Неудачи капитана Блада

Нельзя сказать, что Блад окончательно принял решение, что-то внутри него противилось этому. Но капитан догадывался о том, что главное сопротивление – это его чувство, которое подпитывало безумную надежду. И именно эту надежду Блад старался изгнать, заставляя себя смотреть на жизнь реально. Имея громадный жизненный опыт, повидав и тюрьму, и каторгу, познав всю мерзость человеческой души, Питер Блад не питал иллюзий. Почти ни в чем. Однако в нем не просто жило чувство к Арабелле, а странная романтическая вера в то, что они однажды могут быть вместе. Хотя реалист внутри него протестовал и приводил тысячу доводов, отчего это никогда не случится. Чтобы изжить из себя окончательно эти мечты, капитан на этот раз старался бывать в гостях у губернатора как можно чаще. Тем более, что так он мог лучше узнать Мадлен, Блад внушал себе, что постепенно увлечется этой девушкой, увидит в ней не только милое страстное дитя, но прелестную желанную будущую супругу. Мадмуазель д’Ожерон неизменно встречала его радостной улыбкой и легким румянцем на щеках, месье д’Ожерон с удовольствием обсуждал с гостем возможные вложения финансов в те или иные начинания. Капитан был неизменно галантен с Мадлен и всегда вникал в дела губернатора, стараясь дать ему дельный совет и во многом продумывая свои собственные вложения тоже. Вот только уходил он все равно с чувством, что чего-то не хватает в его визитах, хотя и сам не понимает, в нем ли дело, в д’Ожеронах или просто усталость от сезона штормов мешает всему. По Тортуге же тем временем вовсю трубили о том, что свадьба Блада и дочери губернатора не за горами. Если раньше говорили о чувствах, которые пиратский адмирал якобы питает к Мадлен, но воздерживались от дальнейших предположений, помня о том, как д’Ожерон противился браку с Левассером, если и строили догадки, то очень осторожно, понимая, что хотя губернатор и выделяет Блада среди других, но все равно ставит своих дочерей очень высоко – в общем, если раньше разговоры о браке быстро затухали, то сейчас, видя, что капитан бывает у д’Ожерона едва ли не каждый день, что Мадлен часто прогуливается с ним в саду, слухи о скором союзе велись всюду. Блад и вправду часто гулял вместе с девушкой, когда это позволяла погода, любовался тем, как она собирает букеты для украшения дома. Было бы безумием отрицать, что Мадлен восхитительна и хороша, ее красота, перекликающаяся с этими жаркими тропиками, расцветала тут, дурманила любого мужчину, оказывающегося рядом. Она была похожа на жасмин Вест-Индии: душистая, манящая, красивая. Увлекся ли ею капитан? Разве что отчасти: он любовался ею, как мог бы любоваться букетом в ее руках, прекрасной статуей в саду, чарующим закатом над морем. Наверное, она была бы желанна им – не будь другой, что заняла это место так прочно. И превратить отдаленное восхищение во что-то большее не получалось никак. И все-таки Блад упрямо продолжал пытаться пройти этот путь, то ли испытывая себя, то ли стараясь изгнать чувство… Он признавал также, что Мадлен и вправду за это время очень повзрослела, ее рассуждения хоть и оставались в чем-то наивными, но все же она смотрела на жизнь глазами совсем не девочки. И Блад, который первое время общался с ней несколько покровительственно, постепенно утратил этот тон. Мадлен расспрашивала капитана о жизни в Европе, о тех войнах, в которых он раньше участвовал. Поначалу он отвечал очень сдержанно, щадя ее чувства, но раз за разом позволял себе рассказать все больше – конечно, то что можно рассказывать женщине из благородной семьи, но при этом уже не девочке. Блад говорил с ней так, как раньше беседовал только с Арабеллой… - Вы скучаете по жизни простого врача? - Скучаю? – улыбнулся капитан, вновь сначала посчитав вопрос наивным, но затем припомнил, как сам недавно размышлял о том, что было бы и неплохо просто обзавестись небольшим домиком и лечить пациентов. – Наверное, в чем-то да, мадмуазель. В той жизни все было размеренно, спокойно. Может быть, отчасти даже скучно, но… - Именно от скуки я и бежала, - пробормотала Мадлен. - Мы все от нее бежим, - кивнул Блад. – Когда-то я сбежал от нее добровольно, отправившись во Францию, уйдя воевать. - Да, сейчас я предпочту скучать тут, - отозвалась девушка. Ей казалось, что они похожи, и капитан не возражал ей, хоть и понимал, что этот побег из дома – обычное свойство юности, каждый однажды хлопает дверью, поссорившись с родителями, а тот, у кого есть возможность уйти из дома, делает это. И каждый рано или поздно пересматривает свое отношение к тому старому поступку. Кто-то обжигается сразу, но имеет возможность вернуться, как Мадлен. Кто-то обжигается, но теряет все, потому что назад пути нет. А кто-то получает удары, горький опыт, но не возвращается, продолжая преодолевать преграды, идя к чему-то новому. Как это сделал он. Вот только пока сам не знает, к чему же он все-таки шел. Но Бладу пришло в голову, что они с мадмуазель д’Ожерон похожи в другом. Она хоть и вернулась к отцу незапятнанной, продолжала носить на себе «клеймо» истории с Левассером. Так и Блад знал, что, какие бы двери ни открылись перед ним, для многих он останется бывшим пиратским капитаном. Зато это был еще один повод заставить себя увлечься Мадлен и в будущем предложить д’Ожерону родство – они прекрасно дополнят друг друга: бывший пират, выбившийся хотя бы в адмиралы, и бывшая беглянка, но дочь губернатора пиратской гавани. Потому, если бы не частые ливни, Блад прогуливался бы с Мадлен каждый день – тем более, что это общество было лучше уставших пиратов, тянущихся к бутылке рома. Офицеры тоже скучали, а оттого становились почти невыносимыми: Джереми принимался что-то чертить на картах и активно писать в судовой журнал, Хагторп из-за тоски по брату был совершенно потерян и разговоры с ним сводились только к беседам о будущем, которого у них нет, Ибервиль бренчал на гитаре что-то тоскливое или порывался найти кого-то поиграть в шахматы, Волверстон бурчал, что больше видеть не может ром, и пытался устроить соревнования по кулачному бою. Так и выходило, что мадмуазель д’Ожерон сейчас несла хотя бы радость и легкость общения. Блад был готов уже разучивать с нею провансальские песенки, как любила развлекать мужчин Люсьен, то есть готов был стать почти как Джереми, только бы отвлечься от всей скуки, что царила вокруг. И поначалу казалось, что вполне неплохо получается: Мадлен действительно смогла стать почти столь же интересной, как… Блад старался не сравнивать, постоянно твердил себе, что той больше не должно существовать, но все происходило само собой. В итоге выходило, что капитан вел себя с мадмуазель д’Ожерон не более чем галантно. И поначалу девушка довольствовалась этим, но постепенно Мадлен начинала скучать. *** Ее страстная натура долго не могла быть заперта внутри, хотелось ответных чувств, хотелось получить реакцию от мужчины. Это поначалу Мадлен казалось, что она полностью контролирует себя и сильно изменилась, на деле же разница была лишь в том, что теперь ее внимание было направлено на достойного мужчину, хотя желания и страсти кипели внутри нее по-прежнему. Неизменное джентельменское поведение Блада льстило, но девушке казалось, что ему бы пора уже как-то проявить свои чувства к ней, показать свой интерес – простых прогулок и бесед для этого было мало. - Сегодня такой теплый вечер, - как-то взяла все в свои руки Мадлен. – И такие ароматы после дождя. - Да, сезон штормов подходит к концу… - Скоро к нам наконец вновь проберутся корабли из Франции, мы узнаем о новостях из Старого Света. - Разумеется, вы ждете известий от вашей сестры! - А вы разве нет? – девушка постаралась улыбнуться как можно более двусмысленно – как ей казалось. - Несомненно, мадмуазель, - Блад помог даме устроиться на лавочке беседки – которая почти не промокла благодаря крыше. – Но я уверен, что мое ожидание несравнимо с вашим, несмотря на то, что мои парни уже изнывают от безделья. - Ах, да, понимаю, морякам тяжело без моря… Но все-таки несколько прохладно после дождя… Капитан галантно поправил шаль девушки. - Благодарю, - пробормотала Мадлен, глубоко вздохнув и медленно выдыхая, попутно искоса следя за реакцией собеседника. Но Блад оставался… спокоен! Мадмуазель д’Ожерон была вовсе не искушена в любовных играх, но те мужчины, кто появлялся в губернаторском дворце совсем иначе вели себя, стоило ей им улыбнуться или взглянуть чуть более внимательно. А уж глубокое дыхание отчего-то вовсе заставляло мужчин самих его терять и смотреть на нее глазами теленка. Однако капитан вовсе никак не реагировал на ее внимание. А еще хуже – он не понимал ее намеков. - Что вы, не стоит благодарности, если все же будет дуть… - Да, кажется, поднимается ветер, - ухватилась за это Мадлен. – Это, видимо, из-за прилива? Скоро может вновь начаться шторм? - Пожалуй, это возможно, - согласился Блад. – Но тогда вам лучше вернуться в дом, дождь может пойти в любой момент. Ваше здоровье, правда, не вызывает никаких опасений, но все же я не рекомендовал бы… - Вы прекрасный врач! – выдохнула девушка. И, резко поднявшись, поспешила в дом, не глядя, следует ли за ней галантный, но не сообразительный кавалер. Капитан проводил ее непонимающим взглядом: вот уже вторая дама упрекает его в том, что он врач, да еще и обижается на это. А он вроде бы не сделал ничего, был заботливым и внимательным с ней… *** Поделиться было совершенно не с кем. И Мадлен всхлипывала в одиночестве, запершись в своей комнате. Левассер был мерзавцем. Но он желал ее страстно, он не сдерживался, целуя ее, он сжимал ее в объятиях… Мадмуазель д’Ожерон помнила, что страсть этого человека была щедро полита кровью, потому эти чувства, эти желания пугали ее, сейчас ей хотелось держаться от подобного как можно дальше. Однако отстраненность Блада заставляла Мадлен вздыхать и думать о том, что она вовсе нежеланна. Припомнилось, что как-то отец говорил, что английские джентльмены сдержанны и холодны. Вот только те немногие англичане, которых она видела порой тут, вели себя тоже иначе, здесь они были малоотличимы от французов и голландцев, разве что часто не говорили ни на каком языке, кроме своего. Все это было настолько сложно, что наутро Мадлен решилась поговорить с отцом, надеясь хотя бы определить его намерения – решил ли он ее выдавать замуж за капитана и помогать тому или все уже изменилось. - Как грустно, когда долго нет никаких новостей, - начинать приходилось вновь издалека. – Новых судов не было, конечно? - Нет, почему же, сегодня на рассвете зашел шлюп, - с охотой отозвался губернатор. – Но ничего интересного для тебя, моя дорогая, он прибыл из Гваделупы, потому у него немало новостей, но с других островов, а из Европы ничего. - Какая жалость… но разве лишь я жду новости из Франции? Я полагала, они интересны нам обоим. - Да, пожалуй, моя дорогая… хотя и эти мне любопытны. Мадлен отодвинула тарелку – аппетита после почти бессонной ночи не было – и решила обойтись только фруктами. - Наверное, Люсьен сейчас танцует на балу в Версале, - уныло проговорила старшая сестра. – Во Франции всегда весело, там не льют дожди по полгода… И кавалеры там никогда не переводятся. - С кавалерами во многом зависит не от места, - двусмысленно произнес месье д’Ожерон, сопровождая это соответствующим взглядом. Мадлен отложила нож – больше не хотелось даже фруктов. - Хорошо, - решительно произнесла она, - хорошо, папа, поговорим прямо. Вы, мой уважаемый и любимый батюшка, несомненно правы в том, что я совершила ошибку – мне никак не следовало влюбляться в недостойного человека. Но скажите мне, месье, был бы мой позор столь грандиозен, если бы о нем не напоминали вы? - Что… ты хочешь… сказать? – даже растерялся губернатор. - Я хочу сказать, мой дорогой отец, что пираты – люди болтливые и любят всякие небылицы: то они о морских чудищах рассказывают, то о похищенных и обесчещенных барышнях. Не так ли? - Ну… да… так бывает… - бормотал д’Ожерон, все еще не до конца понимая намеки дочери. Или не желая понимать. - И пусть бы болтали себе, - уже надменно кивнула девушка. – Какое бы это имело значение, если бы их превосходительство вели себя так, словно этого не было? Если бы не вздыхали при упоминании позора дочери? Вам не кажется, батюшка мой, что тогда у меня было бы больше шансов обратить на себя внимание достойного кавалера? А не наблюдать за тем, как он убегает из нашего дома? Обалдевший губернатор только слабо кивнул, обдумывая услышанное. Дочь объявила то, чего он от нее никак не ожидал, она разумно рассудила и взвесила происходящее, в то время как он до сих пор поддавался панике! - Возможно… возможно, в этом есть доля правды, - наконец пробормотал он. – Но это не снимает твоей вины. - Именно потому я буду вынуждена выйти замуж за первого, кто согласится? – насмешливо бросила Мадлен. – Отныне никакие мои чувства не будут учитываться совсем? Они же сразу будут признаны неподобающими? Такая вроде бы перемена разговора еще больше удивила д’Ожерона. - Мне казалось… что ты вроде бы не против… - Может быть, - Мадлен все-таки подтянула блюда с фруктами обратно. – А может быть и нет, я… я должна сказать, что я не готова выходить замуж за человека, который не испытывает ко мне никаких чувств. - Главное чувство, которое муж должен испытывать к жене, это уважение, - наставительно произнес губернатор. – Все прочее придет со временем. - Как должно быть скучно жить вместе, питая друг к другу лишь уважение, - не удержалась Мадлен. – Но с этим у некоторых нет никаких проблем? Особенно у англичан. Это, наверное, самое главное чувство у них? - Да, они более сдержанны, чем другие, - согласился д’Ожерон. – Но это не значит, что их супружеская жизнь скучнее… И при чем тут это вообще? Настоящий муж должен уважать жену и обеспечивать ее жизнь, а супругу из благородной семьи должен выводить в свет. Это главное, моя дорогая. Девушка вздохнула, но призадумалась. В конце концов, некие чувства у нее к капитану были. И все планы у него и вправду могут сбыться. Когда же Блад получит адмиральство, он и вправду может отвезти ее в Версаль, представить двору! А чувства могут ведь раскрыться постепенно… Мадлен даже захотелось отправиться на прогулку по саду в компании капитана. Вот только там и вправду с прошлого вечера лил дождь. *** Если мадмуазель д’Ожерон консультировалась утром с отцом (и попутно отчитывала его), то Блад, вернувшись накануне вечером, продолжал обдумывать произошедшее, пытаясь разумом понять чувства. В этом состоянии его и нашел Ибервиль, который уже обошел все корабли флотилии и наконец пришел к выводу, что кроме капитана, его не выслушает никто. И задержался на «Арабелле» сначала просто из-за все той же скуки, а после и не подумал перебираться, поскольку вновь начался дождь – отправляться к себе, да еще и с гитарой, он не желал и решил, что нет разницы, скучать у себя или в гостях. - Тоска, капитан? – спросил Ибервиль, разваливаясь на стуле. - Нет, размышления, - поправил его Блад. – Мне, знаешь ли, всегда есть о чем подумать, а не просто изнывать и мучить других. - Конечно, - серьезно покивал бывший семинарист. – Тебе совсем не свойственно развалиться на кушетке или в гамаке, уткнувшись в потрепанную книженцию, и отвлекаться от нее лишь для того, чтобы изречь что-то, что утомляет всех, а в жару еще и заставляет скрежетать зубами, потому что нельзя ругаться на капитана, а? Блад тихо рассмеялся. - Кажется, ты уже не так скучен, - заметил он. – Ладно, раз так, я готов тебя потерпеть то время, пока льет дождь. - Берегись, он может лить до утра! - Невозможно! Он не может быть более надоедлив, чем ты! - А вот и может! – уперся Ибервиль. И немедленно же сменил тему: - Однако, как мне кажется, скорее это не мне надо жаловаться и ныть, а тебе. Признавайся, над чем ты там думал или о ком тосковал? - Ты намекаешь на слухи, которые ходят по Тортуге? - А у них нет ни малейшего повода? То есть пойми правильно, еще недавно я бы первый посмеялся над этими разговорами: ты можешь испытывать любые чувства к Мадлен (хотя, скажу честно, влюбленным в нее ты не кажешься), но д’Ожерон придирчив в выборе суженых для своих дочерей. Но сейчас… - И что сейчас? - Сейчас мне думается, что как раз у д’Ожерона есть на тебя определенные виды. И решение исключительно за тобой. Нет? Блад только чуть приподнял брови: надо же, оказывается, ныне и вправду на Тортуге известно больше, чем он мог даже предполагать. Хотя, может, это исключительно Ибервиль такой внимательный? Ведь даже Джереми, с которым капитан всегда был более откровенен, чем с другими, на этот раз ничего не знал. - Я привык, что во всех делах, которые касаются меня, решение всегда за мной, - наконец отозвался Блад. - Пожалуй, - внезапно согласился Ибервиль. – Иногда, глядя на тебя, я думаю о том, что ты вообще не можешь влюбиться – ты слишком циничен для этого. Хотя порой мне кажется, что в тебе все-таки есть что-то романтичное… Поэтому, наверное, надо сойтись на золотой середине: ты можешь влюбиться, но в ту, которую выберешь умом. - То есть прикажу себе влюбиться? – не удержался капитан. Вместо ответа собеседник принялся наигрывать неопределенную мелодию, сопровождая ее пением-речитативом на французском: - В сердечных тревогах никто никому не советчик, В сердечных тревогах никто никому не указ, Но каждый, с любовью и болью столкнувшийся лично, Ждет слова поддержки от тех, кто обжегся до нас. Вот только не каждый услышит заботу слов друга, Не каждый сумеет себе же помочь в темноте И бьем в свое сердце больнее и шпаги, и пули, Корежа любовь да и душу отдав черноте. Куда как приятнее чувств не иметь совершенно, Куда как умней без любви выбрать жизнь и судьбу! Рассудок укроет от болей, волнений и гнева, Но жизни такой не желаю я даже врагу. - Сам сочинил? – уточнил Блад. - И притом прямо сейчас. - Что сказать? Боюсь, дорогой друг, ты не Шекспир. Я ожидал большего от романтика-француза! - Ты просто ужасно знаешь мой язык, - усмехнулся Ибервиль. – Но скажи, все-таки, я прав? Ты и вправду подумываешь о том, чтобы забросить море, воспользовавшись шансом стать корсаром на королевской службе? - Осуждаешь? - Ничуть, - покачал головой тот. – Даже одобряю, наверное, ты и вправду сможешь подняться высоко. - Но со мной не пойдешь? Ибервиль помолчал, будто бы впервые задумавшись. - Может, и пойду, - отозвался он, вновь принимаясь что-то наигрывать. – Не ради службы королю, как ты понимаешь, но за тобой… Да что там, за тобой многие пойдут к дьяволу на службе, не то что к какому-то королю! Блад недоверчиво покачал головой. - Научишь? – вдруг спросил Ибервиль, который был слишком уверен в своих словах, чтобы замечать, что капитан думает иначе. - Чему научу? Вести за собой к дьяволу? - О, ну этому ты почти научил, - рассмеялся офицер. – А вот так контролировать свои чувства в разговорах с дамами, как ты, мне недоступно. Я могу быть спокоен, пожалуй, даже ступая к хворосту испанцев, который они сложат для моего костра! Но черт меня побери, если я могу быть спокоен, когда на меня внимательно смотрит хорошенькая девушка! А уж если она и из почтенной семьи… - То счастье Тортуги, что тут таких мало, - завершил с усмешкой Блад. – Значит, по-твоему, я не умею проявлять чувства? - А ты полагаешь, что показывать уважение к даме – это проявлять чувства? Да будь она даже сама королева, да пусть перед ней надо стелиться по земле – любая все равно ждет, что мужчина будет смотреть на нее с обожанием! От девки до правительницы мира – любая хочет слышать комплименты! Ну а я не понимаю, отчего мне скрывать, что я восхищен девушкой, если я действительно восхищен, а она ждет, что я покажу ей это? Разве есть в этом что-то пошлое? - Ну если в мыслях при этом нет ничего пошлого… - Черт возьми, капитан! – засмеялся Ибервиль. – А если и есть? Какое, к дьяволу, кому дело до того, что творится в моих мыслях, если ничего предосудительного делом я не позволю? Ну, если дама не будет против и этого. Блад вновь только покачал головой, словно говоря о том, что ничего иного от собеседника и не ожидал. Но теперь слова его офицера отчасти пересекались с реакцией Мадлен. Чего она ждала от него, когда говорила о том, что мерзнет? Может быть, ему следовало не поправлять шаль, а предложить ей свой кафтан? Или следовало приобнять, согревая? То, что казалось ему неподобающим в отношении девушки, сейчас приобретало иной оттенок. Ибервиль относился так к любой даме, а он сам… Только теперь, задав себе вопрос о том, как бы он повел себя, если бы замерзала не Мадлен, а Арабелла, если бы не первая, но вторая была его пусть пока и не названной, но уже почти невестой – только в этот момент Блад признался себе, что вряд ли вел бы себя столь сдержанно с ней. Да, Ибервиль был вольнее его, все его слова относились к женщинам в целом, но капитан, который полагал такое позволительным лишь к одной, сейчас понимал, что повел себя с невестой не так, как сам считал возможным. И она почувствовала это – уж кто, как не страстная Мадлен, ощущала это в полной мере?! - Не знаю, огорчу тебя или обрадую, - прервал бренчание Ибервиля Блад, - но никакого секрета в моих действиях нет. Ты прав, пожалуй, кто не умеет любить, тот не умеет проявлять любовь. - А значит, быть тебе всегда лишь нашим адмиралом, - понимающе кивнул француз. – Что ж, не все потеряно. Как ты смотришь на то, чтобы захватить в собственное владение какой-нибудь остров? Согласен, на первый взгляд мысль кажется безумной, но еще бы пару кораблей нам – и ты получишь не только шляпу адмирала, но и корону! - Я обдумаю это, надо же выбрать, куда отправляться сразу после окончания сезона штормов, - поддержал шутку Блад. На деле же думать ему этой ночью предстояло о том, как дать понять Мадлен, что ее мечты останутся мечтами. Потому что против себя он точно не сможет пойти – теперь это было очевидно.