Встретимся в Дагаре. Не проебитесь снова. Вернёте всё, когда найдём ФРБ вместе. П. СХ.
Такое краткое послание, но заставившее взрослых парней прослезиться от значимости. — Этих денег хватит даже чтобы купить хорошую машину…***
Хонджун, когда поднялся на второй этаж Авроры, мельком лишь взглянув на вещи в руках Уёна, прошёл молча, явно давая понять, что решение никто не поменял. Уён сидел на диване, сжимал два рюкзака и смотрел с такой надеждой в глазах, что сжималось сердце у всех. Только что внутри капитана — оставалось загадкой. Даже для Сонхва. Сонхва был уверен в своей правоте — Хонджун не мог согласиться на попытку отношений, не мог подыгрывать этому лепету лишь из чувства сопереживания и жалости. Он определённо замечал за ним поведение вовсе не свойственное его другу, но теперь, когда тот ледяным тоном выставил Сана за порог корабля, сомневался в своей адекватности. Не мог сопоставить нечто важное и не мог понять, как именно ему нужно действовать. Он теперь не знал, может ли доверять даже себе, потому что… Он смотрит на грустное лицо Уёна, продолжая сохранять на своём лице стойкую невозмутимость, а через его тихие слова прощания слышит почти отчаянные слезливые стоны и просьбу простить с первого этажа. Плохо тут всем. Ёсан почти кидается на Уёна, просит его не бросать, что его никто не прогонял и они могут продолжить путь вместе, но последний стоит на своём и, приобняв парня, лишь желает уйти вниз к лучшему другу. Юнхо сидит, смотря в стол, чувство вины читается на его лице, потому что из всех фактических зачинщиков он единственный остался на корабле. Тут много причин: он экипаж со стажем, да и капитан уверен в нём. Всем известно, что он доверился лишь потому, что видел близость Сана и капитана, а тот умело сыграл на этом. Но внутри всё сжимается от страха за часть своей команды. Взгляда не поднимает. Механики сидят как на трауре, оба не язвят, выказывают только напутствия Уёну и просят передать пару слов его другу. Никто не решается спуститься. Не потому что им стыдном смотреть на Сана, а потому что тот вряд ли бы хотел, чтобы кто-то лицезрел его в таком состоянии. Сонхва это тоже понимает. Он не говорит и слова на прощание, хотя и чувствует на себе печальный взгляд Уёна. Чувствует, но не подаёт и вида, привычно себе скрестив руки на груди. Просто смотрит в единую точку опустевшим взглядом и слушает… Слушает протяжный плачь. Он пытается понять, когда именно ошибся, когда недопонял своего друга, когда посчитал его действия сродняемыми с влюблённостью. Это утомляет. Он пытается убедить себя в том, что ошибся где-то, что не так понял и воспринял какую-то деталь, но потом проходят дни, и он понимает, что это была не ошибка, он просто недоглядел. Все первые сутки Хонджун молчит. Он привычно себе сидит в капитанском кресле и просто следит за дорогой, бросая осмысленные взгляды на карту. Хонджун не допускает ошибок, за столько лет подобные вещи у него в крови отпечатались и выполняются на уровне врождённых функций по типу дыхания или управления руками, поэтому тут всё гладко, придраться не к чему. Сонхва только когда приносит ему обед замечает первые отличия: Хонджун всегда хорошо питался. Он вообще любил покушать, особенно если вкусно, а стряпню друга относил только к этой категории. Но сейчас, пускай он и принял еду, лишь разочарованно ковырялся в ней, поедая скорее из вежливости, нежели от аппетита. Возможно, это из-за стресса, думалось другу, однако подобное повторилось и на другой день. Хонджун почти не ел и излишне много спал. Под вечер третьего дня Сонхва просто застал его за тем, что он дремал буквально за рулём, лишь едва снизив скорость. И какая же хвала небесам, что они с таким капитаном ещё ни во что не въехали. Но не стал будить и просто послушно присел на своё место, хватая бразды запасного правления. Ничего не поделать. В этот момент он лишь иногда задумчиво бросал взгляды на Хонджуна. Они с ним с той ночи так толком и не разговаривали. Джун всегда уходил в себя больше обычного и полностью сосредотачивался на вождении, не давая к себе подступиться. И теперь, вглядываясь в его беспокойное даже во сне лицо, Сонхва окончательно понял, что не ошибался. Не ошибся ни в суждениях, ни в том, что его друг сделал ошибку для себя, которую пока не осознал. Сонхва понимал и давно знал, какие проблемы таятся в Хонджуне, вот только раньше они таковыми значимыми не становились. А теперь, когда тот впервые был влюблён, всё шло совсем не по привычному сценарию. Поэтому начать с ним разговор он решает издалека. Настолько издалека, что следующей ночью выжидает, сидя на диване, и в первом часу встречает с весьма недовольным лицом, скрещенными руками на груди и лёгким прищуром на лице: — Ты снова так рано спать? — Хонджун не только каждый день уходил спать в час ночи, но и просыпался в десять часов. — Что-то не так? — голос хриплый после долго молчания. — Ты не думаешь, что ведёшь себя странно? — Не понимаю, о чём ты. — Раньше ты так бился за скорость и ФРБ, что спал по пять часов, а теперь что, решил заботиться о полноценном сне? — и говорится это без упрёка, хотя в ответ воспринимается именно так. Сонхва не хочет говорит Хонджуну напрямую очевидных вещей, пытается понять, осознаёт ли тот свою проблему самостоятельно, подталкивает его к принятию фактов. Но Джун отпирается, как делал это и всегда: — Если это так тебя беспокоит, то я сбил режим после долгой стоянки, не могу рулить, когда сонный. — Раньше это не останавливало, — хмыкает Сонхва. — Мне пойти обратно, потому что ты так захотел? — срывается на нервный вскрик и, понимая, что все вокруг уже видят десятый сон, резко зажимает свой рот и не менее нервно удаляется в свою комнату. Именно в свою. В эту маленькую комнатушку, которую отстроил для своего счастливого будущего, в которой хотел жить вместе с одним единственным человеком. И этим он даёт другу окончательно понять: он не понимает, что именно его беспокоит, но беспокоит это очень сильно. На другой день Сонхва продолжает своё наблюдение уже с чётким пониманием, что друг чахнет от своих же действий. Но не знает, должен ли вмешиваться в это, пока, встав однажды ночью, не решается пройти в чужую комнату. Он замирает возле двери и некоторое время пытается понять, насколько правильно поступает, вторгаясь в личную жизнь друга так яро, должен ли пытаться наладить отношения? Но ведь деньги уже перевёл и вмешался ещё в то утро, когда фактически пригласил Усанов последовать за ними и дал им всё для этого. Дверь за спиной скрипнула, и Пак дёрнулся, резко оборачиваясь. Ещё один человек, который отказывался говорить. Наверняка отказывался только с Хонджуном, но тот и сам желания не проявлял, и потому из чувства протеста Ёсан перестал говорить вообще. — Не спится? — тихо спрашивает Пак и отходит от двери друга. У Ёсана круги под глазами, а сам вялыми шагами ползёт немного поесть, потому что днём этого демонстративно не делает. Сонхва это понял ещё в первый день. — Послушай, я тоже не считаю случившееся правильным, — пытается пойти на контакт, но в ответ только журчание наливающейся воды. — Я вообще не понимаю, почему ты-то так сердит на него?! — Я сердит на этого говнюка, который упёрся за своим полудурком, — наконец подаёт Ёсан голос и залпом осушает стакан. — Уён? — недолго думая, предполагает Сонхва. — Ты сердит из-за Уёна? — Какого чёрта он, блять, не мог остаться, срань мелкая. Я его увижу и расчленю на кусочки. Как он… — Так ты и Уён, — кажется искренне он подмечал перемены в поведении только близкого друга и даже помыслить не мог, что могло ещё происходить на корабле. — Видимо нет, я ему не слишком интересен. — Думаю, он не мог бросить Сана одного. Так любой бы сделал. — Ничего, доедем до Дагара, сойду с этого всратого корабля и найду его. Даже если сдохнет где-то за это время — откопаю и убью снова! — рычит Ёсан и, закончив гневную тираду, со спокойным лицом хватает перекус, парящей походкой уплывая в свою комнату. Вот уж действительно у кого жизнь тяжёлая, так это у того, кто имя Пак Сонхва при рождении получил. Он решает, что Ёсан не должен быть его заботой, в конечном итоге он местным психологом тут подрабатывать не устраивался, поэтому оставляет заботы о нём на остальной экипаж, с которым тот явно ближе. А сам возвращается снова к двери, теперь не выжидая продолжительные паузы, а осторожно дёргая ручку двери и открывая её, воровато проникая внутрь. Внутри темно, слышится размеренное сопение на постели. Тело лишь слабо освещается ночным светом луны, но этого достаточно, чтобы увидеть, в какой боли свёрнут комок на постели, под двумя одеялами, на одной подушке, страстно прижимая к себе вторую, почти удушающе зарываясь в неё носом. Хонджун явно спит, но это далеко от того, как он делал это раньше. Словно открытый кокон, он показывает свои переживания, только во сне может быть честным этому миру, только так может показать как ему тяжело. Сонхва проходит глубже и замечает, что у младшего припухшие глаза, а на подушке всё ещё не высохли небольшие влажные пятна… Он только качает головой, сочувствуя и ругая друга в едином жесте, а потом касается чужих волос, чуть поглаживая его голову и снова уходя. Это и есть тот самый тревожный крик помощи, который он пытался увидеть столько дней. Поэтому следующую ночь он не уходит спать, а ждёт пока Джун выйдет с капитанской. Он не провожает его взглядом, не пытается вывести на разговор, даже не привлекает к себе внимания. Поднимаясь, он просто заходит в его комнату следом. От этого капитан пугается, дёрнувшись, оборачивается, зацепившись за серьёзный взгляд друга, но тут же устало говорит: — Я собираюсь спать, иди к себе, — голос звучит очень слабо и почти не отдаёт жизнью, хотя всем видом пытается вести себя как обычно, скидывая шубу и переодеваясь в одежду для сна. Сонхва для сна уже готов, и потому только наблюдает за другом. Обходит его в тесных стенах и первым опускается на чужую кровать, сопровождая свои жесты возмущённо-ошарашенным взглядом. — Ложись, — почти командно произносит Сонхва и кивает на постель возле себя. — Ты что задумал? Соскучился по временам, когда жили вместе? — Нет, — качает он. — Мне более чем нравится одному. Наконец в комнате порядок, как я хочу. — Не сомневался, — хмыкает капитан и не стесняясь забирается к другу, расправляя свою половину постели и делая вид, что он никогда даже не думал уронить слезу на эти подушки. — Так чего вдруг пришёл? — Поговорить. — О чём? — О тебе. — Хах, — разговор получается более сухим чем привычно, но оно и понятно, настроение капитана не блещет оптимизмом. — И что ты хочешь обо мне сказать? — Ты можешь обманывать кого угодно, мог даже Сана, наверное, но не смей меня, — голос звучит холодно, как умеет только Сонхва. Он словно детектор лжи, вынуждает тебя выворачиваться и каяться ему. Джун передёргивает даже плечами и приподнимается, предпочитая принять оборону. Садится возле, спиной прислоняется к подставленной у стены подушки и оказывается по левое плечо от друга. И оба смотрят в пустоту перед собой. — И что же ты имеешь ввиду? — Зачем ты выгнал их? — Я их не выгонял, Уён пошёл сам. — Не придирайся к словам, — шикает Сонхва и в пол оборота заглядывает в лицо друга, а после снова уже смотрит вперёд. — Зачем ты выгнал Сана? — Он нарушил правила, я не мог позволить ему остаться. Дисциплина — это важный элемент системы. — Разве «семья» не была для тебя всегда важней любой дисциплины? — Он не так долго с нами, чтобы называться семьёй. — Но я отчётливо видел, что ты очень хотел бы, чтобы он её частью-таки стал. Причём в более правильном понимании нежели я, Юнхо, Чонхо или кто-либо другой с этого корабля. Комментировать Хонджуну это нечем, и Сонхва ощущает, как нащупывает ту самую закрытую дверь в чужой груди. Действуя почти как ювелир над произведением искусства, он продолжает свой разговор: — Слушай, Джун, мы много лет знакомы, и я без слов понимаю ход твоих мыслей, но я хочу услышать от тебя, чтобы убедиться в своей правоте, — Сонхва, несмотря на лёгкое раздражение от упёртости друга перед очевидными фактами, говорит мелодично и даже притягивает того за плечо к себе ближе, опуская руку на бок и слегка оглаживая теперь его перебором пальцев. — Ну же, почему? — Потому что Сан нарушил мой указ. Он подверг этим опасности свою жизнь, а так же жизни двух членов экипажа. Он с нами не так давно, и жизнь Юнхо я должен ставить выше, ведь тот уже полноценная наша частичка, я ответственен за него, поэтому… По правилам Авроры я должен был сделать это. — Кому ты должен? — резко усмехается Сонхва, и происходит это так легко, небрежно, что Джун даже вздрагивает от неожиданности. — Как… должен же… как капитан Авроры. — Ты сам написал правила и теперь страдаешь от них? — Нет же, я для вас… — Для нас? — удивляется Хва снова и усмехается ярче прежнего, прижимая друга. Какой же он у него глупый и милый в такие моменты. Уставился двумя распахнутыми глазами и, приоткрыв рот, смотрит слишком очаровательно. Да, такого Хонджуна видел разве что Сонхва, может и Сан, в связи с последними событиями. — Но ты даже не спросил нас о том, чего мы хотим. — Подожди, — резко в светлую голову что-то ударяет, и он от друга отстраняется, присаживаясь на постели. — К чему это ты клонишь? — Что ты снова делаешь это: зацикливаешься на каких-то правилах, забывая о своих желаниях. Ты не обсуждаешь ничего ни с кем, ты замкнут в себе, зациклен. Ты как улитка, которая спряталась в своей раковине. Я честно, увидев ваши отношения с Саном, начал полагать, что он сможет выколупать тебя оттуда, но ты выкинул его за эти попытки. — Я его не выкидывал. Я же тебе пояснил, что он нарушил… — А ты спрашивал его, почему он поступил так? Серьёзно, Хонджун, ты живёшь в собственной голове, построил там микромир и следуешь правилам, а правитель-то в твоей голове только один — ты сам. Кому ты сделал лучше? Думаешь, Юнхо рад? Рад, что не остановил друга, а поверил ему лишь потому, что был слепо уверен в ваших романтических отношениях? — В наших отношениях? — с ещё большим озадачинием интересуется капитан. — Ты настолько зациклен на образе идеального капитана, главы семьи, что полагал все слепые? Весь корабль в курсе, что между вами творилось, но для сохранения твоих нервных клеток — помалкивали об этом. — Но как все узнали? — Это очевидно, Хонджун. Не думай, что, если спрятались в одной комнате, никто не догадается ни о чём. Вы ею только подтвердили все догадки. И я уверен, Юнхо ощущает теперь вину перед тобой, перед Саном, перед Уёном и даже Ёсаном. Но главное не это. Ты сам несчастен, Хонджун. — Ты ошибаешься, Сонхва. — Не пытайся думать, что я тебя не понимаю. Ты сделал это якобы для нас. Я знаю, о чём ты думал: «Я должен оберегать свою команду. Если есть тот, кто подрывает безопасность, — нам лучше без него», — и он видит в других глазах, как сильно сейчас прав. — И я бы был с тобой согласен, в любой другой ситуации. Но сейчас ты перешагнул через свои чувства ради этого правила. Я всегда восторгался тобой. Ты всегда шёл впереди, брал на себя самые сложные задания и возглавлял их, прикрывал нас фактически от пуль. Ты всегда брался за штурвал, спал по несколько часов в день и снова рулил, даже если болел в это время. Ты никогда не жаловался на раны или проблемы, всегда всё утаивал в себе. Ты думал мы не видим, когда тебе плохо, а я не знал, как подступиться, — у Сонхва на глазах слёзы от собственных слов. Он любит Хонджун, но не той любовью, о которой слагают романы, — братской, семейной. Их узы крепче чем у кого-либо ещё. — Мне не нравится Сан, потому что он чёртов идиот, который говорит всё подряд, который лезет на рожон, который бесполезен во всём… Но, когда он назвался твоим именем, чтобы пойти на смерть вместо тебя, я увидел в нём того, кто сможет защитить тебя. Я не могу, Джун. Сколько бы я не пытался, ты всегда встаёшь на шаг впереди меня и закрываешь собой. Я был так рад, что у тебя теперь есть человек, который смог растопить твоё сердце. Я знаю, у тебя было тяжёлое время. Когда мы встретились, было ужасным, как ты выглядел. Я знаю все твои страхи и понимаю, что ты не оправился до сих пор. Меня пугает одна мысль, что однажды тот человек найдёт нас и убьёт тебя… Мне не нравится Сан, — голос совсем дрогнул, и Хва поджимает к себе ноги. Снаружи он тоже кажется безразличным, холодным и властным, но на самом деле совсем иной. Наверное, видя эту его ранимую натуру, он тоже по-своему любим в команде. — Но он нравится тебе, и это то, что я ценю в нём. — Сонхва… — выдыхает Хонджун и касается чужой щеки, осторожно вытирая слёзы. — Я просто хочу, чтобы ты научился быть искренним с людьми, которых любишь. Ты никогда не говорил мне о переживаниях. Даже когда ты влюбился, ты не показывал это, а играл доброго самаритянина. Ты не признавался мне в этом. Думаю, ты не признался даже самому себе, потому что цели для тебя важней чувств. И сейчас я вижу, как плохо тебе, но ты продолжаешь уверять меня, что всё в порядке, а ночами просто плачешь в свою подушку. Джун! Ты — плачешь. Это уже не нормально. Я не видел твоих слёз ни разу в жизни, — и поднимает взгляд на друга. Тот не смотрит в ответ, взгляд мечется по чужим ногам, спускаясь то вниз, то снова забираясь к острию двух коленок. Вид уже вовсе не привычный и безразличный, лицо слегка побледнело, выражая тревогу. И Сонхва уверен, что смог достучаться до самого главного: он хотел, чтобы Хонджун наконец открылся этому миру. — Скажи честно мне, ты скучаешь по нему? Джун замирает. Замирает его взгляд, и кажется даже дыхание подвисает где-то, выдох он так и не делает. На несколько секунд тело выключается, и этот робот — не человек — перезагружает свою систему. Ровное спокойствие переходит в мелкую дрожь, и глаза снова вздрагивают, дрожа и не зная за что уцепиться. — Очень… — совсем тихо, настолько неслышно, что попытку открытия истинных чувств он только пытается освоить. Звучит так слабо, словно маленький котёнок только открыл глаза и впервые своей лапкой коснулся мягкого коврика в коридоре, не зная, стоит ли опустить туда и вторую. Джун выглядит так грустно, что Сонхва притягивает его на себя и обнимает так крепко, как они позволяли себе всего лишь пару раз в жизни. Прижимает, зарывается пальцами в крашенные волосы и чувствует, как человек прижимается в ответ, подсовывая свои руки под него в области талии. — Тогда обещай мне, что, когда вы встретитесь снова, ты скажешь ему об этом. Скажешь, как скучал и попросишь прощения за то, что предал ваши чувства. Хорошо? — Я боюсь, что никогда не встречусь с ним. Я столько думал об этом. Я так привык к его болтовне о пустом, по его глупым идеям и даже тому, как он всегда пытался поцеловать меня, спрашивал о том или сём не подумав, всегда. Мне не нужно было думать, что в его голове, он выдавал мне всё с лихвой. И так радовался моей похвале и даже просто тому, что взял меня за руку… С ним было так спокойно. — Вот это ему и скажешь. Всё это, слово в слово ему скажи, хорошо? Вы обязательно встретитесь, Хонджун. Сан такой же как ты, он препятствий не видит, поэтому найдёт тебя снова, я уверен. И Сонхва прикрывает глаза, ощущая наконец, что смог достучаться до своего капитана. — И я уверен, что Сан не перестанет делать глупости. А ты, как старший, направляй его. Он же никогда не бывал в таких приключениях, как мы? У него и жизнь была другой… Научи его. Я уверен, он готов открыться и измениться, чтобы жить так, как будет комфортно тебе. Изменись ради него тоже. Ты можешь быть сильным для команды и даже для меня, но позволь ему брать на себя часть собственного груза, позволь выслушивать тебя, — он зарывает пальцы в чужих волосах и нежно оглаживает голову капитана, спускаясь к шее и даже спине, словно пригревает этого самого котёнка на своей груди. — Я сначала всё не мог понять, чем Сан зацепил тебя, даже тогда, когда он бросился под Аврору, чтобы остановить нас и попроситься на борт. Его открытость… тебе её так не хватает. Уверен, ты хотел бы научиться у него этому: не думать о лишнем, не заниматься самобичеванием, не жертвовать собой за так, — рассуждает Пак и улыбается. А в его голове лишь мысли о том, чтобы Сан скорее нашёл подарок и отправлялся. Двадцать тысяч по меркам этого мира — большая сумма, но если такова цена счастья его друга, то ему не жалко всех своих денег.