Сказки Крисби

Они лежали в гостиной на песочном ковре, вытканном нежными рисунками цветов, соединив руки. Их волосы спутались: рыжие и платиновые. Карты небесного свода были отброшены в сторону, уступая место земным чувствам. - Ни с кем ещё я не была так откровенна, как с тобой. Обещай мне, Валери, что не возненавидишь меня, когда я расскажу тебе всё? - Глупышка, как я могу ненавидеть тебя, когда ты так необыкновенна? Николь поджала губы, принимая незаслуженную похвалу. - Я любила когда-то. Это было так давно, что, кажется, солнце ещё не начало свой бег, а земная твердь была безжизненна и пуста. Хотя это полуправда. Я живу так долго. Иногда мне становится страшно оттого, что я забываю всё больше и больше. Новые события наслаиваются в памяти, вытесняя прежние. Я почти уже не помню детства, кроме нескольких ярких вспышек. Возможно пройдёт ещё совсем немного времени, и я забуду и его, того человека, который сначала подарил мне самую сладкую радость, а после причинил самую нестерпимую боль. Ты слушаешь? Мой рассказ не навевает на тебя сон? Валери отвлеклась от разглядывания причудливых элементов люстры зелёного стекла и, повернувшись к Николь, дотронулась до её щеки, заправляя за ухо непослушный локон волос: - Мне ужасно интересно всё про тебя. Я серьёзно. Валери легонько сжала её руку в своей, продолжая рассказ: - Я рано вышла замуж. Наши семьи принадлежали хорошему кругу, были дружны, и в том, что мы с Генри предназначены друг другу с младенчества, не оставалось никаких сомнений. Во время венчания обменявшись клятвами мы соединились друг с другом в горе и радости, в жизни и в посмертье тоже. Но недолга была его клятва. Мужчины не умеют хранить верность. И года не прошло после венчания, как Генри увлёкся какой-то певичкой. Спустя время его увлечение проходило, он раскаивался, клялся мне в любви, а потом это повторялось снова. И снова, и снова. Я сделалась раздражительна. И что хуже того, моё несчастье отражалось в моём лице, просвечивало сквозь кожу. Тяжело выглядеть красивой, когда боль разъедает твоё нутро. Ты не против, если я закурю? - Кури, пожалуйста. Николь встала, подойдя к секретеру, достала из верхнего ящика тонкий серебряный портсигар и спички. Вернулась поближе к Валери, усаживаясь по-турецки на ковёр, слишком вызывающе для леди. Но в каждом движении её рук было столько изящества, отточенного множеством повторений. Чиркнула спичкой, от сигареты, зажатой между губ, взвился дым, и запах табака наполнил комнату. - Будешь? Валери покачала головой. Николь обернулась к окну, будто бы ожидая новых гостей с балкона или любую другую причину, которая позволила бы ей замолчать, не продолжая рассказ, докатившийся, как вагонетка, к самой трудной его части. Но спасения не было. Только несколько минут на сигарету перед тем, как взойти на эшафот. Впрочем, разве не она сама это придумала, никто не затевал пытку с целью извлечь на свет Божий скелеты из её пыльного шкафа. Они покоились там столько времени. Разве не сама Николь организовала сейчас эту уборку, не для того ведь, чтобы струсить в последний момент. Долгие годы одиночества терзали её. Разглядывая лицо Валери, Николь дивилась тому, что впервые чувствовала, как готова довериться другому человеку и в какой-то мере снять груз, который несла. - Довольно, - затушила сигарету. Валери тоже приподнялась, и теперь они сидели друг напротив друга, глядя глаза в глаза, - Мы жили в Индии в тот период. Генри вызвали по службе, а я отправилась с ним, как верная жена. Справляться с этой ролью было нетрудно. Мы поселились в огромном шикарном доме английской постройки, полном слуг, набранных из местных. Моя задача заключалась только в том, чтобы соответствовать статусу, и я соответствовала, изнывая от скуки. Единственным моим развлечением стали поиски средств, помогающих сберечь мою красоту, уже начинающую увядать. Сейчас это кажется нелепым, но я мнила, что Генри утрачивал ко мне интерес с каждой новой морщинкой на моём лице. А я всё-таки любила его, и видеть его охлаждение было невыносимо. Бродить в одиночестве по комнатам нашего поместья – не самое увлекательное занятие, и тогда я отыскала себе другое. Моя подруга Прити, жена местного раджи, постепенно затянула меня в свою веру. Я приходила вместе с ней в храм, заворожённая местной культурой, поначалу воспринимая происходящее там, как нелепые ритуалы. Но с течением времени какая-то английская часть меня, пропитанная туманами и дождями, стала уступать место солнцу, корице и сандалу. Втайне от мужа я переодевалась в яркие индийские платья: жёлтые, красные, розовые как цветки лотоса, чампы, франжипани. Прити разукрашивала мои руки хной, чего я уже не смогла бы скрыть, но по счастью Генри, переключившийся на новую пассию, стал редко обращать на меня внимание. Было же во всём этом и нечто другое, тёмное и мистическое, что манило и пугало. Характер богини Кали, которой служила Прити, имеет мало общего с кроткостью Христа. В глазах Кали отражаются прошлое, настоящее и будущее, и никому не подвластно управление жизнью, смертью и полнотой человеческого времени, кроме неё. Не то чтобы я верила в это всерьёз, скорее считала забавной игрой. Вскорости я сама сделалась жрицей Кали. Мы подносили ей дары, посвящали ритуальные танцы, пили священное вино, наносили вот сюда, - Николь легонько коснулась пальцами лба, - отметину красным порошком, жгли свечи и читали молитвы. Прошло ещё несколько лет, прежде, чем я смогла войти в круг посвящённых и приблизиться к знанию тайны, скрытой от посторонних глаз. Кали дарила служившим ей толику бессмертия. Хотя всё имеет свою цену. И цена этого бессмертия – кровь. Ты по-прежнему не ненавидишь меня? - Я не понимаю тебя, Николь, когда ты говоришь «кровь», что ты имеешь в виду? - Закон сохранения энергии. Ничто не происходит из пустоты. Если ты продляешь свою жизнь, ты неизбежно сокращаешь чью-то чужую. Я научилась справляться с чувством вины, забирая помалу и у многих, никто и не заметит. Поначалу приходилось прибегать к разным хитроумным уловкам, чтобы раздобыть кровь. Но, поразмыслив, я нашла надёжное решение этой задачи. Выучившись на медсестру, я получила неограниченный доступ к ценным запасам крови: переливания, кровопускания. И это работает. По всем законам физики я давно должна была бы умереть, но я даже не старею. Моя долгая жизнь – побочный эффект этого лекарства, на который я и не рассчитывала, в опьянении от безумного желания всего лишь сохранить красоту. Вот и всё. - Сколько же тебе сейчас лет? - Восемьдесят семь, если я не сбилась со счёта. Совсем старушка. - И тебе не наскучило жить? - Это сложный вопрос. Мне кажется, я ищу намеренно каких-то проблем, чтобы находить дальнейшую сладость в их разрешении. Если замёрзнешь зимой, а потом доберёшься до дому и оттаиваешь с чашкой чая, вот в этих качелях - беда и покой - и есть счастье. Когда живёшь слишком долго, жизнь превращается в ужасно размеренную и рутинную штуку, ты перестаёшь удивляться радуге и весенней грозе и забавляться игрой в снежки, потому что видел всё это бесчисленное количество раз. Как я радуюсь, если нахожу что-то неизведанное. Наверно оттого меня так тянет за пределы изученного, к границам Вселенной, где ты можешь разглядеть что-то такое, что до тебя не видел ни один живой человек. Или в больницу, не только из-за того, что это простой способ получить кровь. Удивительно, но я нахожу в этом какое-то извращённое удовольствие - ловить сачком человеческие страдания и радости, это позволяет ещё хоть как-то продолжать чувствовать. - Ты пугаешь меня, Николь. Я боюсь, ты сама не замечаешь того, как в тебе что-то сломалось. - Ты боишься смерти? - Уже нет. Я знаю, что там за молочным покрывалом меня ждёт мой Роджер. - Прости. Твой муж мёртв? - Да, разве я не говорила? - Нет, напротив, у меня отчего-то сложилось впечатление, что ты виделась с ним вчера. - Я виделась с ним. Забыла купить молоко, я всегда что-нибудь забываю, и Роджер позаботился обо мне. - Ты виделась со своим мёртвым мужем? - В сущности, так. - Если бы я могла тебе поверить, это бы всё изменило. - О, кажется я понимаю теперь. Ты загнала себя в ловушку вечной жизни, из которой нет выхода. Нарушила порядок вещей и теперь не можешь справиться с этим. - Не хочу об этом говорить. - Дети живут вечно. Они не осознают своей смерти. А если бы даже осознали, смерть от них настолько бесконечно далека. Вот представь, тебе сейчас восемьдесят семь, и если бы не твоё лекарство, до смерти тебе оставалось бы совсем немного. В сорок лет прожита половина жизни. А в год – он такой длинный этот год, если включает в себя всю жизнь, если таких годов ещё много-много. Я инфантильна, наверно, и считала себя бессмертной долго-долго, пока не потеряла мать. Пока живы наши родители, они как заслонка от другого мира. Но вот уже тебе прилетело послание подготовиться. А когда вслед за мамой ушёл Роджер, я совсем раскисла. У нас с Роджером не было детей, так сложилось, не знаю, в ком из нас двоих была проблема, да это и не важно, мы не мыслили жизни друг без друга. И он баловал меня, как ребёнка. После маминой смерти и смерти Роджера мне пришлось повзрослеть, но что я знаю об этом? Я играю всё в те же игры, мастерю лук и стрелы, пускаю корабли, собираю гербарий. Я не понимаю, что такое быть ответственной. Мне трудно. Я постоянно спотыкаюсь. - Удивительно. Ведь именно в тебе я увидела ту жизненную силу, которой не хватает мне самой. Ты – единственный человек, которому я не испугалась рассказать свою историю. Поверила, что ты не оттолкнёшь меня, не вызовешь полицию или психиатрию. Ты показалась мне взрослой. А, оказывается, ты сама ребёнок. «Будьте как дети», - сказал Христос. - Видимо я просто люблю тебя. Иногда возникает такое щемящее чувство чего-то бесконечно прекрасного, как капельки дождя на стекле. Это то, что я ощущаю в общении с тобой, - Валери встала и подошла к окну, - Но наутро всегда плохо. Если произошло что-то очень хорошее, то приходит грусть, как будто нарушился в мире какой-то баланс, и этот баланс - в равнодушии. Внезапно она обернулась к Николь: - Посмотри, уже рассвет, мы, оказывается, проболтали с тобой всю ночь.