Заплати ведьмаку любовью и верой

'Cause all my life I felt this way But I could never find the words to say Stay, stay Я не осмелился попросить его об этом, но Лютик сам решил последовать за мной. Я убедил себя в том, что прежде, чем говорить ему о своих чувствах, я должен обеспечить нам хоть какой-нибудь тыл. Мне совсем нечего было ему предложить — признайся я ему, и что дальше? Нам нужен был дом, нужно было на что-то жить. Поэтому я сам начал искать тех, кого нужно было бы за вознаграждение избавить от чудовищ. Чудовищ, правда, я старался выбирать наименее опасных, а за услуги свои старался набить цену повыше как заправский торгаш на рынке. Лютика я всегда оставлял в безопасном месте и просил Плотву приглядеть за ним. Безрассудному барду хотелось быть в центре событий и видеть битвы собственными глазами, но однажды я так рявкнул на очередную его просьбу, что он больше не смел об этом заикаться. В благодарность я обещал рассказывать ему всё в мельчайших подробностях Но если быть до конца честным, всё это было лишь предлог, а истинной причиной того, что я так ему и не открылся, был банальный страх. Я боялся отказа, но одновременно боялся того, как изменит мою жизнь его согласие. Я боялся всего на свете. Сфера чувств была закрыта для меня всю жизнь, и в любви я был как неопытный ребенок, как не умеющий ходить младенец. Множество любовниц, и ни одного близкого человека за много десятков лет странствий. Иногда я думал, может и не нужно ничего менять? Он и так всегда рядом, на расстоянии вытянутой руки, и я могу просто любоваться им, наслаждаться его пением, его расположением, дружбой. Вдруг, если мы переступим черту, а у нас ничего не выйдет — близкие отношения не сложатся, а взаимопонимание и дружба будут навеки разрушены. Пусть все останется как есть, думал я в дни сомнений, и пусть этот вечер, в котором мы вдвоем сидим возле костра, никогда не кончается. Ночь тиха и прекрасна, в котелке побулькивает суп, бард наигрывает мелодию на своей лютне. Он, как и всегда в моменты работы над песней, сосредоточен и суров, хмуря лоб, он перебирает струны. — Расскажешь, о чем новая баллада? — спрашиваю я. — Потом.… Потом узнаешь, — отмахивается бард, мусоля во рту карандаш. Теперь он отложил в сторону лютню и корпит над своей красной записной книжечкой, придумывает слова, значит. Тихонько напевает отдельные фразы, из которых сложно понять, о чем будет новое произведение. Я киваю, гордый тем, что услышу его первым. Мне нравится наблюдать за тем, как он работает. В такие моменты, глядя на него, серьезного, собранного, я понимаю как никогда отчетливо — я не хочу быть для него просто другом. Моим чувствам невыносимо тесно в тех рамках, в которых наши отношения застыли, и мне всё сложнее проводить ночь за ночью рядом с ним, не имея возможности прижать его к груди. Уже несколько раз, лежа среди ночи без сна, я рвался подойти к нему и сделать всё молча, без слов и долгих объяснений. Но каждый раз, видя, как безмятежно он спит, обнимая рукой лютню, как любимую женщину, я останавливался и ругал себя за животное безрассудное желание. Мы путешествовали вдвоем, и ничего не обсуждали, кроме текущих дел. После случившегося с джином, бард стал необычайно молчалив и сдержан. Перемена была так разительна, что невозможно было не задаваться вопросом, что послужило тому причиной. Я много раз хотел спросить его, но не мог. Я наблюдал за ним, пытаясь угадать, о чем он думает, когда молчит, сидя у костра. Вспоминает графиню? Свою блестящую жизнь при дворе? Многочисленных поклонниц и поклонников, готовых одаривать его своим вниманием и деньгами? Он оставил всё, чего так настойчиво добивался и ради чего? Ради того, чтобы бродить с ним, с Геральтом, по пыльным дорогам и ночевать на земле под открытым небом? Жалеет ли он? О чем он думает? Чего хочет? Я бесконечно крутил в голове эти свои мысли, мучаясь от бессонницы, пока совсем рядом, в метре от меня, казалось, безмятежно, спал Лютик. Меня сразу насторожило предложение появившегося из ниоткуда старика с двумя темнокожими охранницами, но он обещал солидную сумму. Мы сидели в таверне, обсуждая детали предстающего похода, когда с четвертым отрядом зашла Йен. Лютик моментально переменился в лице и сразу же захотел уйти: — Рады были пообщаться, спасибо за вино и всё такое, но мы не можем принять участие, правда, Геральт? Идём? Но я был вынужден разочаровать его — мне нужны были деньги. Но прежде, чем я согласился — у нас со стариком состоялся разговор наедине, и он сказал, глядя мне в глаза так, будто видел меня насквозь: — Ты чувствуешь пустоту внутри себя — она не даёт тебе уснуть. Если пойдешь со мной, я покажу, чего тебе не хватает. Я в ответ лишь самодовольно ухмыльнулся, полагая, что никто не в силах разгадать, какие чувства скрывает моя грозная оболочка. Я привык, что люди считают меня монстром, и меня это вполне устраивало. Ни за что бы не поверил, что странный старик что-то там такое у меня углядел. Мы начали свой путь в компании разбойников, гномов и рыцарей, и прочих искателей приключений, и могу поклясться, что мне это не показалось — Лютик ревновал меня к Йен. Она подошла, вся такая манящая и загадочная, чтобы поздороваться, но бард, который прославился как любитель красивых женщин, смотрел на нее с нескрываемой неприязнью. — Я прожила так много лет, не встретив ни одного ведьмака, а теперь, один раз встретив, не могу отделаться, — лукаво улыбнулась Йениффэр. — Я бы сказал, что тут что-то не чисто, но вообще-то ведьмаки часто встречают монстров, — неожиданно резко ответил бард. — У тебя, я смотрю, морщинки новые появились, — обиделась чародейка на холодный приём. — А у тебя шутки старые, — Лютик в конец расстроился, отвернулся и ушел, оставив нас наедине. — Что ты здесь делаешь, Йениффэр? — То же, что и все. Помогаю одному доблестному рыцарю, желающему обрести славу, победить дракона. За неплохое вознаграждение, разумеется. Кроме того, он обещал мне место придворной чародейки. — Придворной? Если я не ошибаюсь, раньше ты говорила, что не хочешь снова служить королям. — Теперь всё изменилось, — загадочно улыбнулась Йениффэр, уходя от ответа. В походе, когда Лютик представлялся кому-то, я случайно узнал, что оказывается он — виконт, из знатной семьи, с титулом и владениями. Удивительно, как мало я знал про любовь всей моей жизни. С болью я в очередной раз осознал глубину пропасти между нами. С этой точки зрения, да и со всех других, Йениффэр была бы для меня куда более подходящей парой. Мы – равные друг другу, с похожей сложной судьбой, понимаем друг друга, и могли бы быть вместе, если бы не одно маленькое но. Я не любил её, как, впрочем, и она меня. То, что она участвует в таком деле, меня сильно удивило. Я не думал, что мы когда-нибудь встретимся вновь. Для чего ей охота на дракона? В пути мне снова пришлось спасать незадачливого барда от обнаруженного им странного существа. Ох, будь моя воля, я держал бы его за руку всё время и не отпускал бы от себя ни на шаг. А еще лучше, оставил бы его у подножья горы, в безопасности, привязанного к Плотве. Особенно сильно я пожалел о том, что взял его с собой, когда нам, для того, чтобы сократить время в пути, пришлось передвигаться по опасной дороге, пригодной лишь для гномов, которые и предложили тут пройти. Мы двигались максимально медленно и осторожно, но старика Борха и двух его воительниц это не спасло. Изо всех сил я пытался удержать их, висящих над пропастью рукой, но это было слишком даже для меня. Я услышал, с каким ужасом закричал бард — он сильно испугался, что я тоже полечу вслед за ними. У меня сердце сжалось — меньше всего мне хотелось бы, чтобы Лютик переживал за меня. В итоге, старик вместе с двумя женщинами сам отпустил мою руку, понимая, что он утянет вслед и меня, и они полетели в пропасть. Произошедшее шокировало меня даже больше, чем я мог себе представить. Как только мы добрались до привала, я ушел подальше от всех и сел на камень, уставившись на расстилающуюся у подножья гор равнину. Смерть старика не просто поразила, она в очередной раз напомнила мне о хрупкости и скоротечности человеческой жизни. Я был настолько погружен в свои печальные думы, что не сразу заметил как бард, неслышно ступая, подошел и присел рядом. — Ты сделал всё, что мог, Геральт, — мягко начал бард, — ты никак не мог им помочь. Я молчал, кожей чувствуя, что Лютик собирается с духом, чтобы сказать мне что-то важное. Он тяжело вздохнул, набрав в легкие побольше воздуха, и решительно выдал: — Слушай, давай уедем завтра. Мы оба смотрим прямо перед собой, в напряжении, боясь пошевелиться. Бард попытался разрядить обстановку: — Если ты, конечно, снова дашь мне шанс стать твоим… ммм… достойным спутником… в путешествии, я имею ввиду, — он неловко кашлянул, шутка не удалась. Я по-прежнему молчал, оцепенев, надеясь, что собеседник не услышит глухие и громкие удары моего бедного сердца. Бард бросил на меня мучительный взгляд. Я же, не сводил взгляда с расстилающегося перед нами пейзажа, но не видел ровным счетом ничего. Мне казалось, я ослеп, но на самом деле — мои глаза просто застилали слёзы. — Давай поедем на побережье. Отдохнем немного, — бард тяжело вздохнул. — Жизнь слишком коротка. Надо делать что нравится. Пока еще можешь… Бард замолчал, и я понял, что теперь ход за мной, он ждёт, что я скажу в ответ. Я и сам понимал, что сейчас — подходящее время. Я наблюдал за бардом довольно давно, я видел его ревность, его беспокойство, его тоскливые взгляды. Так зачем же дальше тянуть, зачем мучить его и себя? —- Ты это… новую песню, что ли придумываешь? — выдавил из себя я. — Нет, просто… пытаюсь понять, что мне нравится… что мне нужно… — ответил тихо бард. Я пытаюсь отвернуться, чувствуя, как Лютик пристально смотрит на меня. — А ты, Геральт? Что тебе нужно? Я вздрогнул, почувствовав его руку на своем бедре. Глядя на длинные тонкие пальцы музыканта, на его хрупкую аристократичную кисть, я чувствую себя так, словно из меня вышибли дух. Начинаю задыхаться, хочу уйти, но Лютик вцепился в мою руку и не собирается отпускать. Ему нужен ответ. — Геральт, посмотри на меня! — настойчиво просит он. — Прошу, посмотри на меня сейчас. Он тянет меня за руку на себя, пытаясь заставить меня повернуться. — Ты что, ты… плачешь? — пораженный в самое сердце, он не может поверить своим глазам. Зажмурившись, я резко отрываю его руку от себя и ухожу. В смятении чувств я врываюсь к Йениффэр в шатер, обнимаю её за плечи, хочу поцеловать, но … нет. Не могу. Я обхватываю руками голову и опускаюсь на кровать. Чародейка с сочувствием смотрит, как меня ломает. — Почему ты так мучаешься, Геральт? — Оставь меня, Йен. Я должен быть один. — Ну, во-первых, ты вломился ко мне в шатер. Во-вторых, вообще-то нет, ты не должен быть один, Геральт. Ты можешь быть счастлив, можешь любить и быть любимым. — Я же монстр. Я лишен человеческих чувств, — прорычал я в ответ. — Ты сам-то хоть в это веришь? Эти сказки придумали люди, которые ненавидели и боялись ведьмаков всю историю их существования. А теперь, благодаря Лютику, кстати, и его проникновенным балладам, общественное мнение стремительно меняется. Он сделал из тебя героя. Неужели тебе так тяжело ему поверить? Посмотри на себя его глазами, глазами любящего. Йениффэр замолчала, оглядев скорбную фигуру могучего ведьмака. — Не знаю, как ты, но я не собираюсь отказываться от возможности быть счастливой. — Что ты задумала, Йен? Что на самом деле привело тебя сюда? — Я получу ребенка. Благодаря тебе, твоё желание… Ты мог пожелать всё, что угодно, любых богатств и почестей, но пожелал для меня… — Я всего лишь отдал тебе долг. Я должен был отблагодарить тебя за спасение барда. — Тогда я и поняла, как много он для тебя значит. Хотя, почувствовала это сразу, как только увидела вас вместе. К тому же, ведь это ты тогда его спас. — Что ты имеешь ввиду? — Я всего лишь использовала заклинание, которое называется «сила истинной любви». Если бы твоя любовь не была истинной, заклинание не сработало бы, и бард бы умер. Так я и проверила свою догадку. — О чем ты говоришь? — у меня задрожали руки. — Лишь о том, что он — твоя судьба. Истинная любовь обладает удивительной силой исцеления. В особых случаях, она даже воскрешает из мертвых. Так что, по сути, я не сделала ничего. Всё ты сам. — Почему.…Почему сразу не сказала? — Надеялась, что тебя самого дойдет. Но ты, как я погляжу, что-то совсем потерялся. Иди же к нему сейчас, теперь ты всё знаешь. — Не твои советы мне следует слушать, Йениффэр, ты меня, получается, обманула, подлая. И что с ребенком — откуда ты собралась его получить? Зачем для этого лезть на гору за драконом? — Одна королева — я помогла ей когда-то заполучить любовь короля, беременна девочкой — я это ясно вижу, так и сказала ей, когда она призвала меня. Впрочем, она и без меня уже догадалась по множеству косвенных признаков, заливалась слезами, просила помочь. Она отдаст мне свою малышку, если взамен я наделю её способностью в дальнейшем производить на свет одних лишь наследников. — Какая-то мерзкая история, тебя так не кажется, Йен? — А что? Девочка ей всё равно не нужна, она всем скажет, что та умерла при родах. А для меня она — самый желанный ребенок на свете. Я знаю, я чувствую — у меня всё получится. А чтобы эта дуреха всегда впредь рожала одних мальчишек, мне и нужно сердце дракона — моей магии для этого, к сожалению, не достаточно. Я тяжело вздохнул, закатив глаза. На что только не готова пойти эта женщина, чтобы добиться своего. Джинн не смог вырастить ей матку, взамен вырезанной, зато послал другой шанс, и, чтобы его использовать, она ни перед чем не остановится. — Не смотри так, Геральт. Не нужно осуждать меня. Да, я пойду на всё, чтобы заполучить свое счастье. А ты? Почему не дерешься, как лев за свою любовь, а сидишь тут и трясешься, как мышь, от того, что боишься изменить свою жизнь. Не будь трусом, Геральт. Иди к нему.

***

Опустив голову, я выхожу из шатра Йенифер. Лютик сидит у костра со своей записной книжечкой, я ловлю на себе его полный разочарования и укоризны взгляд. Он ревнует, да и откуда же ему знать, что все те несколько часов, что я провел наедине с чародейкой, она уговаривала меня не скрывать моих к нему чувств. Я сел рядом с ним, и сидел до тех пор, пока самые непонятливые из гномов не разошлись по своим палаткам, оставив нас, наконец, вдвоем. — Ты споешь мне? — прошу я, кивнув на тетрадь в его руках. — Песня еще не готова. Нужно кое-что переделать, поменять. В сфере последних событий, — обиженно отвечает бард. Положив ему руку на плечо, другой рукой я касаюсь его щеки. Он замер, а я неспешно провожу пальцем по скулам, подбородку, губам, любуясь тем, как блики от пламени затухающие костра играют на его лице. Он тяжело дышит и не решается взглянуть мне в глаза. Я притягиваю его ближе, и он, наконец, смотрит на меня, почувствовав жар моего дыхания у себя на шее. — Геральт, — шепчет он, и в этот момент я легонько касаюсь губами его губ. Отстранившись, я смотрю на него, не в силах сдержать глупую счастливую улыбку на своих устах. Он всё еще не верит мне. Обхватив его голову ладонями, я пальцами врезаюсь в его мягкие пшеничные волосы. Он в ответ обхватывает мои запястья, притягивая к себе ближе. Мы сливаемся в поцелуе, еще робком, еще неуверенном, но даже такой я вынужден прервать, поскольку мне кажется, что мое бедное страдающее сердце сейчас выпрыгнет из груди. — Погоди, — прошу я, разрывая поцелуй, чтобы глотнуть воздуха, — мне всё-таки уже много лет… Но бард, не слушая, устремляется снова ко мне, и я целую его шею, ухо, висок, а потом, чувствуя, как неудержимо нарастает внутри меня желание, шепчу ему: — Ты не хочешь… сегодня провести ночь на кровати, а не на земле? Он непонимающе смотрит на меня, а я с улыбкой говорю: — Йен уступила нам свой шатер.