Неудачи капитана Блада

Сезон штормов вынуждает бездействовать: залатав пробоины, если они были, почистив дно, заготовив мясо – в общем, переделав все то, что необходимо на будущее, в период штормов у моряков рано или поздно наступает момент, когда делать становится совершенно нечего. Чаще всего это происходило незадолго до окончания сезона. В трактирах в это время цены падали в десятки раз, но у пиратов, прокутивших почти все, что у них было (а некоторые и вовсе все), пропадало желание даже пить. Лишь единицы влезали в долги и пили и ели в счет будущих побед, прочие же без дела шлялись по улицам, устраивали драки по любому поводу, чтобы не думать о будущем, которое в этот период казалось самым безрадостным. Наступило это время и для команды Блада. История братьев Хагторпов ненадолго встряхнула всех: несмотря на то, что выгоды это не принесло, пиратам было что обсудить, особенно возможное будущее Томаса. Оно было как несбыточная мечта для многих: одним мешало отсутствие каких-то сбережений, других всюду преследовали и знали в лицо, что не позволяло устроиться хоть где-то, третьи, что было редко, но встречалось, и вправду любили такую жизнь. И вот младший Хагторп совершил то, что редко удавалось даже пиратским капитанам. Так что постепенно, кажется, среди эскадры было все больше тех, кто был бы не против изменить судьбу, если бы им представился такой шанс. Это во многом и Блада настраивало на философский лад. Губернатор Тортуги, желая развлечь наиболее почтенных людей, часто устраивал приемы у себя во дворце, куда регулярно был приглашен и капитан. Это было вторым фактором, из-за которого Блад все чаще хмурился и погружался в тяжелые раздумья. *** Если младшая мадмуазель д’Ожерон успешно вышла замуж и давно перебралась за океан, то старшая продолжала оставаться рядом с отцом, и тот никак не мог придумать, с кем бы породниться так, чтобы и не потерять положения, и даже приобрести что-то за счет брака, однако же таких мужчин, да еще согласных связать свою судьбу с запятнанной девушкой, было сложно отыскать. Мадлен, как мы помним, давно поглядывала на капитана Блада, испытывая к нему самые нежные чувства за спасение. Было ли это любовью? Очень тяжело отличить благодарность от иных чувств, может быть, и сама мадмуазель д’Ожерон не осознавала эту грань, поддаваясь своему желанию жить страстно, бросаться в самую пучину. Конечно, похищение Левассера слегка охладило ее, именно потому отныне ей казалось, что девушке ее положения и вправду не следует связывать жизнь с пиратом. Но Блад был вовсе не простым пиратом. А со слов отца Мадлен знала, что капитана не манит эта жизнь, хотя она и дарит ему многое. Так что теперь страсть мадмуазель была направлена на человека, который помог ей, однако на этот раз она желала чтобы не он увез ее в некую прекрасную даль, а устроить мужчине судьбу, достойную ее самой. Действия мадмуазель были просты. Для начала она раз за разом заводила с отцом разговоры следующего вида. - Как должно быть ужасно превратиться в жертву несправедливого суда! – говорила она за утренним кофе или за вечерним пуншем, в любой момент, когда д’Ожероны оставались наедине. - Увы, дитя мое, жизнь часто жестока с теми, кто слишком доверяет ей, - следовал ответ, в котором содержался намек на ее собственное поведение. - И как отвратительно то, что низкие люди часто покупают себе прощение и положение, - игнорировала эти намеки Мадлен. – В то время как человек благородный не может получить то, что он заслужил. - Деньги не всегда решают все, - отвечал месье д’Ожерон. - Но очень часто, - продолжала напирать его дочь. – Правда, иногда к ним необходимо приложить ценное поручительство. Поначалу такие вроде бы пустые разговоры, но повторяющиеся из раза в раз, пусть и разными словами, должны были оставлять у отца главное в мыслях: если он будет кому-то покровительствовать именем, то этот кто-то своими деньгами может получить прощение, вернуть свое честное имя. Затем Мадлен перешла к более конкретным беседам, говоря уже достаточно определенно, что этот человек – Блад. - Капитан очень благородный человек, вы ведь сообщали об этом во Францию, не правда ли? - Разумеется. - И вы говорили о том, как наша страна нуждается в таких флотоводцах? Что здесь, на Карибах, нужны корабли и умелые командующие ими? - И я, и, уверен в этом, месье де Сентонж*. - Тогда, мне кажется, в Версале могли бы сделать следующий шаг: подарить каперский патент капитану Бладу, пригласив его на службу? Разве он недостаточно делает для Франции в этом море, а его деньги – на счетах Вест-Индской компании? - Это очень тонкий вопрос, моя дорогая, - начинал юлить месье д’Ожерон, - юным девушкам сложно в этом разобраться. - Неужели? – не желала отступать Мадлен. – А мне казалось, что я очень быстро повзрослела и не так юна, как раньше. Например, я уверена, что поручительство какого-нибудь губернатора, его слова о том, что капитан желал бы верно служить Франции, а после - только спокойной жизни, ускорили бы принятие решения. Разве нет? Отец мялся и обычно на этом старался прекратить все разговоры. И лишь однажды признался честно: - Но, моя девочка, ныне капитан делает все то же, что он будет делать на службе Франции. Так для чего же предлагать ему что-то за те деяния, что он в любом случае совершит? Ну, то есть, я хочу сказать, что я могу отписать во Францию, чем объяснить свою щедрость к нему? – поспешил поправиться д’Ожерон. Мадлен скрыла грустную усмешку: все же отца больше интересовали деньги, которые приносил ему капитан Блад. И хотя между ними были дружеские отношения, д’Ожерон не хотел помочь другу зажить мирной жизнью. Губернатор прекрасно понимал, что Блад, получив возможность отказаться от пиратства, воспользуется этим так скоро, как только это будет ему позволено. И хотя будет это не так и скоро, д’Ожерон все-таки понимал, что такой человек, как капитан, не долго будет обычным капером на службе Франции. Уже ныне он обладает пятью прекрасными кораблями, сравнимыми с лучшими судами их государства. Так что очень скоро за каперским патентом он получит назначение адмиралом, а следом и губернатором одной из колоний. Собственно, именно этого и хотела ныне Мадлен. Но ее отец не стремился способствовать этому, потому что капитан Блад обогащал и себя, и его, как никто другой из пиратов. - Разве не вы говорили, что отношения между Францией и Англией столь же шатки, сколь и между Францией и Испанией? – понимая все это, мадмуазель д’Ожерон решила, что следует не давить на честь и совесть, а заставить батюшку подумать о том, что он может потерять больше, не помогая капитану. - Это так, но какое отношение… - А как вы полагаете, отец, - прервала его Мадлен, - что будет, если эта война все же разразится? У капитана нет причин любить Англию, но он никогда не шел против их кораблей и фортов, не так ли? Да и англичане… не поспешат ли они предложить прощение в обмен на эскадру с хорошим флотоводцем? Я повторю ваши же слова, отец, что у англичан нет совести, они не станут смущаться и вспоминать, что они и обрекли капитана на подобную ужасную участь. - И он может принять это предложение… Губернатор призадумался, а дочь его не торопила – пусть сам осознает все то, что она сообщила ему, тем более что он уже, кажется, начал понимать всю опасность. И сейчас сравнивал те потери, которые у него могут случиться, если капитан примет сторону англичан, с потерями капитана, принявшего прощение французов. - В любом случае Бладу лучше не знать о непонимании между нашими странами, - пробормотал себе под нос д’Ожерон. Однако вскоре сделал и следующий шаг: написал письма и супругу Люсьен, месье де Меркеру (влияние сына директора Вест-Индской компании нельзя было недооценивать), и месье де Сентонжу, и месье де Кюсси, губернатору Гаити (еще не представляя, чем обернется это послание), и даже самому месье де Лувуа. Мадлен тихо торжествовала. *** Долго наслаждаться молчаливой удачей мадмуазель д’Ожерон не могла. Вскоре, пользуясь визитом капитана к ним, девушка завела с ним разговор, как бы он отнесся к тому, чтобы перейти на службу какому-то государю. - О, мадмуазель, лично столкнувшись с правосудием одного государя, я не желал бы испытывать щедрость других, - отшутился Блад. - Вы так разочаровались в людях? - Я полагаю, дитя мое, что это слишком сложная тема для вас… - Возможно, - несколько рассерженно прервала его Мадлен. – Вот только я совсем не дитя. И если вы сомневаетесь в этом, то задайтесь вопросом, месье капитан, можно ли оставаться ребенком после того, что случилось со мной. - Простите, я вовсе не хотел обидеть вас, мадмуазель! - Я не сержусь, - смягчилась та. – Но, поверьте, я хочу вам помочь, капитан! И отец тоже очень беспокоится о вас. - И я всем сердцем признателен вам. - Мне кажется, добиться для вас хотя бы каперского патента было бы возможно, - продолжала Мадлен. – Конечно, если вы сами согласитесь его принять и если служба, например, французскому королю не противна вам. Блад взглянул на нее уже не как на несмышленую девочку, способную только на глупые порывы. - Что ж, если ваш вопрос так… серьезен, - наконец отозвался он без шуток, - то я отвечу вам следующее. Я не пожелаю пойти на службу английскому королю, но предложение французского правителя мне и вправду может показаться интересным. - Лишь интересным? - Вы настойчивы, - слабо улыбнулся Блад. – Но, согласитесь, мадмуазель, мы говорим беспредметно, какой смысл обсуждать предложение, которого нет? Если бы все зависело исключительно от желания вашего батюшки, думаю, моя жизнь изменилась бы достаточно давно. - А вы уверены, что моему батюшке вы нужнее в этой роли? – невольно вырвалось у Мадлен. Но капитан мгновенно понял ее. - Ах вот как, - усмехнулся он. – Что ж, тогда тем более нам нечего обсуждать, мадмуазель, если нет даже протекции господина губернатора… - Я не могу поручиться за него, конечно, хотя мне и кажется, что ныне его мнение несколько поменялось. Но кроме него… есть и его две дочери, обеим из которых вы оказали услуги, месье. О, я знаю, что вы считаете Люсьен пустышкой и глупышкой, как догадываюсь, что вы сердиты на то, что вашего штурмана… - Использовали, - жестко бросил Блад, договорив то, что никак не могла произнести мадмуазель д’Ожерон. - Да, вы сердиты, - прошептала Мадлен. Капитан слегка пожал плечами, не видя смысла в том, чтобы обсуждать очевидное. Но тут же постарался успокоиться, понимая, что он не вправе упрекать девушку за поступки ее отца, даже не самые честные. - Может быть и так, - в полный голос произнесла Мадлен, решительно тряхнув черными кудрями. – И пусть Люсьен – глупышка, но она управляема вовсе не одним своим отцом, влияние сестры на нее совсем не последнее. Я не знаю, хотя и догадываюсь, что и кому писал батюшка, зато я отлично знаю, что писала Люсьен я. На этот раз Блад взглянул на нее пораженно, что заставило девушку еще выше вскинуть голову: ей нечего скрывать, да, она готова честно признаться, что делает все, чтобы помочь ему изменить жизнь. - Мадмуазель, я, право, польщен, - капитан низко поклонился. - Вы заслуживаете большего, - отозвалась Мадлен, но ощутила, как пылают ее щеки от смущения. – И, увы, я не могу быть уверена, что чьи-то усилия принесут плоды, хотя и надеюсь на это. - В моем положении получить такого друга, как вы, мадмуазель, уже огромная удача, - вновь поклонился ей капитан. Появление отца на этот раз было самым удачным – мадмуазель д’Ожерон не представляла, что отвечать на это Бладу. Но его уважение и уверение в дружбе действовали сильнее, чем все уверения Левассера в любви, Мадлен краснела и мысленно клялась, что не успокоится, пока не добьется для капитана прощения. А тогда и отец не будет возражать против их брака. *** Тот разговор изрядно встряхнул Блада, пробудил все надежды, которые были им вроде бы давно изгнаны – с тех пор, как он выбрал путь пиратства. Капитан пытался напомнить себе об истории с Циркачом, но не выходило: обещания постороннего человека, выдававшего себя за особу королевских кровей, это не то же, что намерения тех людей, которых он хорошо знал. Пусть губернатор и думал в первую очередь о своем состоянии, а мадмуазель д’Ожерон… Да что там, она очевидно мечтала выйти за Блада замуж. Дела и иные заботы отвлекли капитана от всех этих мыслей. Тем более, что ни губернатор, ни его дочь не заговаривали о будущем, так что Блад посчитал – дело не выгорело, а потому и нечего мечтать. Но вот пришел сезон штормов, получилось устроить мирную жизнь для Томаса Хагторпа, а вместе со всем этим в мысли капитана вернулись размышления о том, что будет с ним самим. Не пора ли искать для себя что-то иное? И готов ли он сейчас вернуться, например, к жизни обычного лекаря? Пока удача сопутствовала ему на морях, грех жаловаться! Но как долго это будет продолжаться? Блад не думал о себе, как о великом полководце, не ставил себя вровень даже с де Ритером. Пусть капитану и удалось провернуть несколько действительно удачных операций, он был уверен, что он не сталкивался с по-настоящему умным и опасным врагом: Старый Свет отправлял в колонии далеко не лучших полководцев и адмиралов, сюда получали назначения те, кто был полезен, но мешал в своей стране или пока не отыскал там себе применение. Так делали и англичане, и французы, и испанцы. Среди них, конечно, были и вправду сообразительные молодые люди, но, как правило, они не получали еще высокие посты, а надеялись уже тут получить славу и, может быть, богатство. Тут можно было подняться и впоследствии вернуться на родину либо остаться на островах на самых высоких должностях… И вот до сих пор этих возможных сообразительных парней никто не слушал. Но однажды именно с кем-то из них может свести судьба. Чем закончится подобная встреча для него и для доверившихся ему людей? Будучи азартным человеком и веря в свою удачу, Блад хотел бы потягаться с по-настоящему сильным противником… Вот только в этом поединке будут участвовать и другие люди. То, о чем некогда думать в горячке боя, приходит в голову именно в периоды безделья и затишья, во время почти депрессии, как это случилось и в этот раз. К капитану невольно возвращались размышления о том, что он отвечает не только за себя. Возможно, он сам однажды отправится на виселицу или на костер… хотя и постарается в самом безнадежном случае закончить жизнь более подобающим способом. Но Блад не опасался своего будущего. А что другие? Каждый из доверившихся ему был давно не мальчишкой, он вышел бы в море если не с Бладом, то с иным капитаном, и, возможно, удача отвернулась бы от него в самом первом плавании. И разумеется, каждый понимал, чем он рискует… Ну, до недавнего времени понимал, потому что с некоторых пор многие верили, что Блад то ли сам бог, то ли дьявол, но ни с ним, ни с кем из его людей ничего не может случиться. Нет, капитан не считал себя обязанным соответствовать чужим ожиданиям. Но все же понимал, что будет чувствовать свою вину, если на виселицу отправятся его парни, ведь он принимает решения за всех… После истории с Томасом Блад отметил, что в команде царит разное настроение, было немало таких, кто желал бы завершить с пиратством. Они поглядывали на буканьеров, которые после возвращения на землю отправлялись к тому, что считали своим домом, к тем, кого считали своей семьей. Предложение перейти на службу французскому королю означало для них возможность тоже подыскать себе место на островах, даже тем, кто был не простым матросом, а офицером на любом из пяти кораблей. Эти мысли было бы легко отбросить, но в историю вновь вмешались д’Ожероны. В очередной раз пригласив к себе Блада, губернатор за ужином аккуратно попытался выяснить у гостя, как тот относится к таким, как Морган (то есть переходит на службу к королю), а также думает ли он осесть и жениться. Капитан ответил в том духе, что он не видит ничего позорного в действиях Моргана, если не брать его зверства, и что он хотел бы мирной жизни, но не верит, что лично для него это возможно. Месье д’Ожерон покивал, но больше ничего не сказал: вероятно, он сделал для себя некие выводы, но пока не мог или не хотел ничего предложить. В очередной раз припомнив месье де Сентонжа, Блад подумал о том, что было бы неплохо поторопить губернатора в его решении, показать ему наглядно… Вот только что? Чем припугнуть д’Ожерона? И чего добиваться от старого друга новыми демонстрациями или подстегиваниями? Мадлен взяла слово после своего отца, уже в который раз подловив капитана после ужина в саду губернаторского дома. И была более определенна: она призналась, что получила ответ от Люсьен и та обещала повлиять на супруга. - Я ваш вечный должник, мадмуазель, - уверил ее Блад. Но вновь на этом их беседа и прекратилась, Мадлен зарделась от смущения и скрылась у себя, а капитан отправился на «Арабеллу», размышляя о том, следовало ли ему сказать что-то более определенное или он не вправе пока заводить подобный разговор… *** Несколько раз после этого Блад пытался для себя отыскать хоть какое-то решение. И не находил. Корсарский патент, пожалуй, мало что менял в его жизни. Для начала. Потому что по сути его ремесло оставалось тем же самым. И потому раньше Блада совершенно не беспокоило, что он с легкостью меняет флаги корабля, а не ходит под каким-то одним. Гавань-пристанище оставалась той же… Вот только разница все-таки была, и довольно существенная. Если однажды в этих водах опять объявится кто-то вроде месье де Сентонжа, требуя очистить Тортугу от пиратов, возможно, он окажется более упрям, чем бывший посланник, и гораздо более умен, он отметит, что корсары с французским или английским патентом могут остаться, не место тут лишь вольным пиратам. И как бы ни был силен Блад с его эскадрой, капитан понимал, что не станет создавать лишних проблем д’Ожерону, а отправится искать какое-то иное пристанище. Патент давал им прощение и хотя бы какую-то защиту государства. Давал возможность начать вновь спокойную честную жизнь… Многие, конечно, продолжали заниматься каперством. Но те, кто ныне и не думает о том, чтобы обзавестись хозяйством и семьей, взяться за честное ремесло, постепенно будут все чаще размышлять об этом. А он сам? Продолжать ремесло лекаря? Или стоит рассчитывать сделать более стремительную карьеру, до французского адмирала? Блад даже усмехнулся, представив, как вытягиваются лица д’Ожеронов, когда он им объявит, что военное дело ему больше неинтересно, он бы приобрел небольшой домик и продолжил бы заниматься врачеванием. Нет, уж точно не этого ждут от него после всех побед на море. И, пожалуй, он сам от себя этого не ждет… Капитан прикрыл глаза. Перед глазами встала та девушка, которая… Порой он даже наедине сам с собой, даже в мыслях не позволял себе называть ее по имени, гнал прочь из памяти ее открытую улыбку, ее карие глаза. За последнее время он даже преуспел в этом, она превратилась в далекую путеводную звезду, в эфемерную богиню, которой никогда не достичь и которая никогда не поинтересуется его жизнью. Наверное, к счастью, ни к чему ей знать о многом из этой жизни! Но вот у него появилась возможность изменить эту жизнь. И одновременно с этим вернулись воспоминания об Арабелле. А может ли он, уже как капитан на французской службе или потом, как французский адмирал, надеяться?.. Блад покачал головой, не позволяя себе додумать эту мысль. А с чего он решил, что мисс Бишоп будет ждать его? Почему он уверен, что она еще не вышла замуж? Но даже если она свободна, почему он считает, что бывший пират вправе предлагать что-то Арабелле? Девушки Нового Света не были придирчивы, бывшие морганы и иные успешные корсары легко обзаводились семьями, притом роднились с довольно знатными семьями тут. Но это – другие девушки. Арабелла же была особенной. Сможет ли она полюбить того, кого жалела, как каторжника и… возможно, как того, кто вынужден был принять эту новую жизнь. Или ее отношение к нему было иным? Блад понял, что в этом основная проблема: он предпочтет вовсе не видеть ее и дальше, пусть остается по-прежнему его звездой и божеством, но только бы не знать точно, как именно она к нему относится на самом деле. Это было очень похоже на трусость, однако капитан был не мальчишкой, которого могло бы задеть упоминание трусости и заставило бы пойти наперекор. Так что даже признаваясь самому себе, что он трусит и боится узнать правду об отношении Арабеллы к нему, Блад не собирался это менять. Да и к чему лукавить? Д’Ожероны прикладывают усилия не просто так, а питая вполне определенные надежды в отношении него. Вправе ли он воспользоваться их помощью, ничем не отблагодарив взамен? С ним никто не заключал договора, не выставлял условий. Да и видит ли губернатор, в отличие от своей дочери, в нем будущего зятя? Блад не исключал, что так и есть: не сейчас, но в будущем, когда капитан станет хотя бы командующим французской эскадры, а еще лучше адмиралом. Как ни печально это признавать, но на Мадлен после побега и вправду смотрели как на запятнанную, а потому рассчитывать на брак с человеком высокого положения ей не приходилось, возможно, даже после замужества младшей сестры положение старшей не изменилось. В таких обстоятельствах старый друг, который высоко поднялся, был отличным решением – возможно, д’Ожерон понял все это, услышал просьбы своей дочери и вот решил действовать. Все это вовсе не значило, что Блад должен непременно поступить так, как от него ждут губернатор и Мадлен. Но они делали одолжение ему и его людям, так не будет ли малой платой дать им желанное? До сих пор капитан и не рассматривал подобное развитие событий: отчасти потому что не считал такой брак вообще возможным (пусть на Тортуге и шептались о том, что он спас девушку не просто так, но какой может быть брак между пиратом и дочерью губернатора?), отчасти потому что вовсе не стремился жениться – не стремился и раньше, в далекой прошлой жизни в Европе, что уж говорить о жизни тут. Появление Арабеллы, как самая дикая насмешка судьбы, появление во время его каторги, стало подтверждением того, о чем он догадывался и раньше – ему не суждено жениться, потому что отныне он любил ту, которую никогда бы не смог назвать женой. Но вот пало первое препятствие: брак между ним и дочерью губернатора становился возможным в скорой перспективе. Оставалось второе. Может ли он жениться на девушке, к которой он относится лишь как к милой девочке, нуждающейся в некоторой защите и заботе? Он видит в ней друга, она нравится ему – но только отстраненно. Этого недостаточно для того, кто любит другую, хотя этого более чем достаточно для брака… Как врач Блад прекрасно знал, что для зачатия и продолжения рода совсем не нужны никакие чувства, природу которых до сих пор не смогла объяснить наука. Как человек с опытом, умеющий подмечать и замечать многое, капитан был уверен, что брак, основанный на разуме и понимании друг друга, гораздо прочнее того брака, в котором доминировали чувства. Бывает ли, чтобы одно сочеталось с другим? Питер Блад чуть покачал головой, не веря самому себе. Может быть, это новый виток его судьбы? Новая удача, которую следует принять, получив спокойную жизнь, положение в обществе и… красивую супругу, страсти которой хватит на них двоих?