Борджиа. Часть 2. "Ошибка Бога".

Над Вечным Городом медленно разливалась теплая мгла летней ночи. Укрывая черепичные кровли голубой вуалью, сгущались поздние, ленивые сумерки. Первые золотистые звезды уже блестели на темнеющем небосклоне. Легкий бриз вкрадчиво колыхал тончайшие шелковые занавеси на террасе Апостольского дворца. В такие ночи Лукреция Борджиа держала окна открытыми нараспашку, ведь даже толстые стены не защищали от летнего зноя. Она не спала, качая колыбельку с маленьким Джованни и размышляя о том, как повернется жизнь дальше. Да, отец вернул ей семейное имя Борджиа, и она была счастлива навсегда распрощаться с ненавистным Сфорца, но плата за освобождение оказалась горькой. Слухи по Риму текут быстрее, чем воды в русле Тибра, и об отце ее ребенка - о простом конюхе - знали уже в каждом доме. Нынче по всей Италии о ней говорили нелицеприятно, называли Мессалиной, распутницей, грешницей, шлюхой и Бог знает какими еще обидными словами. Особо извращенные языки приписывали ей любовную связь с собственным отцом. “Папа римский расторг священные узы брака, чтобы самому владеть дочерью безраздельно.” Какой несусветный вздор! То без сомнений были проделки ее бывшего муженька - мелкая, ничтожная месть за посрамление, что ему довелось пережить в стенах Ватикана. Но разве можно было иначе избавить ее от притязаний этого животного и разве не заслужил он отмщения за предательство? И хотя она старалась не думать о грязных наветах, посвящая все силы и время заботам о малыше, отрава обиды нет-нет да разъедала ее душу. За минувшие годы Лукреция утратила многие из своих девичьих иллюзий, а с рождением ребенка ее жизнь разделилась на "до" и "после". До сих пор она была лишь дочерью своего отца, готовой на все ради блага семьи. Теперь же у нее появилась своя маленькая семья - она и малыш Джованни, и им двоим было необходимо собственное благо, не всегда отвечающее замыслам отца. Все, что она чувствовала ранее, все сентиментальные порывы, грезы и влюбленности - все меркло перед новым видом любви, что она нынче узнала: привязанность матери к своему ребенку. Лишь любовь к Чезаре, родом из самого детства, не меркла в этом сравнении, а напротив крепла день ото дня. Она любила его сколько себя помнила, и это, казалось, было то единственное, что оставалось постоянным в ее бурно меняющейся жизни. Когда в дверь тихо постучали, Лукреция сразу догадалась, кто потревожил ее в столь поздний час. Никто кроме Чезаре не посмел бы. Сердце с привычной радостью сладко подпрыгнуло. Служанки доложили, что кардинал Борджиа вернулся еще утром. Две недели его не было в Риме, он уезжал по делам в Умбрию. На сей раз она хорошо знала по каким именно делам: нынче брат поверял ей планы семьи, принимая ее за равную. Отец мечтал раз и навсегда расправиться с делла Ровере, и Чезаре вызвался ему в этом помочь. Что же, после плена у французского короля, Лукреция и сама была бы не прочь всыпать яду в кубок высокомерному кардиналу Джулиано. Ведь он мечтал покончить с Борджиа, хотел занять место отца на престоле Святого Петра, жаждал держать ключи от врат Рая в своих заскорузлых пальцах. Страшно представить, что стало бы с Раем, получи он такого привратника. Увидав старшего брата на пороге, Лукреция облегченно улыбнулась. Несмотря на то, что нынче ей некогда было скучать, разлука с Чезаре, даже непродолжительная, тяжело ей давалась. Какое счастье, что он вернулся целый и невредимый, впрочем как и всегда. Заметив, что Лукреция не спит, брат пересек комнату и, оказавшись рядом с ней, расцеловал ее руки, затем обе щеки, и, на мгновение задержавшись взглядом на губах, коснулся ее носа своим. Дурашливый жест из недавно ушедшего детства, мигом наполняющий душу необыкновенным теплом. Нехотя выпустив Лукрецию из объятий, он подошел к колыбели и с нежностью взглянул на мирно спящего малыша. - Можно взять? - Разбудишь, - улыбнулась она, с любовью глядя то на сына, то на Чезаре. - Это было бы жестоко. - Тогда снова обниму тебя, - он обхватил ее со спины, накрепко прижал к груди горячими ладонями, с жадной нежностью зарылся носом в золото ее распущенных на ночь волос и с шумом вздохнул: - Скучал по тебе. Она подняла к нему голову, нашла мерцающие черным пламенем глаза и ласково улыбнулась: - Я тоже... Жар его сильного тела, сияние пронизывающего насквозь взгляда, тепло дыхания с его приоткрытых губ, столь близких в полутьме… Бог ей судья, она уже давно грешна в своих помыслах о Чезаре. Ее великолепный старший брат, другого такого нет. С трудом оторвавшись от ласкающего взгляда, Лукреция отвернулась, не разнимая упоительных объятий. В такие моменты, как сейчас, она была счастливейшей из женщин: перед глазами мирно спящее дитя, а за спиной, вплотную к ее собственному сердцу, спокойно и уверенно бьется сердце любимого Чезаре. В голове быстро пронеслась жгущая огнем мысль: а ведь он мог бы быть ее мужем, не допусти Господь досадной ошибки родства между ними. - Но дела ждали тебя в Умбрии, - пробормотала Лукреция, подавив несбыточные мечты и накрыла крупную, загорелую ладонь на талии своей рукой. - Исполнилось задуманное? Чезаре теснее сжал ее, прежде чем отпустить, а затем, потянув Лукрецию за руку, увлек на террасу. - Наш враг усмирен, но не повержен, - тихо проговорил брат, когда они оказались под открытым ночным небом. Чернильная синева в россыпи крупных южных звезд раскинулась над их головами. - Его язык распух, придется какое-то время помолчать. - Эти человеком движет праведный фанатизм, - Лукреция вспомнила нездоровый блеск в глазах делла Ровере. - Его ничего не остановит... - Кроме смерти, - закончил вместо нее Чезаре и невесело усмехнулся. - Но, кажется, мой Микелетто был прав - кардинал не подвластен и смерти. Она поежилась, несмотря на духоту. Казалось невероятным, что они с такой легкостью обсуждают убийство. - А твой наемник уже пытался… Чезаре перехватил растерянный, почти испуганный взгляд сестры и шагнул ближе, взял ее за плечи: - Не стоит тебе сейчас думать о таких вещах, любовь моя, - он улыбнулся и, низко склонившись над ее лицом, с ласковой твердостью произнес: - Оставь это мне. Лукреция неуверенно кивнула, она и сама не желала знать подробности зловещих дел, что зовутся политикой. Пока не желала. Но сколько еще ей удастся оставаться в счастливом забвении? Ах, была бы на то ее воля - навсегда. Выскользнув из теплых рук, она облокотилась на балюстраду и вгляделась в мерцающие под звездами черные воды Тибра. - Отец настаивает, чтобы я нашла кормилицу... - Зачем же ему это? - Чезаре легко подтянулся и уселся на широкую балюстраду рядом с сестрой. Налетевший ветерок дерзко взъерошил черные кудри. Лукреция с язвительным смешком передразнила голос отца: - Говорит, моя фигура “должна оставаться аристократичной”. Он мечтает снова выдать меня замуж, Чезаре. Да, он любит меня, но свою власть над миром он любит не меньше. Папа выдаст меня за луну, если потребуется. - Разве солнце угрожает власти нашего отца? - задорно изогнул бровь Чезаре, но в уголках красивых глаз притаилась грусть. - Нет, - Лукреция вдохнула чуть глубже. - Марс с Сатурном заключили договор, небеса благоволят нам. Пока что... - Но ребенку нужен отец. - Разве у него нет отца? - ее губы скривились в грустной улыбке. - Нарцисс, - медленно проговорил Чезаре. Низкий, хрипловатый голос дрогнул, и Лукреция знала - видела, она давно видела его насквозь - голос брата дрогнул от ревности. Как глупо с его стороны. Ведь Паоло, бедный Паоло, стал всего лишь горькой заменой, обманкой. Она бы не выжила без его простой, незамысловатой нежности, без той искренней ласки, на которую способны лишь такие как он - не умеющие ни писать, ни читать, но знающие как любить. - Конюх, Чезаре. Конюх. Вся Италия шепчется, - в ее тоне прорезалась сталь, и брат в изумлении поднял глаза. Какое-то время он молча глядел на нее, словно считывая мысли с кончиков ее ресниц, а затем сокрушенно покачал головой: - Отцу проще признать тебя девой Марией, чем принять зятя-простолюдина. - Вот только мой Джованни не Иисус, - Лукреция глубоко вздохнула, подавив выступающие слезы: - И он никогда не узнает своего отца. Не говоря ни слова, Чезаре мягко, будто кот, спрыгнул с балюстрады, протянул руку и, взяв ее ладонь, привлек к себе. Горькая полынь нежности затопила сердце Лукреции, когда он, ущипнув ее за подбородок, заставил посмотреть на себя. В его глазах она всегда тонула, все невзгоды забывались под согревающим солнцем взором. Заботы обращались пустяками, стоило ему улыбнуться, глядя на нее вот так, как сейчас. Нежно, властно, искусительно. В его глазах столько невысказанного, столько пугающего и при этом желанного. Ах, до чего же тяжело. До чего же невыносимо чувствовать его братом. Не сметь ступить на дорожку сладчайшего соблазна, не поддаваться роковым лучам его проникновенного взгляда, не думать о вкусе мягких губ. Сколько они простояли там, под куполом чернильно-синего неба, жадно глядя в глаза друг другу, словно два отголоска одного звука? Между ними пролегла новая нота, еще не набравшая силы, но уже скользнувшая по натянутым струнам их по-испански горячих душ: навсегда утраченная невинность.