших достаточно, чтобы раздевать ее в своих мыслях воинов — это уже слишком. И он терпеть не может танцы — кроме раздражающе неприятных воспоминаний ничего хорошего в них нет. Силмэриэль превратила подсмотренные в памяти подданных Теодена незамысловатые движения в нечто гораздо более чувственное… воровато (они не забывали о своём страхе, даже выпив лишнего) скользящих взглядами по высоко приподнятой расшитым золотом корсажем груди гондорцев хотелось уложить видеть кошмарные сны до утра. А ее схватить посильнее за руку, и… нет, он не станет делать ей больно, пусть потанцует ещё немного, но только для него. — Ты слышал, мы должны пойти порадовать папу! — Силмэриэль захихикала, забыв наконец о танцах и об обделённом родительской лаской адане. Крепкое вино ударило ей в голову, разогнав глупые сомнения. Золотисто-карие глаза, потемневшие от вина и все больше расширяющихся зрачков, смотрели со сводящей с ума нежностью, почти полностью вытеснившей сомнения и беспокойство. — Да! — хмельные напитки аданов не действовали на него, как на уже с трудом держащихся на ногах воинов, если он сам того не желал. Сегодня кружащему голову и делающему все ярким и простым опьянению совсем не хотелось сопротивляться. И Дэнетор все же сумел придумать что-то хорошее, единственный раз. Он легко взял ее на руки, не обращая внимания на недоуменно-испуганные взгляды. — Обязательно, прямо сейчас. Покачивающиеся перед глазами стены зала сменились смутно мигающими сквозь тень упавших на лицо прохладных шелковистых волос звездами — созданный Эру мир мог дарить счастье, иногда — и окончательно подавившей все трезвые мысли полутьмой спальни. Ее украшенные серебряными нитями полурастрепанные косы чёрными змеями расползлись по атласному покрывалу широкой кровати, он чудом сумел положить ее туда, не промахнувшись в застившем глаза красноватом тумане. В освещаемой лишь смутными отблесками извергающегося за хребтами Изгарных гор Ородруина темноте чувства и желания почти нестерпимо обострились, сделав все ясным, простым и доступным. — Ты правда хочешь этого? Пальцы совсем по-человечески запутались в слишком туго завязанной шнуровке корсажа, ощущая заставивший все забыть жар перетянутой дурацким платьем груди и лихорадочное биение сердца. Она же не скажет «нет»? Потому что он хочет, чтобы она носила его дитя… как-то пугающе сильно, настолько, что тут же пожалел о заданном ненужном вопросе. Лишь отчасти из-за проклятого адана, мысли о нем уже не могли омрачить болезненно острого удовольствия. — Да, очень. Чтобы я могла… — Силмэриэль замолчала на полуслове, прижимая его губы к своим. Сомкнувшиеся на затылке руки резко притянули его ближе, заставив потерять равновесие и на миг испугаться ее раздавить. И тут же забыть об этом — чувствовать ее под собой было слишком хорошо и правильно, как и ее мысли. Чтобы он напоминал о тебе, если война тебя заберёт… Она будет любить своё дитя, не как Саруман, и кормить с ним белочек в саду в Изенгарде. Как же это глупо, о Э… Негасимое пламя. И невыносимо трогательно. — Война никого не заберёт, не бойся. Особенно тебя… вас. Я обещаю.***
Что невеста моего сына собирается покинуть Минас Тирит! НеБоромир потер глаза, отпустив повод — летающая тварь идеально слушалась его и без этого… он ненадолго отключился прямо в полете, вновь переживая прошедшее, когда Фонтанная площадь с панически мечущимися по ней фигурами перепуганных стражников уже показалась внизу. Катастрофическая растрата сил коварно дала о себе знать в неподходящий момент. Мысли гондорцев также хаотично и несвязно бились, вызывая все усиливающуюся головную боль и не позволяя понять, что у них случилось. Глупые смертные испугались дракона? К их счастью, это не дракон (как ни жаль, он очень пригодился бы) — от него они попадали бы в обморок, а кто-то и замертво. Ему что-то послышалось в дурманящем болезненном полусне… отражение больше месяца терзавших душу страхов. Летающая тварь сможет унести ее отсюда, если битва завершится не так, как хотелось бы жалким потомкам нуменорцев, и ему… но об этом лучше не думать. Выискивая в толпе опостылевших задолго до первой встречи аданов единственную, кого хотелось увидеть, неБоромир лишь в последний момент приказал твари взять чуть в сторону и не продолжать прерванный ужин раненым братцем. — Боромир! — отцовские объятия Дэнетора с самого начала не вызывали ничего, кроме с трудом сдерживаемого отвращения, но сейчас почти обрадовали вспыхнувшей надеждой. Он обнимет его в ответ с искренней радостью, если «папа» только скажет, что… — Твоя невеста… Силмэриэль уехала из Минас Тирита. — Куда? — до невозможности абсурдные слова с трудом дошли до сознания. Надо было забрать Палантир у Дэнетора и выбросить, ему стало заметно хуже за эти недели — скоро Майрон окончательно сведет папашу с ума. В то, что долгожданная мечта о встрече превратилась в болезненный кошмар, все сильнее сжимающий виски и грудь, верить не хотелось, разум отчаянно сопротивлялся, пытаясь проснуться. Такое не могло и не должно было случиться, они издеваются, или сошли с ума… Прочитать что-то связное в мыслях аданов не получалось — слишком обрывочно и бессвязно они бились, сплетаясь друг с другом, панический страх перед ним забивал все. Обычно такого не было, они боялись, конечно (и прекрасно), но не настолько. Силмэриэль не могла уехать, ничего не сказав, когда он уже вот-вот должен был вернуться, если только… она не желает больше его видеть. Глупо бояться этого, и бояться произнести еще глупее. — Она не могла. — Рука до боли сжалась в кулак, словно желая задушить нашептавшего то, что не может и не должно быть правдой. Неосмотрительно подошедшие слишком близко воины сдавленно вскрикнули и закашлялись, хотя ничто на самом деле не мешало им вдохнуть, кроме собственного страха… пока. Она действительно не ушла бы, ничего не сказав, даже если… Прикосновение ее сознания, совсем еще недавно было успокаивающе нежным, как раньше… проклятье, он должен был бросить все и спешить сюда, может быть, тогда… — Где она, Ирма? — ощущая пока еще легкий холодок в груди, подчеркнуто тихо и вкрадчиво спросил он, заглядывая в расширенные от страха глаза служанки. Заметно более бледные и напряженные, чем обычно при нем, стражники вытолкнули ее вперед, заставив неловко упасть к его ногам, и проворно попятились назад. Опустившись на одно колено, майа мягко подцепил служанку за подбородок, заставив поднять голову. — Скажи мне. Мысли обезумевшей от ужаса девушки беспорядочно и раздражающе перемешались, как и у остальных. Ждать, пока она придет в себя, не было никаких сил и желания… собственные мысли странно и неприятно сбились, утратив четкость, словно слабости аданов поразили и его… так мучительно неприятно колоть в груди может только у них. Ей будет очень больно, но недолго. Служанка истошно закричала от страха и ни на что не похожей боли, оторвавшись от земли — животный ужас от разверзшейся под ногами бездны смешался со сводящейся с ума болью от вошедшей в голову раскаленной иглы. В мыслях застывших от страха аданов, зачарованно наблюдающих над повисшей в воздухе за пределами крепостной стены служанкой, читалось несказанное облегчение… оказаться на ее месте никто не хотел. Неосознанно желая прекратить мешающий сосредоточиться вой, неБоромир сжал правую руку, удерживая девушку в воздухе левой. Виски и без этого ломило, как от одной из любимых пыток Майрона. Толпа испуганно вскрикнула, глядя на посиневшее от усиливающегося удушья лицо несчастной — Ирма судорожно задергалась в воздухе, как на виселице, глаза неестественно выпучились, вылезая из орбит, из носа потекла струйка крови. В насильственно и грубо пролистанных воспоминаниях служанки не нашлось почти ничего, способного помочь — Олорин, обманчиво добрый старичок, пожелавший побеседовать со старой подругой (мерзкий притворщик, как же он…) и женщина в эльфийском плаще с виднеющимися из-под капюшона золотисто-белокурыми волосами, определенно знакомая. Силмэриэль ушла сама, ее не уводили силой… она слишком доверяет считающим себя светлыми и восхищается их проклятой лицемерной добротой. Но не сказать ни слова на прощание она не могла, что бы ни наговорили ей эти лицемеры! Или могла… Неважно, он найдет ее и узнает, что случилось, чего бы это ни было, прямо сейчас. В груди вновь кольнуло, непривычно больно и невыносимо неприятно — аданы порой умирают от такого, в старости, если сумели пережить битвы и набеги. Руки опустились, не удерживая более сдавлено хрипящую служанку, стражники и не разбежавшиеся слуги молча проводили ее взглядом, зажмурившись и вздрогнув всем телом от глухого удара. Лишь один молодой паж, слишком храбрый, или любопытный, подбежал к краю стены и перегнулся через парапет… — Орки! Господин, там!***
— Мы уже почти приехали… — произнесенные знакомым голосом слова с трудом прошли сквозь шелест и звон, сложившись во что-то осмысленное. Прохладная ладонь… не та, которую больше всего хотелось почувствовать, легла на живот, облегчив перебившую сон глухую тянущую боль. Она едет в Минас Тирит… опять? Или еще не приехала, и видит сон, слишком затянувшийся и превратившийся в странный тревожный кошмар из-за болезненной тряски? В тот раз такого не было, дремать в объятиях поддерживающего ее сзади любимого было спокойно и приятно. Сквозь веки пробивался неприятно яркий солнечный свет, обжигающий тревожно незнакомым сухим жаром — в Изенграде и даже Гондоре такого не было, поднятые не приносящим ни капли свежести ветром колючие песчинки царапали щеки. — Харад — пустынный край, девочка. Здесь даже звезды светят иначе. Харад? Словно залепленные вязким клеем веки легко открылись, мгновенно наполнившиеся слезами от безжалостно яркого света пустынного утра глаза болезненно защипало. Она уже успела привыкнуть к мысли, что не увидит более реальный мир, навек запутавшись в непонятно чем навеянных грезах. Куда Гэндальф ее везёт и зачем? Она согласилась поехать с ним, кажется, но… ей хочется совсем не этого. Любимый, наверное, уже возвратился, а она не встретила его в Минас Тирите, как обещала, а так мучительно и огорчительно далеко. И ничем не сможет помочь магу… у неё совсем нет сил почему-то, в горле пересохло и кружится голова. — Он не твой любимый, Силмэриэль, не зови его так. — А… а кто? — растеряно переспросила Силмэриэль, прижимая ладонь ко лбу. Она могла неправильно понять или не расслышать огорчительно странные слова. И кто это… фигура женщины, кажется, расплывалась перед глазами, усиливая головную боль. Рука до дрожи неприятно ныла, рассмотреть замотанный белой тканью палец, или то, что он него осталось, удалось с трудом. Ее сон про обернувшуюся кровожадным хищником белку был реальностью, или она и сейчас все ещё спит? — Ты не должна более носить его, Силмэриэль. — Она узнала голос женщины из прежних реальных снов, подаривших ей чёрную книгу, и… и его. Почему прекрасная колдунья хочет отнять свой же дар? Не заданный вопрос замер на губах, и даже нестерпимое желание попросить воды отступило. — Что это? — потрясённо прошептала Силмэриэль, не отрывая взгляда от наполненного темным величием и пугающей силой сооружения… храма неизвестного жестокого божества. Гладкий, безупречно отполированный чёрный камень и похожие на сказочных драконов и змей фигуры, венчающие колонны у входа, не были похожи ни на что ранее виденное. Окружающая затерянный в пустыне городок крепостная стена из грубо отесанного серого камня, узкие пыльные улочки, кривые пальмы с пожелтевшими от зноя листьями и чахлые колючие кустарники почти не привлекли внимания, промелькнув по краю не окончательно исцелившегося сознания. Гэндальф молча поддержал ее, помогая слезть с лошади, земля тошнотворно покачивалась, норовя уйти из-под ослабевших ног. Силмэриэль судорожно вцепилась в руку проигнорировавшего ее вопрос волшебника, стараясь восстановить дыхание. — Это плохое место, Силмэриэль, — нарушила молчание эльфийка, не торопясь открывать своё лицо. — Здесь приносили кровавые жертвы, многие тысячелетия. И до сих пор приносят, посмотри. — Нет… — чувствуя катастрофически подступающую к горлу тошноту от отвратительно-страшного зрелища, Силмэриэль схватилась за Гэндальфа уже двумя руками, изо всех сил стараясь закрыть сознание. — Не надо, пожалуйста. Зачем они привезли ее сюда и показывают это, она не… — Это храм твоего отца, Силмэриэль, — продолжила женщина, подойдя вплотную и наклоняясь к ее лицу. — Мелькора, — неестественно сладким тоном пояснила она, заглядывая в до предела расширившиеся от испуга и изумления глаза. — Или Моргота. — уже без всякого выражения добавила эльфийка, отходя на шаг назад и наконец откинула капюшон. Чистые голубые глаза почти равнодушно, лишь с мимолетно промелькнувшей в глубине искрой злорадства, смотрели на упавшую к ногам не успевшего поддержать ее мага девушку.