Ты будешь жить

      Казалось, что между ними что-то нарушилось. Гарри казалось, что он сделал всё не так, внеся неразбериху в последний разговор. Но ему невыносимо хотелось показать Малфою, что тот не прав. Хотелось вывести его на чистую воду, вновь почувствовать себя победителем. Только уже не просто путём драки или детской словесной перепалки, а больнее. Сейчас он явно был в проигрыше, находясь в его полном распоряжении, запертым в его доме, на его территории, и поэтому уколоть чуть глубже, не быть таким жалким, было необходимо. И всё равно что-то было не так, что-то тревожило Гарри — обжигающие касания снились из ночи в ночь, не желая выходить из головы, вкус влажных губ не мог перестать ощущаться на кончике языка, как бы Гарри ни старался прогнать навязчивые мысли. А ещё не хватало тепла чужого тела.       Но Малфой не мог не прийти сегодня. Он не мог не прийти ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Малфой приходит каждый вечер. Малфой всегда приходит к Гарри. И это стало странной традицией: сидеть в тёплой спальне по вечерам и тихо беседовать о чём-то незначительном или даже просто молчать. Главной частью этой ночной процессии было присутствие Малфоя. Остальное могло так или иначе меняться: время, погода за окном, книги, настроение, слова, — но всё это было будто извне.       Малфой проникал под кожу, впитываясь в кровь. От него уже нельзя было избавиться. Нельзя и невозможно. Потому что Гарри не хотел этого.       Гарри проигрывал, Гарри был неудачником, понимая, что Малфой играет с ним, как только захочет. Ему бы и хотелось, чтобы кто-то дал ему подзатыльник, заставляя остановиться. Но только некому. Есть только Малфой и Гарри. Здесь нет друзей, которые бы деликатно намекнули, что у него едет крыша.       Каждая их встреча была непохожей на предыдущую. Каждый раз было по-разному. Напряжение, лёгкость. Откровения, скрытность. Тепло и холод. Но как бы ни прошёл вечер и половина ночи, Гарри был необъяснимо счастлив. И он уже не мог сказать, что был рад исключительно общению с кем-то, неважно, с кем. Он боялся признаваться самому себе, но он был рад именно Малфою.       В те долгие часы, когда Гарри был в комнате один, он читал рождественские рассказы. Некоторые из них он уже читал в Хогвартсе. Точнее, читал не он, а Гермиона вслух. Гарри обожал развалиться на диване и слушать мелодичный голос подруги, рассказывающей интересные истории ему с Роном.       Добби так больше и не появлялся, а монетка оставалась холодной. Гарри знал, что это скоро произойдёт. Он покинет надоевшую до невозможности спальню, обнимет любимых друзей. И предаст человека, который... Который сделал немного больше для него, чем ничего. Человека, который помог ему не свихнуться, не впасть в апатию, периодически пробуждая в нём злость. Человека, который проводит с ним столько времени, сколько не проводят вместе и многие лучшие друзья. При том, что он далеко не был его приятелем. И снова всё сводилось к нему. Как бы Гарри ни старался уйти от размышлений о Малфое, он раз за разом тревожил его мысли. Теперь у Гарри было сполна времени думать. И даже слишком много. Думать слишком много было для него явно вредно.       Лестрейндж больше ни разу не вызывала Гарри к себе, не пытала его. В общем-то, он уже давно не видел её. И это напрягало. Должно было радовать, но всё равно это было странно. Почему она так резко прекратила пытки? Может, Волан-де-Морт узнал, чем она занимается, и запретил? Но зачем?.. Гарри не понимал. Гарри начинал путаться в собственных догадках и раздумьях. Потому что их было чересчур много.       Сухую реденькую коричневую траву заметала снежная пурга. Поместье было окутано белым пухом, кружившим в таком же белоснежном небе. Только тоненькая чёрная полосочка леса на горизонте разделяла небо и землю, без которой всё вокруг было бы совсем бесцветно.       Во дворе то и дело появлялись волшебники в длинных зимних мантиях с дорогим мехом на капюшоне. С приближением праздника родители Малфоя чаще мелькали в окне, постоянно куда-то уходя. Если их семья отмечает такой чистый, светлый день, Гарри будет очень удивлён. Сложно было представить, как они сидят за семейным ужином и мило разговаривают, тепло смеются и улыбаются друг другу. Но ведь они семья, такие же люди, как и все. Почему же тогда они не могут проводить время вместе? Только это Малфои. Они не такие, как все. Или же так казалось лишь на первый и весьма недальновидный взгляд.       В канун Рождества Гарри ждал письма от Гермионы, какого-то известия, хотя бы коротенькой записочки. Но Добби не было, монетка и не думала нагреваться. Было обидно. Самую малость. Что скрывать, Гарри хотелось заплакать от грусти, что друзья не поздравили его. Нет, они не обязаны, ведь каждое письмо — огромный риск, если что-то и передавать через Добби, то исключительно самое важное. И всё равно Гарри было грустно. Это Рождество он проведёт в полном одиночестве, в лучшем случае, в компании Малфоя. Он обещал прийти, но у Гарри были некие сомнения на этот счёт. Неужели, Малфой станет торчать у него в спальне вместо празднования с друзьями, которые у него наверняка были, или, в крайнем случае, с семьёй. Это же семейный праздник, ведь так?       На обед к ростбифу с салатом домовики положили рождественские печеньки и карамельные тросточки. Гарри терпеть не мог карамельные конфеты, но это дополнение к пище показалось ему милым. Гарри кутался в тёплый мятный свитер, который ему пару дней назад принесли домовые эльфы. Подумалось о том, как Малфой с ехидной усмешкой заказывает Гарри свитер принципиально зелёного цвета. На периферии сознания возникла мысль, что Малфой не стал бы так заморачиваться, просто отдав ему свой старый свитер, который он носил уже о боже раза три. Это предположение отдавалось непонятным волнением в груди, и Гарри неосознанно глубже втягивал воздух носом, стараясь почувствовать запах. Ловя себя на этом, он тут же одёргивал себя, запрещая думать так много. Гарри часто пригождалось его умение отключать ненужные мысли, над которым в Хогвартсе любил посмеяться Малфой, обвиняя в даунизме. Так было проще уснуть и сконцентрироваться. Или же просто перестать сходить с ума, как, например, сейчас.       Гарри не мог сказать, что этот день прошёл как-то особенно. Он по-прежнему скучал. Читать было интересно, но любое занятие рано или поздно надоедает. Особенно, если никакой смены деятельности нет.       Небо стремительно чернело, начинали появляться первые звёзды. Часы показывали около восьми вечера. В дверь тихо постучали, отчего Гарри чуть вздрогнул. Малфой? Почему так рано? Он не приходил раньше полуночи. И Гарри не думал, что сегодняшний день станет исключением.       Это действительно был Малфой. Он выглядел немного скованно, стоя в страшном холодном тёмном коридоре перед дверью. Даже в такой домашний праздник он был одет в строгий чёрный костюм. Никаких изменений принципам, никаких проявлений слабости. — Привет, — улыбнулся Гарри, пропуская его в тёплое помещение. — Привет.       Не делая исключений, Малфой достал палочку из кармана брюк и наколдовал защитное заклинание на дверь. — Ты пришёл. — Что поделать, даже в Рождество вынужден сидеть с тобой, — усмехнулся он. Гарри приложил немало усилий, чтобы не воспринять эту фразу близко к сердцу. Это Малфой, он по-другому не может, — пытался успокоить себя Гарри. — Садись, — кивнул Гарри на кресло. Не на кровать. Если Малфой сядет на кровать — ничего приемлемого из этого не выйдет. Гарри заранее развернул кресло так, чтобы Малфой сидел к нему лицом, потому что разговаривать с ним вполоборота было не слишком удобно. И он чувствовал себя несколько неловко.       Малфой опустился в кресло, вероятно, подметив, что оно изменило своё положение: на его губах мелькнула усмешка. — Как провёл Рождество? — поинтересовался Гарри, присев на кровать. — Ничего особенного. Поужинали, отец подарил очередную метлу. Знаешь, пару лет назад я бы был безумно рад тому, что у меня метла лучше, чем у тебя, — он улыбнулся. — Сейчас я даже не знаю, зачем отец мне продолжает дарить их, ведь сам знает, я больше летать не стану. — Почему? — глупо спросил Гарри. — Да немного не до этого как-то, — фыркнул Малфой. — Но я бы хотел полетать вновь, — признался он, помолчав несколько секунд. — Понимаю. Квиддич мне всегда помогал. Успокаивал, отвлекая от действительных проблем. — Меня тоже. Но когда с квидиччем стал связан ты... Ты меня так бесил, постоянно выигрывал. Я вообще не понимаю, каким образом ты только сел на метлу и сразу полетел. Я учился этому несколько лет! Но ты, конечно, Золотой Мальчик, всемогущий маг, вся слава, всё внимание — всё тебе. Даже не представляешь, как ты меня тогда бесил. — А сейчас не бешу? — И сейчас бесишь, не переживай. Это единственное, что останется неизменно. — Теперь я спокоен, — засмеялся Гарри, заражая хорошим настроением и Малфоя, который тихонько улыбался, тщетно надеясь, что это останется незамеченным. — А Волан-де-Морт тоже был на вашем рождественском ужине? — Конечно, ему же больше заняться нечем, кроме как праздновать Рождество, да? — Это хорошо, потому что я просто не могу вообразить, как он сидит за рождественским столом, пьёт глинтвейн и поедает кексы. — Моя психика точно не выдержит.       Гарри стало тепло на душе. Разговаривать с Малфоем было приятно даже о неприятных вещах, как война или их вечная вражда. Это казалось ненормальным, потому что он ведь оставался прежним: дерзил, насмехался, вёл себя, как высокомерный идиот. Но создавалось впечатление, словно их общение стало походить на дружеское. Нет, друзьями они никогда не будут, ни в коем случае хотя бы потому, что друзья не воюют друг против друга, друзья не наблюдают с решительным спокойствием на лице за пытками другого, друзья не целуются, чувствуя неправильное возбуждение и путаясь в собственных ощущениях. Друзья не ненавидят. А Малфой ненавидит Гарри. И больше всего Гарри боится, что его ненависть не взаимна.       Они долго болтали на незначительные темы, не смотря на часы, не замечая, как быстро бежит время. — Поттер, — серьёзным тоном прервал завязавшуюся беседу о квиддиче Малфой. Он встал с кресла и подошёл к Гарри, старательно избегая напряжённого взгляда зелёных глаз. — Я...       Гарри молча сидел напротив него, изучая взглядом. Это, кажется, лишь сбивало Малфоя с мысли. — Я хотел сказать... — И несмотря на безэмоциональное, холодное лицо, он нервно сжал кулаки, отчего костяшки пальцев побелели. — Даже не думай, что это что-то значит, просто... С Рождеством, Поттер, — Малфой запустил руку в карман, подхватывая пальцами синюю бархатную коробочку. Он резко всунул её Гарри в руки, что тот едва смог удержать. — И тебя с Рождеством, — сказал Гарри, непроизвольно заливаясь краской. — Я ничего тебе не подготовил. Я как-то даже не подумал. Да и что я бы мог тебе подарить. Мне жаль, я... — Просто заткнись, просто заткнись, Поттер. Это вовсе никакой не подарок, — огрызнулся он. — А что это тогда? Если не подарок? — Да открой, чёрт возьми, — выдохнул Малфой, так и не подняв взгляда, сконцентрировано смотря на коробочку. Гарри послушно начал пытаться открыть, но движения выходили дергаными, ему никак не удавалось поднять бархатную крышку, коробочка, как нарочно, выскальзывала из рук, не желая поддаваться. Под пристальным наблюдением Малфоя было ещё хуже. Наконец, крышка открылась. Внутри, на белой шёлковой подушечке, лежало тонкое серебряное кольцо с изумрудным камушком. На внутренней стороне витиеватым чёрным шрифтом было выведено: «Sanctimonia vincet semper»*. — М-Малфой, что это значит?.. — дрожащим голосом спросил Гарри, заглядывая в туманные глаза. — Ничего это не значит, Поттер. Можешь выкинуть. — Малфой, я не... — Уже поздно, пора спать. Тебе же нельзя поздно ложиться. Я пойду, — остановил его Малфой так холодно, что по коже пробежался мороз. — Малфой, подожди, пожалуйста, — мягко попросил Гарри, сжимая колечко в ладони. От него исходило чуть ощутимое тепло. — Я иду спать, — отрезал Малфой. — Останься. — Что? — Останься. Пожалуйста.       Напряжённая ровная спина Малфоя слегка расслабляется, плечи опускаются. — Не уходи.       Гарри не знает, почему говорит всё это. Просто кольцо что-то значило для Малфоя. Что именно, Гарри не знал, но это не обычная безделушка, которую можно подарить малознакомому человеку исключительно из приличия. Недолго подумав, он надел кольцо на средний палец левой, разглядывая украшение. — Очень красивое кольцо.       Малфой вернулся в кресло. — Мне неловко, что я тебе ничего не подарил. — Это не подарок. Но если тебе будет спокойнее, подаришь мне какую-нибудь безвкусицу, когда всё закончится.       Малфой говорил так, словно всё и правда когда-то закончится. Во всех их разговорах, они всегда убеждали себя и друг друга, что обязательно всё будет хорошо, хоть в действительности и не верили в это. Если даже для кого-то из них и закончится эта война хорошо, то точно не для обоих. Победит либо одна сторона, либо другая. Здесь нет серого, война окрасила всех в чёрные и белое, не давая шансов на взаимопонимание. — Почему сразу безвкусицу? — Мысли логичнее, у тебя вкуса нет, значит, ничего столь же прекрасного, как это кольцо, ты мне определённо не подаришь. — Я могу тебя удивить. — Попробуй. Свяжешь мне такой же уродский свитер, как те, которые носят Уизли? — Конечно, я уверен, ты всегда мечтал о подобном. — О, несомненно. И как же ты догадался? — хмыкнул Малфой, кладя ногу на ногу. — В таком случае, попрошу миссис Уизли связать такой и тебе. Сам вязать не умею, уж извините. — А что ты вообще умеешь, кроме как махать палкой, крича исключительно обезоруживающее, и квидичча? — Не знаю. Как видишь, совершенно скучный я человек. Со мной даже не о чем поговорить. — Ну ты хотя бы можешь это признать. — Могу. А ты такой токсичный, что ведёшь себя так, как будто перед тобой не я, а мерзкий слизняк. — Зачем же ты тогда со мной продолжаешь говорить? Не с кем больше, поэтому, да? — Не только. В тебе есть много хорошего, но ты это зачем-то прячешь. — И что же во мне такого хорошего, что ты просишь меня остаться? — Думаю, больше, чем кажется на первый взгляд. Ты приходишь ко мне. И не потому, что тебе приказали, что бы ты там ни говорил. Ты приходишь потому, что ты можешь беспокоиться о других. Ты не бесчувственен, каким хочешь показаться. Ты слишком добр, чтобы использовать «Круциатус» или «Аваду Кедавру». Но ты скрываешь правду от самого себя. — Не строй иллюзий, Поттер, — оставался предельно спокойным Малфой. — Их строишь ты. — Такое ощущение, что ты можешь разглядеть хорошее даже в серийном убийце. — Ты не серийный убийца. — Почему ты так считаешь? — А это разве не так?       Гарри не был уверен в этом, но верил. Верил, что Малфой не убивал, верил, что он бы не опустился до чего-то столь жестокого и бесчеловечного. На самом деле, он бы не сильно удивился, если бы узнал, что кого-то из Ордена убил Малфой. Он бы наверное не удивился, если бы Малфой убил своего друга. Но Малфой был прав, Гарри старался найти хорошее в каждом. И делал это неосознанно, он не мог контролировать это. — С такой доверчивостью удивительно, что ты до сих пор жив. — Удивительно, что я в принципе до сих пор жив. — Согласен, — кивнул Малфой.       Они замолчали, не найдя нейтральной темы. Но и это вполне устраивало Гарри. Когда Малфой молчал, был прекрасен. Холодные аристократичные черты лица красиво подчёркивались тёплым светом камина и свечей. Гарри было стыдно признаваться, но он любовался им. Любовался, как божеством, сошедшим с картины Бугро. Его необыкновенная, словно нарисованная, нежная кожа притягивала к себе, заставляя невыносимо хотеть хотя бы коснуться. И Гарри не был способен остановить эти мысли, как бы того не желал.       Гарри путался в себе, не понимая, с чего вдруг он смотрит на Малфоя не так, как следует смотреть парню на парня. Поначалу он убеждал себя, что всего лишь завидует его внешности, завидует, что у него есть семья, и это работало какое-то время. Но с недавних пор не имеет значения, как сильно Гарри старается, он не видит в Малфое соперника, не видит объекта чёрной зависти. Похожее он чувствовал, когда обнимал Джинни, похожее он чувствовал, когда целовал её, не видя вокруг никого, кроме неё. Похожее, но сейчас всё же не так. Чувства к Джинни были донельзя правильными. Она была ему другом, она всегда была на его стороне, она была сестрой его лучшего друга, училась с ним на одном факультете, нельзя было ожидать от неё предательства или унижений и, в конце концов, она была девушкой. В Малфое не было ничего, что может вызвать такие чувства.       И теперь он сидит напротив Малфоя в рождественскую ночь и не может вымолвить ни слова. Молчание становилось со временем всё более неловким. Гарри судорожно перебирал всевозможные темы для разговора в голове. — Как тебе «Рождественские рассказы»? — протянул Малфой, лениво смотря на Гарри. — Я их прочитал. Спасибо тебе за них. Очень интересная книга. — Как насчет стихов? Любишь стихи? — Не очень, — признался Гарри. — Ничего. Полюбишь.       Гарри не сомневался. — Принесу тебе завтра что-нибудь из произведений Шекспира. Хоть его-то ты знаешь? — Его знаю, — немного замявшись, ответил Гарри. Он немного стыдился своих «познаний» в мире литературы. — Это радует, — Малфой зевнул, прикрывая рот ладонью. — Ты устал? — Нет, я не устал. Всё хорошо, — отмахнулся Малфой. — Я же вижу, ты хочешь спать. Ты можешь пойти, если хочешь. — Теперь прогоняешь? — фыркнул он. — Нет, я... Я не прогоняю. Просто, ты же знаешь, я здесь сижу целыми днями, ничего не делаю и не устаю особо. А ты... — Откуда тебе знать? Может, я тоже целыми днями сижу в комнате и ничего не делаю? — Если бы тебе было нечего делать, тебя бы отправили в Хогвартс, нет? — приподнял бровь Гарри. Его уже давно клонило в сон, но он держался, стараясь не засыпать. — Я смотрю, от нечего делать, ты стал чуть внимательнее, — усмехнулся Малфой. — Не исключено, — пожал плечами Гарри.       Малфой, конечно же, совсем не хотел спать, пусть даже и было глубоко за полночь, пусть даже он и сидел с Гарри часов шесть. И, конечно же, не поэтому он уснул прямо в кресле во время ещё одной затянувшейся паузы. Малфой никогда не засыпал во время их встреч, но и никогда раньше они не были такими долгими. Никогда раньше Малфой не дарил Гарри подарков за исключением насмешливых каракуль на пергаменте да пары конфеток из магазина «Всевозможных Вредилок». И ещё очень и очень много таких вот «никогда раньше».       Гарри осторожно подошёл к Малфою, делая тихие шаги, стараясь не скрипеть старым паркетом, чтобы не разбудить его. Правильнее всего было бы в такой ситуации именно разбудить. Но вместо этого Гарри берёт плед и накрывает им Малфоя. Спящий Малфой не язвил, спящий Малфой не был гордым и неприступным. Спящий Малфой — это нечто такое, что дозволено видеть далеко не каждому, и от этого сердце Гарри совершенно глупо сжималось, зачем-то билось быстрее.       Он, едва касаясь, провёл по нежной чистой щеке, поднимаясь ко лбу и убирая спадающую светлую прядь. Спящим он напоминал совершенство. Он был в точности похож на греческую статую из хрупкого мрамора.       Нужно было держать дистанцию, иначе Гарри сорвётся. Иначе кто-то из них снова сорвётся. И это будет одновременно и прекрасно, и до невозможного непростительно. Гарри делает несколько шагов назад. Если не в силах выгнать в конец потерявшего совесть Малфоя, так нагло заснувшего в чужой спальне, то хотя бы отойди подальше, чтобы не натворить ошибок. А Гарри может натворить много ошибок, он не сомневается. Как раз это получается у него лучше всего.       Гарри лёг в постель, упорно не смотря на Малфоя, на его приоткрытые бледные губы, на его трепещущие светлые ресницы и идеальную кожу. Неправильно. Он специально повернулся спиной к нему. Так лучше, так безопаснее.       Заснуть было сложно. Гарри много раз проваливался в кратковременный сон, вновь возвращаясь в реальность и каждый раз находя взглядом Малфоя. Он проспит здесь до утра? Гарри позволил себе представить, как бы выглядело утро, разделённое с Малфоем. Наверняка, сразу же бы завязалась ссора, крики, шум, а потом...       А потом Гарри постарался скорее уснуть, потому что представлять, что было бы потом нельзя.