Цветы

Сарада любила цветы. Они отличаются друг от друга: какие-то имеют яркие лепестки насыщенного алого цвета, прочный стебель и даже острые шипы; другие напротив, совсем белые, слабые, однако по-своему прекрасные; третьи отличаются размером бутонов; четвёртые расцветают ранней весной, а пятые предпочитают осень; шестые не любят холода, а седьмые и восьмые при правильном уходе распустятся хоть зимой. Цветы бывают разные, но Учиха любила их все всей душой. Любила до тех пор, пока сама не стала плодородной почвой. Небольшая рана на спине спустя пару дней после появления зачесалась, заныла, постепенно набирая силу и доставляя девушке дискомфорт, потом и вовсе нестерпимую боль, и Сарада бы обратилась к маме с просьбой о помощи, — кому, как не профессиональному медику знать нужную мазь? — да только зрелище, увиденное в отражении зеркала в ванной не позволило и пискнуть о происходящем. Сакура ни за что, ни при каких обстоятельствах не должна узнать о болезни дочери. О смертельной болезни. Из этой самой небольшой раны выбился коротенький стебелёк, прорвался наружу и теперь разрастается, потихоньку охватывает лианами её спину, и приятная щекотка сменяется болью, и снова всё проходит, и так по кругу каждый день, каждый час, каждую минуту, каждое мгновенье её едва начавшейся жизни отныне связано распространяющейся болезнью, лекарство от которой до невозможного глупое, оттого недосягаемое гениальной дочери клана Учиха. Сарада не ходит на источники. Её часто зовут туда не только товарищи по команде, но и Чо-Чо, староста, Васаби и Набида, другие ребята, и она бы с радостью согласилась, развеялась, отдохнула, да только вместо этого отказывается и закрывается в ванной. Тогда щелкает замок жилетки, рука ведёт «собачку» вниз, спускает с плеч плотную красную ткань и сбрасывает в корзину для стирки. Следующей исчезает футболка, шорты, бельё, и прежде, чем принять душ, Сарада рассматривает в отражении светло-светло зелёные стебельки. В первый раз они едва-едва выбивались из раны. Во второй непонятной кучкой скопились в самом центре, наваливаясь друг на друга. В третий чуть распрямились и уже закрывали лопатки. Потерявшись в счёте, Сарада понимает только то, что сейчас они спустились до поясницы и немного дошли до плеч. Благодаря их тоненькому диаметру, сами стебли под сменившейся одеждой не видно, а значит, и догадаться никто не сумеет. Это хорошо, очень хорошо, ведь волновать кого-то, — особенно, маму, — ей абсолютно точно не хочется. Хватит с Сакуры забот о муже и вечных пациентах. — Не будь такой занудой! После очередного отказа идти на несчастные источники, Боруто не выдерживает, отчитывает её, как маленькую, пускай сам не дорос ещё, пытается уговорить, но врезается в толстую стену непреклонности, хмурится, по просьбе прищурившегося Мицуки плюхается обратно на кожаный диван их вечного кафе, замолкая вовсе. «Идиот» От его слов становится по-настоящему больно. Так, что ладони сами невольно сжимаются, и девочка вынуждена уйти, бросив напоследок не запомнившуюся ей отмазку. Она преодолевает расстояние до дома быстро, как никогда раньше, добегает до ванны и понимает, что в глазах скапливается противная влага, они чешутся, затем первые слёзы срываются вниз по нежным щекам, а стебли в самом эпицентре прорываются сильнее. Она плачет навзрыд, потому что терпеть адское жжение внутри себя невозможно, кислорода в истерике катастрофически не хватает, пальцы цепляются за раковину и отчаянно не отпускают, пытаясь удержать тело на ватных ногах. Сарада вскрикивает, и вместе с тем красные очки падают на пол, кажется, разбиваясь. Вместе с ними разбиваются последние крошки нервов. Слова Боруто внезапно стали значить для неё так много, что от них зависит её состояние. Чем радостнее настроение сына Седьмого, тем теплее ей на душе; чем тоскливее ему, тем больше ей хочется быть рядом, поддержать, сказать, что они всегда найдут выход, какой бы ни была плачевной ситуация; если же он злится, то закипает и девочка. Эта зависимость угнетает остатки разума, не заросшего кустарником болезни, пробуждает ярость, — не на парня, нет, ни в коем случае, — на себя. Сама ведь виновата, что заразилась. Сама была неосторожна, сама пустила семена в свой организм, сама продолжает изводить себя молчанием. Боруто тут ни причём. Абсолютно ни причём. Только эта мысль не избавляет от жгучей боли, от обвивающих её лиан, даже не даёт надежду что-либо исправить. Наверное, будь она хоть немного увереннее, смелее, храбрее, будь она лучше, чем просто бросивший всё на самотёк ребёнок, то смогла бы подойти к нему, ставшему главным ориентиром эмоций в этом мире, смогла бы признаться, рассказать правду, а если не рассказать про болезнь, то хотя бы о чувствах не молчать. Но нет. Сараде страшно. Очень-очень-очень страшно. Она мечтала стать Хокаге, мечтала превзойти родителей, Седьмого, Боруто, мечтала взойти на вершину, защищать деревню, друзей, семью, мечтала о многом и верила в себя, в свои силы, в своих товарищей, не сомневалась, представляла своё светлое будущее, а теперь, — будь неладна эта болезнь! — сидит на холодной плитке, дергается в панике, вздрагивает, всхлипывает, сжимая в руках неподлежащие восстановлению очки, и понимает, что шанса выжить у неё, фактически, нет. Признается и получит взаимность — ура, бинго, все живы и счастливы. И всё. В любом другом случае она умрёт. Отвергнут? Умрёт быстро, потому что распространение болезни значительно ускорится. Промолчит? Умрёт медленно, потому что рано или поздно лианы дойдут до лёгких, либо на сердце распустится цветок и сразу увянет, останавливая его, — сердца, — жалкое биение. Ещё есть операция, но даже так, Сарада всё равно умрёт, пусть не физически, морально, однако разве разница особо велика? Какой толк жить, если ты не способен радоваться, смеяться, веселиться, грустить, печалиться, злиться, если живёшь в сером мире, без красок, без света и тьмы, без добра и зла, без цели, желаний и мечты? Она ведь даже Хокаге перехочет быть. Нет, это не вариант. Уж лучше умереть в привычном смысле этого слова. Она поджимает ноги, обхватывает их руками, утыкаясь лицом в согнутые колени, и в который раз думает о том, что ей делать, о том, что ждёт её теперь впереди, и в ужасе вздрагивает, прекрасно зная ответ. Боруто такой дурак, не знающий, что значит любить именно девушку. Ни маму, ни сестру или тётю, ни подругу, а де-вуш-ку. Он может, конечно, ответить на её чувства, чтобы помочь выжить, но Сараде жалость не нужна. Да и что с того? Проживёт она чуть дольше, а потом? Вот встретит Боруто кого-то, кого по-настоящему полюбит, и бросит её. А если не бросит, то Учиха сама его пнёт прямиком в объект симпатии, потому что держать не сможет, понимая, как больно ему будет. И всё равно в итоге умрёт. Последний всхлип, и Сарада унимает дрожь в теле, криво улыбается и думает о том, что будет, если мама увидит заплаканную дочь, увитую проклятыми лианами. Она переступает через собственную ничтожность, умывает лицо, хоть как-то приводя себя в порядок, выбрасывает сломанные очки, на ходу придумывая отмазку, наводит порядок в доме и принимается готовить. Всё хорошо, Сарада. Всё прекрасно. Всё просто за-ме-ча-тель-но. На глаза попадается свежий букет в вазе, и вдруг приходит горьковатое осознание — несмотря ни на что, Сарада продолжает любить цветы.